Текст книги "Жаркое лето сорок второго"

– А что авиация?

– Фюрер согласен оставить в нашем распоряжении флот Рихтгофена только до начала июля, после чего он перебрасывается под Ростов. Там ожидается большое наступление, и фюреру будет нужна его ударная сила на берегах Дона и Волги. Поэтому в нашем распоряжении меньше трех месяцев, чтобы совместными силами расколоть русские орехи и сделать Крым полностью немецким.

– Я очень сомневаюсь, господин генерал-полковник, что даже при помощи «Доры» и асов Рихтгофена мы сможем в столь короткий срок овладеть такой крепостью, как Севастополь. Даже если мы сбросим русских в море у Керчи и навалимся на Севастополь всеми своими силами, нам все равно будут нужны свежие подкрепления, – убежденно заявил генерал, и Манштейн был вынужден согласиться с ним.

– Давайте сначала разберемся с Рокоссовским, а затем приступим к «Лову осетра». После одержанного успеха у командования всегда легче просить подкрепление, чем клянчить его после неудачи.

– Вы совершенно правы. Голос победителя убедительнее звучит, чем голос неудачника, – поддержал командующего Пико, и генералы занялись обсуждением деталей предстоящей операции.

Глава III. «Охота на дроф». Дебют

Случайность это или закономерность, но чем ближе начало любой тщательно подготовленной и разработанной операции, тем более велика вероятность её срыва или осложнения исполнения из-за банального форс-мажора. Его, как правило, невозможно предугадать или просчитать, поскольку в основе этих действий лежат либо эмоции, либо стечение обстоятельств. Таким форс-мажором стал перелет от немцев в ночь с 4 на 5 мая хорватского летчика, решившего, что ему больше не по пути с Адольфом Гитлером и поглавником Павеличем. Причем бегство летчика создавало серьезную угрозу для наступательных планов как Манштейна, так и Рокоссовского.

Ценной и полезной информации для военных и органов разведки лейтенант Бойко Петрович смог предоставить довольно мало. Занимая малозначимое место на одном из второстепенных аэродромов немцев, он и не мог знать об «Охоте на дроф» по определению. Весь его «улов» состоял из пьяной болтовни немецких летчиков пикирующего бомбардировщика «штуки», севших на запасной аэродром по техническим причинам. Главные ударные силы 4-го авиационного корпуса стали прибывать в Крым частями с конца апреля и базировались под Симферополем, вдали от любопытных глаз.

Летчики, севшие на аэродром Бойко Петровича, очень боялись не успеть к началу сражения, назначенного на 7 мая. Приняв хорошую дозу спиртного, они весело шутили, как всадят свои бомбы в штаб главного красного генерала.

Большой ценности сведения, полученные от хорвата, для советского командования не представляли. Мало ли чего могли говорить немцы, находясь в хмельном подпитии. Даже если это не была провокация, о чем сразу подумал допрашивавший Петровича лейтенант государственной безопасности Первухин, они могли лишь насторожить командование фронтом, и не более того.

Однако одна случайность счастливым образом легла на другую случайность, имевшую непосредственное отношение к спецслужбам.

С момента вступления на пост комфронта генерал Рокоссовский потребовал усилить работу разведки как на передовой, так и за линией фронта. В числе тех, кто находился по ту сторону фронта, был партизанский отряд «За Родину», состоявший как из гражданских лиц, так и из разведчиков, заброшенных в тыл врага в начале феодосийского наступления. Так и не дождавшись прихода регулярных частей, они занялись сбором разведывательной информации и регулярно передавали ее по рации.

Среди партизан был сбитый летчик, который был хорошо знаком с немецкой авиацией. Именно он смог разобраться в силуэтах вражеских самолетов в небе, вот уже несколько дней большим числом летевших к линии фронта. Об этом своевременно было доложено куда следовало – незадолго до перелета хорватского летчика, и оба факта, оказавшись в руках майора государственной безопасности Зиньковича, были удачно связаны друг с другом.

Доложенные в тот же день командующему войсками фронта, они произвели эффект взорвавшейся бомбы, так как не столько раскрывали правду о намерении врага, сколько ставили под угрозу собственное наступление. Все дело заключалось в том, что обещанное Рокоссовским Сталину наступление было уже один раз отложено, к огромному неудовольствию Мехлиса.

За двое суток до начала операции между Рокоссовским и Ставкой состоялся разговор, в котором Сталин спросил командующего о степени готовности войск фронта к наступлению.

– Я знаю вас как честного и ответственного человека, поэтому спрашиваю вас прямо. По вашему мнению, насколько готовы ваши войска к предстоящему наступлению? Не скрою, что нам очень нужна победа в Крыму, но совершенно не нужны бессмысленные и неоправданные потери ради выполнения приказа свыше. Подручные господина Геббельса и так уже раструбили по всему миру, что мы отстояли Москву, лишь забросав войска вермахта трупами своих солдат.

Слушая мягкий и неторопливый голос Верховного, Рокоссовский только смутно догадывался о причинах, побудивших Сталина изменить свою позицию по наступлению в Крыму. Он не знал, что после трагической гибели 33-й армии генерала Ефремова между вождем и маршалом Шапошниковым произошел обстоятельный разговор. Его итогом стало признание того, что немцы оправились от зимних контрнаступлений Красной Армии и для борьбы с ними нужны иные тактика и стратегия.

Проявляя полную солидарность с тем, что уход в глухую оборону – это губительный шаг для Советского Союза, маршал предложил провести ряд небольших, но хорошо подготовленных операций по всему фронту. Они должны были если не сорвать новые наступательные планы немцев, то серьезно их затруднить и создать благоприятные предпосылки для подготовки полномасштабного контрнаступления Красной Армии.

По самым скромным подсчетам, к ноябрю месяцу должно было завершиться её перевооружение, начатое в сентябре 1939 года. Кроме новой техники и вооружения намечалось создание крупных танковых и авиационных соединений по типу немецких армий.

Слова маршала Шапошникова нашли полное понимание со стороны Сталина, который уже стал неплохо разбираться в тонкостях военного искусства. Поэтому в разговоре с Рокоссовским вождя интересовал успех дела, а не его покорное исполнение.

Всего этого Рокоссовский знать, естественно, не мог, но уловив тональность заданного Сталиным вопроса, постарался извлечь из него выгоду.

– Войска фронта готовы к наступлению на восемьдесят процентов, товарищ Сталин, – честно признался генерал и вместо открытого недовольства услышал мягкий вопрос:

– Скажите, товарищ Рокоссовский, а что входит в эти двадцать недостающих войскам фронта процентов?

– В основном в эти двадцать процентов входит авиация, товарищ Сталин, – честно признался командующий войсками фронта, чем вызвал бурную мимику на лице заместителя наркома, присутствующего при этом разговоре. – Но в этом нет никакой вины генерала Николаенко. Главная проблема заключается в аэродромах, на которых нужно разместить самолеты, подчиненные фронту, для сокращения времени вылета.

– Все понятно, меняете длинную руку на короткую, что в ваших условиях крайне важно. Хотите как можно сильнее стукнуть немцев?

– Не столько стукнуть, сколько прикрыть войска от самолетов противника, – произнес Рокоссовский и сразу вспомнил тот хаос, что творился в небе над его войсками в сорок первом году. Сталин, видимо, вспомнил то же самое, потому что, чуть кашлянув в трубку, он произнес:

– Давайте вернемся к вопросу о наступлении, когда ваши войска будут готовы если не на все сто процентов, то хотя бы на девяносто пять.

Рокоссовский моментально согласился, и, к сильному разочарованию Мехлиса, операция была отложена на несколько дней, по инициативе Ставки. Мысль о третьем удачном контрнаступлении по-прежнему владела умом и сердцем заместителя наркома.

Когда Зинькович закончил свой доклад, первое, что спросил Лев Захарович майора, верит ли он сам в полученную информацию и не является все это хитрой провокацией.

– Нет, товарищ армейский комиссар первого ранга. Если бы немцы хотели подсунуть нам дезинформацию, то на роль информатора они бы направили к нам перебежчика, заслуживающего большего доверия, чем этот хорват. Например, сочувствующего нам антифашиста или мобилизованного в армию коммуниста. Мы уже сталкивались с подобными случаями.

– А если это хитрая провокация, немцы мастера на такие хитрости? – не унимался Мехлис, но Зинькович твердо стоял на своем.

– В таком случае перебежчик предоставил бы нам вместо подслушанной болтовни документальное подтверждение своих слов. Например, секретный приказ или карту с нанесенной на ней дислокацией войск, или на худой конец назвал бы точный час и место начала наступления.

– И это все, что вы можете сказать, – язвительно уточнил посланник Сталина, но его тон, от которого бывшего комфронта Козлова бросало в дрожь, не оказал должного воздействия на майора. Гордо одернув гимнастерку и сверкнув рубиновым ромбом, он четко и ясно заявил Мехлису:

– Те данные, которыми я располагаю на данный момент, позволяют мне предположить, что немцы готовят скорое наступление, товарищ заместитель наркома. Что касается возможности провокации со стороны врага, то у меня нет убедительных данных так считать.

Услышав эти слова, Мехлис вперил в Зиньковича пронзительный взгляд, но майор с честью выдержал это нелегкое испытание.

– Ну а вы что считаете, товарищ командующий фронтом? Какова ваша оценка фактов, изложенных в докладе майора Зиньковича? – спросил у Рокоссовского несколько обескураженный Мехлис.

– Я полностью согласен с выводами Александра Аверьяновича. Все это очень похоже на правду. Для прорыва фронта немцы всегда применяли свои «штуки», это их излюбленный прием – можете мне поверить, – с грустью заверил заместителя наркома Рокоссовский. – И если они появились на нашем фронте в большом количестве, значит, нам следует ждать наступления противника со дня на день.

– И что вы намерены делать? Упредить наступление противника, не так ли? На мой взгляд, это единственно верное решение… – утверждающе произнес Мехлис, но как бы ни был грозен его вид, в голосе отчетливо звучали нотки боявшегося получить отказ человека. Уж слишком долго он ждал момента воплощения своих надежд и ожиданий, однако ответ Рокоссовского разнес их вдребезги.

– В сложившейся обстановке я не уверен в правильности подобного решения, – честно признал генерал, чем поверг заместителя наркома в шок.

– Как это так – вы не уверены?!! Это значит, что вы снова намерены отложить наступление? А как же ваше обещание товарищу Сталину разгромить немцев в самое ближайшее время? Или вы намерены разгромить врага сидя в обороне? – принялся метать молнии в Рокоссовского Мехлис, но тот его не испугался.

– Начинать наступление, зная, что в любой момент можно получить контрудар, это слишком большой риск. Если бы мы точно знали, где и когда немцы намерены нанести удар, упреждающий удар имел бы смысл, но бить наугад – непозволительная роскошь в нашем положении, товарищ заместитель наркома.

– Даже если мы прорвем оборону противника и выйдем в тыл его группировки?! – взгляд Мехлиса пылал благородным негодованием обманувшегося в своих надеждах человека.

– Нет твердой гарантии того, что мы сможем быстро прорвать оборонительные позиции немцев. Они ждут нашего наступления на севере и наверняка приготовились к затяжной обороне. Увязнув в её преодолении, мы можем получить удар во фланг, и на этом все и закончится. Гораздо разумнее дать врагу ударить первому, выяснить направление его главного удара и только тогда отдавать приказ о наступлении.

– Я вас хорошо понял, товарищ Рокоссовский, – с гневом произнес Мехлис, – о вашей вредоносной позиции, направленной на срыв наступления, будет сегодня же доложено в Москву, товарищу Сталину. Можете не сомневаться! И о вашем в ней участии, товарищ майор, тоже, – грозно пообещал Зиньковичу Мехлис.

Будь на месте Рокоссовского Козлов, после этих слов он бы наверняка попытался отговорить Мехлиса от подобных действий, но «литвин» был сделан из иного теста.

– Это ваше законное право, товарищ заместитель наркома. Но прежде чем вы это сделаете, я хотел бы просить вас присутствовать при моем разговоре со Ставкой. Я считаю, что полученные сведения нужно довести до сведения товарища Сталина, и мне бы не хотелось, чтобы у него сложилось мнение, что в штабе Крымфронта нет единого мнения.

Слова генерала несколько озадачили Мехлиса, ибо не укладывались в его привычную линейную логику. Рокоссовский не юлил, не уговаривал и не хитрил. За время общения с комфронта, представитель Ставки быстро уяснил, что по спорному вопросу он предпочитает договориться, а не идти окольными путями.

Как бы Мехлис ни был взвинчен сомнением генерала в нужности наступления, но с логикой его предложения согласился.

– Хорошо. Я думаю, это будет честно в отношении друг друга, но прежде чем звонить, ответьте мне на вопрос. Если товарищ Сталин прикажет вам наступать, вы это сделаете или будете искать новые увертки?

– Я это сделаю, товарищ Мехлис, – твердо заверил собеседника Рокоссовский, и, посмотрев ему в глаза, Мехлис не нашел повода усомниться в его искренности.

Полный уверенности в благополучном для себя исходе спора, Мехлис быстро связался сначала с секретарем Сталина Поскребышевым, а затем и с самим вождем. С плохо скрываемым превосходством он слушал, как Рокоссовский докладывал Верховному положение дел, как вождь делал различные уточнения и генерал отвечал ему.

Вот разговор закончился, и, по расчетам Мехлиса, Сталин должен был дать гневную отповедь собеседнику, но вместо этого в разговоре возникла пауза, а затем Верховный спросил:

– Как вы считаете, товарищ Рокоссовский, смогут выдержать войска фронта удар врага или нам следует ожидать наихудшего варианта развития событий? – Голос вождя был немного глуховат, но для главного комиссара страны он прозвучал оглушительным громом.

– Мне трудно ответить на этот вопрос, товарищ Сталин, не зная точного места наступления, – честно признался командующий. – Исходя из логики, самый удобный и эффективный удар – во фланг армии генерала Львова. Однако генерал Манштейн умный и хитрый противник, и он может предпочесть нестандартный ход, как в центре фронта, так и на его южном фланге. Более точно можно сказать после первых суток немецкого наступления.

– Хорошо, я задам вопрос иначе. Все ли вы сделали для того, чтобы не допустить прорыв фронта врагом, а если это случится, не дать немцам развить успех? Ведь, насколько мне не изменяет память, вы начали возводить дополнительные оборонительные рубежи, с целью дезинформации противника. Насколько успешны ваши результаты в этом направлении?

– Да, мы многое сделали по укреплению наших позиций и за оставшееся время постараемся достичь максимума по этому вопросу, – радостно заверил Сталина Рокоссовский, поняв, что вождь не настаивает на немедленном наступлении.

– Я обязательно передам ваше сообщение маршалу Шапошникову, и мы примем решение по вашему фронту, товарищ Рокоссовский. Но, пока суд да дело, немедленно начинайте укрепление вашей обороны не только на её первых рубежах, но и на вторых, и даже третьих. Пусть по этому поводу товарищ Мехлис обратится к местным партийным руководителям для привлечения к строительным работам мирного населения Керчи.

– Он уже обращался, и местные товарищи оказали нам существенную помощь.

– Пусть обратиться ещё раз. Когда враг стоит у ворот города, каждый его житель должен внести свой вклад в его оборону. Так и передайте товарищу Мехлису. У него очень хорошо получается поднимать народ на борьбу. Вы все поняли?

– Да, товарищ Сталин, понял. Разрешите выполнять?

– Выполняйте. Вечером мы вам позвоним, будьте у аппарата, – сказал Верховный, и связь прервалась.

За все время разговора Мехлис ни разу не пытался вклиниться в него, хотя имел для этого все возможности, благодаря второй трубке. У аппарата правительственной связи такая функция имелась. Сначала это было ненужным, а потом уже было поздно. Вождь принял решение, и спорить с ним Лев Захарович не рискнул, уж слишком отличался нынешний Сталин от Сталина трехнедельной давности.

Получив конфуз, Мехлис не стал выяснять его причину, а моментально с головой окунулся в работу. Многие московские интеллигенты назвали бы его хамелеоном, но ни у Рокоссовского, ни у Зиньковича и мысли не было сравнить заместителя наркома с этим пресмыкающимся. Перед ними стоял энергичный и деятельный человек, получивший к исполнению приказ.

– Куда следует направить гражданское население на строительство оборонительных рубежей? К генералу Львову или Черняку? – деловито спросил Мехлис, нависнув над картой полуострова.

– Нет, Лев Захарович, людей следует направить на Турецкий вал и внешние обводы Керчи, и чем скорее, тем лучше.

– Даже так? По-моему, вы неверно понимаете слова товарища Сталина относительно вторых и третьих рубежей обороны, уделяя им излишнее внимание, при этом забывая о передовых рубежах, – не согласился с генералом Мехлис.

– За передовые рубежи я относительно спокоен. Единственным их слабым местом является противотанковая оборона. Во многих местах она расположена в одну линию, а не в эшелон, как то предписывает директива Ставки. Генерал Казаков постоянно занимается исправлением этого дефекта, и будем надеяться, что успеет к седьмому мая. Что касается Турецкого вала и внешнего городского обвода, то согласно рапорту подполковника Москальца, земляных работ там осталось немного.

– Вы намерены оставить там дивизию генерала Книги и 156-ю дивизию полковника Алиева или перебросите их поближе к передовой?

– Турецкий вал – это идеальное место для обороны, и оставить его незащищенным – преступная ошибка. Пусть дивизии Книги и Алиева пока останутся на этом рубеже в качестве фронтового резерва. Ответственным командиром этого рубежа я хочу назначить генерала Козлова. Вы не возражаете, Лев Захарович? – Рокоссовский вопросительно посмотрел на «мучителя генералов», ожидая энергичных протестов, но они не последовали.

– Я уже говорил вам, Константин Константинович, что Козлов – это ваша головная боль. Если считаете нужным назначать, назначайте, вы командующий войсками фронта, – отрезал Мехлис.

– С валом и резервами решили. Теперь давайте рассмотрим ещё один важный вопрос. Предположим, что враг все-таки прорвал нашу оборону и бросил в прорыв свои танки. За северный фланг я спокоен. Там высокая плотность войск и быстрого продвижения немцы не достигнут, а вот южное побережье будет полностью открытым… – генерал сделал паузу, и Мехлис моментально развил не высказанную им мысль:

– Степь, оборонительных рубежей нет, и для немецких танков не составит большого труда быстро «добежать» до вала. И чем вы намерены им противодействовать?

– В первую очередь штурмовиками «илами», но учитывая, что их у нас всего одиннадцать, этого мало. Самый лучший вариант – это корабли; крейсер или несколько эсминцев, которые смогут атаковать танки врага в лоб, с боков и сзади. Я уже обращался к адмиралу Октябрьскому с просьбой выделить отряд кораблей для поддержки нашего наступления со стороны Азовского моря, но он подобен царю Кощею, что чахнет над златом. Упрямо требует воздушного прикрытия, без которого отказывается выводить корабли в море. Товарищ заместитель наркома обороны, обратитесь, пожалуйста, к командующему Закавказским фронтом Семену Михайловичу Буденному, чтобы к седьмому числу моряки подготовили к выходу в море крейсер или несколько эсминцев. На всякий пожарный случай… – генерал выразительно посмотрел на Мехлиса.

– Хорошо, я постараюсь разрешить вашу проблему с царем Кощеем, – кивнул замнаркома и стал быстро набрасывать что-то в походном блокноте.

Югославский перебежчик Бойко Петрович не обманул. Седьмого мая 4-й авиационный корпус люфтваффе обрушил всю свою ударную мощь на советские позиции, раскинувшиеся от одного моря до другого.

Несмотря на предупреждение командования, посты ПВО засекли появление самолетов противника на самом подходе к линии фронта. Пока посты доложили в свой штаб, а тот, в свою очередь, в штаб фронта, пока был дан приказ истребителям на взлет и они поднялись в воздух, ушло очень много времени.

Очень много для тех, на кого с пронзительным завыванием обрушились эскадрильи немецких Ю-87. Маленькая темная точка в небе моментально превращалась в стремительно надвигающего ангела смерти, с той лишь разницей, что вместо меча, сносящего голову, у «певунов» были бомбы, который они всаживал в цель с ювелирной точностью. Оторвавшиеся от темного брюха самолета, они уверенно крушили пункты связи, штабы, склады, батареи и просто скопление войск на открытом пространстве крымской степи. Высмотренные воздушными разведчиками «рамами» и нанесенные на карты, эти интересные объекты бомбились в первую очередь, для облегчения дальнейшего наступления частей вермахта и их румынских союзников.

Имевшиеся в частях и соединениях зенитные батареи не могли противостоять массивному натиску лучших к тому моменту пикирующих бомбардировщиков воюющей Европы. Уж слишком много было облепленных крестами самолетов, свирепо атаковавших советских зенитчиков. Некоторые из них погибли от прямых попаданий бомб в зенитное орудие, другие оставляли свои боевые посты, будучи раненными осколками или пулями, но ни один из них не бросился от страха в кусты, лишь бы не слышать их устрашающего воя, не видеть почти вертикально падающего на тебя самолета, из-под брюха которого летит ужасная смерть.

Выполняя приказ Манштейна, особо яростно «лаптежники» атаковали боевые порядки 56-й и 47-й армий, создавая ложный посыл, что именно по ним и будет нанесен главный удар 11-й армии. С десяток бомб упало на штаб генерала Львова, серьезно ранив самого командарма. Прямым попаданием был уничтожен армейский пункт связи, что в один момент нарушило управление как частями и соединениями 56-й армии, так и связь со штабом фронта. От вражеской бомбардировки серьезно пострадали боевые порядки 77-й горнострелковой дивизии полковника Волкова. Никогда ранее не попадавшие под столь агрессивную бомбежку солдаты-азербайджанцы в ужасе разбегались в разные стороны, не слушая окриков и приказов командиров.

В результате воздушных ударов противника командарм Колганов также лишился связи, но большей частью со своими подразделениями. Благодаря самоотверженной работе связистов порывы были устранены.

Потери от налета авиации противника были бы более чувствительными, если бы не два обстоятельства. Пусть с заметным опозданием, но советские истребители все же атаковали вражеские «юнкерсы». Не вступая в бой с истребителями прикрытия, они ударили по пикировщикам и даже сбили несколько машин. Своим мужеством советские летчики серьезно осложнили работу «певунов», и, побросав бомбы без должной точности и мастерства, асы Геринга ретировались. Вторым обстоятельством, помешавшим немцам нанести максимальный урон армиям Крымского фронта, было решение генерала Рокоссовского о перемещении воинских подразделений. Многие соединения были отведены от переднего края обороны, во многих частях были вырыты окопы, траншеи и открытые щели для укрытия от вражеского огня. В некоторых случаях бомбы падали на ложные объекты. Они были созданы по приказу командующего для введения в заблуждение противника и смогли спасти не один десяток солдатских жизней.

В общей сложности в этот день немцы совершили около четырех сотен вылетов в день, потеряв в воздушных боях и от огня с земли девятнадцать машин. Потери советской авиации оказались не намного больше противника, но даже при таком соотношении действия авиации Крымского фронта можно было признать успешным.

Ни Манштейн, ни Рихтгофен не ожидали, что в небе над Крымом наткнутся на маленький и не совсем сильный, но все же крепенький кулак русских.

Главные события начались с 7 на 8 мая, когда вслед за пикировщиками по советским позициям ударила немецкая артиллерия. Как и летчики, артиллеристы били по всем разведанным целям, стремясь довести до логического завершения работу своих крылатых коллег.

На этот раз главный огневой удар немцев приходился по южному флангу советской обороны. Сосредоточив на этом участке фронта мощный огневой кулак, артиллеристы Манштейна громили опорные узлы передовых рубежей противника. В первую очередь они пытались заткнуть рты дотам и дзотам, пулеметы которых прочесывали каждую пядь земли перед мощным противотанковым рвом, через который намеревались прорваться танкисты фон Апеля. Цели были заранее определены и пристреляны, но как бы хорошо ни работали канониры фюрера, полностью привести передний край русских к молчанию они не смогли.

Когда по сигналу ракеты сквозь проделанные в проволочных заграждениях саперами проходы на штурм укреплений бросились немецкие пехотинцы, они натолкнулись на огонь неподавленных пулеметов. Ценой больших потерь они смогли достичь края противотанкового рва, но под шквальным огнем были вынуждены залечь. Некоторые смельчаки, ведомые обер-лейтенантом Райсснером, смогли спуститься в него, но попали под огонь из стрелкового оружия. Выпущенная сверху автоматная очередь прошила храброго офицера насквозь, и атака захлебнулась.

Умывшись первой пролитой кровью и утерев скупую мужскую слезу, тевтонские воины, уткнувшись носом в крымскую степь, стали дожидаться развития дальнейших событий.

Благодаря присутствию в атакующих цепях артиллериста корректировщика, немецкий «бог войны» принялся обрабатывать выданные им под обстрел площади и квадраты. Но не только на мощь своего огненного кулака рассчитывал генерал Манштейн, планируя прорыв на этом участке фронта. Будучи от природы хитрым и коварным человеком, «величайший стратег всех времен и народов» согласно геббельсовской «Фелькишер беобахтер», Манштейн всегда имел в запасе неожиданный ход. Суть его заключалась в нанесении неожиданного удара руками специально подготовленных отрядов диверсантов, чье внезапное нападение склоняло чашу весов победы в пользу германского оружия.

Впрочем, этот ход имел успех, когда «блистательному уму» противостоял слабый, не очень расторопный, сильно подверженный панике и страху противник. Когда же он был равен ему по силе или немного превосходил своими возможностями, «первый маршал» рейха терпел поражение одно за другим. Военный талант и промахи противника позволили ему избежать окружения и плена, но в конечном итоге терпение фюрера лопнуло, и Манштейн подвергся опале. Помня былые заслуги, Гитлер отправил «блистательный ум» немецкого военного искусства в почетную отставку. В ней тот тихо просидел до конца войны, счастливо не ввязавшись в политические заговоры и сохранив на плечах и голову, и погоны.

Если в июле сорок первого при захвате мостов через Двину Манштейн действовал руками удальцов «Бранденбурга 800», то на этот раз он сделал ставку на специально созданные штурмовые отряды морской пехоты. Три роты на штурмовых судах, специально доставленных из Германии, вышли из Феодосии и незаметно добрались до того места, где противотанковый ров смыкался с берегом моря. Грохот разрывов немецкой артиллерии надежно скрыл звуки приближающихся десантных катеров, а непрерывный обстрел «мессершмиттами» передовых позиций советской обороны не позволил её защитникам заметить приближающуюся к ним угрозу.

Быстро обойдя охваченный разрывами мин и снарядов участок русской передовой, немецкие десантники стали высаживаться в тылу обороняющих приморский участок рва подразделений. Слишком поздно придавленные вражеским огнем с земли и воздуха защитники этого рубежа поняли коварный замысел врага. Лишь после того, как немцы, благополучно высадившись на берег и развернувшись в цепь, с автоматами и пулеметами наперевес бросились в атаку, советские солдаты распознали в них опасность.

Редкие выстрелы из винтовок и пистолетов не смогли остановить наступающие цепи врага. Один из неизвестных защитников рва успел выстрелить по атакующему противнику из огнемета и превратить несколько солдат и бегущего вместе с ними майора Кутцнера в огненные бегущие факелы, но это был единичный успех. Завалив противника шквалом пулеметных и автоматных очередей, немецкие диверсанты приблизились к рубежу обороны и стали забрасывать его защитников гранатами. Сразу вслед за этим в воздух взлетели две красные ракеты, артиллерийский обстрел моментально прекратился, и угрюмо жевавшие скрипучий песок молодцы капитана Грефе бросились в атаку. Не встречая прежнего сопротивления со стороны врага, они спустились в ров и, поднявшись по штурмовым лестницам на его противоположный край, ворвались в русские траншеи. Находившиеся там советские солдаты было обречены, но вместо того чтобы поднять руки и сдаться в плен, они продолжали оказывать яростное сопротивление. Один из них бросил в атакующих врагов гранату – взрыв оторвал ногу только поднявшемуся по штурмовой лестнице капитану Грефе. Рана была ужасна, но, несмотря ни на что, мужественный капитан продолжал командовать своими солдатами.

– Вперед, только вперед, мои молодцы! Задайте им жара! Откроем поскорее дорогу нашим славным танкистам! – кричал Грефе, не обращая никакого внимания на суетившегося возле него санитара, и в словах истекающего кровью капитана была своя истина.

Вместе с пехотинцами в противотанковый ров ворвались саперы майора Функеля. Понеся существенные потери при проделывании проходов в проволочных заграждениях и при снятии мин, они приступили к уничтожению противотанкового рва. Путем целенаправленных подрывов они сначала обрушили его стены, а затем, выровняв скосы, позволили застоявшимся танкистам фон Апеля вступить в схватку с врагом.

Главной ударной силой 22-й танковой дивизии были не танки, а штурмовые орудия. Именно благодаря им немцы смогли существенно расширить ширину своего прорыва, нанося удар своими орудиями под прямым углом к фронту советской обороны.

Для вооруженных 75-миллиметровым орудием «штуг» из отряда капитана Шельдта не составило большого труда уничтожить советские огневые пулеметные точки, а также пехотные блиндажи и траншеи с засевшими в них солдатами, ставшие камнем преткновения для солдат 1-го батальона 123-го полка. Понеся серьезные потери в результате двух бесплодных атак, славные баварцы терпеливо ждали, когда танкисты 190-го дивизиона протянут им свою руку помощи.

Сил у оборонявших этот участок советских войск вполне хватало, чтобы дать достойный отпор атаковавшим их подразделениям врага. При помощи гранат, бутылок с КС и противотанковых ружей можно было попытаться отразить удар восьми машин врага, но в рядах прикрывавшей это направление «национальной» дивизии возникла паника. Зная о слабости этой «национальной» дивизии, командарм Черняк постарался убрать её в «тихое место», но, как оказалось, поставил на самое острие вражеской атаки. Попав под огонь всего четырех штурмовых орудий, подразделения 63-й грузинской горнострелковой дивизии дружно обратились в бегство, бросив на произвол судьбы защитников передней линии обороны.