Текст книги "Пограничники Берии. «Зеленоголовых в плен не брать!»"

Саперу с распоротым боком перетянули рану нательной рубашкой и вели по траншее к заставе. Николай Мальцев прикладывал к ссадине на лице мокрую тряпку и не мог вспомнить, где получил удар. То ли когда упал на землю, то ли его достал прикладом немец.

Петр Чернышов обжигал губы окурком и бестолково перебирал пулеметные диски. В ушах стоял звон, он с трудом приходил в себя.

– Почему никто не следит за обстановкой! – продолжал кричать политрук. – Немцы под боком.

– Не орите, – трогая надорванное ухо, кривился от боли лейтенант Кондратьев. – И так в башке все переворачивается.

Зелинский затих, огляделся и поймал взгляд бойца, привалившегося спиной к стенке траншеи. Тот смотрел на политрука широко открытыми безмятежными глазами.

– Подбери винтовку, товарищ, – уже тихо посоветовал Зелинский и осекся.

– Мертвый он, – отозвался Николай. – Сейчас передохнем и отнесем его.

* * *

На остальных участках немцев близко не подпустили. Понеся потери, они залегли и оказались в трехстах метрах. Но Журавлев видел, как обтекая заставу, на восток проследовала колонна, не менее двухсот человек. Они могли бы ударить с тыла, но быстрым шагом миновали пограничников. Видимо, у этой роты была своя задача.

На всякий случай капитан выставил на восточной части периметра отделение для защиты заставы с тыла. Заглянул в дзот, откуда пришлось срочно забрать станковый пулемет для обороны левого фланга. Теперь здесь находился сержант с ручным пулеметом и его помощник.

– Патронов хватает? – спросил Журавлев.

– Шесть дисков и целый ящик, – ответил сержант. – Вы только в амбразуру не выглядывайте. Пристрелялись гады по бугру, здесь уже двое наших погибли. Оба в голову убиты.

Только сейчас капитан обратил внимание, что к запаху сгоревшего пороха примешивается кислый дух крови. Земляной пол дзота присыпали песком, но черные пятна проступали и сквозь него.

Сержант помялся, хотел задать вопрос, с которым к начальнику заставы обращались уже не раз.

– Подойдут наши. Скоро подойдут, – сказал Журавлев, и, выбравшись из дзота, направился дальше вдоль периметра обороны.

Возле издырявленного покосившегося забора пригнулся. Пулеметная очередь прошла по верхушкам досок, полетели щепки. В ответ открыл огонь ручной пулемет из дзота.

В здании заставы имелась небольшая аккуратная санчасть. Скорее закуток, с тремя аккуратно заправленными койками, столом, белыми шкафчиками на стенах и учебными плакатами, как правильно остановить кровотечение, наложить шину и уберечься от клещей. Санитар Данила Фомиченко оборудовал санчасть своими руками, чем немало гордился.

Сейчас он торопливо собирал в узел одеяла, простыни, сыпал в вещмешок бинты, вату, коробки с лекарствами, пузырьки с йодом. Всего этого имелось в достатке на вещевом складе, но оставлять запасы было жалко. Пропадут.

Здание заставы было расклевано пулями, выбиты стекла, виднелись следы потушенного пожара. Фомиченко вернулся на склад, где на матрацах и одеялах лежали полтора десятка раненых.

– Когда в санбат отправят? – спрашивали его со всех сторон.

– Скоро. Часть уже отправили.

Спокойный, по-крестьянски обстоятельный, ефрейтор Фомиченко казался старше своих двадцати четырех лет. Он и женился еще до армии, имел ребенка и с нетерпением ждал запаздывающей демобилизации. Теперь о скорой встрече с семьей предстояло забыть. Даже если наши погонят германца, демобилизации не жди.

Даниле помогали легкораненые. Он никогда не думал, что война сразу обернется таким количеством убитых и покалеченных. На дворе за сараем лежали накрытые плащ-палатками погибшие. Восемь или десять человек. Сейчас несли еще тела, в том числе саперов. Фомиченко менял повязки, но, продолжая сохранять уверенный вид, понимал, что многие умрут, если не подоспеет врачебная помощь.

Пулевые ранения в лицо, грудь, живот, перебитые руки, глубокие раны от немецких штыков. Он приказал своим помощникам вынести умершего пулеметчика. В углу лежали четверо пограничников и саперов, которые вряд ли протянут до вечера.

Когда пришел политрук, Фомиченко сразу заговорил с ним об эвакуации раненых. Изменяя своему обычному спокойствию, показывал рукой на самых тяжелых, путано объяснял характер ранений, почти кричал.

– Подбери слюни и не паникуй, – оборвал его Зелинский. – Наши будут здесь через пару часов. Или ты думаешь, Красная Армия не сумеет дать отпор фашистам?

– Хоть отпор, хоть запор, – неожиданно брякнул ефрейтор. – Люди помирают, вывозить срочно надо.

– Выйди на минуту и возьми себя в руки. – Политрук сверлил его тяжелым взглядом, слова ронял тихо и холодно. Затем, отвернувшись, обошел просторное помещение, время от времени останавливаясь: – Держитесь, товарищи… надо потерпеть. Скоро придет помощь, войска уже на подходе.

Если пограничники, более привычные к дисциплине, кивали головами, соглашаясь с ничего не значащими фразами, то саперы спрашивали в лоб:

– Когда нас вывезут? Некоторые уже кровью истекают.

– Помощь придет непременно. Я…

– Да что я? – перебил его сержант-сапер лет тридцати. – Вон парнишка лежит с тремя пулями в животе. Автоматную очередь словил, завонялся уже. У другого голову насквозь просадило. У меня плечо перебито, распухло как колода. Надо не ждать, а что-то делать. Если ничего не можете, позовите командира.

Пришел Кондратьев с перевязанной шеей, немец крепко помял ему горло. Кровь с лица смыл, но виднелись царапины, а кожа возле надорванного уха была смазана йодом. На плече висел трофейный автомат. Саперы ему верили, да и пограничники видели, что лейтенант человек решительный и попусту болтать не станет.

– Одну лошадь убили, – сказал он, – а на другой еще утром первых раненых в отряд отправили. Эвакуировать вас не на чем. Будем ждать помощи.

– Долго?

– Направили опытного сержанта наладить связь. А немцам мы неплохо вломили. С десяток возле траншей валяется, и дальше на поле еще лежат. Думали нахрапом взять, но хрен им! Перекусить, наверное, пора?

– Если бы спиртика для очищения нутра, то можно поесть, – ответил сержант с перебитым плечом. – Эй, санитар, можно спирта?

– Можно, – сказал политрук. – Понемногу.

И поторопился уйти из полуподвала, где висел густой дух запекшейся крови и человеческого пота.

Журавлев обходил траншеи. На юге, в трех километрах южнее, не прекращалась стрельба, доносились приглушенные взрывы. Там сражалась пятая застава, более многочисленная, где также работали саперы, кажется, два взвода. Видимо, немцы крепко навалились на нее, используют минометы и легкие пушки.

Глядя на издырявленный забор, выщербленные стены, Иван Макарович напряженно ожидал, когда нападающие подтянут артиллерию к его заставе. Даже легкая 37-миллиметровка способна развалить и поджечь старое здание, сложенное из сырца, обрушить дзот, траншеи. А еще минометы…

Старшина Будько кормил людей консервами, хлебом и картошкой, которую успел сварить. Бойцы, несмотря на потери, держались бодро, хотя в глазах сквозил вопрос: «Когда подойдут наши?»

Журавлев поговорил с сержантами Мальцевым и Колчиным. Один командир отделения погиб еще на рассвете, находясь на сторожевой вышке. На его место Иван Макарович поставил Костю Орехова, приказав принять отделение.

– Цепляй на петлицы угольники. Теперь ты сержант.

– Есть, – козырнул Костя. – Правда, в отделении всего шесть человек вместе со мной.

Николай Мальцев и его отделение спешно набивали диски автоматов, раскладывали в нишах гранаты. Михаил Колчин проверял пулеметы. «Максим» с издырявленным кожухом починить не удалось, одна из пуль погнула ствол. Оставались еще один «максим» и станковый ДС-39 на треноге.

Опасаясь, что артиллерия может разрушить оружейный склад, Журавлев приказал перенести ящики с патронами и гранатами в траншеи. Боеприпасами застава, рассчитанная на автономность, была обеспечена хорошо, но потери оказались велики. Если бы не взвод саперов, траншеи оставались бы полупустыми.

Снайпер Василь Грицевич протирал винтовку. Увидев Журавлева, встал.

– Ну как первый бой? – спросил начальник заставы.

– Я человек пять фашистов уложил, – ответил Василь. – Ребята нормально дрались. Но без армии долго не продержимся. Мы в окружении. Я сквозь прицел видел, как мотоциклы, грузовики в наш тыл потоком идут.

Белорус, как всегда, говорил прямо, что думал. Слово «окружение» двадцать второго июня еще не приобрело тот страшный смысл обреченности и предчувствия гибели многих людей, как это будет позже.

Большинство верили, что немецкие войска не сегодня так завтра остановят, отбросят. Иного быть не может. Все видели фотографии парадов на Красной площади: колонны танков, тяжелую артиллерию, пролетающие самолеты. Вся эта мощь никуда не исчезла и непременно обрушится на врага.

– Немецкие бомбардировщики, судя по всему, уже на десятки километров проникли, – продолжал сержант Грицевич. – Я по номерам определил, они тем же путем с бомбежки возвращаются. И все целые-невредимые.

Слишком откровенные высказывания простого и смелого бойца были сейчас лишними. Журавлев понимал все это и сам.

– Ладно, Василь. У нас свой долг, и мы его выполним.

Прозвучало с излишним пафосом, как на партсобрании. Капитан смутился и хлопнул Грицевича по плечу:

– Все будет нормально. Ряшку фрицам мы начистили. Полезут на рожон, снова начистим.

Белорус смотрел на Журавлева внимательными серыми глазами. В этом взгляде отсутствовали деланая бодрость и желание подстроиться под командира. Он словно хотел сказать: «Не все так просто, как думали раньше. Война идет уже несколько часов, однако мощных ответных ударов что-то не слыхать».

А немцы снова лезть на рожон не торопились. Подвезли два легких 50-миллиметровых миномета, затем 37-миллиметровую пушку. Начался методичный обстрел позиций.

Через час горело здание заставы, обрушился дзот, из которого едва успел выбраться пулеметный расчет. Разбило один из «дегтяревых». Но хуже всего, небольшие мины размером с переспелый огурец стали влетать в траншею и узкие укрытия.

Снова гибли люди. Ранения от многочисленных осколков были тяжелые. Перебинтованных до половины туловища бойцов укладывали в ряд. Смотрелись они как жуткие коконы. Люди страдали от невыносимой боли, кое-как помогал спирт. Тяжелораненые закрывали глаза и погружались в забытье. Некоторые уже не просыпались.

Минометы били из окопов с расстояния четырехсот метров, достать расчеты было трудно. Пулеметчики выкатили «максим» на бугор, заставили вражеские расчеты затаиться и прекратить огонь. Кто-то был убит пулями, пробившими бруствер.

Но 37-миллиметровая пушка вскоре достала «максим», хотя бойцы постоянно меняли позиции. Взрыв подбросил искореженный пулемет, командир расчета погиб.

Двое метких стрелков под началом снайпера Грицевича вскарабкались на деревья. Тоже сумели на какое-то время заставить минометы замолчать. Но несколько МГ-34 и станковый МГ-08 еще кайзеровского образца убили одного и тяжело ранили другого стрелка.

Василий Грицевич, рискуя, вел огонь с полуразбитой сторожевой вышки и послал довольно точно несколько пуль. Его прикрывал дым горящего здания. Немцы быстро разглядели снайпера, прижали пулеметным огнем, а затем всадили в вышку несколько снарядов.

Один из них прошел в метре над головой, перебил стойку, на которой держалась крыша, но взорвался с запозданием, что спасло Грицевича. Он уже катился вниз по разбитой лестнице, когда следующий осколочно-фугасный снаряд разнес деревянную коробку и обрушил на Грицевича груду обломков. Василь получил сильный удар по голове и плечу, отбежал в сторону, прижимая к себе винтовку с оптикой, и с полчаса отлеживался, приходя в себя.

Журавлев впервые ощутил беспомощность, в которой никому бы не признался. Оставаться здесь дальше под непрерывным обстрелом и ждать, когда застава погибнет? Но и отходить без приказа капитан не имел права. Чтобы уменьшить потери, он приказал сержантам укрывать людей во время обстрела в подвалах оружейного и продовольственного склада, а в траншеях оставить дежурных наблюдателей. Вместе с ними какое-то время оставался политрук Зелинский.

Он был осторожным человеком и без нужды не высовывался. Когда ручной пулеметчик открыл огонь по перемещавшимся немецким солдатам, политрук высунулся, чтобы посмотреть. Взорвавшаяся неподалеку мина оглушила его, изорвала мелкими осколками верх фуражки.

Журавлев, подбежавший к нему, дал пару очередей из автомата, затем взглянул на съежившегося в углу политрука. В руках тот растерянно мял продырявленную фуражку.

– Иди к раненым, – сказал начальник заставы. – Да брось ты ее, не надевай. Нечего людей пугать, старшина новую даст. Отлежись. Когда надо, вызову.

Сержанты Мальцев и Колчин, переходя с места на место, вели огонь. Меняя диск ручного пулемета, Николай спросил Журавлева:

– Сколько времени, товарищ капитан?

– Не высовывайся, – машинально ответил начальник заставы и глянул на часы. – Четверть первого.

Это был самый длинный день в году. Сегодня он казался бесконечным.

Глава 4
Самый длинный день

Ездовой спешил. Жена начальника заставы Вера Журавлева с трудом поспевала за повозкой, где лежали четверо тяжелораненых. На колдобинах колеса подкидывало. Тряска приводила людей в сознание, заставляя стонать от боли. У пограничника с простреленной грудью пошла горлом кровь. Его перевернули лицом вниз, чтобы не захлебнулся.

– Не торопись, – хмуро приказал ездовому сержант Щербаков. – Помрут люди.

Молодой пограничник подчинился, хотя постоянно оглядывался по сторонам, то и дело задирая голову вверх. Он шагал рядом с повозкой. Лошади устали и кое-как тянули груз. В небе по-прежнему проплывали немецкие самолеты. Тяжелый вой моторов, отдаленные взрывы пугали лошадь. Она инстинктивно чувствовала опасность и жалась ближе к обочине.

Миновали тряский мостик перед въездом в Лисий овраг. Здесь погиб связист заставы Юрий Пащенко и принял свой первый бой Щербаков. С тех пор прошла целая жизнь. Уже несколько часов шла война и на заставе гибли люди.

Провода в этом месте оказались снова оборваны. Андрей приказал ездовому приотстать, а сам с автоматом на изготовку двинулся метрах в семидесяти впереди. Телеграфные столбы на этот раз не спиливали, рассчитывали, что они еще пригодятся. Но на одном был нарисован мелом трезубец, на другом свастика.

Щербаков сошел с дороги и двигался под прикрытием кустов. Каждую минуту ожидал выстрела. Впереди с карканьем взлетели вороны, сержант вскинул ППШ. За поворотом лежали тела двух пограничников.

Дорога здесь раздваивалась и шла к пятой заставе. Оба пограничника были убиты из засады, когда их послали восстанавливать связь. Нападавшие стреляли наверняка, чтобы не рисковать в преддверии прихода немцев. Гимнастерки бойцов лохматились многочисленными пробоинами, вокруг расплылась огромная, уже подсохшая лужа крови.

Мухи облепили восковые лица погибших. Один из пограничников, старший сержант, был добит выстрелом в глаз. Лицо второго было обезображено ударами тесака. Разрезанный рот кривился в жуткой гримасе, торчало крошево выбитых зубов.

Сапоги с обоих пограничников сняли, оружие и патроны исчезли. Валялся лишь моток провода, обрывки писем и фотографий, которые бойцы обычно носили в карманах. За спиной Щербакова вскрикнула Вера.

– Звери! Что они делают?

Ездовой сдернул с плеча винтовку, дослал в ствол патрон. Вера заплакала, ее трясло. Нервы при виде обезображенных тел пограничников не выдержали. Смешалась жалость к погибшим парням, страх за мужа, который тоже мог быть убит в любую минуту.

Женщина в ужасе пятилась назад. Андрей взял ее за руку и осторожно провел мимо. Лошадь испуганно косила блестящим глазом на мертвых, затем тревожно заржала.

– Тише ты!

Ездовой водил стволом винтовки, ожидая выстрелов из засады. Но люди, сделавшие свое страшное дело, давно исчезли, им предстояло сегодня много работы.

Андрей вспоминал, как выселяли весной зажиточных крестьян (кулаки, пособники Бандеры и фашисты!), как их везли вместе с детьми и домашним скарбом на станцию. Разве они простят новой власти такое! Некоторые сбежали по дороге, укрылись в лесу и ждали прихода немцев. Они тогда уже знали, что скоро начнется война.

Умер боец с простреленной грудью. Несмотря на опасность оставаться дальше в этом глухом месте, Щербаков принял решение похоронить товарища. Быстро вырыли неглубокую могилку, забросали ее землей, оставив едва приметный бугорок.

– Садитесь на повозку, Вера Игнатьевна.

– Я могу идти.

– Садитесь, – настойчиво повторил Андрей. – Теперь поспешим.

Городок, где размещались санчасть и штаб отряда, представлял странное зрелище. Дома и калитки были плотно закрыты. Местные жители попрятались, лишь украдкой выглядывали сквозь проемы заборов. Куда-то быстро шли беженцы с ручными тележками, чемоданами, узлами.

Возле полуторки со спущенными шинами возился шофер и несколько красноармейцев. Рядом нервно расхаживал техник-интендант и, задирая голову, смотрел в небо. Городок не бомбили, ухало где-то в отдалении. Со стороны станции тянулся шлейф черного маслянистого дыма.

– Эй, сержант, подойди сюда, – окликнул техник-интендант Щербакова.

Андрей неохотно подчинился.

– Ты откуда?

– С заставы.

– Что там?

– Идет бой, а я послан эвакуировать раненых и доложить обстановку командованию отряда.

– Немцы крепко напирают?

Щербаков хотел повернуться и уйти. Но его внимательно слушали красноармейцы. Даже шофер оставил свою работу и подошел ближе.

– Напирают крепко, но застава сражается. Фашисты несут потери… мы тоже. А ваши бойцы, я гляжу, даже без оружия. На дорогах стреляют. Двоих пограничников неподалеку отсюда убили.

– Нам колючки подбросили, – растерянно сообщил интендант, совсем еще молодой парень из тыловой службы. – Сразу две шины прокололи.

– Андрей, давай быстрее в санчасть, – подал голос один из раненых.

– Извините, мне некогда.

– Значит, все же война?

Вопрос техника-интенданта остался без ответа. Раненых сдали в санчасть. В саду возле небольшого домика лежали и сидели уже десятки перевязанных пограничников. Коротко переговорив с двумя-тремя бойцами, Щербаков узнал, что бои идут по всему участку границы.

С трудом пробился к начальнику отряда Платонову. Подполковник не дослушав его, быстро начиркал короткую записку, запечатал в конверт и протянул сержанту.

– Отдашь лично Журавлеву… или политруку.

Андрей понял, что означает короткая пауза. Начальник отряда не был уверен, что Журавлев еще жив.

– Зачем политруку? Лично товарищу капитану вручу.

– На словах сообщишь, что до ночи вам следует удерживать позиции. А дальше Журавлев решит сам.

– Наши войска на подходе?

– На подходе, – буркнул подполковник. – Возвращайся на заставу.

– Со мной жена товарища Журавлева. К кому ей обратиться? Поезда еще ходят?

– Эвакуацией занимается мой заместитель по тылу. Она его знает. Пусть подойдет, он формирует группы.

Андрей понял, что бесполезно спрашивать про пожар на станции и как скоро появятся регулярные части Красной Армии. Он попрощался с Верой, которая стояла в толпе жен и детей командиров. Со многими из них она был знакома. Кто-то уже потерял мужей, погибших в первые часы войны. Одна из женщин плакала и жаловалась, что ей не разрешили толком попрощаться и похоронить мужа.

– Я ведь даже не найду его могилу.

– Скоро здесь будут наши войска и погонят немцев, – уверенно и громко рассуждала молодая хорошенькая женщина с комсомольским значком.

Это была жена командира соседней, пятой заставы Артема Ясковца. Остальные тревожно переговаривались друг с другом. Своим женским чутьем они уже понимали, что заваривается крутая каша и говорить о том, что немцев вот-вот погонят назад, преждевременно.

– Я самолетов с крестами больше сотни насчитала, – рассказывала одна из жен командиров. – Идут и идут на восток…

Вера поцеловала Щербакова в щеку, обняла его:

– Андрей, поберегите Ивана. Ты же знаешь, он везде вперед лезет.

– Конечно. Не переживайте, Вера Игнатьевна.

Он торопливо выбрался из толпы и поспешил к повозке. На улицах прибавилось людей в военной форме. В царившей суете чувствовалась растерянность. Особенно среди красноармейских подразделений.

Андрей и его помощник видели, как из ворот пограничной комендатуры вышла колонна бойцов и зашагала по улице. Рота была полностью экипирована. Кроме оружия, пограничники имели на поясах по несколько гранат, запасные подсумки, саперные лопатки. На двух повозках везли станковые пулеметы, громоздились ящики с патронами. Люди под командой старшего лейтенанта шли в ногу, твердо вбивая шаг в булыжник базарной площади.

У обочины, под высокими тополями, сидели и лежали бойцы из только что прибывшей красноармейской части. Никакой команды они пока не получили и чего-то ждали.

– Андрей, они тут уже часа два околачиваются, – заметил ездовой. – Я эту толпу еще на пути сюда приметил.

Щербаков внимательно оглядел красноармейцев. Их было человек триста, наверное, батальон. Все в ботинках с обмотками, из оружия лишь винтовки и несколько ручных пулеметов. Молоденький паренек, сняв ботинки, тер сбитые во время марша ступни. Несколько человек спали на расстеленных шинелях.

Двое бойцов несли корзину с мелкими недозрелыми яблоками. Человек десять кинулись к ним, хватали и грызли яблоки, морщась от кислого.

– Не увлекайтесь, пронесет! – крикнул им ездовой.

– Не боись, у нас животы крепкие, особенно на дармовщину.

Бойцы с любопытством разглядывали обоих пограничников, потом один показал пальцем на Щербакова:

– Ты чего такой закопченный, сержант? Картошку на костре пекли и умыться забыли?

Лейтенант с новенькой полевой сумкой сидел в тени, перебирая какие-то бумаги, не обращая внимания на подчиненных. Наверняка имелись командиры постарше его. После увиденных смертей своих товарищей Андрей был настроен совсем по-другому, чем прибывшие красноармейцы. Громко ответил, обращаясь больше к лейтенанту:

– Наша застава с четырех утра бой ведет. А закоптился, потому что сотни три пуль по фашистам выпустил.

Лейтенант оторвался от бумаг и спросил Щербакова, далеко ли его застава.

– Отсюда слышно, если уши прочистить.

Лейтенанту стало неудобно за свое войско, развалившееся в тени и звучно хрупающее твердые яблоки.

– Масштабная провокация, – озабоченно покачал он головой. – Мы скоро боеприпасы получим и тоже в бой.

Андрей вспомнил изуродованные лица пограничников пятой заставы, лежавших на дороге. Не выдержав, съязвил:

– Чего же вы без патронов, как на прогулку, собрались?

– А это уж не твое дело, – разозлился лейтенант. – Иди куда идешь, пока документы не проверил. Шляются тут всякие.

– Проверяйте. Заодно в повозку загляните. Там брезент и сено сплошь в крови. Раненых в санчасть привезли, а один по дороге умер. Патроны, наверное, до вечера получать будете?

Лейтенант ничего не ответил, а пограничники ускорили шаг. Потом случилась еще одна встреча. Навстречу везли на двух бричках раненых и обожженных летчиков. Переднюю лошадь вел, намотав вожжи на руку, старшина технической службы. Он был не только закопчен. Багрово-красное лицо покрылось волдырями, комбинезон в подпалинах.

– Эй, погранцы, закурить есть?

Остановились, насыпали махорки, покурили вместе. Старшина рассказал, что их аэродром разбомбили на рассвете. Налетели в темноте штук шесть немецких самолетов, сбросили множество мелких бомб. Часть истребителей сгорела, а большинство повреждены осколками.

– Вы даже взлететь не успели?

– Почему? – старшина втоптал окурок каблуком. – Наш комполка одну эскадрилью вечером на запасную площадку приказал отогнать. Ребята уже по два-три вылета сделали. На штурмовку наступающих колонн. С ихними самолетами схватывались. Тоже горят как миленькие. Ладно, двинулись мы.

Известие о том, что «сталинские соколы» дают фашистам отпор, немного подняло настроение. В сторону станции проследовала батарея зенитных трехдюймовых орудий на конном ходу. Каждую пушку тянули шесть лошадей, следом шагали расчеты. Позади растянулась длинная цепочка повозок, загруженных ящиками со снарядами.

Эти люди знали, куда и зачем идут. Мимо пограничников прошли молча и сосредоточенно. Командир батареи, молодой капитан с короткими усиками, ехал на сером в яблоках жеребце. Мельком глянул на Щербакова сверху вниз и поскакал в голову растянувшейся на полкилометра колонны.

Боевой вид артиллеристов внушал доверие. На двух повозках находились готовые к бою зенитные пулеметы «максим» на треногах. Снимай, ставь их на землю и с ходу открывай огонь, пока развернутся тяжелые «трехдюймовки».

– Очень уж они растянулись, – высказал опасение ездовой. – Налетят германцы, раздолбают к чертовой бабушке.

– Не каркай, – ответил Андрей, хотя подумал то же самое.

Через полчаса увидели, как в сторону станции идут три тройки немецких бомбардировщиков. Щербаков узнал их по плакатам, это были двухмоторные «Юнкерсы-88» с горбатой застекленной кабиной. Они шли на высоте полутора километров, постепенно снижаясь. Массивные двигатели звенели от напряжения, каждый самолет нес две тонны бомб. Затем послышались взрывы и треск пулеметов.

– Кажись, зенитчики отстреливаются, – неуверенно проговорил ездовой.

– «Юнкерсы» по шесть пулеметов имеют, так что неизвестно, кто стреляет. «Трехдюймовки» молчат, а «максимы» этим громадинам не страшны.

Остаток пути ехали молча. Станция горела, половину неба застилала полоса дыма. Убитые связисты лежали на том же месте. Их немного оттащили к краю дороги, а кто-то из местных не побрезговал и снял с мертвых тел брюки.

– Похоронить бы… по-человечески, – зло процедил сержант Щербаков, но не замедлил хода.

Перехватил вожжи и подхлестнул лошадь. Вскоре показалась горевшая застава, где трещали выстрелы. Следовало спешить.

Укрыть людей от обстрела в подвалах Журавлеву не удалось. Когда немцы заметили, что траншеи опустели, сразу два взвода пошли на штурм, заходя с флангов. Бойцы занимали свои места. Снова посыпались мины, звонко хлопала пушка, которую подтащили поближе, ударили несколько пулеметов.

Атаку отбили с трудом. Немцам подвезли боеприпасы и мин не жалели. Они взрывались, едва коснувшись земли. Смертельный дождь мелких осколков в первые же минуты убил и тяжело ранил несколько человек.

Мина угодила прямо под ноги ручному пулеметчику. Тело до пояса было порвано десятками стальных кусочков. Раны выглядели безобразно и страшно, вырвало промежность, переломило кости. Крик смертельно раненного человека заставил многих оцепенеть.

Санитар Фомиченко быстро перевязал его и, взвалив на плечи, потащил к подвалу, где размещалась временная санчасть. Он не надеялся чем-то помочь обреченному человеку, лишь хотел унести его подальше. Остальным не обязательно видеть, что вытворяет с людьми война.

Он шагнул в пролом забора и был сбит на землю вместе со своей ношей взрывом очередной мины. На твердой земле, под ярким солнечным светом, 50-миллиметровые мины взрывались без вспышки. Резкий хлопок, клубок пыли, тугая динамическая волна, веер мелких осколков, разрывающих тело.

Данилу Фомиченко и пулеметчика отнесли в подвал, оба были без сознания. Политрука Зелинского колотило мелкой дрожью, когда по приказу Журавлева он встал за пулемет, ложе которого было липким от крови.

Он вытер его носовым платком и дал очередь. Диск опустел. Илья Борисович нагнулся, шаря в поисках запасного. За час до этого политрук перекусил вместе с остальными. Сейчас его едва не вырвало, когда он увидел вязкую темную лужу и окровавленные клочки человеческого тела.

К застывшему возле «дегтярева» политруку подбежал старшина Будько. Сразу все понял, схватил саперную лопатку с расщепленной рукояткой, быстро сгреб клочки тела, забросал лужу землей. Достал запасной диск. Чертыхнувшись, отложил его в сторону, диск был смят взрывом. Нашел еще один, вставил в паз пулемета и слегка подтолкнул Зелинского.

– Бери оружие. Я сейчас тебе помощника пришлю, диски заряжать будет.

Уходя, глянул на медленно двигающегося политрука, покачал головой и ничего не сказал.

Журавлев прочитал записку начальника отряда и, похвалив Андрея за расторопность, направил его на правый фланг.

Николай Мальцев стрелял поочередно из винтовки и ППД. Очередями прижимал к земле наступавших перебежками немецких солдат, затем брал на мушку тех, кто высовывал головы. Прицелиться как следует не удавалось, слишком плотным был встречный огонь.

Немецкий лейтенант в такой же каске, как его подчиненные, продвигался впереди. В какой-то момент, когда на секунды установилась тишина, он прокричал команду. Мальцев уже два раза промахнулся, целясь в него, но третий выстрел оказался точным.

Все услышали, как громко звякнула пуля о металл, пробивая каску. Лейтенант вскрикнул, поднялся, даже сделал шаг-другой и тут же упал. Залегли поднявшиеся было по его команде солдаты и открыли огонь из всех стволов.

Федор Кондратьев с папиросой в зубах чиркал отсыревшие спички, пытаясь прикурить, и при этом матерился в три этажа.

– Хотели с маху нас взять. А хрен им… крепко ты офицерика уделал. У остальных охоту отбил, мать их!

Наконец прикурив, он высунулся и дважды выстрелил из винтовки. Трофейный автомат, добытый командиром саперного взвода в бою, лежал на бруствере. Все магазины к нему были расстреляны.

Снайпер Василь Грицевич и сержант Костя Орехов вели огонь по пулеметным расчетам. Михаил Колчин вместе с помощником били по 37-миллиметровый пушке из единственного станкового пулемета ДС-39, оставшегося на заставе.

Немецким артиллеристам было не отказать в смелости, они подкатили свое легкое орудие метров на триста. Снаряды летели со скоростью 800 метров в секунду. Звонкий хлопок – и сразу взрыв.

Колчин, лучший пулеметчик на заставе, сумел пристреляться по опасно приблизившейся пушке. Ранил двух подносчиков снарядов, а когда огонь ослаб, точной очередью уложил неосторожно высунувшегося командира орудия.

Сержант хотел добить, вывести из строя скорострельную пушку. Пули звенели о щит, откатник, наполненный маслом, рвали резину колес. Звякнув, разлетелся прицел. Михаил не заметил, как сужается вокруг него кольцо минных разрывов. Опасность разглядел второй номер, потянул Колчина за рукав.

– Товарищ сержант…

Мина весом девятьсот граммов (мощность двух ручных гранат), звеня, набирала высоту. Затем стремительно понеслась к земле. Помощник успел отпрыгнуть, а Колчин ничего не сумел понять.

Его отшвырнуло, хлестнуло осколками в лицо, грудь, живот.

Пулемет выбило из станка и бросило на землю рядом со смертельно раненным сержантом. Второй номер потянул тело своего командира, сумел втащить его в траншею. Очередная мина влетела следом и убила обоих.

Мальцев, отложив винтовку, бежал к месту взрыва. Своего друга, с кем вместе прослужили больше года, Николай узнать бы не смог. Тела сержанта и его помощника были исковерканы и лежали окровавленной грудой. Гимнастерка одного из них была разорвана в клочья, виднелись многочисленные раны.