Текст книги "Нежная королева. Роман"

Нежная королева
Роман
Владимир Попов

© Владимир Попов, 2017

ISBN 978-5-4485-7887-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая

Предисловие

Я написал эту повесть, или, как любят иногда говорить, «роман», в начале восьмидесятых годов.

Опубликовать его было невозможно, и я положил его в стол.

Иногда доставал его, читал и радовался.

Это было моё тайное сокровище.

Давал почитать друзьям: один говорил: «Гениально!», другой говорил: «Чушь собачья», а третий говорил: «Обычная порнуха!»

Этим летом я на него наткнулся, перечитал и не нашёл в нём ни гениальности, ни чуши собачьей, ни порнухи.

Роман «Нежная королева» мне понравился, чего и вам желаю!

Вступление

В конце 80-х – начале 90-х годов прошлого века стали появляться журнальные публикации, связанные с литературными явлениями русского зарубежья.

В 1988 году был издан шеститомник сочинений Ивана Алексеевича Бунина: «последний классик» предстал перед нами с неизвестными публикациями. Стали издавать книги совсем незнакомых в Советском Союзе писателей: Бориса Зайцева и Георгия Иванова. Ивана Шмелёва и Владислава Ходасевича, Надежды Тэффи и Саши Чёрного, Владимира Набокова и Алексея Ремизова, Николая Бердяева и Ивана Ильина… Нам полностью открылся бережно сохранённый русской эмиграцией мир рубежа ХХ-го века.

Мы наконец-то поняли, что русская литература едина, где бы она ни существовала – в России или за рубежом.

Бунин и Ахматова. Зайцев и Пастернак, Ремизов и Пришвин были, как сказала в одном из своих интервью Зинаида Шаховская, «…воспитанниками одной и той же культуры, и от этой годами приобретённой общности, которая стала частью их самих, ни одни, ни другие отойти не смогли». Воспоминаниями о России, как о прекрасном и близком, выживали русские люди в зарубежье. Наше Подмосковье – часть России, как и Казанская дорога, да и Томилино…

Поэт и прозаик Дон Аминадо, литератор первой волны эмиграции, написал чудесное стихотворение, связанное с нашей местностью:

 
Шли поезда но Казанской дороге
 
 
Прошлое. Вывшее. Тень на пороге.
Бедного сердца комок.
Шли поезда по Казанской дороге.
Таял над лесом дымок.
 
 
Летнее солнце клонилось к закату,
Ветер вечерний донёс
Горечь полыни, душистую мяту,
Странную свежесть берез.
 
 
Где-то над миром, над тайным пределом.
Кротко сияет звезда.
Где-то какие-то барышни в белом
Вышли встречать поезда.
 
 
Не было? Было? А тень на пороге,
Смех раздается зловещ:
Шли поезда по Казанской дороге…
Экая важная вещь!
 

Для Дона Аминадо (настоящее имя и фамилия Аминад Петрович Шполянский) это была очень «важная вещь», потому что всё это было на самом деле и осталось в памяти и в сердце. В книге мемуаров «Поезд на третьем пути» поэт вспоминает: «В Томилино, под Москвой, на даче Осипа Андреевича Правдина, тишь да гладь, да Божья благодать».

В аллеях гравий, камешек к камешку, от гвоздик и левкоев, от штамбовых роз – чудесный, одуряющий запах.

Клумбы, грядки, боскеты, площадка для тенниса, в саду скамейки под высокими соснами, на террасе на круглом столе на белоснежной скатерти чего только не наставлено: сайки, булки, бублики с маком, пончики, цельное молоко в глиняных кувшинах, сметана, сливки, варенье разное, а посередине блеском сверкающий медный самовар с конфоркой фабрики братьев Балашовых в Туле.

И всё это – и сосны, и розы, и сад, и самовар, и майоликовый фонтан с золотыми рыбками – всё залито высоким утренним июльским солнцем, пронизано голубизной, тишиной, блаженством, светом.

– Вот я с малинкой, с малинкой пришёл… Ягода-малина, земляника свежая! – чётким тенорком расхваливает товар парень за калиткой.

Глаза молодые, лукавые, весёлые, картуз набекрень, в раскрытом вороте рубахи видна крепкая загорелая грудь, идёт от него сладкий мужицкий запах пота, курева, кумача…

Великолепная томилинская дача с фонтаном и золотыми рыбками принадлежала одному из ведущих артистов Малого театра, режиссёру и преподавателю Московского театрального училища Осипу Андреевичу Правдину (1849—1921) по происхождению немцу, душой русскому, настоящие фамилия и имя – Оскар Августович Трейлебен.

Артисткой Малого театра была и жена О. А. Правдина – Мария Николаевна Правдина.

Но вернемся на дачу в середину июля 1914 года, где ничто не предвещало беды, но вот: «…18 июля всеобщая мобилизация. Германские войска двинулись к Франции, двинулись к России, перешли границы. Заняли Сосновицы. Заняли Калиш…»

«…От реки потянуло ночною свежестью. На даче Правдина погашены огни, приказ один на всех. Сидим за калиткой, притаились, слушаем.

С короткими перерывами, один за другим, проносятся мимо, громыхают, лязгают ночные поезда.

Чёрно-красное пламя, дым паровозов; искры, летящие в ночь, в степь, на придорожные ели; длинная, бесконечная вереница тёмных товарных вагонов; и в неосвещённом зиянии отодвинутых в сторону не дверей, а деревянных щитов, перегородок и железных засовов – еле видимые глаза, мелькающие человеческие фигуры, спущенные вниз, болтающиеся на весу ноги; и страшный, хриплый, раздирающий ночную тишину не то стон, не то крик и рёв сотен, тысяч пересохших гортаней:

– Урра! Урра! Урра!

Проносится поезд, в последний раз содрогаются потревоженные рельсы, затихает где-то в отдалении и становится всё глуше и глуше, умолкает, замирает совсем страшный солдатский стон…»

Важно отметить, что в это же время в Томилино отдыхал и другой поэт будущей первой волны эмиграции, Владислав Ходасевич. По воспоминаниям об этих днях им написано стихотворение «Обезьяна».

Трофейное кино

Марианна Шёнауэр… Так звали актрису, которая играла главную роль в фильме «Moй маленький друг».

Этот австрийский музыкальный фильм был, вероятно, взят в качестве трофея, и дошёл до кинотеатра в Малаховке. Боже мой, как там всё было красиво! И музыка, и танцы, и хорошо одетые женщины. А мужчины были высокие и стройные: в элегантных костюмах и наглаженных брюках.

Марианна Шёнауэр подружилась с маленьким мальчиком, у которого не было матери, и этим приворожила его нелепого отца. Она столько нежности отдавала малышу, что все вокруг в неё влюблялись.

Я посмотрел этот фильм и вернулся в своё бедное Томилино с голодными собаками и голодными детьми. Со стариками-евреями с печальными глазами. С озлобленной слюнявой уличной шпаной. Я понял, как это было жестоко – показывать этот фильм. Возле дома я лёг на траву лицом и заплакал. О чём я плакал, я сам не знаю: вероятно, оттого, что понимал, что никогда ТАКОГО со мной не СЛУЧИТСЯ.

Качели

Я летаю между сосен…

Вверх! Вниз!

Замирает сердце от радости.

Верёвки качелей упруго дрожат.

На другой стороне улицы в зелёном доме, окна открыты.

Всё время крутят одну пластинку:

«Ах, эти чёрные глаза…»

Молодой мужчина в кожаной куртке подъехал к крыльцу.

Выбежала Лидка в цветастом платье: хохочет и поправляет волосы.

– Ах, эти чёр-ные гла /Вверх/ – за

Ме-ня пле-ни /Вниз/ – ли…

Ветер летит навстречу тепло и радостно.

На сарае открыли голубятню.

Толян свистит и хлопает в ладоши.

Голуби широкими кругами уходят в небо.

Лечу вместе с ними…

Девочка с зелёными глазами

Я просыпаюсь: вроде бы, рано, но солнце уже стоит высоко.

Выхожу на крыльцо и прислоняюсь спиной к тёплой стене нашего домика.

Сижу, греюсь на солнышке и, закрыв глаза, досыпаю.

И в этом полусне вспоминаю тот день, когда я увидел впервые девочку с зелёными глазами.

Я шёл по нашей улице, а Шурей и Адёк – шпанистые пацаны, ногами гоняли красный мяч.

Незнакомая девочка бегала за ними и кричала:

– Отдайте!

– Верните, что взяли, – сказал я авторитетно.

– Ты, чё, сука, нарываешься! – заорал Шурей и ударил меня в грудь.

Адёк подкрался сзади и хлестнул по лицу.

Из носа пошла кровь…

– У, гады! – завопил я.

По уличным законам положено драться один на один…

И, поскольку они нарушили закон, я снял ботинок и пошёл на них, как с гранатой.

Вра-гу не сдаёт-ся /Хлесть по морде!/ наш гор-дьй /Хлесть по уху!/ «Варяг».

Поща-ды /Хлесть по лбу!/ ник – то не жела-ет!

Они отбежали и заорали злые слова.

Девочка протянула мне носовой платок, в уголочке которого 6ыл вышит красный цветок.

– У тебя кровь, – сказала она.

– Не надо! – я отмахнулся от неё и зашагал по улице.

– По-дож-ди! – она догнала меня, взяла за руку и повела за собой.

Она открыла калитку, и я увидел молодую женщину необыкновенной красоты.

– Ма, он подрался из-за мяча, – сказала девочка.

– Вот там, у куста – рукомойник – извольте умыться, господин мяченосец.

– А ты, – дочери, – Прекрасная Дама, пойди и принеси чайные чашки.

Чай пили в садовой беседке.

– Меня зовут Ирина Сергеевна, а это моя дочь Герда.

– А меня зовут Кай… вернее, Володька, – засмущался я.

Женщина улыбнулась и от этого стала ещё красивее.

– Вы такая красивая и похожи на королеву, – пробормотал я.

– На Снежную Королеву, – сказала Герда.

– На Нежную Королеву! – выпалил я.

Я смотрел на неё и не мог оторваться.

Каждое её движение было неторопливым, мягким и завершённым…

Вот она подносит чашку к губам и вдруг поворачивает голову и смотрит на меня испытующе.

Чуть-чуть улыбается.

Белая чашка прикасается к прекрасным губам.

Я отвернулся, чтобы не заплакать от чувства нежности, переполнявшего меня…

Королева

У неё чёрные, тяжёлые, чуть вьющиеся волосы и, когда она распускает пучок на затылке, то превращается в торжественную и недоступную Королеву.

Я никогда не видел таких красивых женщин.

Она стройная и кажется хрупкой, но у нее прекрасные сильные ноги.

Мне всё время хочется встать перед ней на колени.

Летний сказочный день

Тогда, в 195I году, с мая по сентябрь, Томилино заполняли дачники, и вовсю работали пионерские лагеря.

Герде пошло двенадцатое лето. Мне четырнадцатое.

Королеве – лет тридцать.

Я у них – единственный мужчина! Помощник и охранитель.

Мы любим друг друга…

А что касается лично меня – это уж точно…

Я не могу прожить без них дольше одного дня.

Они меня ждут и рады моему приходу.

Душа моя поёт, и я хожу вприпрыжку:

– Хоп-хоп! Влево. Хоп-хоп! Вправо.

От моей калитки до их калитки три минутки…

Это такой дорожный счастливый танец влюблённого дикаря: хоп-хоп-хопхопхоп!

– Ваше Величество! – целую руку Королеве,

– Ваше Высочество! – целую руку Герде.

Они меня целуют в обе щёки: счастливый момент.

Вот так начинается обычное сказочное утро…

Сны цветов

После дождя душно пахнет цветами.

Потом выглянуло солнце.

Потеплело. И прилетели бабочки.

Садились на растения и замирали.

– Они подслушивают сны цветов, – заявил я.

– А ты у нас поэт! – Королева прижалась ко мне.

– Нет, – возразил я. – Поэты всегда печальны…

Отступление первое

На улице Гоголя, в ветхом домишке, где ютились несколько семей, кое-как существовали в бедности брат с сестрой. Сестра Нина работала почтальоном и все местные вести пересказывала нашей бабушке, Евдокии Герасимовне. Однажды, шёпотом, как великую тайну, бабушка поведала нам о том, что брат Нины, Андрюша, влюбился в московскую барышню и теперь пишет стихи.

Эта весть быстро разнеслась по посёлку, и всякие встречные-поперечные стали оглядываться на Андрюшу и хихикать.

В сознании народа человек, пишущий стихи, казался странным и непонятным: он был другим, отличным от прочих, и это раздражало и даже пугало.

Но, с другой стороны, Андрюша был робким и беззащитным. Он бродил одиноко по аллеям большого Томилинского парка и что-то записывал в грошовый блокнотик.

Вероятно, любовь его была несчастной, даже трагичной.

Создавался образ Печального Поэта: высокая фигура в чёрном длинном пальто то появлялась, то исчезала среди деревьев.

В этом было что-то мистическое – как будто он шёл на ощупь и не замечал ничего вокруг.

Он и самом деле ничего не замечал: злые томилинские мальчишки, Шурей и Адёк, подкравшись сзади к сидящему на лавочке влюблённому, бросали горящие окурки в его шляпу.

Так и остался он в моей памяти первым живым поэтом, увиденным в жизни. Как символ печали и беззащитности перед жестоким миром.

Чешуйки сосен

Mы собираем чешуйки от сосен.

Они причудливой формы: можно разглядеть верблюдов и слонов, пляшущих человечков, обезьян и сов.

Больше всего радуется Герда:

– Смотрите, заяц!

И прыгает на одной ножке.

Высыпаем из сумки на стол целую гору чешуек.

Какое сокровище!

На большом листе белой бумаги сооружаем картину: в самой середине стоит дворец, а кругом лес.

Всадники, волки, лисы, медведи, и даже гномы.

Всё это движется через картину справа налево.

Пальцы перепачканы сосновым клеем. Смеёмся, спорим, толкаемся:

– Нет, это сюда!

– Нет, вот, это!

Я отхожу в сторону и смотрю на них.

Королева и Герда вырывают друг у друга чешуйки и кричат:

– Нет, я! Нет, я!

Две девочки – poвесницы…

Танец с ведром

Королева взяла ведро и сказала:

– Асагаво ни цурубе тораретэ мораимидзу.

Вьюнок обвил колодец, возьму воды у соседей…

Напевая «Падам, падам, падам», Королева закружилась в вальсе, размахивая ведром.

С размаху налетела на нас, растормошила, крепко обняла, поцеловала в макушки и, торжественно, на цыпочках, словно осторожная кошка, вышла, но, перед этим сделала глубокий поклон, громко стукнув ведром об пол.

Герда посмотрела мне в глаза и рассмеялась.

– Так мама шутит. Она сказала, что пойдёт за водой к соседке: у Анны Даниловны на участке колодец… Мама – японская балерина! Она совсем молодая и легкомысленная!

B данный момент она очень любит меня и малых Голландцев. И тебя немножко… – серьёзно сказала Герда и погладила моё плечо.

Хокку

Вечерами мы любили сидеть в беседке и слушать шорохи сада.

Ha круглом столике стоит керосиновый фонарь: он освещает наши лица тёплым светом.

Королева открывает тоненькую книжку с желтоватыми страницами.

– В детстве я по ней учила японский язык – по слогам хокку. Всё очень просто: первая строчка в пять слогов, вторая в семь, третья в пять слогов.

 
Ха си ва та pу
Хи то ни сид зу ма ру
Ка ва дзу ка на.
 

– Ой, там даже есть рифма! – встрепенулась Герда.

Королева улыбнулась:

– Это случайно…

Можно перевести на русский так: «Кто-то переходит мост… Лягушка перестала квакать…»

Вот и всё! Но какая открывается картина: среди полей вьётся речка… через речку перекинут мост… Спокойно, уединённо… тихо… слышен лишь голос лягушки, квакающей в речке. Приближается человек… шум его шагов нарушает тишину… лягушка встревоживается и умолкает… /Отсветы, тени… Голос, взгляд…/

Королева сейчас невыразимо прекрасна!

Мы бросаемся на неё с Гердой с обеих сторон и начинаем целовать её лицо, волосы, руки…

Она отбивается от нас, как от пчёл.

Ласково:

– С вами нельзя говорить серьёзно…

Злая старуха

За забором лаяла собака…

В дальнем углу сада были заросли малины.

Если пригнуться или встать на четвереньки, то заросли превращались в таинственные ходы. Однажды мы увидели там ежа: он посмотрел на нас чёрными бусинками, зафыркал и побежал по своим делам.

За малиной стоял высокий забор с большими щелями. Мы смотрели в щели и видели большой двухэтажный деревянный дом нелепой конструкции, с крылечками с обеих сторон, крытыми лестницами, пристройками, большими окнами. С правой стороны от дома тянулся целый ряд сараев. Дворовый туалет, помойка.

Возле сарая – собачья будка. И огромный лохматый пёс на длинной цепи.

Сначала было тихо. Косиножка проползла по моей руке. Потом хлопнула дверь, и показалась старуха-татарка. В руке она держала котенка. Котёнок пищал и извивался. Старуха шла к собачьей будке.

Выбежала девочка Дина и закричала:

– Не надо!

Старуха бросила котёнка псу. Он схватил котёнка, грызнул и отбросил в сторону.

Дина подняла котёнка и прижала его к животу.

Побежала, согнувшись, а за ней, спотыкаясь, спешила старуха, крича и pазмахивая руками.

Девочка выбежала на улицу.

Герда плачет, а я целую её глаза.

Слёзы солёные, а реснички колют мои губы.

Она вся дрожит, крепко вцепившись в мою руку.

Королева выбежала на крыльцо. Её лицо побледнело.

– Старуха бросила котёнка псу! – проговорил я.

– Никогда не надо смотреть в щели! – вздохнула Королева.

Она крепко прижала нас к себе.

Мы что есть силы обняли её, как бы пытаясь срастись в единое существо.

Нежность

Королева сидела на нижней ступеньке крыльца и мыла ноги в белом тазу.

Я стоял на дорожке сада и смотрел на неё.

Королева подняла голову и улыбнулась.

Спросила громко:

– Хочешь помочь?

И протянула ногу.

Я встал на колени и взял в руки узкую ступню с длинными пальцами.

Нагнулся и стал осторожно целовать.

Сердце стучало и разрывалось от нежности. Пальцы шевельнулись…

Она вырвала ногу и толкнула в грудь, и я упал навзничь.

Королева вытерла ноги полотенцем, обула босоножки, выплеснула воду под куст и ушла в терраску, бросив через плечо:

– Это лишнее!

Я лежал распятый и плакал от жестокости.

Кое-как встал и побрёл к калитке, обрывая на ходу жёсткие листья с кустов сирени.

Полумрак

На другой день Герда крикнула через забор:

– Кай, пойдём, тебя зовут!

В комнате был полумрак.

Королева сидела на диване.

– Кай, иди ко мне!

Обняла мою голову, прижалась и распахнула халат.

Я взял в рот коричневый твёрдый сосок.

Она застонала.

Положила ладони на мой затылок и вдавила лицо в свою грудь.

Долго-долго не отпускала, пока я не стал задыхаться.

Вырвался, очумелый, не понимая, что происходит.

Она запахнула халат и тихо сказала:

– Женщины коварны и жестоки…

Дедушка-писатель

– А мой дедушка – настоящий писатель! – гордо заявила мне Герда. – Правда, мам?

– Правда! И у него есть рассказ про Томилино. Отец хорошо знал писательскую среду начала века. Он бывал в Малаховке на «Среде» у Телешова, дружил с Ходасевичем и даже приезжал к нему в Томилино в четырнадцатом году, когда тот отдыхал здесь, на даче, с женой Анной. Сегодня вечером я вам прочту рассказ «Страшная личность». Согласны?

Мы захлопали в ладоши…

Отступление второе. Страшная личность

Давно известно, что мужчинам свойственно ошибаться, но женщины не ошибаются никогда!

Вот почему все опытные деятели все важные вопросы сначала решают в семейном кругу, а уж потом выносят их на трибуну и предают огласке.

Когда разговор пошёл о городовом Сизове, Клавдий Николаевич ухмыльнулся в бороду и протянул:

– Стра-ашная личность!

– И совсем не страшная, – возмутилась Анна Семёновна, – а даже очень нужная: на прошлой неделе двух цыганок поймал, что к приезжим приставали.

– Отец имел в виду внешние данные, – откликнулась Верочка, – шкаф, да и только!

– Полезное-то оно полезное, да уж больно суров и рявкает, как слон эфиопский.

Клавдий Николаевич прошёлся по комнате, посматривая на Ланского:

– А вы что молчите. Лавр Елизарыч?

Ланский махнул рукой:

– Я уж столько за свою жизнь наговорил всякой ерунды, что имею полное право и помолчать… некоторое время.

– Может, поставить на станции полосатую будку? – вздохнул Клавдий Николаевич.

Верочка громко засмеялась, и всем стало ясно, что к этому предложению она относится отрицательно.

– Вправду уж, – громыхнула посудой Анна Семёновна, – весь вид испоганите!

На террасе послышались тяжёлые шаги, и, отдуваясь, вошёл Тестов.

– Клавдий! – закричал он. – Ты зачем ухандокал отца Гамлета? Офелия плачет, принц то молчит, то кричит на всю Данию, могильщики откапывают черепа… И только один я с самого раннего утра на ногах и весь в делах!

Вот так прекрасное летнее утро было нарушено неожиданным визитом.

Часть вторая

Не то что кирилловские извозчики, а даже все томилинские мальчишки страшились городового Сизова.

Другое дело Птиченко: маленький, кривоногий, длинноносый, в фуражке, натянутой на уши! А с Сизовым не побалуешь!

Перво-наперво, это взгляд: как взглянет – мама родная! – не знаешь, куда и бежать.

А уж если Сизов идёт в вашу сторону, то кажется, что надвигается огромная грозовая туча!

А уж если возьмёт вас за плечо или, не дай Бог, за шиворот, то дело «вообще хана»!

Даже брезгливые машинисты дачных поездов и то, когда дежурил на станции Томилино Иван Матвеевич Сизов, старались как можно аккуратнее тормозить: без стука и лязга. Не подъезжали, а подкрадывались!

А дачники мелкого сословия, да и среднего тоже, старались не смотреть на огромного городового, а делали вид, что они любуются облаками.

А уж если какая рвань-пьянь, тут и говорить нечего: страсти египетские!

Даже начальник станции Быково – на что уж гордый поляк И. Я. Шмидович – и то чуть ли не в ноги падал Клавдию Николаевичу Томилину: отдай, говорит, мне Сизова, а то жульё замучило!

А Томилин не отдаёт ни за какие деньги: не могу, голубчик поляк, говорит, потому что он достопримечательность!

А когда Иван Матвеевич Сизов прохаживается по платформе, то все доски трясутся от страха, а в ближайшем лесочке качаются сосны, и маленькие воронята в своих гнёздах пугаются и плачут.