Текст книги "Мартышка"

Рунов Владимир Викторович
Мартышка

Кубань. Лето сорок третьего года. В глубину лесов уходят истерзанные в боях части Красной армии. Скрипят по горным тропам уставшие обозы. Притихли хутора. Дым горящего хлеба смешивается с пылью наступающих немецких колонн. Полевые подразделения не останавливаясь, проходят сквозь станицу, следом идут зондер-команды. Их задача – освободить зону боевых действий. В основном это русские полицаи. Под ударами сапог, прикладов рушатся плетни, с треском вылетают калитки, двери хат, звенят стекла, заходятся в лае собаки. Происходит то, что сегодня называется зачистка… Крик, плач, рёв, выстрелы, собачий визг. За околицей на окраине разворачивает станины немецкая батарея. Весёлые, потные, в одних трусах, сверкающие загаром, артиллеристы дают залп, посылая снаряды в лесную чащобу…

На этом паническом фоне вдоль плетня пробираются двое мальчишек, босые, в грязных майках, перепуганные. Спиной к ним стоит полицай и грызёт яблоко. Он не видит мальчишек, но его присутствие мешает их бегству. Пацаны легли в помидорную ботву, затаились, да так, что слышно, как гудят пчёлы…

– Мартышка! – шёпотом говорит тот, что побольше. – Надо перележать… Может он уйдет? – Мартышка шмыгнул носом и ничего не ответил. В это время в улочку с солярочной вонью заворачивает здоровенная машина. Сверху хорошо видны притаившиеся пацаны. В кузове хохочут полицаи:

– Эй, кум! – кричит один из них, показывая пальцем. – Гляди, зайчат упустишь… пока закусываешь… Вот они в огороде притаились…

Полицай отбросил огрызок, подошел к плетню, заглянул:

– Тю! А-ну, вылазь! –

Пацаны встают и карабкаются через плетень, подходят к полицаю и опустив головы, затихают перед здоровенным рыжим мужиком. Взяв винтовку наперевес, тот говорит:

– Руки подыми! Я вроде вас знаю? Из Григорьевской, что-ли? –

Пацаны подняли руки и согласно кивнули головой. Спрыгнули с машины другие полицаи… Тот, который помоложе, развинченный, руки в карманах, перекатывая во рту мокрую папиросу и сверкая стальными зубами, противно хохотал:

– Ну шо, Кузьма, шо делать с имя будем? Диверсанты! Подкрадывались! Може расстреляем по закону военного времени. Рожу то подыми… Батюшки! – воскликнул он, выплюнув папиросу. – Ты, на глаза то его посмотри! –

Мартышка поднял голову…

– Что за бесовщина такая! – тихо воскликнул другой, что постарше. У мальчишки были разные глаза, один карий, другой светло-серый…

– Дяденька! – заговорил другой пацан, Петруха. – У него такие глаза всегда, с рождения, разные… –

Мартышка переминается, мнёт пыль босыми ногами. Тот полицай, что ел яблоко, говорит:

– Та я знаю его, он в Папоротном жил, внук Егорки Хребто, охотника нашего полоумного. Дед-то твой небось у краснопузых?…

– Он весной еще помер… – еле слышно отвечает Мартын.

– Помер! Такой шустрый был! – изумился полицай. – А бабка? –

– Да в нашу хату третьего дня снаряд угодил…Всех побило! –

– Значит, сирота ты сейчас круглая… – мужик криво усмехнулся и стал своим рассказывать:

– Мать его нагуляла… Сама то лет пять назад куда-то сгинула. Должно быть с заготовителем сбежала, был у нас там один хмырь, из цыган. А баба ничё, жопастенькая… Я на конеферме работал, к ней приглядывался… –

– Ну, ладно болтать! – сказал тот, что постарше. – Грузи их, Ефим… На сборный отвезёшь… Да, смотри, чтоб не сбежали… -

– Дядя! А куда нас! – еле слышно промолвил Мартышка.

– Куда, куда! В Германию поедешь, дуралей! Будешь там работать на доблестную немецкую армию, человеком станешь. А ну, шнель до кузова… -

Пацаны покорно полезли в машину. На дне, прямо на голых досках, сидели, прижавшись друг к другу, две заплаканные девчонки…

– Давай, Ефим, заводи шарманку… – Полицаи, развернувшись цепью, пошли по улице, заглядывая через плетни. В одном из дворов калитка оказалась запёртой. Её вышибли ударом ноги…

Окраина маленького кубанского городка Усть-Лабинска. Немцы вошли сюда пару недель назад, но уже во всем чувствуется их порядок: на улицах стоят танки, бронемашины, снуют солдаты. Население из центра выселено, по периметру небольшой площади установлены легкие полосатые деревянные заграждения с надписью на русском и немецком языках: «Ахтунг! Запретная зона! Стрельба без предупреждения».

В здании бывшего райисполкома расположен штаб фельдмаршала фон Клейста, войска которого оккупировали территорию Краснодарского края. О том, что это важный штаб свидетельствует количество охраны, бастионы из мешков с песком, прикрывающие опасные углы. За этими стенами – усиленная охрана с пулемётами, на улицах патрули, вокруг здания часовые. На площадь въезжают две легковые камуфлированные машины. Рука водителя подаёт охраннику жетон. Тот берёт под козырёк. У подъезда из машин выходит группа офицеров, один из них, судя по лампасам, генерал, быстро взбегает на крыльцо, идёт по коридору, стремительно проходит через зал, где стучат телеграфные аппараты. Наконец, небольшая комната. В дверях рослый охранник:

– Господин генерал, прошу оставить оружие! –

Вошедший на ходу кладет на столик пистолет и направляется в приемную командующего. Навстречу поднимается дежурный адъютант. Обмен приветствиями…

– Доложите фельдмаршалу, всё готово! –

Адъютант поднимает трубку:

– Господин командующий, прибыл генерал Кирхнер… Прошу! -

Кирхнер снимает фуражку, кладет на стол и заходит в кабинет. Клейст и ещё два генерала стоят у стола, где развёрнуты карты. Клейст идёт навстречу с протянутой рукой и широкой улыбкой:

– Вы довольно быстро обернулись! – говорит он.

– Всё организовано достаточно хорошо! – отвечает Кирхнер. – Было несколько незначительных эксцессов, но контингент готов для просмотра.-

– Это далеко? – спросил Клейст.

– Нет, километрах в трёх отсюда, возле сгоревшей фермы… Мы отобрали человек пятьдесят, наиболее характерных для общей массы… –

– Ну что, господа! – говорит Клейст, – Давайте посмотрим, кого мы отправляем в рейх, – он открывает ящик стола и вкладывает в кобуру пистолет…

Возле сгоревших амбаров согнали толпу мальчишек и девчонок. Полицаи орут, выстраивая строй.

– Туда вставай! – кричит один… – Корова бестолковая… –

Мартын и Петруха держатся вместе, стараясь забиться поглубже. Но не получается. Из амбара выходит немецкий офицер и командует:

– Выстроить колонну по двое… И побыстрей! –

Из клубов пыли появляются несколько огромных пятнистых мордатых грузовиков под тентами. Оттуда прыгают солдаты с оружием, собаками, они рассыпаются, плотным кольцом охватывая толпу.

Ребятишки смотрят на все это со страхом, как затравленные зверьки, не понимая, что же будет дальше? Мартын и Петруха стоят почти в конце строя.

– Мартышка! А вон те двое наши, григорьевские, – говорит еле слышно Петр…

– Какие? – спрашивает Мартышка.

– Вон, рядом стоят, дымят… Один в сельпо работал, а второй конюхом на ферме, у речки… За нами еще пьяный с кнутом гонялся… –

Клейст и Кирхнер едут в одной машине. Впереди и сзади пылят автомобили охраны.

Клейст, откинувшись на спинку сидения, задумчиво смотрит в окно. Мелькают деревья, руины какого-то селения, горизонт застилают клубы черного дыма.

Кирхнер поясняет:

– Красные подожгли хадыженские нефтепромыслы… –

Клейст хмыкнул:

– Подожгли! Мне доложили, они так умело забили скважины, что к нефти уже не подступиться… Надо бурить другие, а ставка требует немедленной добычи. Сегодня по этому поводу сам рейхсмаршал звонил… – Клейст резко повернулся к Кюрхнеру:

– Если на линии наступления Хадыженск – Майкоп – Грозный мы будем вести только боевые действия, пусть даже успешные, без нефтедобычи кавказская операция теряет половину смысла. Я прошу Вас, Кирхнер, приложить максимум усилий, чтобы предотвратить разрушение промыслового хозяйства… Этого допустить нельзя! –

– Господин фельдмаршал! Мы делаем все возможное… В четверг, в район Зассовской выброшен парашютный десант, но участь его пока неизвестна… –

– Уже известна! – опять хмыкнул Клейст. – Час назад сообщили – десантная группа уничтожена, причём с активным участием местного населения. –

– Вот видите! – Кирхнер снял фуражку и вытер платком потный лоб… – Как жарко! –

– Я вижу пока одно, генерал! – Клейст снова отвернулся к окну, – Мы делаем, к сожалению, многое, чтобы восстановить против себя население. Здесь, на Кубани, у нас должно было быть немало союзников. Советы сильно постарались в этом отношении: раскулачивали, расказачивали, жестокая коллективизация. В России практически нет региона, где бы репрессии носили столь массовый характер. А где они, наши союзники? Пока мы имеем ничтожное количество предателей, которых местное население ненавидит еще больше, чем нас… Нам, здесь, – Клейст постучал пальцем по подлокотнику, – необходима другая политика – политика заигрывания, перетягивания на свою сторону основной массы крестьянства, потерявших благодаря Советам всё. Нам нужно, чтобы абориген не с вилами кидался на наш десант, а встречал немецкого солдата как освободителя… –

– Русские от природы очень агрессивны! – возразил Кирхнер.

– Правильно! – подтвердил Клейст. – Но эту агрессию надо повернуть в сторону большевиков. Вы знаете, я был против вывоза подростков в Германию, особенно из районов Северного Кавказа. Здесь сильны родоплеменные связи, семейные традиции и даже оставил фюреру записку по этому поводу, но этот прохвост Тодт и особенно Гиммлер, убедили Гитлера, что вывоз русской молодежи решит двуединую задачу: во-первых, освободит взятые нами районы от просталинского контингента, а во-вторых, даст Германии дешевую силу на самые чёрные работы… –

Кирхнер, видимо, желая сменить тему разговора, спросил:

– Я давно хотел спросить? Тайна гибели Тодта так и не раскрыта? –

Клейст пожал плечами: – Смерть его более чем загадочна и на мой взгляд – странная… Самолёт в воздухе внезапно взорвался… Считается, что пилот по ошибке включил механизм самоуничтожения… Кто сейчас знает?… Да! – протянул он, – Я хочу лично посмотреть на тех, кого мы отправляем в Германию… Кстати, как долго ещё ехать? –

– Мы, практически, у цели! – ответил Кирхнер. За окном замелькали цепи вытянувшихся в струнку солдат.

Машины остановились в самом центре оцепленной территории, В середине замерла одноцветная масса подростков.

Зазвучали лающие крики команд. Навстречу группе генералов подбежал с докладом офицер, командующий всей этой демонстрацией.

– Господин фельдмаршал! Контингент, отправляемый в Германию, построен в количестве пятидесяти семи человек, сорок юношей и семнадцать девушек. -

– Возраст? – спросил Клейст.

– Примерно от пятнадцати до шестнадцати лет, – ответил офицер.

– Настроения? –

Офицер замялся. На помощь пришел генерал Кирхнер:

– Общая подавленность, конечно, есть! Это естественно, но, я полагаю, явление временное… -

– Ну-ну! – сказал Клейст и пошел вдоль строя. Он был одет в отутюженный мундир, сияющие сапоги, с ленточками наград, шёл, постукивая жезлом по руке. Его лицо непроницаемо, взгляд отсутствующе скользил по рядам мальчишек и девчонок, оцепеневших от происходящего. Солдаты и офицеры конвоя тянутся в струнку, даже овчарки притихли. Клейст медленно идёт впереди свиты… И вдруг как вкопанный останавливается против Мартышки. Тот съёжился, испуганно смотрит исподлобья. Лицо Клейста меняется, целая гамма чувств пробегает по нему… Подлетает переводчик и обращаясь к Мартышке, говорит:

– Тебя спрашивают – как твоё имя и сколько тебе лет? –

– Мне пятнадцать, скоро шестнадцать лет… Зовут Мартыном… – еле слышно говорит Мартышка… – Фамилия Хребто… –

– Когда ты родился? – настаивает переводчик.

– Двенадцатого сентября двадцать шестого года! –

– Майн гот! – говорит чем-то ошеломленный Клейст. Он вплотную подходит к Мартыну и бережно берёт мальчишку за подбородок. Его надменное лицо преобразилось, монокль упал и повис на шнурке:

– Майн гот! Майн гот! – повторяет он как заклинание. – Непостижимо… Непостижимо… -

Он снял перчатку и стал гладить Мартына по пыльным и взъерошенным волосам и что-то, словно про себя, говорить. Переводчик нагнулся, чтобы разобрать, но фельдмаршал властным движением остановил его и вдруг, взяв Мартына за плечи, крепко прижал к себе…

– Майн гот! – тихо произнес он. Тишина стояла такая, что слышны скрип сапог и звяканье собачьих поводков. Окружение окаменело. Клейст достал из нагрудного кармана губную гармошку, поднес ко рту и стал играть. Это была простенькая мелодия про тирольского пастушка, про солнечные поляны высоко в горах, про дружбу крохотной Гретхен с маленьким пушистым козлёнком, сентиментальная немецкая песенка о тихом молочном рае в альпийских лугах. Всё замерло, только где-то далеко-далеко звучали раскаты орудийного грома, да дым и запахи горелого напоминали, что идёт жестокая война.

Фельдмаршал оторвал гармошку от губ и повернувшись к изумленной свите, стал быстро рассказывать, словно извиняясь за минутную слабость:

– Этот мальчуган – точная копия моего внука Мартина. Удивительно, но у того тоже глаза разного цвета!.. Ещё более поразительно, он родился тогда же, двенадцатого сентября двадцать шестого года. Непостижимо, господа, но что иногда творит Господь! Вильгельм! – он обратился к Кирхнеру, – Вы видите? -

– Я потрясён! – говорит Кирхнер… Это же Мартин… И где, в России, в глухом селе, в этой выжженной степи….! -

Клейст протягивает Мартыну гармошку:

– Битте! Презент, на память!..

Мартын осторожно берёт гармошку и не знает, что с ней делать. Клейст поворачивается к свите и непривычно просительным голосом говорит:

– Может отправить его домой, посмотрите, какой он щуплый, маленький, разве можно ему дать шестнадцать лет…

Кирхнер командует:

– Выйди из строя! – но Мартышка стоит без движения. Клейст берёт его за руку и говорит:

– Битте! Ты свободен! Иди домой…

– Дяденька! – Мартышка молитвенно складывает руки на груди. В одной из них гармошка: – Дяденька! А можно нас двоих. Это мой брат, – он показывает гармошкой на стоящего рядом Петруху. – Нас двое. Его зовут Петя… Пожалуйста, если можно…

Переводчик шепчет Клейсту на ухо. Тот явно в раздумье. Лицо его вновь становится жестким. Наконец, он молча кивает – можно! И опустив голову, идет дальше вдоль строя… Он уже ни на кого не смотрит!..

В одну из машин с широченной кабиной усаживают пацанов, за рулём немец, рядом полицай, один из тех, кого знали ребята.

– Глядь, как тебе повезло! – удивленно говорит полицай. – От самого Клейста подарок получил. Надо было тебе, дураку, корову попросить или лошадь. Мыслимо ли дело, на самого внука ихнего похож… Приказано вас в сохранности в Григорьевскую доставить. У тебя кто там?

– Та никого сейчас! – сказал Мартышка.

– А у тебя? – полицай спрашивает у Петрухи.

– Бабушка оставалась! – ответил Петруха.

– Вот видишь, бабку порадуешь. Эх! – с сожалением протянул мужик, – денег бы попросил… Немцы щедрые… – полицай снова достал сигарету. – Вот гляди, паёк дают, курево, да не наша махра моршанская, злее собаки, а хороший душистый табачок, питание трехразовое котловое… Жить можно… –

– Дядя! А вы там, в станице, скажите, что нас отпустили, а то снова заберут… – просит Мартын.

– Как дать заберут! – рассуждает полицай…

Петруха вдруг озлобился:

– Нам генерал велел, если обижать будете, первому немцу сказать. Будет вам тогда на табачок… –

Полицай задумался: – Оно верно! Меня тоже предупредили, шоб вас не трогать… Немец, однако, порядок любит… Правда, Ганс? – обратился к водителю. Тот промолчал. Обливаясь по^’том, он крутил здоровенную баранку…

Бабка, гремя горшками, возилась у печи. Петро и Мартышка сидели за столом в ожидании ужина. Старуха молча поставила перед ними глиняную миску с вареной кукурузой. Ребята с жадностью начали её грызть, обмакивая замусоленные пальцы в соль.

– Кисляка, може, ещё насыпать? – спросила бабка, присев на лавку… – Шо же это такое делается, а…? – запричитала горестно.

– Можно! – прошамкал набитым ртом Петруха.

– Петруша, – начала бабка осторожно, – Ефрем, шо Вас привёз, каже, что германец самый главный, гармонию трехрядную подарил, бо в Мартыне родственника признал… -

Петруха шмыгнул носом, утёр его подолом рубахи и сказал:

– Ефрема, наверное, повесят… –

– За шо? – ахнула бабка.

– Болтает дюже… Фельдмаршал Клейст нас отпустил и предупредил Ефремку, шоб не обижали, а он от зависти аж лопается -

– А где же гармония? – спросила бабка.

– Мартышка, покажи! – попросил Петруха.

Мартын положил ложку, которой черпал из глиняной миски кислое молоко, сунул руку по локоть за пазуху и вытащил гармошку. Маленькая, изящная, украшенная серебряным окладом, она умещалась на ладони и смотрелась в темной хате, как нечто инородное.

– Тю! – протянула бабка, – Та шо же это за гармония! -

Пацаны засмеялись:

– Это, бабуля, губная гармошка! Вот смотри, – сказал Петруха и взял инструмент, стал в него дуть, издавая нелепые звуки.

– Тю! Одно слово… – бабка презрительно поджала губы и стала вытирать со стола… – Хлопчики! Надо бы вам поосторожней… Там, у речки, вчера опять пальба была. Ефрем каже, тут недалечо, в волчьем распадке партизаны осели. Вы не дюже шляйтеся, ненарок на пулю наскочите. Гляди того, опять какая неприятность не случилась! А штучку эту спрячьте, люди завистливые, невесть что болтают. Вон, – бабка кивнула куда-то в сторону, – Костыриха мне казала, яку гарную гармонию Мартыну генерал подарил и денег дал… –

– Да ну тебя! – сказал Петруха, вылазя из-за стола. – Шо вы все помешались: денег, корову, лошадь… –

– Дак, Петенька, а жить как! Вон из погреба всё выгребли, огород обобрали… –

– Жить, жить! – раздраженно ответил Петька. – Пошли, Мартышка, на чердаке переночуем. – Оставшуюся кукурузу он сунул в карман штанов, перевернул в горсть соль из деревянной солонки…

– Хлопчики! А взвар?… – спросила бабка.

– Потом, утром! – мальчишки вышли во двор. Огромная луна висела над притихшей станицей, гудели только цикады, да слышен был звук далеко летящих самолетов.

На чердаке, подпихивая под себя сено, Петька сказал:

– Дёргать надо, Мартын! К партизанам уходить… Я знаю, где этот волчий распадок… Слышь… –

Но Мартын уже ничего не слышал, сжав в руке гармошку он крепко спал…

…Утром у плетня появились два полицая. Бабка хлопотала у летней печки, подбрасывая кизяки.

– Семёновна! Пацаны где? –

– Спят ещё! – растерянно сказала бабка.

– Буди! – повелительно сказал тот, что помладше. – В комендатуру их требуют… Сам господин Поповский… –

– За шо! – испугалась бабушка. – Их же отпустили. Важный генерал отпустил, подарок дал… –

– Не боись, бабка… Иди буди… – сказал полицай…

– Ну-с! – из-за стола вышел господин с шевелюрой до плеч, бакенбардами, одетый в немецкую форму без погон, портупею, с большим наганом у пояса. Его внешность, артистически экзальтированная, мало вязалась с воинской атрибутикой. – Ну-с, мальчики, проходите… –

На столе стояла ваза с фруктами: – Угощайтесь! Угощайтесь без стеснения… – Мальчишки робко взяли по груше…

– Хочу вам оказать большую честь, пригласить на службу в наше освободительное движение. – Поповский уселся на стул посреди комнаты, вытянув ноги в сапогах с крагами…

– Ребята, вы уже взрослые, что к чему понимаете… Получите паёк, форму, оружие дадим… Местные условия вы хорошо знаете. Будем вместе выжигать таки калёным железом большевизм с родной Кубани… Тем более вас так весомо рекомендуют, – он раздул бакенбарды и захохотал противным булькающим смехом. – Подарок-то фельдмаршала не утеряли… –

Мартышка молча кивнул головой.

– А ну, покажи! – Поповский протянул руку. Мартышка достал из кармана гармошку.

– У-у-у! – с уважением протянул Поповский, внимательно рассматривая инструмент… – Настоящая баварская, трёхзвучная – повернувшись к полицаю, стоящему за спиной, стал рассказывать:

– Я когда в филармонии работал, у меня номер такой был – концертино на губной гармошке. – Он протёр инструмент и сделав сценическое лицо, лихо заиграл знаменитую «Розу Мунду». В опытных руках гармошка издавала звонкие и бодрые звуки. Поповский встал со стула и кривляясь, будто он снова на сцене, стал двигаться по комнате. Он подбегал то к изумленному полицаю, то к ошалевшим пацанам, то склонялся к полу, то выгибался дугой, выделывая всякие коленца с гармошкой…

– Ну как! – спросил он, запыхавшись.

Полицай радостно заржал:

– Талант! Вам только на свадьбах играть! –

Враз посуровевший, Поповский оборвал его:

– На свадьбах! Дурак стоеросовый… Тебе бы самогонку жрать по любому поводу. Значит так, мальчики, послезавтра на службу… На, держи! – он протянул Мартышке гармошку. – Не потеряй! Вестимо ли дело, от самого господина фельдмаршала. Будет время, играть научу… Ну, а теперь кругом, марш! –

Мальчики вышли. Полицай склонился к уху Поповского:

– Леонард Викентьевич! Шо с имя возиться… Вот тот, Петруха, сучонок редкий, я его знаю, пахан у него в МТС передовиком был, вечно какие-то грамоты на уборке огребал. А у Хребто дед начальство районное по охотам таскал… Да и гармошку отобрать надо. Такая ценная вещь!.. –

– Ты соображаешь, что несёшь! – Поповский согнулся на стуле. – Да немцы с них глаз не спускают. Вон корзину фруктов прислали, – он взял из вазы огромное яблоко и надкусил. – Надо их к себе притянуть, самогоночкой соблазнить, девчонок подставить, а там, глядишь, и на ликвидацию сводим. В человечка стрельнул, один раз, уже обратного хода нет… – Он блаженно потянулся на стуле… – Ничего, Леонард, ты ещё свое возьмёшь! Поплачут они, уроды!–

Пацаны молча брели до дому…

– Получается, шо нас в полицию берут? – остановившись, вдруг сказал Мартышка…

– Получается так! – согласился Петруха…

– Вот твари! – Мартышка размахнувшись, запустил грушей в плетень, что та разлетелась в мелкие дребезги и неожиданно для себя горячо стал говорить:

– Дергать надо, Петруха! -

– А куда? – растерянно спросил тот.

– К партизанам, в горы… Завтра же. –

Пацаны сели на траву.

– Я знаю тропы, – Мартышка взял в руки прутик и стал водить им по траве. – Я с дедом, знаешь, сколько здесь ходил. Вот за речкой есть одна тропа, прямо в Джубгу ведёт, а там наши, я знаю… –

– Когда пойдем? – спросил Петруха.

– Да хоть сегодня, – ответил Мартын. – Нет, пожалуй, сегодня нельзя. Скорее завтра… Повозимся у бабки в огороде для вида, а завтра дёрнем… –

– Бабуля! – кричит Петруха и крутит колодезный барабан, – Может хватит уже. –

– Ещё немного польём, – отвечает бабка.

– Всё равно немцы урожай оберут! – бурчит Мартышка, поливая из лейки огурцы.

Петруха побежал по нужде за плетень… Возвращается оттуда быстро и заговорщески наклонившись, говорит:

– На секунд! –

– Чего ты? – спрашивает Мартын.

– Пошли незаметно! –

Мальчики оглядываясь, идут к забору.

– Гляди! – говорит Петька и раздвигает ногой ботву. В траве лежит запылённое противотанковое ружье, рядом окровавленная пилотка….

– Вот те на! – восклицает Мартышка.

– Тихо ты! – Петруха присаживается на корточки. – …И патрон есть! –

– Да-а-а! – задумчиво тянет Мартышка. Он тоже присаживается и пытается за ствол приподнять ружьё.

– Тяжёлое! –

Вечером, на чердаке, они возятся с ружьём, а потом положив ствол на край слухового оконца, по очереди целятся…

Мартышка припал щекой к прикладу и у него на лице появилось непривычно жесткое, мужское выражение.

– Вот так я их! – хрипло сказал он, щёлкнув курком, и в голосе прозвучала совсем недетская жестокость…

Рано утром пацаны с котомками за плечами, тащат ружьё сквозь лесную чащу.

– Тяжелое! – говорит Петруха, присаживаясь на корточки…

– Вот там, на перевале, я знаю одно место, откуда станица как на ладони. – говорит Мартышка, потирая покрасневшие от тяжести руки. – Оттуда и пальнём. –

– Увесистая бандура! Железа много… – продолжает Петро, уважительно поглаживая ружье по вороному стволу.

– Пошли! – Мартышка поднимается, закидывая за спину тесёмки мешка. Ребята снова карабкаются вверх. И вот оно, то место. Раскидистый дуб огромной кроной накрыл кручу. Сквозь ветви видны станичная площадь, колодец, грузовые машины возле крыльца, два солдата, монтирующие спущенное колесо.

Ребята поднимают ружье на сошники. Мартышка вставляет патрон и начинает целиться. Один из солдат, потный, голый до пояса, набирает из колодца воду и пьёт прямо из ведра. Вода обильно хлещет на мокрое тело. Мартышка подводит прицел ему под грудь. Солдат что-то кричит, весело смеётся, а потом садится на сруб колодца, достаёт из кармана гармошку и начинает пиликать.

– Ну чего ты? – громким шёпотом спрашивает Петруха. – Вали этого жеребца! –

Мартышка молча сопит, целится, но выстрела нет.

– Чего ты телишься? – Петька нетерпелив, он весь на взводе.

– Да, гармошка мешает! – отвечает Мартышка.

– Ты что, рехнулся! – недоумевает Петро, – При чём здесь гармошка? –

Мартын поворачивается к Петрухе: – Нам с тобой гармошка жизнь спасла… Как я буду её стрелять? –

В это время на крыльцо выходит Поповский. Увидев, что вспотевшие солдаты качают колесо, он что-то требовательно кричит в дверь. Оттуда выбегают два полицая и трусят к немцам для помощи. Поповский раскинув руки, сладостно тянется: утро такое прекрасное! Перекрестие прицела медленно подбирается к толстой и самодовольной роже бывшего филармонического конферансье. Лицо Мартына снова приобретает недетское выражение. Глаза сузились, палец постепенно выбирает слабину спускового крючка. Оглушительно грохочет выстрел. Мартышка кубарем слетел с бруствера. Солдаты спрятались за сруб колодца, полицаи попадали на землю, ползут на карачках под машину. С крыльца свисают сапоги с крагами. Пуля угодила Поповскому точно в грудь. Стеклянными глазами он недоумённо смотрит в небо, кровь стекает на траву…

Бросив ружьё, мальчишки стремительно бегут по лесу, на мгновение присев, тяжело дышат:

– Ну, братан, ты дал! – восторженно шепчет Петруха. – Я видел, как его подбросило… Точно в лобешник… –

Мартышка молча сопит, потом скривившись, как от зубной боли, говорит:

– А бабушку они мою как! Козёл! Так ему и надо… – он всхлипывает, зажав лицо руками.

– Уходим! – всполошился Петька. – Уходим… Прекрати ныть… –

Мальчишки, тяжело дыша, бегут дальше в глубину леса…

Землянка партизанского отряда. Мальчишки, оборванные, грязные стоят перед рубленым столом. За ним сидит командир отряда Василий Иванович Семененко, в тюбетейке на лысой голове, нательной рубахе и пьёт холодный чай…

– Да вы садитесь, хлопцы, садитесь! – ласково говорит он. – Значит того изувера вы и завалили. Шум, скажу вам, в станице по сию пору стоит… Туда ему, скотине, и дорога. А про тебя, Мартын, тоже слушок идёт, про гармошку ту самую. Кому сказать, так не поверят… С самим фельдмаршалом поручкался. – Семененко весело хохотнул.

Заходит комиссар отряда, горбоносый, мрачный человек и садится рядом с Семененко.

– И что же тебе Клейст сказал? – спрашивает он сиплым табачным голосом.

Мартышка не знает, что ответить, только шмыгает носом. Отвечает за него Петруха:

– Он на ихнего внука сильно похож! –

– А-ну, расскажи нам поподробнее, как всё было? – спрашивает комиссар.

Мартышка снова подавленно молчит…

– Думаю, – говорит комиссар, – надо их отправить в Джубгу, в особый отдел Приморской армии. Я, как комиссар отряда, считаю, что контакт с фельдмаршалом фон Клейстом, этим фашистом-душителем, необходимо отразить в политдонесении. –

– Олег Сергеевич! – командир раздумчиво отхлебывает из кружки. – Отразить, оно, конечно, надо, но…дело ребятишкам шить не гоже. Я ведь из школьных учителей вышел, в районо работал, всех их, озорников, знал во как… Хлопцы, вы идите, идите… Калиныч, – обращается к пожилому партизану, – накорми ребят, чай разогрей. Смотри, ноги в кровь сбили… – Ребята следом за Калинычем ушли.

– Так вот, как я понял, – продолжает Семененко, – странная история приключилась: немец в нашем парнишке внука своего признал. У немца, видимо, тоже сердце оказалось и гармошку он ему от этого самого расстроенного сердца, подарил. Внука, видимо, своего вспомнил и парнишку нашего пожалел. А ты, политдонесение… Сообщить, конечно, надо, но как курьёз, гримасу жизни, парадокс, словом…. Да и не забудь упомянуть, что мальчонка этот, внук геройского казака, георгиевского кавалера, знаменитого нашего охотника-следопыта Егора Васильевича Хребто…светлая ему память… –

– Ты, Василий Иванович, меня зря коришь, – комиссар скрутил толстую махорочную цыгарку и пустив из ноздрей густой дым, продолжил:

– Не верю я в то, что у немцев есть сердце, а уж тем более у ихних фельдмаршалов. Скорее какой-нибудь подлый пропагандистский трюк задумали, с гармошкой этой… –

– Ох, Олег, Олег! – усмехнулся Семененко. – Ничё мы не делаем так хорошо, как друг с дружкой воюем. Ну, отберёшь ты у пацана гармошку, напишешь политдонесение об этом, а там еще какие выдумки добавят… Кому от этого хорошо станет?… Тебе, мне, ему, стране… Кому? Ты вот о другом скажи – почему мальчонка, этот самый Мартын Хребто, без раздумья гада того полосатого, паяца опереточного Лёньку Поповского уложил? Почему к нам пришел, ноги вон сбив в кровь, а не у немцев при пайке остался? А потому, что Мартын этот советской властью воспитан и раздумий у него нет, как за Родину воевать и подонкам, вроде Поповского мстить за неё, за поруганную, за бабку свою, сестрёнок малых, убитых немецкой миной. А мальчик он хороший, добрый, работящий. Между прочим, ученик был старательный, чемпион района по стрельбе из мелкокалиберной винтовки. –

– Я думаю, тем не менее, отправить их нужно в Джубгу, – продолжал настаивать комиссар, – Ребята истощенные, ослабленные… -

– Это другое дело! – примирительно сказал командир, умочив усы в кружке со взваром. – Завтра и отправим. Оба они предпризывного возраста, там штабы, армейские расположения, глядишь и пристроят куда-нибудь в сытое и спокойное место, на кухню, например… А скажи! – он игриво ткнул комиссара в бок. – Что жизнь выкомаривает…Это ж надо, кто где, а похож как две капли воды… – он покрутил головой.

Глубокая каменистая щель, в которой укрыт камбуз морской артиллерийской батареи. В сущности, это нагромождение старых, кое-как сбитых досок. У входа, на расщепленных снарядных ящиках сидят Мартышка и Петро, чистят картошку, монотонно бросая её в мятое ржавое ведро. Оба одеты в старую морскую робу, явно им не по росту.

– Послушай, Мартышка! – Петька выбрал картофелину покрупнее и стал её чистить коротким ножом, переделанным из куска ножовочного полотна. – Я в МТС как-то попросил списанное магнето. Дядька Пашка, наш механик, помнишь его, противный такой, спрашивает: Зачем? Я говорю: Хочу сделать ветряк. Ну, чтобы ветер давал энергию для радио. У нас свет то есть, то нет, а по радио песни из Москвы такие гарные играют. Ты помнишь? –

– Ничего я не помню! – буркнул Мартын, – у нас и радио никогда не было. Скажи мне, Петруха, – вдруг оживился он, бросая получерную картошку в ведро, – ты в Азове когда на тракториста учился, наверное с металлом имел дело? Ну, точил, сверлил? –