Текст книги "Одержимый"

– Удобная штука, – похвалил Птаха. – Даже если судно потонет, их выбросит, когда оно достигнет трех-четырехметровой глубины. На поверхности плот автоматически надувается, и над ним вырастает шатёр – тепло, сухо и мухи не кусают. Управлять такой штукой нельзя, но выкрашена она в оранжевый цвет и видна издали – кто-нибудь да подберёт. Если что, лезь лучше на плот, это я между нами говорю. Шлюпка – её ещё спустить надо.

Я поблагодарил за совет и с некоторым содроганием вообразил, каково карабкаться на плот из воды, температура которой приближается к нулю. Птаха ухмыльнулся. Ничего страшного, минуту-другую и в такой воде можно продержаться, а там, если повезёт, и вытащат. Главное – сохранить самообладание и орать с осторожностью, ибо в разинутую пасть может хлестануть волна.

Успокоив меня таким образом, Птаха указал на идущий вдоль бортов жёлоб. Он называется ватервейс, по нему вода стекает по канавкам-шпигатам и шторм-портикам, отверстиям с небольшую форточку и с крышкой. Назначение этих устройств – позволить забортной воде беспрепятственно уходить с палубы в море. В обледенение шпигаты и шторм-портики забивает, воде стекать некуда, и она превращается в лёд. А поскольку мы, как психи, будем добровольно лезть в обледенение, все можно будет увидеть своими глазами.

– Умные люди будут рыбу набирать, а мы лёд, – с крайним неодобрением сказал Птаха. – Говорят, наука; начальству, конечно, виднее, только безобразие это… Зинка! – заорал он. – Отстегаю по этому месту! Белобрысая девчонка в халате сыпанула из корзинки за борт мусор, показала Птахе язык и убежала. Птаха энергично сплюнул.

– Из столовой команды, – ответил он на мой вопрос. – Землячка Раисы, буфетчицы. Девки оторви да брось, управы на них нет, чуть что – на другой пароход уйти грозятся. А мужика разве на такую работу найдёшь?

Мы закурили. Птаху зовут Константином, ему тридцать пять лет, женат, двое мальчишек. Жена учительница… (я улыбнулся) русского языка и литературы… (я откровенно рассмеялся).

– Дома я больше молчу, – хмыкнул Птаха» – смотрю телевизор. Я ж понимаю, дети всё-таки.

Общее собрание было назначено на одиннадцать, и я прилёг отдохнуть. В экспедициях я вообще сплю плохо, а в эту ночь и вовсе побил рекорд – часа полтора от силы и то не спал, а дремал, чутко прислушиваясь к храпу Баландина. Вот у кого нервная система – позавидуешь. Утром встал как огурчик, отправился на палубу делать зарядку и, к огромному удовольствию сбежавшейся на представление публики, попросил облить его из шланга.

По коридору кто-то шастал взад-вперёд, где-то над головой оглушительно били по металлу, и, промучившись минут десять, я решил просто поваляться на койке. И правильно сделал, потому что в дверь постучали: «Можно к вам?» – и в каюту вошёл парень в модной, с «молниями» куртке, под которой виднелась тельняшка.

– Да вы лежите, – разрешил он, усаживаясь на стул. – Я просто так, познакомиться. Федя Перышкин, матрос первой статьи.

– Крюков, Павел Георгиевич.

– Очень приятно. А я вашу книгу на мостике у старпома видел, с надписью. Никогда живого писателя не встречал. Можно пощупать?

– Только чур – без щекотки!

Глаза у Перышкина были весёлые, а улыбка белозубая – редкая в наш век химии, делающей из человека ходячую таблицу Менделеева. Красивый малый, таким небалованные девчонки позволяют целовать себя в первый же вечер. И все-таки не выношу, когда меня внимательно разглядывают, будто раздевают глазами.

– Ну, изучил? – не выдержал я. – Уверяю, такой же человек, как и все, разве что гастрит иногда мучает.

– Я из резерва, только вчера сюда попал, – сообщил Перышкин, непринуждённо забрасывая ногу на ногу. – Вот уж никогда не думал, что буду плавать с хромым чер… – Он поперхнулся, прищурился и, удовлетворившись каменно-неподвижным выражением моего лица, спросил: – А вы про нас роман писать будете или так, в газету?

Не люблю таких вопросов, но мне всегда их задают, привык.

– Соберу материал, а там видно будет.

– Чего-чего, а баек мы вам подкинем, целый сундук увезёте, – заверил Перышкин и небрежно, будто между прочим, поинтересовался: – Вот вы на баке с боцманом беседовали, лёд, мол, набирать будем. Это что, в шутку или на самом деле?

Ага, вот почему пришёл ко мне Федя Перышкин.

– Скоро собрание, там лучше меня расскажут, – уклонился я.

– Значит, правда, – спокойно констатировал Перышкин, закуривая. Каюта у нас крохотная, мы с Баландиным договорились здесь не курить, но я промолчал, гость всё-таки. – А я-то думал, ребята брешут, разыгрывают новичка. Я на «Вязьме» плавал, этот лёд у меня вот где сидит.

Перышкин выразительно провёл рукой по горлу.

О «Вязьме» и её приключениях я кое-что слышал, прошлой зимой она так обледенела, что едва спасли. Очень удачно, что на борту есть такой ценный очевидец: как минимум, привычно прикинул я, на три странички блокнота. Но сейчас расспрашивать парня, конечно, не время.

– Разве с вами не беседовали? – спросил я. – Чернышёв брал в экспедицию только добровольцев.

– Правильно, беседовали, – весело подхватил Перышкин. – Отец родной лучше не убедит, чем наш зам по кадрам. «Не пойдёшь добровольно, сиди в резерве», – вот и вся беседа. До зарезу Перышкин нужен, своего рулевого Чернышёв вчера в больницу свёз, аппендицит. Мы что, мы, как пионеры, всегда готовы, нам бы гроши да харчи хороши. – Перышкин подмигнул, встал. – А кормёжка здесь, говорят, от пуза, Григорьевна – знатная повариха, да и девчонки на мордочку симпатичные, тоже повышает аппетит. Будет охота, заходи, Георгич, в кубрик, у нас для курящих всегда ананасы и шампанское, а для пьющих домино! Впечатление от этого разговора у меня осталось неопределённое. Парень бойкий, отслужил действительную на флоте (между большим и указательным пальцами непременный якорёк) и пошёл на заработки, мало задумываясь над тем, как жизнь сложится дальше. Таких ребят на рыбацких судах я видывал множество, и ничем особенно друг от друга они не отличались: зарабатывали хорошие деньги, месяц-другой весело жили на берегу и снова уходили в море; рано или поздно они женились, взрослели, иные становились добрыми семьянинами, другие разводились – словом, судьбы как судьбы. Поэтому никаких сюрпризов от нового знакомства я не ожидал и «личному делу» Феди Перышкина отвёл в своём блокноте четыре странички.

Я и представить себе не мог, как оно разбухнет.

«Что такое оверкиль и как с ним бороться!»

Так начал своё вступительное слово Чернышёв.

В кают-компании собрались все свободные от вахт – вместе с научным составом человек около двадцати. Стулья и табуреты стояли впритык, опоздавшим места не хватило, и они выглядывали из дверей: вся кают-компания была площадью метра три на четыре, а более вместительного помещения на судне не имелось.

Многих я видел впервые. Преобладала молодёжь, группировавшаяся вокруг Раи и Зины; за ними шумно ухаживали, и подружки, чувствуя себя в центре внимания, кокетливо отшучивались и хихикали, пока Чернышёв не усмирил их грозным взглядом. На девушек с мудрой понимающей усмешкой смотрела моя соседка, женщина лет за сорок, но ухоженная и молодящаяся, с иссиня-чёрными, под мальчишку волосами и жгучими, чуть раскосыми чёрными глазами на скуластом лице. Её уши оттягивали тяжёлые серебряные серьги с подвесками, которые при повороте головы смешно позванивали, как бубенчики на лошади. Небрежно накинутый на блузку-безрукавку шёлковый платок позволял видеть круглые сильные руки. Некрасива, но глаза и руки хороши, отметил я и методом исключения определил, что это, наверное, повариха.

– … как с ним бороться? – начал Чернышёв. – Оверкиль, товарищи, это опрокидывание судна вверх килем, вследствие чего оно неизбежно гибнет вместе с экипажем. Чаще всего это происходит при особо опасных и чрезвычайных гидрометеорологических условиях, к которым мы относим ураганы, а также снежные метели и шторма при низких температурах воздуха, что создаёт условия для обледенения судов и потери ими остойчивости. Нынче, когда флот в Мировом океане оснащён радиоаппаратурой, можно примерно установить число гибнущих от оверкиля судов. К примеру, лет пятнадцать назад от тайфуна «Рут» в западной части Тихого океана погибли 1703 судна, из них 267 пропали без вести. Скорее всего эти последние и погибли от оверкиля, ибо судно переворачивается внезапно и не успевает дать SOS.

– Не только в ураган, Алексей Архипыч, рудовоз и при пяти-шести баллах может перевернуться, – послышался чей-то голос. – Из-за смещения сыпучего груза.

– Тонкое наблюдение, – похвалил Чернышёв. – Встань, Ваня, покажись товарищам учёным, чтобы знали, с кем посоветоваться. Иван Ремез, второй помощник, с отличием окончил мореходку, любит читать, играть в шахматы и перебивать старших по званию. Словом, далеко пойдёт. О рудовозах, Ваня, речи нет, в морском бою, если уж на то пошло, корабли переворачиваются и в полный штиль; не станем мы сегодня анализировать и гибель судов от ураганов. Впредь до окончания экспедиции будем заниматься исключительно одной проблемой – обледенением. Если до сих пор мы бежали от него, как развесёлый Витя Шевчук на мотоцикле от автоинспектора…

– Подумаешь, кружку пива выпил…

– В которое ты влил двести граммов водки, – уточнил Чернышёв. – Скажи спасибо старшине, что тебя догнал, иначе пел бы с ангелами массовые песни под арфу или, скорее всего, варился в котле со смолой. Итак, если раньше мы бегали от обледенения, как моторист Витя Шевчук… – Чернышёв сделал паузу, но Шевчук промолчал и под смешки товарищей махнул рукой, – то отныне мы будем его искать. Нам необходимо понять, как быстро в различных условиях нарастает лёд на палубе, надстройках, такелаже и рангоуте – это первое; лучшие способы борьбы с обледенением – это второе, и, третье, каково предельное количество льда, которое может набрать средний рыболовный траулер. Для чего нам это нужно, разъяснять не приходится, ибо вы своими глазами видели, как «Бокситогорск» плавал вверх килем и потом пошёл ко дну, видели, как Птаха и Воротилин подбирали в море спасательные круги с надписью «Себеж» – все, что оставили на добрую память наши товарищи с этого траулера. Обледенение потому коварнейший враг, что мы лишь на тройку с минусом знаем, как с ним бороться. Для того и вышли в мере: понять! И поймём, не такие уж мы бараны.

Теперь о заработке. Кое-кто выражал по этому поводу беспокойство, поэтому официально подтверждаю: хотя рыбу ловить не будем, в деньгах никто не потеряет. Зачитываю выписку из приказа. – Чернышёв достал из папки листок: – «На период экспедиции экипажу СРТ „Семён Дежнев“ начислять зарплату, все виды премиальных и переработку по высшим ставкам как экипажам поисковых судов на промысле, учитывая крайне тяжёлые условия работы при обледенении». По высшим ставкам, все слышали? Вижу, что эти приятные слова произвели впечатление. Есть ко мне вопросы? Только без лишнего трёпа, по существу.

– Я по существу. – Моя соседка тряхнула серьгами. – Кто этот симпатичный крупный мужчина?

– Любовь Григорьевна, повар, – переждав смех, поведал Чернышёв ничуть не смутившемуся Корсакову. – Тебя, Люба, интересует должность, возраст или учёная степень?

– Это я и без вас узнаю! – звонко ответила соседка. – Семейное положение.

– Повезло человеку. – Чернышёв завистливо вздохнул. – Небось блинчиками с мясом каждый день будет лакомиться. Ещё вопросы?

Моё внимание привлёк Перышкин. Он то порывался поднять руку, то оглядывался, будто ожидая, что кто-нибудь другой спросит то, что его интересует.

– Есть вопрос, – решился он и представился: – Федор Перышкин, двадцать три года, не женат…

– Ну, это мы исправим, оглянуться не успеешь! – пообещала Любовь Григорьевна. – Верно, девочки?

– Только я блинчики не очень, я пельмени предпочитаю, – нашёлся Перышкин.

– Мальчишка желторотый, – возмутилась Любовь Григорьевна. – Я тебе в мамы гожусь!

– Вопрос, – нетерпеливо напомнил Чернышёв.

– Вот вы сказали, – Перышкин не удержался и мигнул Рае, с интересом на него посмотревшей, – что будем набирать предельное количество льда. А сколько это: двадцать, тридцать тонн? «Вязьма» набрала чуть за тридцать, и нас едва не перевернуло, на правом борту лежали… Предельное – это сколько?

Все притихли, неженатый рулевой матрос Перышкин попал в самую точку.

– Вопрос правильный, – сказал Чернышёв. – Я тебе так отвечу, Федя: не знаю. Удовлетворён ты этим ответом?

– Не очень.

– И я не очень. Вот у нас на борту учёные, и они тоже не знают. И японцы, у которых в этих морях от обледенения чуть не сотня траулеров перевернулась, не знают. И англичане. Никто! Только в лаборатории изучалась эта проблема, на макетах, присутствующим здесь товарищем Корсаковым. А натурные испытания мы с тобой первыми проводим – никто до нас этим не занимался. Мы – первые. Считай, что ты, как Гагарин, полетел в космос и понятия не имеешь, что тебя ждёт: может, космические лучи, метеориты прошьют корабль, или сгоришь в атмосфере, или приземлишься вдребезги. А вероятнее, вернёшься на землю и расскажешь людям такое, что тебя будут благодарить и жать руки.

– Феде бы ещё звёздочку на тельняшку! – выкрикнул кто-то.

– Звёздочки ты не получишь, гарантирую. – Чернышёв даже не улыбнулся. – Так-то, брат Федор, не помню, как по батюшке. Будем рисковать, но по-умному – не бараны. К тому же завтра подойдёт и будет нас страховать спасатель «Буйный» – вот как нас с тобой уважают, осознал? А теперь, если вопросов больше нет…

Чернышёв одного за другим представил экипажу научных работников, попросил любить их и жаловать и дал слово своему заместителю по научной части Корсакову.

Корсаков взял кусочек мела и несколькими штрихами изобразил на грифельной доске контуры среднего рыболовного траулера.

– Борьба с обледенением судна – это борьба за его остойчивость, – начал он. – Остойчивость – это способность судна, выведенного из равновесия внешними силами, вновь возвращаться в первоначальное положение. Жил-был на свете человек, имени которого история, увы, не сохранила, как не сохранила имён и других гениев, подаривших людям колесо, кирпич и компас. Наверное, этот человек очень любил детей и делал для них разные игрушки. И вот однажды, озарённый идеей, он придумал забавную игрушку, которая, как бы её ни толкали, всегда возвращалась в первоначальное положение. Потомки назвали её ванька-встанька. Так безвестным умельцем была заложена основа теории остойчивости кораблей…

Упрощаю: все дело в центре тяжести. – Корсаков поставил на доске точку.

– У нас на «Дежневе» он находится здесь, значительно ниже ватерлинии. При волнении моря центр тяжести смещается по кривой, – смотрите внимательно, вот таким образом, – центр кривизны которой называется метацентр. Исхожу из того, что все вы учили физику и в этих элементарных понятиях ориентируетесь. Расстояние между метацентром и центром тяжести называется метацентрической высотой. Теперь прошу особого внимания: для обеспечения остойчивости корабля необходимо, чтобы эта высота имела положительное значение, то есть, чтобы метацентр судна лежал выше центра тяжести. Повторяю: пока метацентр находится значительно выше центра тяжести, корабль остойчив! Вернёмся к нашей игрушке. Нахлобучьте на голову ваньки-встаньки тяжёлую шапку, и вы увидите, что качаться и выпрямляться он будет все с большим трудом; увеличьте вес шляпы, и ванька-встанька ляжет на бок, чтобы больше не встать. Вот вам и сущность обледенения судна. Опасность не только в том, что оно набирает большое количество льда, но главным образом в том, что судно, образно говоря, надевает на голову тяжёлую шляпу – обледенению подвергаются высоко расположенные конструкции, такелаж и рангоут. Именно из-за этого обстоятельства метацентрическая высота резко уменьшается, а центр тяжести повышается, что может привести к потере остойчивости, внезапному оверкилю и гибели.

– Не знаю, как вы, а я пошла укладывать чемоданы, – возвестила Любовь Григорьевна. – Архипыч, кому сдавать камбуз?

– У меня самого ноги дрожат. – Чернышёв изобразил на лице испуг. – Может, вернёмся, ребята, пока не поздно?

– Меняй курс, Архипыч, на Таити!

– На Новую Каледонию, там пустячки на пляже загорают, в чём мать родила, пройдёшь, голова кружится!

– Что, Гоша, центр тяжести меняется?

– Пусть доложит, какая у него метацентрическая высота!

Чернышёв посмеивался, довольный.

– Все, кончай балаган, – приказал он. – Будет вам Новая Каледония… в ваших сновидениях. Продолжайте, Виктор Сергеич.

– В самом деле, не ту тему взяли, – с сожалением произнёс Корсаков. – Лучше бы, скажем, такую: «Влияние экваториального солнца на жизнерадостность экипажа СРТ»… Ещё об остойчивости – в связи с вопросом, который задал Федор Перышкин. Повторюсь: дело не только в том, сколько тонн льда набрало судно, сколько в том, как и где он нарастает. По наблюдениям вашего капитана Чернышёва, которыми он с нами поделился, помимо обледенения верхних конструкций, большую опасность представляет и неравномерность обмерзания других частей корабля. Так, при следовании против ветра и зыби больше всего льда нарастает в носовой части. В результате увеличивается осадка на нос и ухудшается всхожесть судна на волну, отчего оно чаще зарывается носом в воду, теряет управляемость и скорость. В то же время корма поднимается, винт на волне оголяется, и машина работает с перебоями. Несимметрично происходит обледенение конструкций и тогда, когда судно идёт курсом под углом к ветру и зыби: в этом случае на наветренном борту льда образуется больше, чем на подветренном, и создаётся крен, который, увеличиваясь, вызывает угрозу оверкиля. Разумеется, друзья, мы изо всех сил будем мешать морю нас опрокинуть, принимая меры по сохранению остойчивости. С этой целью нам предстоит испытать различные средства защиты от обледенения: полимерные покрытия, изобретённые профессором Баландиным, физические и механические средства, предложенные старшими научными сотрудниками Ерофеевым и Кудрейко…

– У нас тут тоже изобрели одно механическое средство, – подал голос Птаха. – Не припомню только, как оно по-научному называется… А, Дима?

– Лопата, – подсказал Дуганов. – На транзисторах.

– Сложная штука, – с уважением сказал Корсаков. – В научной литературе она ещё не описана, рекомендую срочно оформить заявку в Комитете по делам изобретений и открытий. В заключение небольшая информация. Аспирант Кутейкин будет снимать фильм о борьбе с обледенением, так что запечатлеемся для истории. Кто из вас умеет обращаться с кинокамерой? Никите потребуется помощь.

– Есть у нас один большой мастер, – поведал Чернышёв. – Пудовкин! Такое вам снимет, что на телевидении с руками оторвут. Возникли, Гриша, страна должна знать своих героев.

Четвёртый помощник беспомощно взглянул на Раю и встал, пылая лицом.

– Садись, – сжалился Чернышёв. – В прошлом рейсе к нам в открытом море подошёл сейнер, капитан Козодоев наносил дружеский визит. Вот тут-то Рая и выбежала навстречу высокому гостю с букетом цветов – вытряхнула ему на голову мусор из корзины, а Гриша отснял для потомков сию эффектную сцену. Козодоев гонялся за ним по всему траулеру, чтобы засветить плёнку. Потом я на ней крупно заработал: продал Козодоеву за два ящика боржома, хотя старпом укорял, что я продешевил. Так что, Никита, учти, на борту имеется конкурирующая организация. Что же касается будущего фильма, то на околку льда и аварийные работы, сами понимаете, будем выходить в костюмах и при галстуках, а женщин попрошу не забыть про туфли на высоком каблуке и колготки, не то зритель подумает, что Чернышёв набрал в плавание персонажей из пьесы Горького «На дне». Какие будут ещё вопросы? Тогда подытожим. Задачи экспедиции ясны, и дальнейшего рассусоливания не требуется. Знаю, дети мои, что вы любите окалывать лёд, как трижды в день кушать манную кашу, но всякий врач вам скажет, что физический труд на свежем морском воздухе исключительно полезен для ваших организмов: обмен веществ, перистальтика кишечника и цвет лица. Так что морально готовьтесь к этой интеллектуальной работе. И последнее. Вы небось заметили, что на собрание капитан опоздал. Ставлю в известность: опоздал намеренно, так как ходил с боцманом по каютам и выбрасывал за борт хитроумно припрятанные бутылки.

По кают-компании пронёсся стон. «Что я тебе говорил? – Это я тебе говорил! – Я ведь на день рождения! – Компотом чокайся!»

– Вот так, черти, – с удовлетворением произнёс Чернышёв. – Всего на обеденный стол Нептуну доставлено семь пол-литров водки, два коньяка и одиннадцать ёмкостей портвейна. А чтоб бывшие владельцы не очень на меня обижались, срезаю им премиальные на двадцать пять процентов – согласно моему же вам предупреждению. Узнаю, что кто-то уж очень ловко спрятал и выпил, сниму остальные семьдесят пять и спишу на берег с личным подарком – стопкой бумаги: пиши на меня анонимки во все инстанции вплоть до канцелярии господа бога. Все, кончаем, нам не за собрания деньги платят. Научный состав и старпома прошу остаться.