Текст книги "Лунная соната для бластера"

Глава 5
Репрограмма

Проснувшись, я обнаружил, что настроение мое со вчерашнего дня не только не поднялось, как я втайне рассчитывал, но даже упало куда-то к лунному ядру. Сольвейг спала, беспокойно ворочаясь на интель-матрасе. Я походил тихонько по дому, перебирая ее безумно дорогие безделушки, коллекцию оригинальных артефактов – может, мусор Предтеч, а может, летописи их взлета и неизбежного падения. Я повертел в пальцах один из них, наслаждаясь прохладной глубиной поверхности, и внутри, под стеклянистой пленкой, заиграли геометрические узоры, зеленые и оливковые.

Кроме этой коллекции (предмета глубокой зависти всех лунарей, неразумно выбравших себе то же хобби), у Сольвейг почти не было личных вещей. Я как-то сживаюсь с предметами, среди которых провожу время, они становятся мне вроде приятелей, а Сольвейг проходит мимо них. Я знаю примерно, что случилось с ней на Земле, что именно оставило в ее сознании это отчуждение, а на теле – странные, несводимые пластургией шрамы, но никогда не расспрашивал подробнее – уж на столько-то у меня хватает такта. Странно уже то, что мы смогли сдружиться, хотя большинство встречных вызывает в ней не больше эмоций, чем шорты не по размеру. И уж, во всяком случае, мы остались сожителями, а не любовниками. Возможно, Сольвейг не разучилась любить, но желать она не способна, и, как утверждают гипнурги, навсегда. Иногда мне ее почти жаль.

Работать не хотелось, накатила хандра. Я заварил себе растворимого чая, выхлебал, не ощущая вкуса, открыл пакет с псевдокотлетами, соорудил пару бутербродов, съел – тоже не чувствуя вкуса. На Луне столько кришнаитов, что настоящего мяса днем с огнем не сыщешь – все, что есть, импортируют с Земли; еще немного выращивают уикканцы для собственного употребления, сколько вырастили, столько и скушали. Пробавляемся искусственным. Впрочем, мне доводилось пробовать мясо, и, доложу вам, не нашел особой разницы. Зато не оскорбляет ничьих религиозных чувств.

Находятся ублюдки, которые утверждают, что не могут обходиться без мяса, и, надо признаться, эти типы находят самые странные способы удовлетворить свою страсть. Иногда их называют «упырями», хотя это заставляет путать их с репрограммерами. Они тоже находятся в моей пентовской компетенции. По счастью, подобных уродов не так много.

Подумав, я рискнул все же запустить стационарный терминал, но в глос не полез, а только скачал на инфор последнюю рассылку новостей, чтобы посмотреть, покуда бутерброды не кончились.

Диктор неопределенной, по последней земной моде, половой принадлежности объявлял результаты вселунного чемпионата по шахматам. На первом месте, как и ожидалось, Гуэмбей. Что ж, опять Эстевану не повезло, хоть и прокатится на нем шеф за очередной провал – позорит, дескать, честь полиции. Я и сам поигрываю – немного, по-любительски; так что понимаю, в чем у Эстевана загвоздка. Он шахматист хороший, умелый, но против таких искусников, как Халид Гуэмбей, ему не устоять. Самородок; ходит упорный слух, что он на спор играл с чемпионом Луны среди сьюд пять партий и свел матч вничью.

Спортивные новости кончились, пошел новый блок – в этот раз криминальный. Опять контрабандисты (сколько можно!..); на Земле совершено злодейское убийство (нате вам! Ну и лексика у этих шакалов пера): найден труп известного ученого, специалиста-интелтроника Ноя Релера…

Вот тут я разом проснулся.

Тело Релера нашли в канале, недалеко от дома ученого. Смерть наступила в результате удара электрическим током – Релер оборудовал в доме лабораторию, и найти провод высокого напряжения там не проблема. (Но почему такое странное орудие? Метки тока сохраняются долго, а те же НДЛ невозможно обнаружить уже через два-три часа после введения.) Предположение полиции: убийство без заранее обдуманного намерения, совершено предположительно от пяти до семи дней назад. Подозреваемых нет. Свидетелей нет. Мотивов убийства тоже нет. Родственников у Ноя Релера не было, детей – тем более: убежденный неумножитель.

Все странче и странче. А девица, которую я не далее как вчера подковывал на предмет самообороны, – тень отца Гамлета? Или идентификатор у нее поддельный? Да такой поддельный, что его полицейские сенсоры не раскусили? И главное – зачем кому-то на Луне взбредет в голову подделываться под племянницу ученой шишки из МТЦ? На Земле – понятно, воспользоваться известной фамилией (правда, там такие подделки не проходят). А тут?

Или миз Релер, красавица Элис, сама его и отправила на тот свет, а потом сбежала на Луну, от хваткого земного правосудия? Тьфу, что только в голову не взбредет! Как-то не вязался прелестный образ эмигрантки с картиной преступления – волочить за собой тяжелый, между прочим, высоковольтный кабель и долго, сладострастно тыкать им уже давно неживой, но все еще гальванически дергающийся труп любимого дяди… Хотя сколько раз наименее вероятные на первый взгляд версии оказывались реальностью?

Заверещал терминал. Я метнулся к нему, срывая инфор, бросил, подавившись: «Прием!» После вчерашних событий я готов был к любым неприятностям.

В углу проявилось изображение. Вначале запорхали птички, потом из стены вынырнул совершенно незнакомый плечистый мужик, по плечам его стекали блики.

– Добрый день, – осторожно произнес я, не зная, как реагировать на неожиданное вторжение.

– Здравствуй-здравствуй, Миша! – радушно улыбнулся мужик. – Не признал?

Черты лица его поплыли, искажаясь, словно кто-то быстро-быстро перелепливал изнутри маску из мягкой резины. Актерские мимплантаты в действии.

– Рими?! – Я хлопнул по стене, создавая между собой и спящей Сольвейг невидимую прослойку уплотненного воздуха. Не разбудить бы бедную, покуда мы тут базарим. – Новая роль?

– Ну, а как же! – Рими явно гордился собой. Каждый раз я ловлюсь на эту удочку. Рими (для публики – знаменитый Энрике Эчеварра Гомес: «О, Энрике Эчеварра! Это великий артист!») меняет лица вместе с ролями, и признать его можно только по голосу. Он и прозвище-то получил по неразборчивости – в юные годы пытался подвизаться даже на женских ролях. К сожалению, в роли Рими Эстель он не преуспел. На полную трансформацию у него не хватило то ли духу, то ли средств, и в некоторых полуоткровенных сценах внимательный зритель мог отчетливо различить его отнюдь не женское достоинство. Теперь он стал известен, его приглашают наперебой самые именитые постановщики, но прозвище Рими прилипло к бедняге намертво.

– Кого теперь представляем? – Я и не спрашивая мог определить, что очередная роль Рими относится к разряду романтически-мордобойных: очаровательная физиономия с ресницами невероятной длины и бугристые псевдобицепсы.

– Да мудрака одного, – отмахнулся он, – героя-первопроходца неизведанных миров, чтоб ему пусто было. Очередная поделка на тему мужественной борьбы с природой этих… диких планет. Какая природа, когда он только и делает, что баб охмуряет?

– Какой сенс-уровень? – поинтересовался я ради приличия. Я редко сензую фильмы, особенно квинтельные, с эффектом замещения, а те поделки, которые принесли Рими славу, вообще без дозы вынести нельзя, но кое-что приходилось терпеть. Чего не сделаешь ради дружбы.

– Кватро, без замещения.

– Негусто.

– Да знаю, но работать-то надо. Кто бы знал, как мне перетерлось тратить свой талант на эту нелепую светотень! Ничего, – Рими мечтательно потер руки, – когда-нибудь я стану постановщиком, и тогда ни одна кукарача…

– Опять та же песня. – Я хмыкнул. – Ты уже который год обещаешься стать постановщиком. Эффекта – с глюкин нос.

– Ну, понимаешь…

– Все понимаю, все, только объясни мне, ради всех богов лунных и земных, чего тебе надобно от меня в такую рань?

– Какую рань? – удивился Рими. – Хорошо живешь, Миша, если для тебя девять утра – несусветная рань. Я вот что спросить хотел – у тебя на примете нет знакомых контрабандистов?

– Есть! – Обрадовался я не столько тому, как вовремя и к месту пришлась похвальба Джеральда, сколько возможности отправить Рими восвояси. Хотя… стоит ли его так невежливо посылать? Положа руку на сердце – Миша, ты сегодня очень хочешь работать? Нет? Ну, так я и думал. Без выхода в вирт никакой работы все равно не получится, а покуда я не разберусь с возможными ловушками… кстати, а как я собираюсь это сделать, не заходя в вирт? Порочный круг получается. Разве что одолжить у кого-нибудь терминал… ага, у Леши Межавилка, потому что остальные мои враги вряд ли согласятся. Или воспользоваться незарегистрированной розеткой. Например, у того же Джеральда.

На все эти раздумья у меня ушло секунды три.

– Есть у меня один парень на примете, – заявил я. – Как раз к нему хотел зайти сегодня, ты вовремя успел. Встретимся?

– Давай. Купол Спилберга – идет?

– Согласен. Через полчаса.

Удобная, право же, штука – транспортер. До любого места Луны… (опять преувеличиваю – не Луны, а Города) можно добраться не больше чем за четверть часа. Поэтому я еще успел оставить для Сольвейг записку у домашнего сьюда – куда направляюсь и чем там собираюсь заняться.

Купол Спилберга располагался на самой окраине того немножко сумасшедшего района, который по всему Доминиону известен как Луна-Голдвин-Майер. Нелепое это название (а скорее, кличка, потому что существовало и официальное обозначение, забытое всеми, кроме нескольких сьюд) сохранилось с тех времен, когда фильмы для Доминиона, который тогда еще не был Доминионом, снимались на Земле, где-то в Санлосане, который тогда, в свою очередь, не был Санлосаном, а представлял собой цепочку отдельных городов, тянувшихся вдоль Тихоокеанского побережья Севамерики. Просто удивительно, каких успехов в многотрудном развлекательном деле добивались тогда на таком примитивном оборудовании, без пластургии и полисенса. Соответственно и купола назывались тут не как бог на душу положит, а по именам великих развлекателей прошлого.

Сегодня в куполе Спилберга порхали бабочки. Многоцветная карусель вертелась под потолком, образовывала вихри и водопады, оседала на прохожих тающим конфетти; большая часть этих тварюшек имела голографическое происхождение, но попадались и настоящие, причем разницу можно было определить, только раздавив сомнительное насекомое.

Рими сидел, развалясь, на скамейке; ухо его избрала местом отдохновения бабочка, маленькая и ярко-желтая.

– Пошли, – я не стал присаживаться, – надо и ноги разминать иногда. Сидячая работа способствует ожирению, а мне вовсе не улыбается стать клоном шефа.

– Неужели такая спешка? – Рими неохотно поднялся, бабочка неохотно снялась с места, покружила над нами и улетела.

– Да нет. Этот парень никуда не торопится. – Еще бы Джеральду торопиться – куда он от своего бара денется? Вот не созвонился я с ним перед выходом зря. Иду, как голый, без инфора. А вообще повезло мне; поставь я, как советовали, интербрейн, ловушка в терминале Яго Лауры мне выжгла бы мозги без разговоров. А так – отвертелся Миша, бегает еще.

Еще через пятнадцать минут мы были в «Погребце». Джеральд сооружал для очередного непосвященного посетителя сложный коктейль, компоненты которого представляли собой типично лунное произведение: подслащенный и ароматизированный спирт, крашенный в разные цвета (надеюсь, клиент этого не знал. Хотя если знал бы – получил бы настоящий коктейль. Может быть. Если бы смог расплатиться).

– Привет, Миш, – бармен помахал мне верхней левой рукой. Нижняя пара продолжала трудиться над коктейлем. Я невольно восхитился координацией его движений – мне порой и двумя-то конечностями бывает сложно размахивать.

– Привет. – Я облокотился о стойку. – Я тебе клиента нашел. Если ты еще не все свои слезки распродал.

Джеральд вручил мужичку на табурете его адскую смесь. Мужичок тут же присосался к рюмке; на лице его при этом отражалось нелунное блаженство.

– Пошли, поговорим, – сухо предложил бармен.

В подсобке, куда мы набились втроем, по-прежнему стояли коробки с флягами (их стало заметно меньше). Рими купил остаток, не торгуясь. Зная размах актерских вечеринок, я прикинул, что запаса ему не хватит и на пару месяцев.

Я с трудом дождался, пока актер уйдет, – ящики Джеральд обещал доставить сам. Мне не терпелось уйти в полет. Пусть я отрезан от своего инфора, но не сошелся же на нем свет клином!

– Ну, Миша, ты меня просто на тот свет отправишь! – набросился на меня бармен, едва они с Рими обменялись файлами и нам удалось-таки объединенными усилиями спровадить упирающегося Эчеварру Гомеса на съемки. Рими, правда, божился, что никаких съемок у него на сегодня не назначено, но я почел за благо с ним не согласиться – актер упорно предлагал с ним выпить. Пару раз я уже имел несчастье поддаться на его уговоры, и следующий наступит не раньше, чем я вспомню, что делал во время предыдущей пьянки, каким образом заработал семь строгих выговоров и почему с тех пор групари из дома Торн обходят меня стороной.

– А что? – обиделся я. – Клиент тебе плох?

– Совсем ума лишился – о делах в зале говорить! – Джеральд азартно жестикулировал всеми четырьмя руками, отчего изрядно напоминал бледного и усталого Шиву. – А если конфоны? Засечет кто, и я своими запасами на Аверне торговать буду! А ты – на Миктлане лудл кормить!

– Да кому мы с тобой нужны! – отмахнулся я. – Тоже мне, подпольщики-контрабандисты. Мне вообще-то опять нужна твоя розетка.

– Я еще после того раза седину не закрасил! – огрызнулся Джеральд. – Всякий раз ты меня втягиваешь в неприятности…

Впрочем, сопротивлялся он недолго – только ради порядка. Я уломал его не только дать мне на время костюм (с какой тоской я вспоминал легонький шлем-сетку групаря из Л'авери, натягивая это резиновое убожество), но и разрешить мне сохранять кое-какие сведения в его тридисках. Для надежности Джеральд запер подсобку снаружи, обещав прийти за мной через два часа.

Погружение в вирт всякий раз выглядит по-иному. Похоже на калейдоскоп – не бывает двух одинаковых полетов. В этот раз напоминало гибель «Титаника» – я медленно тонул в ледяной шуге, обволакивавшей ступни, голени, бедра. Каша искрится, переливается, в каждом огоньке жмется холодная лиловая радуга. Синие сумерки, в которых расплываются массивные туши лосов. И – будто ледокол проехался по сапфировой мгле, оставив широкую полосу искрошенного света, холодного, точно лунная ночь. Кто же так торопился? На моих глазах загранье затягивало рану – обломки смыкались, наливаясь синевой. Если присмотреться, можно различить шрамы, но пройдет немного времени, и они тоже исчезнут.

Странные дела творятся у нас в ирреальности. Похоже на работу хакера… но те редко действуют грубой вычислительной мощностью, предпочитая методы более тонкие. А это… словно пацан-романтик решил поиграть в компьютерного взломщика на батарее «суперкрэев».

Пускаю по следу джиннов. Те разбегаются в разные стороны, точно увлекаемые электронным ветром светлые комочки пуха. Пусть найдут того хитреца, который так нагло потревожил покой загранья, а я тем временем свяжусь с одним очень важным человеком.

Как сообщил мне демон-ищейка, лейтенант Хиль Перес де Лара – имя оказалось совершенно настоящее, официальное, значилось во всех документах; совсем страх потеряли наши бандиты – жил в куполе Ли. Это кое о чем говорило. Поселиться в кинорайоне может человек или богатый, или сумасшедший, а скорее всего и то и другое. Об источниках богатства лейтенанта я имел представление – дом Л'авери специализировался на слэнпыли, пситропах, а попутно и на ядах НДЛ. Однако психом он мне при нашей встрече не показался. Что ж, первое впечатление бывает обманчиво.

Я застал лейтенанта в вирте. Он ожесточенно и тихо выговаривал одному из своих подчиненных, завалившему план по сбыту султанбельды, довольно распространенного пситропа из группы эротических. Зря ты его так, Хиль. С распространением кукол эти развлечения начали сходить на нет. Зачем долбить себе мозги тропами, когда достаточно купить или взять напрокат куклу – и делай с ней что хочешь. Почти как с человеком – ну так и глюки пситропные не люди.

Подчиненный сгинул от стыда, и я смог «приблизиться», чтобы поговорить. На самом деле я мог и заставить конференц-протокол воспринимать сигналы с моего адреса, но это означало бы войти без стука.

– Добрый день, офицер. – Тень Хиля протянула мне руку. Я пожал – ощущение, точно касаешься туго натянутой резины. Дерьмовый костюм.

– И вам того же, – ответил я.

Групарь как-то странно покосился на мое изображение.

– Мне кажется, – поинтересовался он, – или вы звоните не из дома? С вашим образом что-то…

– Не кажется, – вздохнул я. Терминал Джеральда нравился мне с каждой секундой все меньше. – Я звоню с незарегистрированной розетки. Что-то опасаюсь выходить со своего инфора – боюсь, что рванет.

– Правильно боитесь, – неожиданно поддержал меня групарь. – Я пытался позвонить вам… – Он примолк – видимо, справлялся о чем-то, и изображение застыло. – …Сорок две минуты назад. Это стоило мне сьюда-помощника.

Секунду я переваривал эту неожиданную информацию.

– Ловушка?

Групарь кивнул.

– Очень сложная, многослойная. Я спохватился вовремя. Двое наших лучших хакеров с трудом сумели снять похожую с моего узла связи. Мне очень повезло – создатель не закончил ее и не поставил на боевой взвод… думаю, наши люди его спугнули.

– А больше… – поинтересовался я, восстановив управление языком, – ничего новенького со вчерашнего вечера?

– По делу Яго Лауры? Совершенно, – серьезно кивнул лейтенант. Все-таки с чувством юмора у групарей туговато. – Словно кто-то постарался замести все следы. Или это сделали за него. У меня есть кое-какие подозрения, но…

– Голубцы? – бросил я как можно более небрежно – не самая приятная из догадок, но очень уж правдоподобная.

– Я бы не удивился, – уклончиво ответил Хиль. Вот же угорь увертливый! Слова из него не вытянешь.

– Еще варианты?

– Кое-кто из наших конкурентов мог иметь зуб на Яго Лауру, – принялся перечислять Хиль. – Он мог иметь не известные нам долги. Его могли убить по личным мотивам. – (Если кто-то мараться станет о хакера, дополнил я про себя.) – Но ни одна из этих версий не объясняет нападения на вас.

– Еще один вариант. Отсутствие связи между двумя покушениями, – напомнил я.

– Тремя, – уточнил лейтенант. – Вы забыли о выстреле из гаузера. Сможете отсюда связаться с полицейским лосом?

– Я-то смогу, но при вас Вилли – лосенок наш – говорить не будет.

– Поставьте его на оверрайд, – посоветовал Хиль. Будто знает, что есть у меня оверрайды на большую часть лунных систем. Припрятаны в надежном месте. Но пользуюсь я ими с предельной осторожностью. Поймают – дешево отделаюсь, если просто из пентовки попрут, без права на работу навечно.

– Не стоит. Проще будет мне с вами потом заново связаться. Что вы хотели узнать?

– Историю Эрнеста Сиграма. Возможно, я смогу ее дополнить.

На этом интригующем заявлении лейтенант и пропал. Я вызвал Вилли. Тот согласился говорить со мной не раньше, чем я прочел наизусть здоровый кусок из «Песни о Гайавате» – на отпечатки голоса. Наконец сьюд сменил гнев на милость.

– Зачем пожаловал? – поинтересовался он, будто и не мурыжил только что минут пять. Я сделал себе мысленную пометку – когда нынешняя петрушка завянет, заложить в Вилли побольше разных приветствий, а то уж больно часто он повторяется.

– Вот что, слушай, – приказал я. – Мне нужен «свидетель».

Лосенок выпучил глаза.

– Ты что, на инфор сел? – поинтересовался он.

– Нет, – отрезал я. – Соблюдаю секретность. Согласно личным указаниям шефа. Так что выполняй приказ. И прежде чем отсылать – загрузи в память те досье, что ты для меня готовил.

Вилли козырнул – копытом к рогу. Я фыркнул.

– Досье на Сиграма с семи часов сегодняшнего утра представляет чисто исторический интерес, – равнодушно заметил он.

– Как так? – Я уже понял, что случилось.

– Посвященный общины Лаланд, жрец Эрнест Сиграм, – тоном опытного садиста произнес лосенок, – скончался в Госпитале от метаболического истощения. Правду говоря, будь там побольше спецов, вытянули бы, но с этим карантином…

Так. Значит, помимо тех пяти сотен имми, что гниют в Отстойнике, мерриллов карантин убивает и лунарей. Понятно, все врачи в зараженной зоне оказывают последнюю помощь, а Госпиталь, дескать, потерпит.

Я резко прервал связь с лосом. Вокруг меня снова плещется синий лед. Джинны уже ждут меня, нетерпеливо искрясь. Да, конечно, они нашли Того, Кто Наследил. Он сидит в месте, определяемом координатами… (искрящийся гибрид компаса со снежинкой).

Я двигаюсь &~, потом $@~ и |. Где-то вдалеке, но в пределах видимости, маячит пятиугольная глыба лоса Колониальной службы. Расстояния в вирте определяются по степени логической связности… но додумать эту мысль я не успеваю, потому что компас-снежинка как-то вдруг меркнет, я по инерции сдвигаюсь немного налево от # – и вот то самое, указанное демонами место. И на мой затылок обрушивается сзади… тишина, темнота, удар, закатывается сознание, как спутник на низкой орбите…

Джеральд потом рассказывал, что его словно толкнуло что-то пойти в подсобку, проверить, что я там вытворяю. Или мне несказанно повезло, или права была та уикканка и во мне есть-таки их неведомая Сила. Промедли бармен не пару минут, а чуть больше, и меня можно было бы сажать в горшок вместо кактуса – такую кашу сотворил бы из моих синапсов репрограф. Приветик с фабрики кукол.

Джерри тут же содрал с меня шлем и костюм, вкатил двойную дозу нейюрина, но очнулся я только минут через пять. Ощущение такое, что меня пропустили через соковыжималку. Головная боль, кажется, стала постоянной спутницей моих странствий и скитаний. Нет, Миша, зарекся бы ты устраивать цирк с живыми конями. Тебя уже второй раз спасает чудо.

– Что случилось? – спросил меня Джеральд, озабоченно потряхивая меня за плечо.

– Вляпался, – ответил я коротко.

В голове почему-то билась ошалелой мухой одна мысль – как же я теперь позвоню (Сольвейг, Вилли, Хилю Ларе, Элис Релер), когда мне инфор надевать заказано?

Через приоткрытую дверь из бара донеслись шум и резкие голоса. По-видимому, пьяная дискуссия велась на повышенных тонах.

– П-понабежали, – ругнулся Джеральд. – Устроили столпотворение… Ты пока тут посиди…

Я хотел было сказать, что бармен, который огорчается наплыву клиентов, рискует быть разоблаченным как контрабандист, но, прежде чем я успел облечь эту, довольно сложную для моего серого вещества в его текущем – текучем? – состоянии мысль в слова, Джеральд уже скрылся за дверью.

Я откинулся на коробки и закрыл глаза. Сейчас бы пиргипнолу часика на два… а потом бежать к гипнургам и разбираться, не успели ли меня все же выменять…

Голоса спорщиков слились в экстатическом крещендо и вдруг стихли, словно отрезанные безошибочно узнаваемым свистящим хлопком. Стреляли из бластера.

Еще хлопок.

– Боже, – вырвалось у меня.

Тут не до усталости и не до головной боли. Пора шкуру спасать. Почему-то у меня не было и тени сомнений – это пришли за мной.

А у меня всего оружия – гуманные блиссеры. Ну… и еще то, что я позволил в себя запихнуть, когда пришел на работу в полицию.

У каждой репрограммы имеется код запуска – это знают даже дети. Наше начальство – люди, надо полагать, сентиментальные и хорошо образованные, потому что ключами полицейских программ служат классические мелодии Серебряного – двадцатого – века. Определенная логика в этом есть – в наши времена нейритма и альфа-дэнса такое можно услышать разве что случайно.

В ушах у меня взревели антикварные авиатурбины.

– Flying from Miami Beach BOAC…

Мелодия взорвалась во мне гранатой. Ритм начал тугой пружиной разворачиваться в моей груди – когда кончится завод, я рухну. Полицейские блиссеры медленно-медленно выползали из кобур. Время посторонилось, пропуская меня вперед.

– Didn't get to bed last night…

Я распахнул ставшую враз свинцово-тяжелой дверь. Незваных гостей – четверо: один громила стоит в дверях, прикрывая остальных, двое с него клонированных, – пытаются трясти Джеральда, последний держит на прицеле двоих посетителей, так не вовремя заглянувших в «Погребец». Повернуть головы они еще не успели, но зрачки того, что в дверях, уже выцелили меня. Правда, его сознанию еще предстоит среагировать на мое появление. Отталкиваю Джеральда, и бармен начинает неторопливо скользить в сторону наваленных за и под прилавком, чтобы клиенты не видели, коробок.

– All the way the paper bag was on my knee…

Я не прыгаю, а как бы неспешно поднимаюсь – сильный толчок ногой, взмываю над полом, отталкиваюсь от прилавка, ступаю на стойку. Главное – не торопиться. Когда движешься вдесятеро быстрее, чем привык, кажется, что инерция превратила твои собственные руки-ноги в чугун. Дернешься, и разрыв связок обеспечен. В полете пинаю одного в висок. Реакции не дожидаюсь – пока еще до громилы дойдет, что он уже без сознания…

– Man, I had a dreadful flight!

Шаг по стойке, и удар каблуком в челюсть второму – от души, со всей подстегнутой адреналином силы. Бью с упреждением; под репрограммой я воспринимаю мир быстрее, чем проходят импульсы по моим нейронам, и программа сама компенсирует задержку. Уже разворачиваясь, слышу краем уха хруст.

– I'm back in USSR!

Третий начинает поворачиваться ко мне – медленно, плавно, точно красуясь, пижон несчастный. Он меня еще не видит, сознание успело среагировать только на стук распахнутой двери. Я аккуратно всадил импульс из блиссера прямо ему в лицо, и громила начал медленно оседать на пол вслед за сотоварищами.

– You know how lucky you are, boy!

Мимо моего уха пролетает комок плазмы – я успеваю увидеть, как он прожигает себе дорогу в уплотнившемся воздухе. Свернуть я уже не успеваю, инерция прыжка бросает меня почти в объятия стрелку. Я отбиваю томительно медленно оборачивающийся ко мне раструб, хладнокровно ломаю сжимающую бластер руку и – в качестве завершающего аккорда, – приставив сетчатые трубочки своего гуманного оружия к переносице громилы, устраиваю ему оргазм всей жизни.

– I'm back in USSR!

Усилием, подобным тому, с каким выходил из свободного полета, я выдрался из липких объятий репрограммы. Вся схватка заняла три секунды реального времени (и около полуминуты субъективного из тех двух с половиной, на которые рассчитана репрограмма; я едва успел покончить с первым куплетом).

Джеральд за эти секунды едва успел выбраться из той груды коробок, куда я его отшвырнул.

– Ну ты даешь! – прошептал он, озираясь.

Вообще-то основная роль в разгроме бара принадлежала не мне, а тем четверым, но я предпочел не акцентировать на этом внимание. Блиссер – оружие гуманное еще и в том смысле, что мебели не портит, так что оплавленные дыры в переборках лежали целиком на гипотетической совести нападавших. В воздухе вился бледный дымок и пахло серой.

Я, едва не промахнувшись, опустился на табурет, умоляюще посмотрел на Джеральда.

– Слушай, – попросил я, – дай поесть чего-нибудь, а? И свяжи этих красавцев, пока не очухались.

И вправду красавцы. Те еще амбалы. Туши. Нарастили мышц, как пищебаки ходячие. Груды мяса без единого грамма мозгов. Кто их только послал-то?

Вот это мне и придется выяснять, притом не залезая в загранье. На то, чтобы явиться в «Погребец», им потребовалось… Я машинально сложил мудру текущего времени и только потом сообразил, что на мне нет инфора. Без серебристого обруча на голове я ощущал себя нагим, пришло мне в голову. Более нагим, чем без штанов, например. Всплыла откуда-то цитата: «Разница между «нагим» и «голым» – в беззащитности». Ей-богу, я предпочел бы не проверять эту максиму на практике.

В конце концов я поинтересовался у Джеральда, когда тот подтаскивал мне очередную пачку креветочных чипсов из сои, и бармен сверился на сервере бара. Оказалось, что громилы явились ровно через шесть минут после того, как ко мне возвратился первый джинн. Вывод: за мной следили через вирт. Вывод: каждая попытка выйти на оборот будет кончаться подобной перестрелкой. Вывод: работать мне как тому хомбре из ХХ века… как бишь его… Пуаро, нет?.. Дедуктивным методом. Утешает одно: я на верном пути. Иначе не отдавил бы столько мозолей.

Встать с табурета я смог только через полчаса упорной и сосредоточенной жратвы, когда колени перестали противно подкашиваться, а голова – покруживаться. Джеральду пришлось скормить мне почти все запасы закуски в баре. Дыры в переборках к этому времени уже заделали, а нападавших оттащили в подсобку, где ими занялся подъехавший по вызову Джеральда Линь, мой коллега. Линь – это не прозвище, а фамилия; он у нас китаец, настоящий, а не хуацяо в шестом поколении вроде Сунь Ли-хао, у которого еще дедушка полагал, будто иероглифы придумал шибко умный декоратор для третьего римейка «Клеопатры».

Не добившись от плененных громил никакого ответа, Линь попытался проскенировать их самостоятельно – как и следовало ожидать, с нулевым результатом. Нападавшие были выменяны так, что любая попытка гипновоздействия вызывала селективную амнезию на события последних трех дней. Вот так. Единственное, что удалось установить, – все четверо были групарями-наемниками; пушечное мясо с минимальной аугментацией.

Озлобленный Линь, в свою очередь, вызвал на подмогу пентовских гипнургов – может, тем удастся пробить блок, – а я, томясь в предвкушении очередного отрицательного результата (который, против известной поговорки, вовсе не результат), заказал у Джеральда крепкого кофе с сахаром – терпеть не могу оба ингредиента этой смеси, но в моем нынешнем состоянии только ею силы и поддерживать. Осушил кружку залпом, морщась и жмурясь, помедитировал секунду в смутной надежде, что приторный коктейль подстегнет мои ползущие по-черепашьему мысли. Не помогло. Мысли как ходили кругом – Меррилл… вирт… лифты… Джованни… карантин… Лаура… – так и ходят. Наверное, просто не хотят возвращаться к самой неприятной теме.

Я слеп. Кто не подсел на наркотик киберпространства – не поймет моих мук. Знаете, человек получает девять десятых всей информации при помощи зрения. А вот если бы вам пересекли все сенсорные нервы, кроме зрительного, – представили? Вообразили себя глухим, лишенным обоняния, осязания, вкуса? Вот вам и десять процентов. То, чего я лишился вместе с возможностью выхода в ирреальность, было не в пример тоньше, но аналогия есть.

Большую часть своих дел я распутывал, не вылезая из костюма. Теперь мне предстоит осваивать новые методы работы. Я ведь с этого момента не только своим терминалом не могу пользоваться, но и чужие для меня заказаны. Весь глос науськан на Мишу Макферсона. Я не могу пользоваться терминалами общего пользования – будет то же, что и с костюмом Джеральда. Я боюсь пользоваться комсвязью. Я даже не могу расплатиться биткартой – еще неизвестно, что учудит кред-система в ответ на мой личный код. Дьявол, да, играя на таком уровне, противник может просто меня стереть! Попробуй потом докажи, что я – это я, если из датабанков пропадет каждый бит, по которому меня можно будет опознать!