Текст книги "Лжегерои русского флота"

Второе свидетельство оставил нам инженер-механик Александр Коваленко, единственный офицер добровольно присоединившийся к восставшим, который в своих воспоминаниях, опубликованных в «Литературно-научном вестнике» во Львове в 1906 году, писал: «…Вообще матросу живется совсем неплохо… обычная еда команды хорошая. Я, как и много кто из офицеров, часто охотно ел матросский борщ. Правда, бывали иногда, как я заметил, случаи неудовольствия команды мясом или маслом, но они были отдельные и всегда происходили от случайного недосмотра. Тяжелым трудом матросы не обременены: обычный рабочий день не более восьми часов. В отношениях офицеров к команде постепенно завелся тот тон, который не только не позволяет им прибегать к кулачной расправе, но и вынуждает их оставаться в определенных рамках корректности. Даже те, которых очень немного между ними, и которые, безусловно, являются исключением из них, что были бы не прочь припомнить иногда старину, вынуждены сдерживать себя: во-первых, из страха перед высшим начальством, которое скорее из осторожности, чем из каких-либо гуманных мотивов, обуславливает офицерам необходимость некой тактичности в отношениях к “нижнему чину”, а во-вторых, из чувства неловкости перед товарищами».

Кому, спрашивается, верить, историку Гаврилову или непосредственному участнику событий поручику Коваленко, которому что-либо выдумывать не было никакого резона? Я больше верю в данном случае Коваленко. А потому, на мой взгляд, вывод однозначен – офицеров на «Потемкине» убивали вовсе не из-за сведения каких-то личных счетов, а только потому, что так надо было организаторам бунта – цель оправдывала средства…

Миф о червивом мясе

Уже более ста лет история с червивым мясом считается чуть ли не аксиомой событий 14 июня. Увы, на самом деле все было совсем не так. Никакого червивого мяса на самом деле не было. Якобы некачественный борщ стал всего лишь поводом для готовящегося заранее мятежа. Не было бы мяса, подвернулась бы гнилая капуста или плохие сухо-фрукты. Заметим, что в начале XX века на Черноморском флоте проблема сохранения мяса существовала. В жару при отсутствии холодильных установок его было очень трудно сохранять, а солонину матросы вообще ненавидели. Проблемы с мясом возникали и до «Потемкина», и после него. Поэтому в летнюю жару при приготовлении еды из свежего мяса придраться к его качеству можно было почти всегда. Были проблемы с мясом и в советском военно-морском флоте. Во время моей службы на корабле у нас вышла из строя рефрижераторная камера и мы несколько дней были вынуждены есть мясо «с душком». Но офицеров у нас за это почему-то не убивали.

О том, что события 14 июня развивались на «Потемкине» не спонтанно и никакое мясо к ним отношения не имело, проговорились впоследствии в своих воспоминаниях и сами участники событий 14 июня.

«Настроение команды как-то сразу изменилось (после прихода миноносца. – В. Ш.), у нас появилось желание поддержать рабочих», – вспоминал матрос Батеев. Другой участник восстания, комендор Лакий, сообщил, что «было тайное собрание в машинном отделении и было решено, что наступил момент дружно выступить против начальства».

На совещании разгорелась борьба между группой Вакуленчука и сторонниками немедленного восстания во главе с Матюшенко и Бредихиным. Дело дошло до взаимных матерных оскорблений и рукоприкладства. Победили более многочисленные сторонники Вакуленчука: участники тайной сходки решили дождаться прихода эскадры. Уязвленный Матюшенко все же предложил организовать протест команды против плохого мяса и выяснить, пойдет ли за ними команда или нет. Вакуленчук был против. Вопрос так и остался не решенным. С этой минуты Матюшенко и его компания уже действовала сама, без оглядки на чьи-либо авторитеты».

О явно провокационной роли Матюшенко в начале мятежа, как и том, что мятеж был заранее спланирован, проговорился в своих воспоминаниях машинный унтер-офицер С. Денисенко: «Во время восстания я был внизу корабля в машинном отделении и видел, что творилось там. Когда с верхней палубы раздались свистки строевых унтер-офицеров и боцманов. Созывая всю команду броненосца наверх, «на суд нечестивых», я вышел туда почти последним. Забравшись наверх, я увидел, что команда не построена в рядах. Как того требовала дисциплина, а как-то сбилась в кучу.

Вдруг старший офицер скомандовал:

– Караул наверх! Давай брезент!

Около меня стоял минно-машинный унтер-офицер Афанасий Матюшенко и трясся, как в лихорадке, от охватившего его волнения. Вдруг. Обратившись ко мне со словами: «Ну, Степа, зевать тут нечего», он побежал крича:

– Давай винтовки, бери винтовки! Бей их, подлецов!

Этого как будто только и ожидали. Часть команды с криком “Давай винтовки”, бросилась разбирать их.

Я заметил, что стоявшие впереди офицеры повернулись в сторону матросов, как будто желая заметить тех, кто кричит. Побежал и я, но не к винтовкам, а в заранее назначенное место – в машинное отделение. За мной туда вбежало еще несколько машинных унтер-офицеров и машинистов… Вдруг один из стоявших здесь машинистов, Шевченко, крикнул: “Дай, пойду, хоть одного офицера убью!” И побежал наверх.

Большая часть команды не знала о подготовлявшемся восстании; но, видя, что дело склоняется в нашу пользу и заражаясь отвагой Матюшенко и других сознательных матросов, – остальные матросы начали дружно помогать нам, войдя в курс дела».

Один из историков потемкинской темы Б. И. Гаврилов в своей книге «В борьбе за свободу», вышедшей еще в советское время, повторяет все мифы о плохом мясе. Он пишет: «14 июня в 5 часов утра команду подняли на молитву. Затем после завтрака началась утренняя приборка, во время которой матросы увидели, что на привезенном мясе, подвешенном с левой стороны спардека, ползают черви. Они стали высказывать свое возмущение вахтенному начальнику прапорщику Н. Я. Ливийцеву. Коки на камбузе поддержали команду и отказались готовить борщ. Н. Я. Ливийцев доложил об этом командиру.

Е. Н. Голиков в сопровождении старшего судового врача титулярного советника С. Г. Смирнова поднялся на спардек. Врач осмотрел мясо и признал его годным. Тогда Е. Н. Голиков приказал матросам разойтись и распорядился поставить на спардеке дневального для записи всех недовольных. Затем он приказал промыть мясо в соленой воде, рассчитывая такой “дезинфекцией” успокоить матросов. Но когда кусок вынули из рассола, все с отвращением увидели, что мясо буквально кишит червями. Матросы разошлись, полные злобы. За обедом никто не притронулся к борщу. По просьбе команды кок И. Данилюк приготовил чай с хлебом. Матросы стали покупать продукты в судовой лавке.

Прапорщик Н. Я. Ливийцев и старший офицер И. И. Гиляровский пытались заставить команду есть борщ, но встретили решительный отказ. И. И. Гиляровский доложил командиру об угрожающем настроении матросов. Е. Н. Голиков приказал выстроить команду на юте в четыре шеренги. Когда матросы построились, командир вызвал коков и артельщиков и спросил, почему команда не хочет обедать. Коки и артельщики объяснили, что мясо с червями.

“Их нужно проучить, Евгений Николаевич, чтобы они весь свой век помнили”, – заявил командиру старший офицер И. И. Гиляровский. По приказу Е. Н. Голикова принесли бак с борщом. Старший врач С. Г. Смирнов на виду у матросов съел несколько ложек борща, предварительно процедив его. Сняв пробу, он заявил, что борщ “чудесный”. Командир спросил кока и артельщиков: “Вы пробу давали мне из этого мяса?” Те, боясь наказания, ответили: “Так точно”.

Тогда командир сказал, что прикажет запечатать бак с борщом и отправить к военному прокурору в Севастополь, но матросы, которые откажутся повиноваться, будут повешены. Затем он приказал не желающим бунтовать выйти из рядов к орудийной башне, однако, кроме кондукторов, никто не двинулся с места. Е. Н. Голиков вызвал караул. Он хотел расправиться с непокорными матросами поодиночке.

Наступил решающий момент. Социал-демократы, не желая раньше времени обострять конфликт и дать повод к выделению “зачинщиков” для расправы, первыми перешли к башне. За ними последовали и остальные матросы.

Через минуту у правого борта оставалось не более 30 человек. Но тут выступил старший офицер И. И. Гиляровский. Вместе с прапорщиком Н. Я. Ливинцевым он остановил перебегавших матросов и приказал записать их фамилии, а остальным велел разойтись. Едва боцманмат В. И. Михайленко начал переписывать матросов, как из толпы у башни послышался крик: “Кто переписывает, тот будет висеть на рее сегодня с Голиковым!” И. И. Гиляровский приказал принести брезент, и матросы поняли, что готовится расстрел».

Отметим, что повторяя классическую версию о причине мятежа на «Потемкине» (а в советское время он просто не мог написать ничего иного), Б. И. Гаврилов, однако, все же вынужден признать, что и врач, и командир снимали пробу с приготовленного борща. При этом на ходу автором выдумываются ничем не подтвержденные объяснения, что, дескать, для врача борщ был кем-то (кем именно?) процежен, а командиру якобы давали на пробу другой борщ. Неужели для команды варили одновременно несколько борщей? Это абсурд! Отмечены и действия Голикова по передаче бочка с борщом в прокуратуру. Разумеется, если бы борщ был с червивым мясом, командир бы его ни за что в прокуратуру не отправил.

О том, что капитан 1-го ранга Голиков уже сталкивался с недовольствами командой пищей и умел гасить это недовольство, написал впоследствии в своих воспоминаниях младший инженер-механик броненосца Коваленко. Этот человек, взявший сторону восставших и ушедший с ними в Румынию, оставил по горячим следам воспоминания, опубликованные во Львове в 1906 году и более не перепечатывавшиеся в советских изданиях. В частности, Коваленко писал: «В 1903 году Голиков командовал крейсером «Березань» (вспомогательным судном. – В. Ш.). Во время перехода из Сухуми в Севастополь матросы отказались есть мясо, которое оказалось червивым; команда даже угрожала потопить корабль. Однако командир приказал выдать доброкачественную пищу, и инцидент был исчерпан». Если верить Коваленко (а не верить ему у нас нет никаких оснований), то у Голикова был личный опыт, как «разрулить» возникшую ситуацию на «Потемкине». Почему же он этого не сделал? Да только потому, что ему просто не дали это сделать! Единственное, что успел командир «Потемкина», – это дать приказание вынести на верхнюю палубу брезент. Да, да, тот самый презент, с помощью которого якобы собирались расстреливать несчастных голодных матросов…

Потемкинец Н. Рыжий в своих воспоминаниях признает: «Мясо с червями (т. е. с личинками мух. – В. Ш.) на кораблях Черноморского флота в те времена было нередким явлением (напомним, что в жаркую летнюю погоду, при отсутствии холодильников на кораблях, личинки могли появиться уже через несколько часов. – В. Ш.), и раньше на разных кораблях оно появлялась кое-когда, но всегда обходилось без серьезных конфликтов. На этот раз сознательная часть команды решила запротестовать, вонючего борща не есть, а взамен потребовать сухарей и масла. Благодаря этому протесту мы думали только узнать, как к этому отнесется вся команда, да и начальство».

Есть и еще одна версия истории с «червивым борщом». В архивах Военно-Морского Флота находится рапорт вахтенного начальника броненосца мичмана Вахтина. В нем говорится: «…также доношу до Вашего сведения, что 14 июня сего года пополудни состоявший судовым врачом на Броненосце “Князь Потемкин Таврический” доктор Смирнов при проверке приготовления пищи нижним чинам, а именно выдачи мучных продуктов на камбузной палубе, на вопрос судового кока, что означает написанное на бумажном мешке слово VERMICHELLI, ответил, что это вермишель, а на итальянском языке, откуда и прибыли означенные мучные изделия, это означает “червячки”, что впоследствии и послужило основанием для недовольства команды…». Борщ (или суп) с вермишелью – это вполне реально, как реально и то, что для мятежа Матюшенко мог использовать любой повод, даже столь анекдотический.

Самым же важным доказательством того, что борщ был совершенно нормальным и никакие черви там не плавали, служит тот факт, что, перебив своих офицеров и изрядно от этого умаявшись, команда как ни в чем не бывало отобедала уже изрядно остывшим борщом… из того самого «червивого мяса».

Пресловутый брезент Эйзенштейна

Первая ассоциация с восстанием на броненосце «Потемкин» у большинства из нас – это сцена приготовления расстрела матросов на юте. Одна из самых эффектных и драматичных сцен в фильме С. Эйзенштейна: готовый к стрельбе караул с винтовками наизготовку и накинутый на расстреливаемых матросов брезент.

Сцена, вне всяких сомнений, эффектна, но, увы, лжива от начала до конца. Отказы команды от приема пищи, если она была на самом деле недоброкачественной, случались в российском флоте и раньше. Однако никто никогда не устраивал из этого массовых кровавых побоищ. Кроме этого командир «Потемкина» капитан 1-го ранга Голиков был вхож в высший свет столицы, лично дружен с императором, тот, кстати, в письмах запросто называл Голикова Женей. По воспоминаниям современников, Голиков вообще отличался либерализмом и мягким характером. Об этом пишут даже участники восстания, сваливая всю вину за строгость корабельной дисциплины на старшего офицера капитана 2-го ранга Гиляровского (кузена знаменитого журналиста и бытописателя дореволюционной Москвы Гиляровского), который якобы и организовал подготовку к массовой казни. Забегая вперед, скажем, что либерализм командира, однако, не спас ему жизнь.

Чтобы убедиться в абсурдности решения о массовом расстреле матросов, достаточно хотя бы немного представлять себе специфику корабельной службы и полистать корабельный устав российского флота, не говоря уж о простом здравом смысле. Начнем с того, что без приказа командира, причем приказа письменного, с занесением в вахтенный журнал корабля, никто и никогда не начал бы приготовления к массовому расстрелу матросов. В вахтенном журнале таковых записей, разумеется, нет. Кроме этого заметим, что ни до, ни после «Потемкина» на российском флоте ничего подобного не происходило НИКОГДА! Со времен Петра ни на одном российском корабле ни разу не расстреливали матросов! Пусть не согласные со мной приведут мне хотя бы один подобный случай, и я сниму перед ним шляпу!

Сцена подготовки расстрела была от начала до конца выдумана Эйзенштейном и целиком заимствована им из дешевых голливудских вестернов начала XX века, причем, что самое удивительное, без малейшего понимания даже смысла происходящего. Сам Эйзенштейн даже хвастается, как он придумал свой трюк с брезентом.

«Я отчетливо помню, – рассказывал он, – как в отчаянии хватался за голову мой консультант и эксперт по флотским делам, бывший морской офицер… когда мне взбрело на ум покрыть матросов брезентом при угрозе расстрелом!

– Нас засмеют!.. – вопил он. – Так никогда не делали!

И потом подробно объяснил, что при расстреле на палубу действительно выносили брезент. Но совсем с другой целью: он расстилался под ногами обреченных с тем, чтобы кровь их не запятнала палубы…

Помню, как я огрызнулся:

Если засмеют – так нам и надо: значит, не сумели сделать…

Сцена осталась в фильме. Вошла в плоть и кровь истории событий».

Эйзенштейну думать было некогда, он творил «классику», но мы-то с вами можем хотя бы задуматься: для чего определенных якобы для расстрела матросов вообще пытаются накрывать брезентом?

Дело в том, что в XVI – XVIII веках в британском флоте при расстрелах провинившихся офицеров и взбунтовавшихся матросов действительно выносили брезент, но, как правильно говорил режиссеру эксперт, вовсе не для того, чтобы накрывать им головы приговоренных, а для застлания палубы, чтоб не пачкать ее лишний раз кровью. Постановщики фильма кое-что где-то слышали о процедуре старинных морских казней, но ничего конкретного для себя так и не уяснили. Эйзенштейну вся эта «жуткая» сцена понадобилась для того, чтобы хоть как-то объяснить неискушенному зрителю причину последовавшего вскоре беспощадного истребления офицеров. Небезынтересно, но именно эта мифическая сцена с брезентом была взята и в основу знаменитого одесского памятника потемкинцам, и сегодня являющегося одной из визитных карточек этого города. Увы, выдуманная история рождает и выдуманные памятники…

Интересен и тот факт, что в своих воспоминаниях большинство участников восстания не говорят однозначно, для чего выносился брезент. Воспоминания М. И. Лебедева: «Когда же старший офицер громко отдал приказание одному из боцманов принести брезент, матросами, по всей вероятности, это распоряжение старшего офицера было принято, как знак того, что оставленных насильно офицером на старом месте их товарищей будут расстреливать. Это приказание оказалось роковым для старшего офицера. Из толпы, напряженно наблюдавшей ту сцену, раздался громкий и уверенный голос (это кричал Матюшенко. – В. Ш.): “Братцы, довольно терпеть! Ведь они хотят расстреливать наших товарищей! Бей их, извергов!” “К оружию!” – раздалось в ответ, и сначала несколько человек, а потом за ними и вся команда, с криками “ура”, “да здравствует свобода”, бросились к ружьям. Караул разбежался…» Лебедев уклончиво говорит о возможной вероятности расстрельного предназначения брезента, которое якобы вроде бы возникло в головах у неких матросов. Но если бы на приговоренных к расстрелу действительно накидывали брезент, то слова «по всей вероятности» здесь совершенно неуместны.

Еще раз вспомним мемуары машиниста Степана Денисенко: «Забравшись наверх, я увидел, что команда не построена в рядах, как того требовала дисциплина, а как-то сбилась в кучу. Вдруг старший офицер скомандовал:

– Караул наверх! Давай брезент!

Около меня стоял минно-машинный унтер-офицер Афанасий Матюшенко и трясся, как в лихорадке, от охватившего его волнения. Вдруг, обратившись ко мне со словами: “Ну, Степа, зевать тут нечего!” – он побежал, крича:

– Давай винтовки, бери винтовки! Бей их, подлецов!

Этого как будто только и ожидали…»

Если верить Денисенко, Матюшенко сильно разволновался именно тогда, когда на палубу выносили брезент. Причины для волнения у него были серьезные, но вовсе не потому, что он боялся расстрела своих сослуживцев.

Вспоминает потемкинец матрос Е. Лакий: «Вызвали караул и окружили человек 20 матросов. Было приказано накрыть их брезентом. Послали за брезентом, но матросы все разбежались. Брезент так и остался на месте. Кинулись все к оружию, достали патроны, зарядили винтовки».

Еще раз вспомним признание потемкинца Лебедева: «Старший офицер громко отдал приказание одному из боцманов принести брезент, матросам, по всей вероятности, это распоряжение старшего офицера было принято, как знак того, что оставленных насильно офицером на старом месте их товарищей будут расстреливать…»

Что примечательного в этой фразе? Прежде всего, то, что поводом к восстанию, по словам матроса Денисенко, послужил вовсе не начинающийся расстрел, как поведал нам Эйзенштейн, а вслед за ним и несколько поколений историков, а вынос брезента. Волноваться при виде выносимого брезента у организаторов мятежа действительно были все основания. Но вовсе не потому поводу, о котором нам поведал Эйзенштейн. Дело в том, что согласно корабельному уставу начала XX века в русском флоте в летнее время пища раздавалась команде прямо на верхней палубе. Ели матросы там же, на расстрелянном брезенте, чтобы не пачкать пролитым борщом отдраенные до белизны тиковые доски. Отметим, что никто из матросов не утверждает, что брезент выносили именно для расстрела. Причем если Лебедев говорит, что брезент «по всей вероятности» мог бы быть выносим для расстрела, то Денисенко не говорит об этом вообще. Зато он проговаривается о куда более важных вещах. По его словам, Матюшенко вовсе не находился в командном строю, как Вакуленчук, а наблюдал за развитием событий со стороны. Вынос брезента, как мы уже говорили, по словам Денисенко, ввергнул Матюшенко в нервную дрожь. Скорее всего минно-машинный унтер-офицер понял, что сейчас следом за брезентом принесут бачки с борщом, проголодавшиеся матросы усядутся обедать и на этом инцидент будет исчерпан. Тогда-то он и крикнул в толпу о расстреле и о винтовках.

Из всех потемкинцев о том, что брезент выносился для массового расстрела, пишут только Матюшенко и его ближайший подручный Лычев.

В своих мемуарах А. Матюшенко будет вовсю фантазировать: «У команды захватило дух… Приказ, отданный Гиляровским боцману, значит, что этих товарищей накроют пеньковым пологом (надо понимать, брезентом. – В. Ш.) и дадут по ним, совершенно беспомощным, несколько залпов. В каждом из бледных матросов, столпившихся у башни, сердце колотилось в груди от жалости, ужаса и гнева, но никто не знал, что делать».

Вот описание ситуации у И. Лычева, в которой он заученно повторяет историю о брезенте Эйзенштейна: «Появился брезент: его приволокли, задыхаясь от служебного рвения, кондуктора и офицеры.

– Закрыть их! – приказал Гиляровский.

Брезент взметнулся в воздух и отделил от толпы обреченных людей. Наступила жуткая тишина. Вихрем понеслись мысли: «Брезент – это ведь саван!.. Неужели их собираются расстреливать?.. Что делать? Прошла томительная минута, толпа у башни казалась парализованной.

– Стрелять! – прохрипел Гиляровский.

Но караул, охваченный, как и мы, ужасом, не шевельнулся. И в этот миг из-за брезента раздался голос:

– Братья, не стреляйте! Почему вы нас покинули?!

Этот отчаянный вопль точно ножом ударил в сердце. Из толпы загремели крики:

– Не стреляйте!

И через мгновение все изменилось. Почти одновременно несколько голосов закричало:

– К оружию!

Тогда Гиляровский, выхватив револьвер, пытался сам расправиться с матросами. Вакуленчук кинулся к Гиляровскому, чтобы отобрать у него оружие. Старший офицер выстрелил один за другим два раза и смертельно ранил Вакуленчука. Эти события послужили сигналом к восстанию… Раздался призыв Матюшенко:

– К оружию, братья! Довольно быть рабами!

Палуба застонала от топота. Мы бросились за Матюшенко в центральную батарею и через несколько секунд с винтовками появились на палубе. Затрещали выстрелы… Первую пулю получил Гиляровский. Падая за борт, он успел прокричать лишь угрозу по адресу Матюшенко: «Я с тобой посчитаюсь! Я тебя знаю!» Еще несколько минут яростной схватки, шум, крики погони, и… броненосец “Князь Потемкин Таврический” оказался во власти восставших матросов».

Еще один весьма любопытный нюанс. За брезентом был послан не кто иной, как старший боцман корабля Мурзак. Он исполнил приказание и доставил брезент от 16-весельного барказа. Если брезент действительно собирались использовать для расстрела, то Мурзак чуть ли не враг восставших! Но все происходит наоборот. Именно он первым примыкает к мятежникам и пользуется почти абсолютным доверием Матюшенко. Впоследствии мы еще поговорим о дальнейшей революционной деятельности боцмана Мурзака. Сейчас же нас интересует иное, мог ли Матюшенко доверять тому, кто лично готовил казнь матросов? Разумеется, нет! Но он вполне мог доверять тому, кто притащил брезент для организации обеда на верхней палубе. В противном случае его бы попросту сразу убили во время мятежа, как врага и палача.

Есть в истории с брезентом и еще одна сторона, наверное, самая подлая. Эту подлость, при ознакомлении с хроникой событий на броненосце, сразу не видно. При этом подлость в истории с брезентом была сделана вполне сознательно и с весьма далеко идущими пропагандистскими целями. Авторами ее является скорее всего не только сам Эйзенштейн, но и его не менее гениальный покровитель и изначальный главный куратор фильма Лев Бронштейн-Троцкий.

Дело в том, что, отсекая определенных к казни матросов от тех, кому этот расстрел должен был стать уроком на будущее, офицеры «Потемкина» якобы хватали первых, т. е. тех, кто просто попался им на глаза. Другими словами, принцип вынесения приговора о расстреле матросов был совершенно случайным: кому повезло, тот останется жить, кому нет, того пустят в расход! Голиков с Гиляровским решили, по версии Эйзенштейна, убить несколько десятков первых попавшихся матросов, чтобы запугать остальных. Это вам ничего не напоминает?

Теперь вспомним дореволюционное российское законодательство. Перелистайте корабельные уставы конца XIX – начала XX века. Да, за отказ принимать пищу матроса можно было арестовать и посадить в карцер. Если отказ носил действие коллективного неповиновения, то самым разумным для начальников было вначале любой ценой успокоить матросов, а затем уже выявлять зачинщиков. Так, кстати, на кораблях всех флотов мира и поступали. Выявленных зачинщиков вполне можно было затем отдать под военный суд и даже отправить на каторгу, но (заметьте!) только через суд, где матросам обязаны были предоставить хоть казенного, но все же защитника. Разумеется, командир корабля, находясь в отдельном плавании, имел право применять оружие, если кораблю и жизни его экипажа угрожает реальная опасность. Это право, кстати, остается за командирами кораблей и в сегодняшнем российском флоте. Но ведь на момент выноса пресловутого брезента никакого вооруженного мятежа еще не было. Да, команда не желала есть борщ, да, ее уговаривали и, кстати, почти уговорили, так как большая часть матросов согласилась идти на обед. Зачем же устраивать кровопролитие? Не лучше ли подождать, когда ситуация сама собой сойдет на нет и потом уже разобраться с виновными?

Думаю, что правдивее всего этот весьма запутанный момент изложен в июльском номере журнале «Нива» за 1905 год: «Во вторник 14 июля судовая команда под предлогом, якобы не доброкачественности привезенного из Одессы миноносцем мяса, отказалась принимать в пищу борщ. По распоряжению командира команда была собрана на шканцы, где старший офицер капитан 2-го ранга Гиляровский приказал выступить перед фронтом тех из нижних чинов, которые не отказываются от принятия пищи, т. е. не участвуют в протесте, выраженном в столь резкой форме. Когда же перед фронтом выступило большинство из судовой команды, то старший офицер стал записывать имена недовольных, составляющих меньшинство. Воспользовавшись этой минутой, последние схватили из пирамид ружья…»

В действительности все именно так и происходило. Но такой поворот сюжета не устраивал ни Эйзенштейна, ни Троцкого. Тут не то что не пахло героикой, а наоборот, отдавало самой дешевой провокацией, которую затеяла банда Матюшенко. И тогда Эйзенштейн (возможно, с подачи того же Троцкого) придумал свой гениальный ход с брезентом. Итак, согласно версии Эйзенштейна-Троцкого, взбесившиеся офицеры броненосца решили устроить бойню невиновных, чтобы принудить к повиновению основную рядовую массу. Не напоминает ли это вам нечто подобное из боевой практики самого Льва Давидовича? Как не вспомнить здесь его публичные децимации (расстрел каждого десятого) в красноармейских полках под Пермью в 1919 году? Тогда Троцкий с сотоварищами поступали именно так как якобы поступили в 1905 году офицеры на «Потемкине». Как не вспомнить здесь знаменитое высказывание подельницы Троцкого по децимациям комиссарши Ларисы Рейснер: «В Перми мы расстреливали красноармейцев, как собак!»

Именно в этом и заключается подлость создателей фильма. Во-первых, подготовка к убийству невиновных на экране обязательно вызовет праведный гнев зрителей, а значит, оправдает перед ними все последующие убийства в фильме самих офицеров. Во-вторых, поколение, помнившее кровавые децимации самого Троцкого, теперь могло утешиться тем, что эти жуткие казни были лишь «социальным ответом» наркомвоенмора на точно такие же злодеяния «царских опричников»! Помните слова В. И. Ленина о том, что из всех искусств для нас важнейшим является кино. Эту формулу прекрасно понимал, разумеется, не только Ленин. В отличие от книги кинофильм человек впитывает не только сознанием, но и подсознанием (вспомните пресловутый 25 кадр!). А потому сцена с брезентом должна была навсегда отпечататься в памяти всех, кто хоть раз просмотрел фильм Эйзенштейна, а таких в СССР были миллионы. И эти миллионы отныне твердо знали, что децимации, оказывается, были вполне обычным делом на дореволюционном русском флоте, а «добряк» Троцкий только скопировал их из-за революционной необходимости, мстя угнетателям за потемкинский брезент.

В цели моей работы не входит анализ фильма «Броненосец Потемкин» с точки зрения масонской символики, которая, на мой взгляд, в фильме присутствует. Отмечу лишь, что помимо сцены с брезентом, пожалуй, самыми креативными кадрами фильма был расстрел демонстрации на Потемкинской лестнице. Гигантская лестница уже изначально была не столько главным символом Одессы для внешнего мира, но и главным масонским символом Одессы.