Текст книги "Упоение властью. Револьвер, спирт и кокаин. 1917 год"

В те дни в столице распевали частушки:

 
Ходят волны по реке
Белыми барашками.
Переполнен Петроград
Матросскими рубашками…
 

Из воспоминаний анархиста Ф.П. Другова: «…Вспомнили, что помимо царского вина есть еще вино в других подвалах города. На помощь солдатам пришли доброхоты из народа, которые разведывали, где находятся частные погреба и наводили солдат на мысль о разгроме этих погребов. Для ВРК (Военно-революционный комитет – В.Ш.) наступил самый критический период за все время переворота. По улицам бродили пьяные банды, терроризируя население стрельбой. Разгорелась вражда между солдатами и большевиками, иногда противодействовавшим погромам. В силах революции намечался раскол. В ВРК царило смятение. Телефоны заливались пронзительным треском: «Громят, громят!» Дежурный член комитета снимал трубку и автоматически уже спрашивал только: «Где?», записывал адрес и тут же вешал рубку. Вопли и подробности его уже не волновали… Все свободные от караула солдаты латышских полков, состоявшие почти сплошь из большевиков с анархическим уклоном, были высланы на грузовиках для ликвидации погромов. Но это было непросто, солдаты громили винные погреба при полном вооружении, а иногда даже под прикрытием пулеметов. На улицы, где кутили солдаты, нельзя было высунуть носа, кругом носились пули, это солдаты отпугивали штатских от вина. Случайно подвернувшихся солдат из других частей силой затаскивали в погреб и накачивали вином. При такой обстановке, естественно, всякое появление большевиков вызывало форменное сражение, рабочие стали отказываться от участия в ликвидации погромов. Матросы тоже отказывались выступать против солдат. Погромная волна продолжалась несколько месяцев и кончилась только после того, как все винные склады были уничтожены».

Разумеется, что винные погромы стали, прежде всего, результатом послереволюционной анархии и вседозволенности. При этом следует принять во внимание и тот фактор, что народ просто изголодался по выпивке (тем более по дармовой), т. к. в России с начала войны действовал сухой закон. Поэтому определенная часть матросов видела в пьяных погромах именно проявление демократического протеста против «сухого закона», как пережитка старой власти. Послеоктябрьскую погромно-запойную вакханалию в столице поэт А. Блок увековечил в четверостишье:

 
Запирайте етажи,
Нынче будут грабежи!
Отмыкайте погреба
Гуляет нынче голытьба!
 

Кроме повального пьянства, в матросской среде именно в первые послереволюционные дни началось и массовое употребление наркотиков. Это, прежде всего, был морфий, который доставался в основном на медицинских складах, которые были взяты под опеку матросами. Кроме этого в ходу был кокаин, контрабанда которого во время мировой войны шла из Германии, как через прифронтовую полосу, так и, в виду слабой охраны границ, через Финляндию и Кронштадт. Как отмечает академик А.И. Фурсов, революционные матросы нередко ходили обкокаиненными. Матросы вообще составляли львиную долю потребителей кокаина. Достаточно часто, находясь под кайфом, они и осуществляли свои «революционные мероприятия», что вызывало вполне понятный ужас у обывателей. На одном из кораблей был раскрыт даже массовый «клуб морфинистов», членами которого состояли вполне, казалось бы, идейно надежные матросы. Торговля марафетом… и иными «средствами самозабвения» почти целиком находилась в руках кронштадтских проституток. В 1917 году их вывезли на «большую землю», но «жрицы любви», почти сразу же вернулись обратно.

Вообще кокаин в то время был весьма распространен по всей России. Однако и здесь матросская братва отличилась. Считается, что матросы, стали, если не изобретателями, то уж наиболее страстными поклонниками т. н. «балтийского чая» – адской смеси спирта и кокаина. Спирт матросы именовали кипяточком, а кокаин – сахаром. Отсюда и название. После употребления «балтийского чая» человек мог сутками не спать, при этом полностью терял не только чувство боли и страха, но и чувство жалости. Употребивший «балтийский чай» становился, по существу, настоящим зверем. Разумеется, употребление такого наркотика не могло долго выдержать никакое сердце, но это никого не останавливало. В то время действовал простой закон: пусть я умру завтра, но ты умрешь сегодня!

Вскоре наиболее сознательные и серьезные матросы осознали опасность пропить революцию. Они считали, что положение матросов, как авангарда революции, обязывает проявлять революционную сознательность. Именно поэтому лучшая часть матросов начала решительную борьбу с погромами. Свою положительную роль сыграл и проходивший в это время 2-й общефлотский съезд, а также печальный опыт – поражение из-за массового пьянства участников матросского восстания в Кронштадте в 1905 году. Разумеется, что матросская борьба с пьянством сопровождалась левым экстремизмом. Отряды матросов, во главе с будущим мятежником М.А. Муравьевым, осуществляли налеты на пьяные толпы, уничтожая при этом без всякой жалости не только винные запасы, но и самих перепившихся. Отметим, что навыки матросов в разгоне пьяниц, в определенной мере, способствовали их моральной подготовке к будущему разгону демонстрантов в защиту Учредительного собрания…

Демонстрация в Санкт-Петербурге 1917 год

В целом же, пьяные погромы оставили глубокий след в революционном сознании, как большевиков, так и матросов. Они повлияли на стремление большевистских руководителей полагаться отныне не на своевольных матросов, а на применение собственного насилия сверху. Что же касается матросов, то именно в это время среди них началось постепенное размежевание на сторонников и противников большевиков.

Именно тогда многие матросы почувствовали расхождение позиции новой власти с интересами населения, а, почувствовав это, начали осознавать, что им тоже, может быть, не по пути с большевиками. Многие матросы стали переходить к анархистам.

Непосредственным результатом пьяных погромов, имеющих большие отрицательные последствия, стало их влияние на проходившую в то время кампанию по созыву Учредительного собрания. С одной стороны, большевики серьезно опасались, что пьяная братва отобьется от рук, начнет выступать под лозунгом Учредительного собрания, и, в конце концов, пытаться перехватить власть. С другой стороны, сторонники демонстраций в защиту Учредительного собрания опасались тех же пьяных матросов. Как писал А.М. Горький, «во время винных погромов людей пристреливают как бешеных волков, постепенно приучая к спокойному истреблению ближнего». В целом можно констатировать, что погромы повлияли на сознание наиболее политически грамотных матросов, в пользу предпочтения твердой власти перед парламентской.

Были и другие отрицательные последствия винных погромов для матросов. Так в Петрограде насчитывалось около 570 различных винных складов. С целью их обнаружения и уничтожения в этот период резко возросло число печально знаменитых матросских обысков, во время которых нередкими были грабежи, насилия и убийства. При этом на необходимости продолжения обысков у буржуев сходились, как матросы – сторонники твёрдого порядка, так и матросы-анархисты. Все участники обысков так же считали, что надо проводить их до полной ликвидации винных складов. Обыски складов и частных квартир, сопровождаемые поиском, как провокаторов-контрреволюционеров, так и просто буржуев, приносили хороший доход его участникам. При этом изымался не только алкоголь… Разумеется, начались неизбежные в таких случаях разборки между конкурирующими отрядами матросов, с солдатами и красногвардейцами по вопросам контроля за территориями, «крышеванию» винных складов и т. п. В обысках-грабежах начали участвовать и явные уголовники, переодетые в матросскую форму. К концу 1917 года признанными лидерами питерского бандитизма стали команда линкора «Республика» и 2-й Балтийский флотский экипаж, матросы которых почти каждую ночь устраивали самочинные расстрелы, «до 43 человек на брата», причем, творя весь произвол «от имени Советской власти».

Впрочем, в деле грабежей недалеко от уголовников отставали и комиссары во флотских форменках. Из воспоминаний капитана 2 ранга Ф.Ф. Рейнгарда: «Меня как-то на улице встретил один из матросов «Александра II» (до 1915 г. Ф.Ф. Рейнгард служил на линкоре «Александра II» старшим офицером – В.Ш.) и попросил зайти к нему. Он жил с двумя матросами в одной из комнат на Николаевском вокзале. Все они были комиссарами на Виндаво-Рыбинской железной дороге. Ночью участвовали в разграблении какого-то винного погреба, и матросу захотелось угостить меня. Они имели много всевозможной провизии и с моим приходом устроили большой пир. Узнав, что я нигде не служу, начали уговаривать, чтобы я стал комиссаром всей Виндаво-Рыбинской железной дороги, и собрались уже телефонировать Ленину.

Насилу удалось уговорить, не делать этого. Когда я уходил домой, они позвали извозчика, положили ящик французского коньяку «Бисквит» в 48 бутылок, консервов, муки, ветчины, сахару, масла и подарили мне, сказав: чтобы не было голодно».

Данная цитата весьма показательна. Во-первых, как оказывается, матросы, не только убивали офицеров, но порой в трудную минуту выручали некоторых из них. Во-вторых, поражает уровень изобилия на матросском столе во время фактического голода в Петрограде. При этом Ф.Ф. Рейнгард открыто пишет, что матросы праздновали удачный грабеж, о чем и рассказали своему бывшему командиру. И, наконец, то, с какой легкостью матросы-комиссары тут же за столом решали серьезнейшие кадровые вопросы, причем, не размениваясь по мелочам, телеграфируя напрямую Ленину, требуя от него утверждения предложенной ими совершенно посторонней и случайной кандидатуры.

Преодолеть вакханалию пьяных погромов удалось далеко не сразу, а постепенно, по мере истребления, как запасов спиртного, так и самих участников погромов. Уже после всех, казалось бы, принятых мер, только в ночь на 4 декабря 1917 года в Петрограде число массовых винных погромов перевалило за шестьдесят.

В то же время матросов активно использовали и для обеспечения Петрограда продовольствием. Так уже 13 ноября, в связи с саботажем чиновников министерства продовольствия, Военно-Морской революционный комитет принял 13 ноября следующее весьма характерное постановление: «Морской революционный комитет обещает Совету народных комиссаров полную поддержку, предоставив в его распоряжение нужную физическую и техническую силу. Физическая сила – это весь флот, в качестве же технической силы могут быть предоставлены батальоны и писаря Балтийского флата». Уж не знаю, как от «технической силы», но от «физической» чиновникам действительно могло не поздоровиться.

* * *

Не прошло и недели после подавления мятежа Керенского-Краснова, как председатель Центробалта П.Е. Дыбенко становится народным комиссаром по морским делам, т. е., по существу, морским министром России. Бумагу о его назначении подписал лично В.И. Ленин.

Официально считается, что назначен на пост наркома по морским делам П.Е. Дыбенко был 9 ноября 1917 года прямо на 2-м Всероссийском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов.

На самом деле Дыбенко был включен в состав Совнаркома чуть позднее. Официально, якобы из-за того, что был в тот момент занят борьбой с Красновым, а на самом деле, думается, из-за раздумий В.И. Ленина относительно его кандидатуры.

Зададимся вопросом, почему и Ленин, и вообще ЦК РСДРП (б) пошло на такой, на первый взгляд, неразумный шаг. Неужели они не понимали, что П.Е. Дыбенко не готов к столь серьезной стратегической должности, да еще в период мировой войны, что у него для этого нет абсолютно ничего: ни образования, ни опыта, ни прохождения соответствующих ступеней службы, нет даже элементарной грамотности. Конечно же, и Ленин, и остальные члены ЦК прекрасно понимали уровень Дыбенко, и тот очевидный факт, что для должности наркома по морским делам он не подходит. Не мог забыть Ленин и о только что нанесенном ему Дыбенко личном оскорблении.

Генерал П.Н. Краснов

Причин назначения Дыбенко было несколько. Во-первых, своей победой в событиях ноября 1917 года в Петрограде большевики были обязаны именно балтийским матросам. А потому понимали, что матросы, желают видеть в высших органах новой власти своих людей. Только тогда они успокоятся и на какое-то время останутся союзниками. В качестве именно представителя братвы и был заявлен в наркомы Дыбенко. Помимо этого, именно Дыбенко, несмотря на всю свою военно-морскую серость, в тот период имел реальные рычаги влияния на разношерстную и взрывную матросскую массу, которая не признавала над собой никаких авторитетов извне. Назначение Павла Ефимовича в таких условиях на пост наркома позволяло усилить его влияние на решение матросских дел, а так как в тот момент Дыбенко находился на позициях большевизма, это автоматически усиливало влияние партии на матросов. Помимо этого, назначение Дыбенко вне всяких сомнений, стало результатом серьезной интриги А. Коллонтай, которая, пользуясь огромным влиянием на ЦК и лично на Ленина, протащила кандидатуру своего любовника в наркомы. При этом стоит оценить умение Коллонтай, которая, сделав наркомом Дыбенко, сумела и сама занять рядом с ним соседнее наркомовское кресло комиссара по социальному обеспечению. Отныне на заседаниях совнаркома Коллонтай имела за собой уже два гарантированных голоса, что позволяло ей быть весьма независимой в суждениях и оценках. Любовный союз двух наркомов, по общему признанию, олицетворял тогда романтику революции.

А.М. Коллонтай и П.Е. Дыбенко

Помимо всего прочего, назначение Дыбенко имело и откровенно пропагандистскую составляющую. Простой матрос, ставший в один день морским министром – стал лучшей рекламой большевикам, наглядной иллюстрацией к тексту «Интернационала»: «Кто был ничем, тот станет всем…»

И здесь большевики не ошиблись. Пропагандистский эффект от назначения Дыбенко был потрясающим. Назначение вызвало много шума. Если раньше его знали разве, что на Балтике, то теперь о Дыбенко заговорила вся Россия. У матросов Дыбенко вызывал искреннее восхищение: «Он был такой, как и все мы! А теперь раз-два и из простых матросов стал министром! Вот она какая, наша матросская власть!» У обывателей назначение Дыбенко, наоборот, вызвало панику, так как в этом назначении угадывалось начало крушения всех государственных устоев. Любопытно, что имя Дыбенко стало очень популярным, как среди матросов Англии, так и среди матросов воюющей с Англией Германии. И те и другие видели в Дыбенко символ матросской победы в борьбе за свои права. Особенно были потрясены в Англии – простой матрос стал первым лордом адмиралтейства!

Разумеется, что ничего не понимая в деле управления таким сложнейшим организмом, как военно-морской флот, Дыбенко был вынужден сразу же обратиться к специалистам. Такие специалисты нашлись. В их числе был начальник бригады крейсеров Балтфлота капитан 1 ранга М.В. Иванов. Уже 29 октября В.И. Ленин, с подачи П.Е. Дыбенко, направил ему телеграмму с просьбой прибыть из Гельсингфорса в Петроград, а 1 ноября принял его в Смольном. Через несколько дней Лениным было подписано постановление о назначении Иванова товарищем (заместителем) морского министра. К работе в новом аппарата были так же привлечены капитан 1 ранга Е.А. Беренс и контр-адмирал В.М. Альтфатер, а так же ряд других старших офицеров, согласившихся служить новой власти.

Став наркомом, П.Е. Дыбенко не только покидал Центробалт, но и автоматически становился его оппонентом, т. к. именно Центробалт узурпировал к тому времени значительную долю командных функций и бывшего морского министра и командующего Балтийским флотом. Таким образом, введя Дыбенко в состав Совнаркома, Ленин сталкивал лбами Дыбенко с его ближайшими вчерашними товарищами. Эта интрига обещала неминуемый раскол в рядах матросской братвы, снижение авторитета Центробалта и, как следствие этого, его дальнейшее упразднение. Помимо всего прочего, назначение Дыбенко позволяло надеяться на его управляемость хотя бы некоторое время. Да и тот факт, что буйный и своенравный вожак матросской вольницы отныне будет под присмотром «на коротком поводке», так же было далеко не лишним. Что и говорить, назначив П.Е. Дыбенко наркомом по морским делам, В.И. Ленин сделал сильный политический ход. Теперь оставалось только подождать, когда новоявленный нарком сломает себе голову и тогда уже припомнить ему все.

Что касается самого Павла Ефимовича, то именно непродолжительное время его наркомства стало высшей точкой карьеры Дыбенко. В дальнейшем при всех своих стараниях он уже никогда и близко не подберется к этой головокружительной властной вершине. Воспоминания о днях былого величия, как и мечты о возвращении на политический олимп не покинут Павла Ефимовича до его смертного часа…

В 1927 году в «Анкете участника Октябрьского переворота» для Истпарта ЦК РКП (б) П.Е. Дыбенко написал: «6 ноября я снова вернулся из Гатчины в Петроград, сдав отряд тов. Сиверсу, и вступив в исполнение обязанностей народного комиссара по морским делам… Примерно одна треть всего прежнего состава морского министерства отказались работать, саботажники были арестованы и вместо них назначены преданные революции моряки. С первых же дней своей работы в Морском комиссариате пришлось организовывать отряд моряков под командованием матроса Мясникова… Назначением этого отряда явилась борьба с контрреволюцией и саботажем».

Мы уже знаем, что особенностью Дыбенко была его поразительная наглость и хамское отношение к окружающим. Став же наркомом, Павел Ефимович мог позволить себе и куда большее.

Н.К. Крупская в «Воспоминаниях о Ленине» писала, что сразу же после назначения Дыбенко наркомом, между ним и Лениным началась еще более сильная конфронтация, причем по самым разным поводам. Фактически Дыбенко откровенно задирал Ильича, показывая ему, кто в доме хозяин. Из воспоминаний Н.К. Крупской: «…Мы сидели за чаем, разговаривали с приходящими товарищами. Я помню, что среди них были Коллонтай и Дыбенко. Началось все в 4 часа вечера. По пути в залу Ильич вспомнил, что оставил револьвер в кармане пальто. Он вернулся, но револьвера не было, хотя никто чужой в квартиру не входил. Очевидно, его взял один из охранников. Ильич сделал выговор Дыбенко за отсутствие дисциплины среди них. Дыбенко был крайне огорчен. Когда Ильич вернулся из прихожей, Дыбенко протянул ему револьвер, возвращенный охранником».

«Моряки-делегаты II съезда Балтфлота. Гельсингфорс». В.А. Серов

В чем суть скандала? А в том, что Ленин после Октябрьской революции фактически оказался под присмотром матросов. При этом матросы вели себя не как телохранители, а как конвоиры. Разумеется, что умный и проницательный Ильич не мог не понимать, что, взяв власть в России, он сам неожиданно оказался заложником у матросской вольницы, а, следовательно, и заложником у Дыбенко. Последний же, чувствуя за спиной поддержку братвы, вел себя с Лениным на равных, позволяя себе не только откровенно фрондировать, но и столь же откровенно хамить. Вряд ли это Ленину нравилось, однако на первых порах изменить ситуацию он не мог, приходилось терпеть.

При этом все, что требовалось от Дыбенко, тот уже исполнил. Должный пропагандистский эффект его сенсационное назначение уже произвело. Матросам так же была кинута кость в виде «матросского наркома» и они ее ухватили. Центробалт доживал свои последние дни, а у самого Павла Ефимовича обострились отношения со многими матросскими авторитетами, которые не желали видеть его возвышения над собой.

В январе 1918 года в Петроград прибыла для переговоров о сепаратном мире германская делегация. После представления Дыбенко, как военно-морского министра, граф Кайзерлинг, как говорят, воскликнул: «Возможно ли, что этот человек – военно-морской министр? Он не может связать двух слов. Возможно, он храбрый человек, но видеть его в качестве министра – невероятно. Это же мощь плебея. Такого просто не может быть!» Что касается А.М. Коллонтай, то после Октябрьской революции, в правительстве одновременно оказались два ее любовника – бывший Шляпников и нынешний – Дыбенко. В этот период Коллонтай много трудилась и на ниве интимных взаимоотношений мужчины и женщины в эпоху социальных революций, обосновывая свою знаменитую теорию «стакана воды», призванную навсегда уничтожить семью сделать проблему сексуальных отношений столь же простой, как питье стакана воды. Коллонтай восторженно писала: «Брак революционизирован! Семья перестала быть необходимой. Она не нужна государству, ибо постоянно отвлекает женщин от полезного обществу труда, не нужна и членам семьи, поскольку воспитание детей постепенно берет на себя государство». Теоретические изыски Коллонтай возмутили даже В.И. Ленина, и он велел Коллонтай унять ее крылатый эрос. Обиженная А.М. Коллонтай посчитала необходимым заняться созданием домов для инвалидов войны. Решение замечательное, однако она не нашла ничего лучше, чем отнять под инвалидный дом знаменитый монастырь – Александро-Невскую лавру. Монахи закрылись в монастыре, зазвонили в колокола. К стенам монастыря стал стекаться народ. Коллонтай вызвала на помощь красногвардейцев. Толпы людей, возмущенных действиями женщины-наркома, росли. Люди кричали: «Коллонтай – антихрист! Не дадим лавру!» Красногвардейцы, не решившись на конфронтацию, ушли. Тогда взбешенная Коллонтай вызвала на помощь дыбенковских матросов, которые штыками и прикладами разогнали верующих, после чего принялись и за упрямых монахов.

Став «наркомшей», А.М. Коллонтай быстро вошла и во вкус хорошей жизни. Теперь, если она, куда и выезжала, то только на собственном лимузине, или в спецвагоне, с личным поваром и запасам лучших продуктов. Коллонтай без зазрения совести, например, реквизировала вещи знаменитой балерины Кшесинской. В конфискованном у балерины горностаевом манто она (по ее же собственному признанию) писала отказы на просьбах о помиловании. А вечерами откровенничала в своем дневнике: «Стреляют всех, походя, и правых, и виноватых. Конца жертвам революции пока не видно». 23 января 1918 года все газеты Советской России опубликовали декрет “Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви”, 16 февраля 1918 года был издан декрет об отделении армии от Церкви и расформировании института военного духовенства. Военные храмы оказались вне закона и закрылись. В результате иноверческих храмов в Кронштадте стало больше чем православных, так как они, под эти декреты не подпадали.

После этого с кораблей сразу исчезли все священники. Исчезли незаметно, без всяких эксцессов. Следует отметить, что в целом матросы относились к корабельным батюшкам, если и без особого пиетета, то в целом, вполне терпимо. Здесь сказывалось все же православное воспитание. Поэтому кровавые эксцессы в феврале 1917 года священнослужителей на Балтийском флоте не коснулись. При этом следует оговориться, что корабельные батюшки и сами вели себя тихо, чтобы не вызывать матросского недовольства. С приходом же к власти безбожников-большевиков, священникам просто намекнули, что они на флоте уже не к месту. Те намек поняли и исчезли. Впрочем, никто по ним особо не тосковал. Матросов волновали уже не проблемы спасения души, а проблемы всемирной пролетарской революции, причем с непременным матросским акцентом.

Забегая вперед, скажем, что 15 июня 1918 года Кронштадт посетил патриарх Тихон. Встречали его со всеми подобающими почестями. Патриарха встречали толпы народа, среди которых было много и рабочих, и матросов. В газете «Петроградский церковно-епархиальный вестник» справедливо отмечалось: «День посещения Патриархом Кронштадта был большим праздником для православных жителей этого города. И праздник этот чувствовался везде и всюду». Патриарх посетил кронштадтские храмы и отдал долга памяти отцу Иоанну Кронштадтскому. Его проповедь была адресована революционным матросам. Патриах, в частности, сказал: «Кронштадт известен не только нашему Русскому государству, но известен и всему миру. Есть два главных основания его широкой известности. Первое основание – это то, что Кронштадт есть грозная крепость военная, защита столицы нашей. Второе основание, вторая причина его известности, более знакомая и более близкая всем нам, это то, что Кронштадт представлял из себя великую твердыню духа в лице молитвенника незабвенного о. Иоанна, который более 50-ти лет трудился и молился в этом городе. Теперь нет ни той, ни другой твердыни.

Иоанн Кронштадтский

Уже не стоит грозным станом град для внешних врагов. Пала его твердыня, пала потому, что все мы потеряли крепость духа. Слово Божие говорит: «семя свято – стояние миру», т. е. земля наша держится праведниками. Священная история многими повествованиями указывает, что Господь терпит грехи людей, если есть праведники на земле. Не будем оплакивать падение внешней твердыни, ибо все это поправимо. Будем заботиться, чтобы нам развить твердыню духа Христова, чтобы каждый из нас являл собою крепость духовную. Тогда, при этой крепости духовной, разовьется и мощь физическая. По тому одушевлению, с каким встречали меня в столице, по вашему многолюдству, можно видеть, что начинается возврат к прежнему благочестию… Объединяйтесь около пастырей своих, будьте крепким оплотом веры православной. Господь да укрепит вас, да ниспошлет благословение вашему граду и всем вам».

Фактически Тихон призывал к прекращению революции, но никто, даже самые радикально настроенные матросы не посмели прервать его речь. Декларируя самые безбожные лозунги, подавляющее большинство из них все еще оставались в душе православными людьми. …А убийства офицеров не прекращались. Но на это уже никто не обращал внимания. Только в ноябре-декабре 1917 года анархиствующими и бандитствующими матросами в Петрограде, Кронштадте, Гельсингфорсе и Ревеле было убито около трехсот морских офицеров, столько же армейских и просто «буржуев». Войдя во вкус, многие братишки перешли вскоре к откровенным грабежам и убийствам простых обывателей, терроризируя Петроград так, что на его улицы стало опасно выходить даже днем. При этом правительство оставалось ко всему происходящему совершенно безучастно, терпя эти преступления, так как конфликтовать с матросами было пока весьма опасно.

Мало кто знает, но в январе 1918 года петроградские анархисты решили «крепко разобраться с США», взорвав бомбой американского посла Д. Френсиса. При этом своих намерений они нисколько не скрывали. Американскому послу было напрямую объявлено, что его непременно разорвут в клочья, если в США не освободят арестованных за организацию теракта американских анархистов Т. Муни и А. Беркмана. Разумеется, что исполнителями убийства были определены матросы. Почему именно они? Да потому, что все знали – изничтожь матросы хоть дюжину послов, им все сойдет с рук. Однако послу повезло. Из США вскоре пришла новость, что смертная казнь американским анархистам заменена на длительное тюремное заключение. И матросы посла Д. Френсиса помиловали…

* * *

С момента победы Октябрьской революции в Петрограде матросы полностью контролировали штаб большевиков в Смольном. Именно они осуществляли его охрану и решали большинство внутренних административных вопросов. Даже в своем собственном штабе большевики попали в зависимость от матросов. Из воспоминаний генерал-лейтенанта М.Д. Бонч-Бруевича. Прибывшего в Смольный по приглашению своего брата известного большевика В.Д. Бонч-Бруевича: «Пропуска для нас были уже готовы; вслед за каким-то лихим матросом, вышедшим к нам навстречу, мы торопливо прошли по забитой вооруженной толпой широкой лестнице Смольного… Наш проводник бесцеремонно работал локтями и подкреплял свои и без того красноречивые жесты соленым матросским словцом. В расстегнутом бушлате, с ленточками бескозырки, падавшими на оголенную, несмотря на зимние морозы, широкую грудь, с ручными гранатами, небрежно засунутыми за форменный поясной ремень, он как бы олицетворял ту бесстрашную балтийскую вольницу, которая так много успела уже сделать для революции в течение лета и осени 1917 года.

– Пришли, товарищи генералы, – сказал он, останавливаясь около ничем не примечательной двери, и облегченно вздохнул.

И тут только я понял, сколько неуемной энергии и настойчивости проявил этот здоровяк, чтобы так быстро протащить нас сквозь людской водоворот, клокочущий в Смольном. Едва успев приметить на предупредительно распахнутой матросом двери номер комнаты – семьдесят пятый, я переступил порог и увидел радостно поднявшегося брата…» Отметим, что матрос-проводник не только сумел провести генералов сквозь толпы недружественных им людей, но и без всякого стука запросто распахнул перед ними дверь в кабинет одного из лидеров партии большевиков. Последняя деталь мелкая, но характерная.

Важную роль в распространении информации о победе Октябрьской революции и о первых советских декретах по России и по всему миру принадлежала, 25-киловаттной искровой радиостанции Главного Морского штаба «Новая Голландия». Радиостанция была оборудована на петроградском острове Новая Голландия и являлась самой мощной на тот момент в России. Обслуживали ее, разумеется, матросы. Важную роль «Новой Голландии» понимало и Временное правительство, и большевики. Во время Октябрьского переворота «Новая Голландия» одной из первых была занята революционными матросами, которые быстро нашли общий язык с матросами-телеграфистами. Буквально через несколько часов после захвата Зимнего дворца именно «Новая Голландия» передала сенсационное сообщение о падении Временного правительства и приходе к власти большевиков. При этом именно матросы решали, что передавать в эфир, а что нет. А так как в первые послереволюционные дни между матросами и большевиками отношения были вполне доверительными, то матросская цензура на телеграммы была достаточно условной. В последующие дни «Новая Голландия» стала, по существу, радиостанцией уже не только революционного флота, но и Советского правительства. Но матросы-телеграфисты требовали к себе особого уважения и власть этого игнорировать не могла. Именно поэтому, в ночь на 9 ноября 1917 года в «Новую Голландию» лично приехал В.И. Ленин. Вождь большевиков благодарил телеграфистов за поддержку и попросил их распространить написанное им воззвание «Радио всем» с призывом к армейским и другим комитетам, солдатам и матросам взять в свои руки дело заключения мира с Германией, а так же ряд декретов Советской власти.

Кроме выполнения личных поручений Ленина «Новая Голландия» держала постоянную связь с Московским Советом. В целом радиостанция стала серьезным козырем в руках большевиков. Именно через «Новую Голландию» они информировали российскую общественность о своих победах и поражениях врага, делая это, разумеется, в самым выгодном для себя свете. По существу, военно-морская радиостанция стала главным инструментом в пиар-компании большевиков в первые месяцы Советской власти. Но и в этом случае большевики находились, опять же, в полной зависимости от матросов!