Текст книги "Русская юла"

Владимир Силкин
Русская юла. Книга стихотворений

Городки

Памяти уроженца с. Городки Тюльганского района Оренбургской области, Героя России, старшего лейтенанта Александра Александровича Прохоренко, принявшего последний бой в провинции Хомс.

 
Сколько в России моей Городков,
Давших таких золотых мужиков?!
Светлая память погибшим в бою,
Что за Россию бесстрашно встают!
И не доступны свинцу и огню,
И прожигают сердцами броню.
Тот, кто на помощь позвал ВКС,
Фениксом нынче из пепла воскрес.
Мысленно Хомсом его прохожу,
И неустанно в пример привожу.
И не сломить никому никогда
И Городки наши, и города.
 

Удар в спину

 
Как долго Родина молчала!
Молчала долго, как всегда.
Когда и те, кого встречала,
Её взрывали города,
 
 
Взрывали шумные вокзалы,
В метро спускались, не спеша.
Тогда им твёрдо: «Нет!», – сказала
России добрая душа.
 
 
Она подонков не простила,
В горах искала, и в лесу.
Но вдруг пособники ИГила
Ударили в российский СУ.
 
 
Так на войне порой бывает,
Когда пилота занесёт,
Но тут над Сирией сбивает
Его турецкий самолёт.
 
 
Сбивает, но не в честной драке,
А в спину бьёт исподтишка,
И сразу же после атаки
Как трус, уходит в облака.
 
 
Я раньше в фильмах видел это,
Как бьют фашисты в парашют.
Теперь сошлась вся нечисть света,
И тоже в беззащитных бьют.
 
 
Но с каждым вылетом всё старше,
Не задевая мирных крыш,
Мы бьём без жалости за наших,
И бьём в отместку за Париж.
 

Отложенная командировка

Виктору Узиюку

 
Я должен был лететь туда,
Не должен был себя жалеть я —
В семидесятые года
Уже прошедшего столетья.
 
 
Кружили в небе «Миражи»,
Команды шли не человечьи.
И чью-то радость, чью-то жизнь
Я должен был взвалить на плечи.
 
 
Но вот возьми и заболей…
Дублёр мои примерил брюки,
И я, здоровый дуралей,
Потом сходил с ума от скуки.
 
 
Была надёжною «Стрела»,
Ракеты уходили с люльки,
Жизнь на кону тогда была,
А не была игра в бирюльки.
 
 
Расчёт не прилетел назад,
И мне потом ночами снились
Дублёра добрые глаза,
Которые всегда светились…
 
 
А вот и новая война,
Опять сирийцев разделяют.
И лезут в память имена,
Как будто в сердце мне стреляют.
 
 
Лечу в Хмеймим, где блокпосты,
Где вновь сегодня наши дети.
Уже в который раз на «ты»
С войной общаюсь на рассвете.
 

Модуль

 
В модуле гостиничном комфортно,
Но не удаётся полежать,
И не сделав на прощанье фото,
Мы должны отсюда уезжать.
 
 
Вот и позади командировка,
Обнимаю крепко земляка.
Руку жмёт мне на прощанье Вовка
И с тоской глядит на облака.
 
 
Напишу когда-нибудь о встрече
И о том, как служит он в полку.
Ветерок, жара, хотя и вечер,
И пора на службу земляку.
 

Спортплощадка авиабазы

Вячеславу Верлану

 
Один нарезает круги,
Себя истязая до пота,
Другой, не жалея ноги,
Мешок колошматит. Работа!
 
 
Я видел такое не раз
На этой спортивной площадке.
Наверное, это спецназ,
И всё у спецназа в порядке.
 
 
Готовятся к худшему здесь
Чтоб, если случится такое,
То сбить с неприятеля спесь
И выйти с победой из боя.
 

В столовой

Григорию Приступницкому

 
Едим в палаточной столовой,
О многом предупреждены,
И ощущаем, как сурово
Лицо горячее войны.
 
 
Мелькают тельники и берцы,
Фуражки, кепи… колпаки.
Идут поесть, а также сердце
Несут согреться мужики.
 
 
Играет радио в палатке,
Доносит новости страна,
И этим утром всё в порядке,
Но не закончилась война.
 

Апельсины

 
За блокпостом устроились мальчишки.
Они из всех дичающих садов
Нам принесли, наверное, излишки
Вкуснющих апельсиновых плодов.
 
 
Торгуются умело, бесенята,
Кричат кому-то запросто: «Бери!».
Как наши деревенские ребята,
В садах чужих полазив до зари.
 
 
Война войной, а дети-это дети,
Но им зачем-то доллары нужны.
Пред воинскою частью на рассвете
Сидят мальцы, посланники войны.
 

Встречи
(В День святого Духа)

Александру Нелепину

 
Жена встречает на рассвете
Оттуда, где идёт война,
И встречи долгие вот эти
Считать не устаёт она.
 
 
На небо смотрит неустанно,
На каждый звук-во все глаза.
Есть у неё на сердце тайна,
Которую открыть нельзя.
 
 
А может, это и не тайна,
А вера в Бога на века.
И, думаю, что не случайно
Обходят мужа облака.
 

Сирия

 
Звучит, наверное, нелепо,
Но, кажется, что ты там был.
– Сходите, станция Алеппо,
А дальше – станция ИГил!
 
 
А дальше что? Такие дали!
Кого тут нет который год!
Наверно, в Сирии не ждали,
Что нечисть вся сюда придёт.
 
 
Вот и летим в Хмеймим из дома,
Гуманитарный груз везём,
За тишиной аэродрома
Что можем, людям раздаём.
 
 
Листаем свежие страницы,
С небес взираем на войну.
И переходим все границы,
Чтоб сохранить свою страну.
 

Солдатский рэп

 
Тишина сторожевой заставы,
На обед ещё горячий хлеб.
И контрактник, озорной и бравый,
Выдаёт нам «на закуску» рэп.
 
 
Ох, как он читает, причитает,
Как же всё доходчиво, мудро!
Он не только службу почитает,
Он войне глядит сейчас в нутро.
 
 
Не даёт грустить своим ребятам.
Балабол! Ну, это не скажи!
Он, как Тёркин, на войне когда-то,
Верит и в звезду свою, и в жизнь.
 
 
Верит он Верховному и точка!
Верит командиру своему.
И простая рэповская строчка
Тоже подчиняется ему.
 

Священник

 
Отцу Дмитрию Солонину
Он вошёл в автобус на Садовом,
Он уже не первый раз туда,
Где мужей оплакивают вдовы,
 
 
Где за каждым камушком беда.
Молча помолился на дорогу,
Положил котомку не спеша.
И казалось, улетела к Богу
 
 
Нашего попутчика душа.
Он молчал и попусту не спорил,
И глядел в окно на купола.
Он за жизнь успел взглянуть на горе,
 
 
Что война народам принесла.
Он летел на базу по замене,
Он летел в палаточный свой храм,
Где не раз, вставая на колени,
За солдат молился по утрам.
 
 
…Самолёт завис над облаками.
И привыкший к мирному труду,
И крестом священник, и руками
От летящих отводил беду.
 

На блокпосту

 
Смешной щенок, как и хозяин, курский…
Приученный к единственным рукам,
Он даже не облаял нас по-русски,
А ткнулся в ноги русским мужикам.
 
 
И на привет ответить не умея,
На привязи уставший до тоски,
Он проскулил, что рядом ходят змеи,
Вы тут поосторожней, мужики.
 
 
И снова в будку от жары палящей,
От нашей ласки и от наших ног,
Такой родимый, русский, настоящий,
Ещё на зло не лаявший щенок.
 

Пункт психологической разгрузки

 
На пункт психологической разгрузки
Уже спустилась местная жара,
И как-то удивительно по-русски
Нам чая предложила медсестра.
 
 
Зашла со службы, а служила близко,
Не надо было за сто вёрст ходить.
И капитан из-под Новосибирска
Не знал, куда девчонку усадить.
 
 
Она читала свежую газету —
На пункт приходит «Красная звезда»,
Все новости горячие по свету
Летят и опускаются сюда.
 
 
Ей довелось служить почти в пустыне,
Где по соседству буйствует война.
– Да пейте ж вы, а то ведь чай остынет, —
Прощебетала весело она.
 
 
– Ну, как тут жизнь? – спросил серьёзно кто-то, —
Нужны ли настоящие врачи?
– Да, в общем-то, не пыльная работа,
Поскольку нам и некого лечить…
 

Концерт на авиабазе

 
Идёт концерт, и хлопают солдаты
Писателям, стоящим на плацу,
И мысленно уносятся куда-то,
И что-то растирают по лицу.
 
 
Наверно, в точку попадает слово,
Наверно, надо больше важных слов.
Тогда и будет нация здорова,
Тогда не надо будет докторов.
 
 
И я о счастье вновь стихи читаю,
О том, как важно Родину хранить.
И с лётчиками к счастью улетаю,
Чтоб ни себе, ни им не изменить.
 
 
Из облаков приходят самолёты,
И на минуту оглушает гром.
Счастливой вам, товарищи, работы
Сегодня, завтра, много лет потом.
 

В Москву

 
… А до Тверской подать рукой,
Но пять часов полёта.
И запевает о Тверской
Негромко песню кто-то.
 
 
Но исключаются огни
И смех во время взлёта:
Такая жизнь, такие дни,
Такая, вот, работа.
 
 
Внизу чужая нам земля,
Огни в чужих жилищах.
И там гражданская война,
Чужие пепелища.
 
 
Но в небо смотрят сотни глаз
Противников режима.
Наш самолёт уносит нас
От них неумолимо.
 
 
А завтра лётчикам опять —
Вот этим же маршрутом,
Чтоб кто-то мог спокойно спать,
Спокойно встретить утро.
 

Антиливийские горы

 
Антиливийские горы,
Авиабаза «Хмеймим»…
Скоро, наверное, скоро
Мы до своих долетим.
 
 
Смотрим на снежные горы,
Кажется, это Кавказ,
И вероятно, с укором
Горы взирают на нас.
 
 
Мол, ну, чего разлетались?!
Хватит над нами летать,
Мы же на свете остались,
Чтоб недоступными стать.
 
 
Мы понимаем, что надо,
Мы понимаем, война.
Но не хотим, чтоб снаряды
Нам посыла она…
 
 
Снова под крыльями город.
Молча любуемся им…
Антиливийские горы,
Авиабаза «Хмеймим».
 

Баня морпехов

 
Мы так и не сделали фото,
Чтоб чашу беды не испить.
Морпехи российского флота
Готовились баню топить.
 
 
А баня здесь стала народной,
А русская баня в цене.
Кавказа отведавший взводный
Подумал о ней на войне.
 
 
Хоть нет этой бани в Уставе,
Но слава о бане гремит.
Она прижилась на заставе,
На зависть соседям дымит.
 
 
Да, мойтесь, ребята, не жалко!
Входите скорей, земляки.
Вот мыло, а вот и мочалка,
И веничек вам, мужики!
 
 
Подумалось, вот и смекалка,
Природная русская стать.
Да, мойтесь, ребята, не жалко,
Ведь главное, форму держать.
 
 
Тогда не минуют успехи
И чащу беды не испить.
Готовятся наши морпехи
Народную баню топить.
 

Змейка

 
Талант, как говорится, не пропьёшь,
Не закопаешь, не утопишь в воду.
Вонзается привычно русский нож
В сирийскую древесную породу.
 
 
Дрожит в руках негнущийся бамбук.
Война войной, но жить он тоже хочет,
И выскользнуть пытается из рук
И затеряться под покровом ночи.
 
 
Дрожи, бамбук! Не на того напал!
За жизнь твою не дам сейчас копейки.
И я хочу, чтоб ты отныне стал
Песчаной извивающейся змейкой.
 
 
Когда с войны приедешь на Урал,
Когда тебя сержант представит дочке,
Ты вдруг поймёшь, что век твой не пропал,
И ощутишь язык в себе и почки.
 

Монета

Александру Мищенко

 
Чтоб не забыл командировку эту,
Полковник при отъезде с блокпоста
На память молча протянул монету,
Где в реверсе – знакомые места.
 
 
Знакомые и памятные миру.
Всего-то десять фунтов номинал,
Где арка трёхпролётная в Пальмиру,
Которую я сразу же узнал.
 
 
Нам в школе хорошо преподавали,
И древний мир я впитывал в себя.
Но вот не думал, что в такие дали
Забросит жизнь когда-нибудь ребят.
 
 
А жизнь прямолинейна и жестока,
Поди свою монету угадай.
На аверсе – седой сирийский сокол,
Уже хлебнувший горя через край.
 
 
Живи спокойно, вечная Пальмира,
Отгородившись, аркой, как стеной.
Держу монету с древним ликом мира,
Ещё не обожжённую войной.
 

Сторожевая застава

 
Настилы от сырых снарядных ящиков,
Сухая маскировочная сеть.
И, кажется, сейчас возникнут ящеры,
Чтоб на тебя поближе посмотреть.
 
 
Они сочлись с воюющими славою,
В историю вписали имена,
И странно им, за этою заставою
Не хочет успокоиться война.
 
 
Но снова объявляют перемирие,
Чтоб кто-то мог покинуть отчий кров,
И беженцы, и беженцы из Сирии,
От сытых апельсиновых садов.
 
 
«Вертушки» зависают над заставою.
Наверняка, не просто поднялись.
И ящуры с воюющими славою,
Как оказалось, вовсе не сочлись.
 

Выставка

Памяти художника Людмилы Гурар

 
Мы в одной столовой ели,
За одним столом.
Но остались акварели
Навсегда в былом.
 
 
Золотые виды Крыма,
Солнечный Арбат.
Как цветы неповторимо
Смотрят на ребят.
 
 
Розы праздничные в вазе,
Розы на войне.
Эта выставка на базе
Грудь сдавила мне.
 
 
Всё пройдёт, и снег, и грозы,
Служба в суете.
Лишь оставленные розы
Стынут на холсте.
 

Аэропорт

Игорю Федотову

 
Вдали война, а тут вполне комфортно.
Уже моторы явственно ревут.
Стоим и ждём внутри аэропорта,
Когда нас на посадку позовут.
 
 
Жена сирийца с малолетним сыном,
Видавший виды русский генерал,
И рядовой с душистым апельсином,
Что верить в чудеса не перестал.
 
 
Вращает фрукт, как обожжённый глобус,
Чего-то ищет там на кожуре.
Песочную спасительную робу
Он не снимал ни при какой жаре.
 
 
Окрыли дверь, солдаты грузят в люки
Всё то, что им доверила страна…
Тяжёлые мозолистые руки,
Не первая далёкая война.
 

«Аллигатор»

 
Я минорный, я из грусти,
Из печали и дождей.
Я на самом деле русский,
Только в небе я ничей.
 
 
В синем небе звёзд навалом,
«Аллигатор» ищет цель.
Замурованный металлом,
Я твоей любовью цел.
 
 
А печаль моя минорна,
Потому, что ты вдали,
И любви небесной зёрна
Не касаются земли.
 
 
Но они рождают веру,
Что и любишь ты, и ждёшь.
В нашем небе, в небе сером
Поджидает русский дождь.
 
 
Прилечу к тебе сквозь вспышки,
В нежном танце закружу,
И любимому сынишке
Небо в звёздах покажу.
 

Фотовыставка на авиабазе

Вячеславу Калинину

 
Фотовыставка бывшей корейской,
Необъявленной в прошлом войны.
Будто ныне на базе армейской,
Русский лётчик в часы тишины.
 
 
На уже пожелтевшее фото
Долго смотрит усталый старлей,
Словно сам он во время полёта
Среди дальневосточных полей.
 
 
Ничего не меняется в мире,
Бесконечна на свете борьба.
На подлёте к сирийской Пальмире
Улыбнулась старлею судьба.
 
 
И глядит он в далёкие дали,
Где ровесник застыл у крыла.
А на фото, что всё передали,
Жизнь, как мирное небо, светла.
 

«Ночной охотник»

 
«Ночной охотник» спать привык при свете,
При свете звёзд уходит в небеса.
Он, как в тайге охотник, всё приметит
И с высоты расслышит голоса.
 
 
Не тронь его, иначе будет крышка,
В азарте он испытывает дрожь.
Он видит всё и если где-то вспышка,
То от него под землю не уйдёшь.
 
 
Напорешься, всегда получишь сдачу,
Ему подвластны и дожди, и мгла.
И не в пример заморскому «апачу»,
Он виртуоз, он русская юла!
 
 
Идёт на цель, а небо сводит скулы,
Плевать ему на чей-нибудь оскал.
Ведь на земле ждёт «Чёрная акула»,
А он ей возвратиться обещал.
 
 
«Ночной охотник» курс берёт на базу,
Чтоб отдохнуть и вновь идти на цель.
Не промахнулся он ещё ни разу
От Родины за тридевять земель.
 

Сапёры

 
На войну солдат не тянет,
У неё тяжёлый след.
Наши инопланетяне
За работою чуть свет.
 
 
Извлекают молча мины,
Иванов и Галустян,
И черны от пота спины
Этих инопланетян.
 
 
Каждый метр – поле боя,
Но сапёры не грустят.
Снова жертвуют собою
Иванов и Галустян.
 
 
А за ними следом дети,
Позабывшие покой,
Ведь у них на белом свете
Нет защиты никакой.
 
 
Никому за страх и голод
Эти дети не простят.
Но ведут их в бывший город
Иванов и Галустян.
 
 
Русский хлеб в огне и дыме
С ними делят на войне.
И они почти своими
Стали этой ребятне.
 
 
Стали, как два старших брата,
Ребятне, наверняка,
Два сапёра, два солдата,
Два приезжих мужика.
 

Тартус

 
Помолились и шейхи, и принцы,
Спят на небе Аллах, Иисус.
Окликают бездомные птицы
Часовых возле базы Тартус[1]1
  Тартус-второй по величине портовый город в Сирии. В 1123 году там была построена церковь Богоматери Тартусской, и население города поклонялось Деве Марии. Сейчас в здании располагается музей.


[Закрыть].
 
 
Не шумит Средиземное море,
И такая стоит тишина!
Сколько ж можно разжёвывать горе,
Что, как хлеб, преподносит война?!
 
 
Мало здесь понимают по-русски,
Но и в этом далёком порту
С Богоматерью светлой Тартусской
Пребывает матрос на посту.
 
 
Эта церковь далёкого века,
Но доступна, как счастье, она,
И прощает грехи человека,
Утешает во все времена.
 
 
И глаза у матроса сырые,
И от счастья пылает лицо.
Беззащитная Дева Мария,
Боевой «Адмирал Кузнецов».
 

Твоя война

Александру Колотило

 
Не замыкайся на войне,
Пиши о доме,
Хоть и не видишь ты во сне
Чего-то кроме.
 
 
Опять к тебе пришла она,
Диктует строки
Твоя не первая война,
Вновь на Востоке.
 
 
Держи, как раньше, хвост трубой,
Ещё не вечер,
И дома встретимся с тобой,
Отметим встречу.
 
 
Заходит с тыла седина,
Спешат морщины…
Но если где-то есть война,
Там есть мужчины.
 

Сирийская жара

 
Безбрежно небо голубое,
Не европейская жара,
Плюс пятьдесят – само собою
Который день уже с утра.
 
 
На небе ни единой птицы,
Ни рваных туч, ни мошкары.
И только солнечные лица
От изнуряющей жары.
 
 
Жара! Она сейчас повсюду,
Как угорелая, с небес.
И пластиковую посуду
Солдаты прячут под навес.
 
 
На этой выносной заставе
Не дуют знойные ветра,
И Сирией сегодня правит
Не проходящая жара.
 

Сашка
Триптих

Памяти уроженца Оренбургской области Александра Прохоренко, погибшего в Сирии в районе населённого пункта Тадмор провинции Хомс под Пальмирой

 

День рожденья[2]2
  Александр Прохоренко родился 22 июня 1990 года


[Закрыть]

В твой день рожденья началась война,
Великая, каких ещё не знали.
Сквозь толщу лет, но добралась она
И до тебя, шагнув в такие дали.
 
 
Она и не кончалась никогда.
Как говорит народ, ломать – не строить.
То здесь, то там пылают города,
То здесь, то там рождаются Герои.
 
 
И ты шагнул навек на пьедестал,
Стоишь теперь, незыблимый, как ветер.
И подвиг твой звучать не перестал,
Не перестал быть разовым на свете.
 
 
Над Сирией проходят облака,
Лежит Пальмира древняя, как боги.
И подвиг твой солдатский-на века,
И подвиг твой – пример другим в итоге.
 

 

ПАН[3]3
  ПАН – передовой авианаводчик


[Закрыть]

Он не слышал, как ему кричали,
Мол, сдавайся, всё равно конец.
И входили светлые печали
В душу, как невидимый свинец.
 
 
Он молчал и слушал рокот стали,
И, как бомбы падают, трубя.
Разве террористы эти знали,
Что огонь он вызвал на себя.
 
 
Поняли, но только было поздно,
Им с небес, почти наперерез,
Разрывая в клочья южный воздух,
Шли почти все наши ВКС.
 
 
За него воздушная держава,
Била неприятеля в упор.
Сашка, Сашка, знал бы ты, что слава
О тебе шагнула за Тадмор.
 
 
Я не знаю твоего кумира,
Но теперь в России пацаны
Знают, что на свете есть Пальмира,
Есть Герои у моей страны.
 
 
Будут войны, будут постоянно,
Будет в войнах плавиться металл,
Но никто ещё такого пана
В мире, кроме нас, не воспитал.
 

 

Проха[4]4
  Между собой друзья называли Александра Прохоренко Прохой.


[Закрыть]

Сашка, Сашка! Сашка Проха!
Одиноко стало мне.
Без тебя, товарищ, плохо
И любимой, и стране.
 
 
У друзей отняли друга,
Но для них ты всё живой.
И летит до Оренбурга
Незабвенный голос твой.
 
 
Ты застыл навеки в бронзе,
Ты и в улицах живёшь,
А по ним детей провозит
Радостная молодёжь.
 
 
Только в памятные даты
Всё равно стоишь в строю,
Смотришь, как тебе солдаты
Честь при встрече отдают.
 
 
Да, такая, брат, эпоха…
Снова выпала война…
Сашка, Сашка! Сашка Проха,
Вечный, как моя страна!
 

Брод

 
Кто сказал, что в этом броде нам
Ни за что не повезёт?
Ведь не мы, а это Родина
Хлеб для Сирии везёт!
 
 
В брод идём по неизвестности,
С грузом для детей идём.
Даже на открытой местности,
То под солнцем, то дождём.
 
 
Мы своей бронёй укутаны,
Рядом с нами вся страна.
Может быть, потом кому-то нам
Даст Россия ордена.
 
 
Мы сильны своею волею,
Верой, правдою сильны,
И детей с тяжёлой долею
Накормить теперь должны.
 
 
Наши дети письма пишут нам,
Ждут с победою домой.
Мы вернёмся в мае вишенном
Или этою зимой.
 
 
Хорошо, что дома верят нам,
В письмах делятся теплом.
А тепла всегда немерено,
Лишь бы ждал и помнил дом.
 

Гумконвой

 
Белый мрамор Сирийской пустыни,
Раскалённое солнце с утра.
До полсотни по Цельсию ныне
В этой самой пустыне жара.
 
 
Но колонна ползёт неустанно,
А в машинах вода и мука.
Мир, как тонкую ниточку, тянут
Три расплавленных броневика.
 
 
А в бойницу песчаного «Тигра»
Зорко смотрит сейчас лейтенант,
Не забывший военные игры,
Что оплошность в бою не простят.
 
 
И на сердце у парня такое!
По дороге – разруха-беда…
Но ползут, и ползут гумкамвои
В разорённые города.
 
 
Их встречают сирийские дети,
И глаза у мальчишек блестят:
Добротой их и лаской приветит
Не видавший войны лейтенант.
 
 
Он на «Тигре» в Алеппо приехал,
К тем, кто думать забыл о тепле.
И Россия, как дальнее эхо,
Прозвучит на сирийской земле.
 

«Господи! Туи! Ну, как под Москвою!..»

 
Господи! Туи! Ну, как под Москвою!
Кажется, впрямь, не летал никуда.
Пахнет почти новогоднею хвоей,
Словно бы мир возвратился сюда.
 
 
Будто бы рядом красивая сказка,
Лишь не хватает блестящих шаров.
Но в развороченных окнах Дамаска
Нынче не видно беспечных голов.
 
 
Жизненным деревом тую назвали,
Жизненным деревом стал кипарис.
Всё б оно так, если птицы из стали
С неба с надрывом не падали вниз.
 
 
Как оно будет? Ни криком, ни лаской
Не успокоить сирийский народ.
Господи! Туя растёт под Дамаском,
Господи! Как под Москвою растёт.
 

Палатка

 
В этой палатке просторно и чисто,
Сцена в палатке такой не нужна.
Самых любимых чтецов и артистов
Шлёт на гастроли к военным страна.
 
 
В смокингах модных, в седых камуфляжах
Входят в палатку, как в ложу, они.
Главное – голос и то, как заряжен
Каждый для нашей защитной брони —
 
 
Наших ребят, что сегодня на суше,
Не в небесах, не лежат под огнём.
Сели тихонько, чтоб хлопать и слушать
В зале концертном безоблачным днём.
 
 
Пой и читай, если в гости приехал,
Верь, что ты нужен кому-то сейчас,
Чтоб долетало до Родины эхо
Нежных ресниц и восторженных глаз.
 

Перед вылетом

 
Не забудь поговорить с машиной,
Ты её, как женщину, погладь.
Каждый новый вылет для мужчины
Может и последним в небе стать.
 
 
Потому и важно экипажу,
Верить самолёту, как жене.
И шептать на ухо фюзеляжу
То, что вслух не скажешь на войне.
 
 
Загляни своей машине в душу,
Не бывает лишним разговор.
И взлетай, и никого не слушай,
Только голос сердца и мотор.
 
 
Доброта не поддаётся сглазу,
И металл мечтает о тепле.
Пошепчись и прилетай на базу,
Обними машину на земле.
 

Русский хлеб

 
Как вкусно пахнет русский хлеб!
Как хорошо готовят дома!
Вот поклониться в ноги мне б
С далёкого аэродрома
 
 
Всем тем, кто на стерне стоял,
Потел в какой-нибудь пекарне,
Чтоб дух солдатский выше стал,
Чтоб помнили Россию парни.
 
 
Какой же вкусный хлеб ржаной!
И сколько света в чёрном хлебе!
А значит, со своей страной
Мы на чужой земле и в небе.
 

Полевая кухня

 
Кухня, как в России, полевая,
Тут и черпаки, и колпаки.
В бак походный воду заливают
Знающие службу мужики.
 
 
Будет каша вкусной и душистой,
Запах улетит за облака.
И застыл в своём халате чистом
Рядом военврач из городка.
 
 
Не отходит ни на шаг от бака,
Как хозяйка встала у плиты,
И аэродромная собака
Тянет запах, спрятавшись в кусты.
 
 
Мирный день, теплынь вокруг такая,
Впору форму с плеч уже снимать.
А в России, сыну потакая,
Кашу маслом разбавляет мать.
 
 
И всё ждёт, что тихо вздрогнут двери,
Мать замрёт и молвит: «Это ты?!»
И какие могут быть потери,
Если мать хлопочет у плиты!
 

«Убереги от пуль и мин…»

 
Убереги от пуль и мин
Своей любовью и разлукой,
Своей немыслимою мукой
И мыслью, что я тут один.
 
 
И я вернусь к твоим рукам,
К твоим глазам, глядящим в небо.
Чтобы тебя услышать, мне бы
Приплыть домой по облакам.
 
 
И по грозе и по дождям,
Где мы с тобой гуляли двое,
Под крышами и под листвою,
По улицам и площадям
 
 
Не верь, что я не прилечу
И жди звонка с аэродрома.
Я позвоню, что буду дома
Через минуту. Не шучу!