Текст книги "Приключения порученца, или Тайна завещания Петра Великого"

– Любимый мой, что с нами будет? – Зейнаб в ужасе прижалась тоненьким дрожащим телом к Савве. В прорези окна лился мерцающий кроваво-красный свет факелов, слышались гортанные выкрики, воинственные завывания и крики ужаса, перемежающиеся звоном сабель и одиночными выстрелами. На улицах столицы шёл настоящий бой. Восстание янычар, имеющее целью свержение Ахмеда III а и возведение на престол Великого Визиря Ахмед-Паши, подавлено сипахами, остатки разрозненных отрядов восставших янычар вылавливаются по всему городу и по всей Империи. В Измире казнено несколько тысяч бунтовщиков. Сам Ахмед-паша явился с повинной и сейчас, закованный в цепи брошен в зиндан. Его сторонники вырезаются по всей стране.

– Послушай, девочка, ведь ты же не хочешь попасть в порт или к сипахам в казармы. Окажи услугу. Выведи сегодня ночью из вашего гарема ту эфиопку с младшим отпрыском, про которого ты мне говорила. Я тебе клянусь, что освобожу тебя и мы навсегда будем вместе. У меня нет гарема, я христианин, ты будешь у меня одна, мы уедем далеко-далеко… Ты родишь мне кучу детей…, но сейчас надо действовать. Переодень отрока в женское платье и выведи его с матерью в старую гавань. Ничего не бойся, хозяин твой в зиндане, вот тебе деньги для стражи и евнухов. Приводи их к Азовскому причалу. Сигналом будет троекратный крик кочета. Давай быстрее, нельзя терять ни секунды, пока тебя не хватилась султанская стража.

– Подожди, ещё только один миг любви….. – она повисла на Савве, дрожа от вожделения и страха, её мокрые от слёз губы целовали его нос, глаза, душистые чёрные волосы закрывали глаза, не давали дышать, парализуя его волю и расслабляя члены. Он уже прикрыл глаза и был готов отдаться этому порыву, но усилием воли оторвал от себя это дрожащее от страсти, почти детское тело.

– Нет, любимая, так мы все погибнем. Бегство, немедленное – вот залог нашего спасения. А африканец этот гарантия нашей жизни.

– Слушаюсь, о повелитель моего сердца.

Накинув покрывало, закрыв лицо хиджабом, Зейнаб покинула дом и скрылась в красном ночном тумане. Савва оделся и вышел за ней. Он шёл сзади на безопасном расстоянии, мягко ступая кожаными сапогами по брусчатке старого города. Отпускать Зейнаб одну в такую ночь было опасно. Он шёл за ней почти до ворот гарема и притаился в зарослях самшита, возле ограды. Рядом протекал арык, вода в нём была красной от крови. По течению плыли трупы янычар, с рассечёнными, изуродованными лицами. Вокруг дворца бегали вооружённые люди, кто кого убивает, кто побеждает, было непонятно, всё, как в аду.

– Казни будут завтра – подумал Савва – У нас есть время. За три – четыре дня, если будет попутный ветер, мы доплывём до Бургаса. А там добудем лошадей и дальше через Болгарию, Трансильванию и Бессарабию будем пробиваться в Новороссию. Главное выйти из пролива незамеченными. Только бы Зейнаб не подвела. В гавани уже ждёт фелюга с Алёшкой, Давыдкой и Земфирой. Что делать с мамашей отрока и Зейнаб он пока не решил. Граф Пётр присоединиться к экспедиции уже в Бургасе. После казни визиря, ему в Стамбуле делать нечего, т. к. под пытками Султан Оглу обязательно расскажет, кто заплатил ему за восстание.

Начало светать, шум на улицах утих, выстрелы отдалились и звучали теперь только в Галате, на другой стороне Золотого Рога. В полумраке из ворот вышли три женские фигуры, плотно окутанные в паранджи, и засеменили по улице в сторону старой гавани. Савва неслышно последовал за ними. Вдруг он услышал за спиной мягкие шаги. Бросившись к глинобитной стене он слился с её тенью и увидел, как за ним, метрах в двадцати от него крадётся чья-то тень а следом ещё одна.

– Не зря я пошёл «– подумал Савва – Начинается работа. Нельзя было отпускать женщин, но и нельзя засвечиваться. Надо идти сзади. Оставаясь у стены не замеченным, он услыхал тихий шёпот преследователей. К его удивлению они говорили по-русски.

– Да это же Алёшка! Он уже хотел выйти из укрытия, но передумал и решил послушать, о чём они говорят.

– Слышь, барин – услыхал он голос Давыдки– не управиться нам всей ватагой. Обуза нам бабы эти, только хлопоты с ними. Давай их здеся и порешим, а мальчонку сведём на ладью…..

– Остынь холоп. Приказал воевода с бабами отплывать, а там как господь распорядится. Может и без провожатых доберёмся, как Государь сказывал.

– Так, подумал Савва, ребята лихие. Ухо держать с ними востро надобно. Не зря за девкой пошёл. Не надо светиться. Пойду сзади. Опять же охрана. Но они в чём-то правы. Бабы – делу помеха. Придёт время – будем решать….

К рассвету все три группы добрались до причала. Спрятавшись за бочку с сельдью, Савва прокричал три раза кочетом, пустой причал отозвался таким же криком. Заверещали чайки и снова всё смолкло. Из-за разбитой фелюги показались Алёшка с Давыдкой, а из – за портового проулка вышли три женские фигуры. Савва вышел из укрытия, и вся группа в молчании проследовала к старой фелюге, стоящей на якоре, и в тишине спустились в кубрик. Только здесь заговорил Савва.

– До завтрашней ночи сидим здесь. Еды и воды у нас на пять дней. Завтра после ночной стражи отплываем. Носа не высовываем. По нужде ходим здесь – женщины в тот угол, а мы в этот. Всё, сейчас спать. Стража через два часа. Сейчас Алёшка на часах, потом, ты Давыд.

– Мальчонку-то покажи – попросил Давыд – в жизни черномазых негров не видал.

– Посмотришь ещё, дорога длинная у нас.

День прошёл спокойно. Шум уличных сражений не долетал в старую гавань. Азовский причал, пустынный уже несколько лет за ненадобностью, не поещали ни рыбаки ни стража. Изредка проносились с гортанными криками конники, выискивая мятежников. В одном углу просторного кубрика расположились женщины и ребёнок. Мальчик снял паранджу и подняв глаза кверху сидя тихо раскачивался, бормоча себе что – то под нос. Алёшка и Давыд с удивлением взирали на чёрного мальчонку, из-за которого разгорелся такой сыр-бор. По правде сказать, был он не черномазый, а какого-то пепельного цвета. Огромные чёрные глаза на выкате, пухлые губы – бантиком придавали ему неуловимое сходство с Государём Петром Алексеевичем, в то же время вывернутые ноздри и большие надбровные дуги подчёркивали его не европейское происхождение. Взгляд был испуганный и затравленный, видно было, что за последнее время на него столько навалилось всего, что только присутствие матери, прикосновение её тонких рук и ласковое подвывание не давало его хрупкой психике сорваться и сойти с ума. Мать сняла паранджу, открыла лицо. Она оказалась миловидной молодой женщиной, очень тоненькой, с красивыми и тонкими чертами смуглого, почти коричневого лица. Молодая женщина ласково улыбалась, гладила сына по курчавой голове и что-то говорила на незнакомом нашим героям наречии, больше похожим на птичий клёкот.

Савва обратился к ней на французском.

– Как вас зовут, сударыня, и как зовут Вашего сына?

– Моё имя Лугаль, а сын мой зовётся Авраам, как и праотца нашего, но неверные прозвали его Ибрагим, так что он теперь и не знает толком, кто он – ответила она с сильным акцентом.

– А как Вы сударыня оказались при нидерландском дворе?

– Мы жили в большом лесу, на берегу озера, когда пришли белые господа. Меня купили у отца, подарив ему красивую одежду. Потом мы ехали по морю, потом приехали в Нидерланды и меня пригрела госпожа Сабрина. Я была её служанкой и фрейлиной. Меня показывали самому королю. А потом приехал Большой русский король Питер. Он любил мою госпожу – Сабрину, а потом полюбил и меня. Он был очень хороший, большой, весёлый такой, он меня жалел и очень любил. У меня уже был сын – Алексус, я родила его от французского посла господина де Моле, а потом родился Абрамчик, мой маленький, мне его подарил король Питер.

– А почему ты его так назвала, иудейским именем?

– Когда мы жили в лесу, мы верили в бога единого, и молились ему. У нас была книга, где, как говорил наш отец, написано о том, как наше племя произошло от праотца нашего Авраама и жены его Сарры и как наше племя вышло из пустыни в Землю Обетованную и как рассеялось потом по всей Земле в поисках спасения…..

– Так ваше племя почитало веру иудейскую?

– Ну так, господин, мы и есть те иудеи, колена Вениаминова…

– Ну и дела, подумал Савва. «Сыночек государев-то, негритёнок этот, ещё к тому же и жид. Вот чудеса, так чудеса.

Мальчик сложил руки лодочкой и запел на незнакомом наречии, подняв голову кверху.

– Барух ата адонаи…. – пел он хриплым тоненьким голоском. Глаза его были полные слёз и недетского смирения. Алёшка с Давыдом взирали на это зрелище с нескрываемым интересом и не без участия. Им были знакомы эти слова старой Хазарской молитвы. На Дону ещё с древних, до-татарских времён, селились рядом казаки черкесы – и хазары – иудеи. Некоторые казачьи станицы оставались иудейскими и по сей день.

– А мальчонка не из казаков случаем будет? – Спросил Давыд, «А то в нашем краю много есть таких казаков, что похоже поют. Низовые, так те все понимают по хазарьски….

– Нет ответил Савва, «Он из Африки родом. А как племя ваше называлось, там в лесу? – спросил он уже у Лугаль.

– Мы звались мокололо, а народ наш назывался зулу. Наши воины самые сильные во всей стране. У отца было двести рабов и тридцать жён. Он ходил в походы за большую Реку и приводил оттуда много женщин. Потом появились белые господа и стали искать белые камешки. Мы ими играли в детстве, думали, что это слёзы нашего народа, наших отцов, плакавших на стенах Вавилонских. А они за эти камешки давали нам одежды и давали пить огненную воду. Только мой отец не пил, он говорил, что это происки Сатаны, но люди его не слушались, и когда белые люди пришли с оружием, наши воины все были пьяные и не смогли сопротивляться их силе. Белые люди стали рыть большую яму, и искать там эти камешки, а нам приказали им служить…

Так за разговорами прошел день. Солнце клонилось к закату. Пора было думать об отплытии. Что делать с Зейнаб и Лугаль, Савва ещё не придумал. А вот на Земфиру у него были планы. Каким образом сложится побег, предугадать было трудно. Но по пути следования через Трансильванию и Бессарабию кочует много цыган, и, возможно, за свободу дочери Барона они окажут неоценимую помощь.

Как только солнце спряталось за гору, отплыли от причала. Алёшка и Давыд – на вёслах, Савва взял штурвал, и фелюга медленно двинулась вдоль пустынного в этот час берега. Тишина оглашалась далёким городским шумом и криком чаек. Плыли не торопясь, держась в тени берега. Как только совсем стемнело, Алёшка с Давыдом бросили вёсла и стали на парусе. Ветер дул попутный и дело пошло веселей. По Саввиным расчётам часа через три они должны были проплыть первую заставу – самое узкое место пролива, перегороженное цепями. Здесь предстояло пройти досмотр и оплатить проход через пролив, заплатив проездную пошлину. Обычно первая и вторая заставы охранялись янычарами, они и получали львиную долю прибыли от проходящих судов. Казна ежегодно недополучало сотни тысяч лир дохода, а янычары покупали доходные дома, женщин и рабов. В полночь подошли к таможенному причалу. Надежда была на то, что в связи с восстанием, контроль будет не столь суровым, да и в гареме, возможно, не хватились беглецов – евнухам и стражникам было хорошо заплачено. По всем расчётам беглецов кинутся искать не раньше чем через два-три дня.

Причал освещался кострами на берегу, у которых сидели группами янычары, охраняющие пролив. Слышался шумный возбуждённый спор – по видимому охранники обсуждали недавние события и пытались предугадать свою судьбу. А задуматься было о чём. Уже давно янычары – обуза власти, источник смуты, мздоимства и хаоса в империи. Время от времени происходили события, подобные вчерашним, тогда или убивали султана и всё его окружение, или султан расправлялся с верхушкой янычар, тогда летели головы тысяч солдат и офицеров этих неподкупных стражей порядка. На этот раз молодой султан оказался гораздо более решительным и энергичным, чем можно было предположить по первому году его правления, и судьба всего корпуса была под большим вопросом.

Обычно для больших галер, иностранных судов и военных кораблей проход открывали только днём, но малым рыбачим фелюгам можно было проплыть и ночью, через узкий, не более 20 метров пролив между надолбами, к которым крепились цепи, и причалом. Через этот узкий пролив и предстояло проплыть нашим беглецам после досконального осмотра судна. Договорились, что Савва де – хозяин лодки, Зейнаб же его жена, а остальные – их слуги. Едут они в Синопу к родственникам, а почему ночью – опасно в городе днём во время бунта. Говорить будет один Савва, представившись греческим торговцем, поставщиком женского товара для гаремов янычарских офицеров. Как правило, на борт для проверки входило два-три человека, так, что при возникновении опасности можно будет попытаться отбиться и в темноте уйти на вёслах.

Медленно лодка подплыла к причалу. На борт взошли трое янычар во главе с высоким, могучего телосложения, агой, с крашенными рыжими усами, качающимся от выкуренного гашиша.

– Салям Алейкум, Кто здесь будет хозяин? – низким хриплым голосом спросил ага.

– Я хозяин – ответил Савва, – это моя жена – кивок в сторону Зейнаб, забившуюся в угол, – а там наши слуги… Еду в Синопу, к брату, у него там есть товар для вас. Могу предложить по очень низким ценам…

– Так… Будет врать-то. Ждём мы вас весь день. Баб из гарема воровать вздумали… Вот мы сейчас возьмём вас в оборот, да и сдадим куда надо. – Рыжий ага говорил с сильным акцентом, выдававшем в нём нетурецкое происхождение.

– Так если и сдадите, то всё равно не сносить вам головы. Вон в городе уж и казни идут, никому пощады не будет. Наш султан оказался сильным человеком, хоть и молод, и за предательство ваше всех офицеров повелел схватить и никого не щадить. Так что утром ждите сипахов, и не поможет теперь вам ваша запоздалая преданность – перешёл в наступление Савва. Рыжеусый замялся.

– А что, правда всех казнят? – спросил смущённо он…

– Да уж всех офицеров, без разбору…..

В этот критический момент послышался душераздирающий крик Давыда– Брату-у-ха, Семён!!!!

Рыжеусый осветил лицо Давыда и в ужасе отпрянул, потом бросил факел на пол и схватился с Давыдом в крепком объятии. Молчаливая сцена длилась несколько минут. Они смотрели друг на друга, пытаясь разглядеть один другого в мерцающим свете факелов, только сейчас стало ясно, как два брата похожи – одинакового телосложения, глаза, нос, только один помоложе – крашенный, безбородый, а другой – сивый, заросший дикой бородой. Наконец объятия кончились…

– Ты откуда, это когда сюда, зачем, мать жива, отец…. – плакал Семён. – Как ты… Как Дон наш тихий, как баркас….

– Эх Семён, Семён, ну что ты… Что ж теперь, вот видишь, как свидеться пришлось. Э-эх, судьба… Батя вишь, тогда и погиб, мать сгорела в хате, а я убёг. Теперь вот видишь, службу царю нашему служу. Итить нам надобно, братуха, итить надоть, помоги, Христа ради помогни, ведь сгинем оба два.

Ноги не держали обоих, сели на пустые бочки, Давыд раскурил люльку. Все замолчали, янычары всё поняли, у каждого из них могло быть такое, да и бывало не раз, бывало, что и на поле боя сходились братья или отец с сыном. А уж рассказов об этих случаях было не счесть. Ну а что было делать, ведь все они теперь рабы государевы.

Первым нарушил молчание Давыд.

– Семён, бабы-то нам ни к чему. Ты нам мальчонку только отдай, а. А Баб энтих забирай, может так и спасешь жизнь свою. А без мальчонки энтого не сносить нам головы. Оторвёт нам её государь наш, Пётр Алексеич. Он – то построже султана вашего будет. И барам моим, и мне, заодно, башку снесёт. А то пойдём с нами, авось к нашим уйдём – не пропадём…..

– Подумать надо… На этих ребят я надеюсь – Семён кивнул на двоих своих товарищей – но на берегу сидит наш ашик, который обязательно донесёт. Добавил, помолчав.

– Сделаем так, ты и твой хозяин берёте баб и выводите их на причал, как вроде вы арестованные. Потом по моему сигналу бьёшь меня по голове, баб оставляешь а сами бегите на лодку. Пока то да сё, вы уже будете в море. На второй страже сегодня ночью нет никого – все здесь – вас ловят. Плывите быстро, пока не организовали погони, я скажу, что вы плывёте в Синопу, а вы уж уходите открытым морем на север, на Бургас. Авось ещё свидимся. Ну прощай братуха….

Савва и Алёшка одобрительно закивали головами. План был хорош. Учитывая темноту и неразбериху на берегу, он имел шансы на успех.

Давыд, схватил за рукав Зейнаб, а Савва поднял на руки лёгкую, как пушинка, Лугаль и они во главе арестантской команды вышли на причал. На причале Савва поставил на землю верещащую что-то негритянку и достаточно сильно ударил Семёна по красной шапке рукоятью кинжала. Семён закричал и упал, двое его товарищей, мешая друг другу пытались схватить арестованных, но те рванулись и в один миг были уже в лодке. Алёшка – уже на вёслах, Давыд прыгнул к нему на скамейку, а Савва – к штурвалу. Земфира стояла возле борта, держа Абрама в объятиях, одной ладонью, закрывая ему рот. Уже через минуту они были в темноте, метрах в десяти от берега. Раздался одинокий выстрел куда-то вверх, крики на берегу, бегущие тени людей, истошный крик Лугали. Последнее, что увидел Абрам, как его мать бросилась с причала в море и поплыла за лодкой. Через мгновение темнота поглотила и её и очертания берега, а ещё через несколько минут и свет костров и факелов на берегу. Кромешная тьма окутала беглецов. Задул свежий западный ветер, парус надулся и лодка, подгоняемая неистовыми взмахами вёсел и попутным ветром, мчалась на Восток, к выходу в Чёрное море, навстречу новым испытаниям.

 
Цыганы шумною толпой
По Бессарабии кочуют.
Они сегодня над рекой
В шатрах изодранных ночуют.
Как вольность, весел их ночлег и мирный сон под небесами;
 

(А. С. Пушкин «Цыганы)

Полудённый зной спал, небо окрасилось в чистые голубые тона. На востоке оно стало совсем синим, от ручья повеяло вечерней прохладой, Природа ожила после дневного степного пекла.

Место для ночлега было выбрано очень удачно – зелёная ещё поляна рядом с чистым неглубоким ручьём, заросшим ивами и кустами боярышника, окружённая со всех сторон густыми зарослями тополя и дикой смородины. Проедешь мимо, по дороге – и не заметишь, ни поляны, ни расположившегося на ночлег табора. Шум и гортанные выкрики поглощала окружающая зелень и журчание ручья.

Всё было подчинено привычному ритуалу, привычной последовательности действий и распределения обязанностей. Распрягли лошадей, повозки поставили полукругом – внутри этого полукруга женщины поставили шатры на одном шесте для каждой семьи и на двух шестах для барро-Васила – полного коренастого мужика лет 40, лысого, как биллиардный шар, с окладистой чёрной, но уже седеющей бородой. Детишки постарше отправились в рощу за хворостом. Женщины укрыли внутренности шатров старыми и пыльными персидскими коврами, выгрузили скарб из кибиток и начали разводить костры для приготовления пищи. Мужики повели лошадей к ручью на водопой, да и самим не мешало помыться после пыльной жаркой и утомительной дороги. После этого, женщины приступили к приготовлению пищи, а мужчины расселись на корточках вокруг шатра Васила, раскурили трубки и принялись не спеша обсуждать дальнейшие планы. Место ночлега располагалось в 10 верстах от молдавского села Юрчены, рядом с дорогой на Долну. Предполагалось продать в Юрченах котлы, корыта и сита, изготовленные в таборе. Кроме того, с табором шло до двух десятков лошадей, которых тоже можно выгодно продать в Юрченах. За вырученные деньги можно было и оброк барину заплатить и подкопить немного на следующую зиму. Обсуждали так же и вопрос о перекочёвке в Новороссию и на Волынь. По поступающим оттуда сведениям, собирается там большая русская армия и нужны ей будут и подковы и мушкеты и котлы. Так, что работы хватает. Да и в рабстве у барина Константина Ралли больше жить невмоготу…. Обсудить было что. Ромы племени Урсаря испокон веков были непревзойденные мастера по железу и дрессировщики медведей. Огромный старый урс Мишка мирно лежал возле шатра, тихо гремя ржавой цепью, изнывая от жары и ожидая вечерней трапезы.

Беда пришла перед полуночью, когда догорали семейные костры, песни стихали, и табор отходил ко сну. Со стороны дороги раздалось конское ржание – ему ответили таборные лошади, яростно залаяли собаки. Из ночной мглы в круг света выехали три всадника. По выправке и по платью – это были не турки и не люди Ралли.

– Кто здесь булибаш? – спросил, ехавший первым на вороном высокий чернобородый, одетый в чёрный камзол мужчина. Он спросил на языке сэрва рома, который урсаря ром понимали, как свой.

Женщины и дети, сидящие у костров, тихо и незаметно исчезли в шатрах, – мужчины, сгрудившись в плотную массу, двинулись навстречу гостям. Васил выступил вперёд.

– Я Васил вица бари, господин, откуда наш язык знаешь?

– Я Савва Лукич из Рагузы, кочевал с вами много лет тому, язык знаю от народа вашего и от серва рома. Нет у меня злого умысла и мои люди зла не желают. Мир вам и удачной торговли и богатства вашей вицы.

– О, да ты и обычаи наши знаешь, а какое дело у тебя, барин будет?

– Могу ли я с тобой о делах поговорить один на один – мои люди у кибиток постоят, а твои пусть отойдут, а мы сядем и поговорим.

– Ну что ж, входи гость, садись, отведай нашей скромной пищи – подал знак и мужчины отошли к шатрам. Собаки от ярости заходились, лошади никак не могли успокоиться, всё фыркали, становились на дыбы.

– Цыц, проклятые! – Рявкнул Васил.

Собаки отбежали, продолжая брехать издалека.

Наконец всё успокоилось и Савва с Василом приступили к неторопливой беседе. Говорил Савва, Васил пыхтел трубкой, сопел и внимательно слушал. Содержание разговора было таково. Савва просил спрятать в таборе на время от турецкой стражи молодую рома сэрва и черномазого мальчонку, а в качестве охраны – молодого казачьего русского офицера и его денщика-казака. Сам он, Савва, будет гостить у барона Ралли в поместье и наблюдаться стороны за ними. В дальнейшем Савва предлагал табору откочевать в Россию, обещая протекторат и благодарность Русского царя и освобождение от крепости.

– Чем гостей твоих кормить буду? спросил Васил.

– Не беспокойся, на прокорм получишь годовой оброк и денег на покупку лошадей. Кроме того, даю тебе ещё денег на случай судебных тяжб и на свадьбу дочерям твоим, если они есть.

– Щедр ты барин, значит очень нужно тебе… Может чего ещё у тебя попросить….

– Барро, я забыл сказать тебе, что это не я, а сам царь Пётр просит тебя, а если откажешься или продашь, то милость господина Ралли покажется тебе раем. Скоро он со своим воинством одолеет турок и вся Бессарабия перейдёт под его руку….

– Ой, господин, ты мне не грози, у меня барин есть, ром всегда были в ладу с законом, не гоже нам против власти идти, опасно для животов наших. Мы народ мирный и никогда против власти не бунтовали…

– Ну и не бунтуй, возьми моих людей на месяц-другой, и получишь бакшиш.

Васил замолчал и несколько минут сидел задумавшись, пыхтя трубкой.

– А что за женщина серва рома у тебя, как ты её нашёл?

– Выкупил в Стамбуле на невольничьем рынке. Говорит, что дочка Дурицкого булибаши. Молодая ещё, пятнадцати нет. Девка не троганая, так что позору не жди. А мальчонку черномазого береги пуще сына своего. За него весь табор ответит головами вашими черноголовыми…

К костру подошла старуха с трубкой, мать Васила.

– Не слушай его сынок, гони прочь этого гаже, не гоже нам ромам против власти идти. Горя нахлебаемся….

– Помолчи старуха, здесь дела мужские. Помолчав добавил– сейчас поспите в кибитке, а утром совет держать буду.

Распрягли лошадей, и устроились на ночлег. Табор постепенно отошёл ко сну.

Утром всё мужское население табора собралось на совет. Согласно обычаям, решение такого важного вопроса могло быть принято только общим собранием всех мужчин табора.

– Так что, ромалэ, как поступим, возьмём людей к себе? – вопрошал Васил.

– Так ведь, если господин Ралли прознает, не сносить нам головы.

– А если царь Пётр сюда придёт, или мы захотим в Россию перекочевать, то нам ещё хуже будет?.

– А если турки прознают?

– А вы не болтайте лишнего и не прознают.

– А как пересчитывать будут, да оброк собирать, а у нас люди неизвестные?

– В общем скажу так – заключил Васил, – И так беда и эдак. Нет у нас выбора. Этот господин в дружбе с барином, всё равно беда нам будет. А уважим, глядишь и деньги появятся, да и в России сказать сможем, что царю помогали, что б оброк снизил и свободно кочевать разрешил. А дел то наших никаких, людишки эти пусть работают с нами наравне, а девка эта просить пойдёт, танцевать и гадать будет, всё ж обществу прибыль. Может ещё и замуж отдадим за синти, глядишь и с русской рома породнимся – тоже выгода.

Цыгане молчали, напряжённо обдумывая слова барро.

– Добро говоришь, Васил, как сказал, так и сделаем, заключил Иона, высокий худой ром. Остальные промолчали.

– Ну знать так тому и быть заключил Васил.

Через три недели Алексей, Давыд и Абрам вполне освоились в таборе. Поводырь медведя Иона обучил казаков нехитрым приёмам дрессировки, и Алёшка с Давыдом ходили по сёлам, показывала уникальный номер. Алёшка вёл медведя на цепи, тот выполнял различные команды, приседал, кланялся, клянчил денег, потом вдруг внезапно срывался с цепи.

– Помогите, спасаётесь! – кричали цыгане.

Мишка рычал, поднимаясь на задние лапы, пускал слюну, кидался в толпу. Селяне разбегались, женщины и детишки визжали от страха, но тут появлялся Давыд и начинал бороться с медведем. В смертельных объятиях сходились могучий зверь и бесстрашный человек. Толпа взирала на эту схватку с восхищением и страхом. В конце концов, человек побеждал зверя, и Мишку снова сажали на цепь. Номер производил на крестьян неизгладимое впечатление, и они щедро одаривали цыган мелочью.

Земфира ходила вместе с женщинами по хатам, просила милостыню, танцевала, пела и гадала на картах. Она знала много новых для здешних мест гаданий – на любовь, на измену, на потомство. Гадала также на урожай и отводила порчу от людей и скота. Пела и танцевала она не по-здешнему. Её юный возраст, незнакомая речь и особый, с хрипотцой голос вызывали у крестьян доверие и симпатию. Так что выручка была неплохая.

Абрам большую часть времени проводил в таборе, играя с детьми или сидя в шатре. По вечерам он исправно молился и обитатели табора уже перестали удивляться тому, что черномазый мальчонка молится по жидовски. Он обнаружил большие способности к языкам и уже сносно болтал по-цыгански, играя таборными детьми в кости или жёлуди или копошась в пыли.

Жили они все вместе, в одном шатре, что вызывало немало пересудов в цыганской среде. Что бы избежать двусмысленности в их поведении, было решено с согласия Саввы сыграть свадьбу Алёшки и Земфиры, что и было сделано по всем цыганским обычаям. Цыгане прозвали Алёшку на свой манер Олешко или Олеко, а Давыда – Урс – медведь.

Несколько раз Савва наведывался в табор, устраивая проверку. Он и Пётр Толстой гостили у барона Константина Ралли в поместье. Часто за столом у барона они заводили беседы о текущей политике, о шансах сторон в Северной войне.

– Поверьте, дорогой граф, бархатистым раскатистым голосом говорил Ралли (разговаривали они исключительно по-французски) – Догогой ггаф, Повергте, экономические интегесы Госсии находятся исключительно в Бесагабии. Отсюда до пголивов – несколько пегеходов доблестной гусской агмии…

– Нет, позвольте, нам не нужны территориальные приобретения, у вас свои обычаи, свои традиции, нам нужны только выходы к морям, что бы обустроить свою торговлю.

– Неужто вы хотите, что бы славянские и пгавославные хгестьянские нагоды пгодолжали стгадать под игом поганых пгавителей?

– Нашему государю сейчас, как воздух нужен мир с Портой. Война на две стороны не под силу отечеству нашему. Европейский политес никогда не допустит преобладания России на Проливах. Имперские интересы на Балканах…

– Да что вы всё об евгопейцах… Пока они готовятся газделить Испанское наследство, вашему госудагю надобно гешить свои интегесы на юге… Голубушка, пгинеси нам ещё Погтвейну…

Это он своей жене. Выпили ещё охлаждённого вина. Вино было превосходное, немного с горчинкой, освежающее и утоляющее летнюю жажду.

– Я слыхивал догогой гграф – доблестные гусские войска уже овладели Нагвой, полагаю, что война ского завегшится благополучно…

– Да нет, уважаемый барон, пока Карл воюет в Польше, но вскоре он закончит там дела с Августом и двинется в Малороссию или прямо на Москву. Только тогда-то и начнётся настоящая война… Тогда-то нам и понадобиться ваша военная и финансовая помощь а так же и сочувствие…

– Вы можете вполне полагаться на молдавское двогянство и на наше сочувствие.

В таком вот духе проходили день за днём.

Савва вовсю увивался за бароновой дочкой, беседуя с ней о высокой поэзии, о живописи и о любви. Как всегда его усилия были небесполезны и барон весьма внимательно присматривался к ухажёру. Последний представлялся ему очень неплохой партией, особенно в свете последних побед русского оружия.

Пётр Толстой в промежутках между возлияниями и беседами с хозяином дома, выезжал иногда в хозяйском экипаже поглядеть на хозяйство, поля и сёла Юрчены и Долну… Турецкие власти закрывали пока глаза на пребывание русских гостей у Ралли в доме. Поскольку Зейнаб была возвращена в гарем – турки больше не искали активно беглецов – не хотели портить отношений с Петром, т. к. партия мира победила, а партия войны была разгромлена и обезглавлена. Тронуть русского посланника они не решались, да и управление империей после бунта янычар ещё не было налажено как следует. Стоит заметить, что Ахмед III почти смирился с пропажей черномазого сына Петра. После казни Ахмед Паши и на фоне военных побед русских в Северной войне – интрига использования русского наследника в целях дестабилизации России, почти утратила свою значимость. При сложившихся обстоятельствах ему было выгоднее преподнести похищение арапчонка, как его, султана, милость, как подарок царю. Но Толстой и Савва пока об этом не знали. Поэтому они и решили воспользоваться неопределённостью и неразберихой в Империи и ускорить события… Надо было как можно быстрее перевести табор и отрока на российскую территорию. И их планы внезапно ускорили цепь непредвиденных трагических событий.

К концу июня в Долнах появился новый табор из Черногории. Это были цыгане из племени сэвра то есть племени Земфиры. С появлением родственников её положение среди цыган стало двусмысленным – опозоренная рабством и браком с гаже (не цыганом), она позорила и весь свой род и всё племя. На ярмарке в Юрченах она отбивалась от женщин табора, о чём-то подолгу судачила с соплеменницами. Но те относились к ней с усмешкой, не принимая в свой круг, но и не прогоняли её прочь. По словам сэвра шансов вернуться в родное племя у неё не было. Земфира стала мрачная, замкнутая, перестала петь, стала вести себя вызывающе, позволяла себе грубить старшим женщинам, спорить с мужчинами. Такое не могло продолжаться долго. Всё разрешилось совершенно неожиданным манером.