Текст книги "Сын погибели"

Глава 4

Все могут короли, но королевы хотят еще больше.

Борис Крутиер

Никотея открыла глаза и, не двигаясь, перевела взгляд с темного сырого потолка на стены с закопченными полосами – воспоминанием о горевших здесь недавно факелах. Расшитые охотничьими сценами занавеси шпалер чуть плескали, вздуваясь от пола, отчего травящие вепря собаки на них казались живыми, но они не заинтересовали герцогиню. «Похоже, там сквозняк», – мелькнуло у нее в голове.

Севаста приподнялась на локте, пытаясь лучше рассмотреть, откуда тянет ветром. Конрад Швабский лежал рядом с нею, раскинувшись в блаженном изнеможении. Никотея чуть заметно усмехнулась – как учила некогда Мафраз, если желаешь чего-то добиться от мужчин, обращайся с ними так, чтобы даже несчастье с тобой они предпочитали счастью с соперницей.

Уроки знойной персиянки не прошли даром. Этой ночью Конрад впервые узнал, какой может быть женщина, и озадачился вопросом: кто же были все те, с кем он прежде встречался в постельных баталиях. Неожиданно для себя Никотея тоже почувствовала, что между нею и этим рыжим мускулистым варваром существует какая-то непонятная ей связь, но это ощущение вовсе не порадовало ее. Привязываться, а уж тем паче влюбляться она не собиралась.

Герцогиня мотнула головой, словно пытаясь отогнать непрошеный морок, и с удивлением увидела сморщенную, помпезно одетую старуху, неподвижно восседавшую на табурете в углу опочивальни.

Заметив пробуждение госпожи, та, ни слова не говоря, поднялась и хлопнула в ладоши. По этому сигналу из-за вздуваемой сквозняком занавеси появились, точно выплыли, четыре дебелые вальяжные девицы. Каждая с платьем в руках.

Старуха, кланяясь, приблизилась к супружескому ложу, чтобы помочь герцогине подняться, и на довольно сносной латыни предложила ей выбрать сегодняшний наряд.

Никотея молча ткнула в одно из них, отворачиваясь, чтобы скрыть досаду. Ей вдруг представилось, что, проснись Конрад хоть на миг до нее, в комнату наверняка бы ввалились увальни вроде тех, что вышиты на гобелене. В каком виде они могли бы ее увидеть?!

Невзирая на проповеди сестер-монахинь, воспитывавших дочь Анны Комнины на протяжении нескольких лет, Никотея не только не верила в греховность плоти, но и откровенно гордилась своей красотой. Однако не подобает демонстрировать всем и каждому то, что предназначено восхищенным взорам немногих. «Эту церемонию надо будет изменить», – подумала знатная ромейка, скрывая досаду и еще раз за сегодняшнее утро сожаления об отсутствии Мафраз.

Наскоро омывшись теплой водой из серебряного рукомойника и с помощью служанок придав себе вид гордый и величественный, Никотея вышла из опочивальни. Ночные стражи резво подскочили с лавок, на которых дремали последние часы, с усердием выражая нерушимую преданность и набирая воздух в грудь, чтобы прокричать здравицу молодым.

– Тише, он спит, – властно остановила их герцогиня, и эти слова, произнесенные на латыни, к ее радости были столь выразительны, что не нуждались в переводе.

Никотея обвела взглядом обветренные лица соратников мужа. Все как один – воинственные бородачи, мало склонные к каким бы то ни было размышлениям.

Севаста видела подобных людей в Константинополе среди наемников. Такие не боятся смерти, ибо не слишком отличают ее от жизни. Хорошо, что они есть под рукой у Конрада, прекрасно, что их много, но сейчас ей нужно было совсем другое.

– Где рыцарь Гринрой? – осведомилась она.

– Я здесь, моя госпожа. – Рыцарь Надкушенного Яблока появился на пороге. – Все выполнено.

– Что «все»?

– Все, как вы велели. Вернее, велели бы, если бы изволили подняться до того, как я исполнил то, что вы пожелали бы велеть в противном случае.

– О чем ты? – ошарашенная услышанным проговорила Никотея.

Она была большой почитательницей ораторского искусства, но с утра подобные фразы не укладывались у севасты в голове.

– По вашему невысказанному, но воспринятому мной желанию я распорядился нагреть купальню и подготовить воду для омовения.

Никотея поглядела на Гринроя почти с нежностью. Она сделала знак безмолвно ждущим дамам свиты сопровождать ее и, поблагодарив спасителя, попросила его идти рядом, указывая дорогу.

– Гринрой, мне нужна твоя помощь, – произнесла она, когда процессия наконец покинула дворец и отправилась в старые римские термы, не так давно приведенные в порядок по требованию севасты.

– Госпожа может рассчитывать на меня не менее, чем я сам.

Никотея улыбнулась. Этот ловкий пройдоха был ей по душе.

– Насколько мне ведомо, в вашей стране существует довольно странный обычай выбирать императора…

– Отчего же странный? Когда Господь распределяет волю свою на двенадцать особ, как паштет за столом, получается намного забавнее, чем ежели бы все случалось этак попросту, меж родней. Время от времени людям надо давать позабавиться, иначе их охватывает вздорное желание сетовать на судьбу и хвататься за оружие.

Никотея вспомнила, как в смертный час ее деда милейший дядя Иоанн с телохранителями захватил императорский дворец и отстранил от трона ее мать и отца. «Среди родичей это тоже бывало забавно!»

– Сейчас, когда император мертв, на его место прочат Конрада и еще кого-то. Кого же?

– Есть две кандидатуры. Первая – Лотарь Саксонский, он немолод, не слишком богат и не имеет особого влияния на ход дел в Империи. Хотя довольно хитер и себе на уме. Вторая – герцог Баварии Генрих, прозванный за храбрость Львом. Этот куда серьезнее.

– Львом? – переспросила Никотея. – Он действительно так храбр и силен?

– О да, этого у него не отнять.

Герцогиня внимательно поглядела на спутника:

– А что отнять?

– Для начала – голову, – делая задумчивое лицо, ответил Гринрой. – Хотя для этого надо уже быть императором. А пока можно лишь возблагодарить Господа за то, что, наделяя Генриха талантами, он не слишком расщедрился, отвешивая мозги в посудину над его плечами. Но толпа любит его и почитает непобедимым.

Никотея сложила губы в грустную улыбку. Что мудрить, ее Конрад также не блистал тонким разумением и познаниями в деле управления государством, но ежели выбирать следовало именно по этим качествам, то, возможно, Империя надолго бы осталась без правителя, как уж тут ни выбирай. Не сажать же на престол самого Гринроя?!

Чтобы отвлечься от этих мыслей, Никотея попыталась сосредоточиться на воображаемой фигуре Генриха Льва.

Однако в голову почему-то лезло воспоминание о Константинополе, о львятнике, в который очень давно водил ее венценосный дед Алексей Комнин. «Львы не охотятся, – вспомнилась ей брошенная тогда василевсом фраза. – Они лишь охраняют свою территорию. Добычу приносят львицы. Как ты знаешь, – говорил владыка Константинополя, – само наименование «василевс» означает «идущий путем льва», потому он и ведет себя, как лев. Так что накрепко запомни, моя девочка, чего следует ожидать от земных владык и о чем заботиться самой».

Из константинопольского львятника ее мысли перенеслись в знойные пустыни Ливии, где эти грозные звери обитали на воле. Сейчас в тех землях, обливаясь потом и не жалея крови, мчались в бой собратья Гринроя – такие же, как он, обладатели золотых рыцарских шпор…

«Лев охраняет территорию, – подумалось Никотее, – а Генрих Лев к тому же хочет сделать своей территорией все земли Империи. Надо придумать ему другое занятие, чтобы добиться успеха».

– Скажи, Гринрой, – обратилась она к сопровождающему, – отчего вдруг столь доблестный рыцарь, как герцог Баварский, не отправился в Святую Землю, дабы отвратить сарацинов от мысли отвоевать гроб Господень?

Гринрой удивленно поглядел на хозяйку. Он прекрасно знал, что ромеи недолюбливают воителей, принявших крест.

– Кто знает, может, о землях своих печется, а может, отчего и недосуг. У него под боком своих язычников хватает.

– Язычники? – заинтересованно переспросила Никотея.

– Да, пруссы. Совершеннейшие дикари. Живут в лесах и болотах. Никому прохода не дают.

– А разве не подобает христианскому рыцарю, принесшему обет нашей матери Церкви нести слово Божье народам, прозябающим во тьме духовной?

– Оно, конечно, так… – с сомнением подтвердил Гринрой. – Но чтоб эту тьму разогнать, не одну деревню зажечь придется.

– Стало быть, – гнула свою линию севаста, – если римский понтифик объявит крестовый поход на этих самых дикарей-пруссов и прочих северных варваров, есть немалая вероятность, что Генрих Лев примкнет к нему.

– Да, но… – Гринрой осекся, улавливая мысль герцогини. – Но тут нам понадобится верный и чрезвычайно смышленый человек, имеющий духовный сан и к тому же не менее ловко владеющий словом, нежели ваш муженек и мой господин – рыцарским копьем.

– Несомненно, ты прав. Нам очень нужен такой человек.

– У меня есть один на примете, – обнадеживающе заверил рыцарь Надкушенного Яблока. – Мой дядя Эрманн – аббат монастыря святого Стефана, неподалеку от Аахена.

– Он надежный человек?

– Да уж, вне всякого сомнения. Я вырос при этом самом монастыре. Дядя Эрманн заменил мне отца, мать, няньку – в общем, всех родственников и учителей, вместе взятых. К тому же преподобный Эрманн уже сослужил вам некоторую службу.

– Какую же?

– Именно он извлек из пыли веков неведомый даже в те самые века трактат о блаженной великомученице Никотее.

Герцогиня остановилась и пристально впилась глазами в лицо собеседника. На физиономии Гринроя в этот миг читалось столько возвышенного благолепия, что усомниться в достоинствах рекомендуемого им родича было так же неуместно, как и в подлинности названного трактата.

– Ты прав, друг мой. Столь разумный, многомудрый святой отец будет нам полезен, хотя, как мне представляется, в Рим ему удобней отправиться уже в сане викария, а в скором будущем – архиепископа Кельнского.

– Я могу передать ему это? – вкрадчиво осведомился Гринрой.

– Да, – без малейших колебаний ответила Никотея.

– А как же нынешний архиепископ?

– Это уже мое дело. А ты позаботься еще вот о чем: в ближайшее время необходимо собрать здесь как можно больше вельмож, в том числе – и в первую очередь – князей-электоров. Думаю, великий рыцарский турнир в честь нашей свадьбы с Конрадом – достойная причина для этого.

– Несомненно, моя госпожа.

– Тогда к полудню сообщи мне, что необходимо сделать, чтобы все обставить наилучшим образом.

Никотея ступила на крыльцо купальни, и склонившийся пред ней Гринрой подумал с нескрываемым удовольствием: «Наступают весьма забавные времена».

Всякий, кто впервые попадает на зеленые, радующие глаз луга Нормандии, наблюдая неспешное, глубокомысленное брожение пасущихся коров, любуясь башнями замков, гордо царящими над округой, никогда не представит, каким грозным и подчас кровавым было прошлое этой земли.

За три века до того, как обозы с подарками для короля Франции выкатили из Руана в Париж, змееголовые дракары викингов причалили к этим землям. Такое случалось и прежде. Но на этот раз они причалили не для того, чтобы, ограбив побережье, вновь устремиться в море, а чтобы остаться здесь навсегда. В те годы северные земли, точно вулкан, извергающий потоки лавы, выбрасывали из себя великое множество смельчаков, не желавших повиноваться законам набирающих силу конунгов. Где только не появлялись их утлые, но быстроходные суда с бесстрашными – воистину, железными – экипажами, готовыми сражаться до смерти, а если можно, то и после нее.

Земли Нормандии получил один из таких северных вождей – Ролло Пешеход. Король Франции, измученный набегами норманнов-викингов на свои владения, даже и на сам Париж, даровал разбойничьему атаману феод в устье Сены, герцогский титул, а заодно и руку своей дочери. Стоит ли говорить, что очень скоро все побережье было заселено воинственными искателями легкой наживы, и в медный грош не ставящими короля, да и собственного герцога почитающими не так, чтобы слишком. В оправдание незадачливого монарха возможно привести лишь то, что далеко не он один пытался обрести мир в обмен на землю.

А норманны продолжали идти и идти, захватывая все новые территории в разных концах света: Русь, Ютландия, Британия, Ирландия, Шотландия, Фризские земли, французские, а дальше пуще – южная Италия, Северная Африка и какие-то далекие края, только и оставшиеся в легендах счастливой цветущей страной Винланд. Впрочем, со временем яростный пыл завоевателей уходил в прошлое, а торговые связи между сородичами оставались. Потому-то из далекого гнезда Сокола Рюрика, из господина Великого Новгорода шли в Нормандский Гавр ладьи с черными соболями, чернобурыми лисами, белками, куницами и прочим пушным товаром. Конечно, не только из Великого Новгорода, да и из него не одни лишь меха: мед, пенька, знаменитые на всю Европу брони новгородские…

Но Фулька Анжуйского на данный момент интересовали именно меха, и по большей мере потому, что среди них он устроил себе временное убежище.

Поздний август радовал жителей Франции нежаркой, но солнечной погодой. Белые облака на горизонте временами представлялись далекими парусами, и ветер, то и дело впадавший в дрему, порою все же просыпался и вздымал их в небесную синь, надувая облачные фигуры одна диковиннее другой.

Наследнику Анжу было не до солнца и не до облаков. Он больше бы обрадовался, если б за бортами повозки внезапно ударил мороз, поскольку среди груды собольих шкурок царила неимоверная жара. Кроме того, уже пару часов Фулька терзала необходимость срочно покинуть возок и уединиться в придорожных кустах, помышляя о высоком. Небольшой запас еды и флягу с вином он прихватил с собой в дорогу, но это…

Забираясь в возок, юный граф вовсе не планировал задерживаться там надолго. Он надеялся выбраться из него вскоре после того, как кортеж покинет стены Руана. В конце концов всякий при французском дворе знал кравчего его величества, а объяснение, что делал вельможа среди королевских подарков – дело пятое. Не стражникам же с возницами о том рассказывать?! Напился и заснул – вся недолга. Но увы, надеждам Фулька Анжуйского не дано было сбыться – едва возы выкатились за городские ворота, как к говору французской стражи начало примешиваться звучное нормандское наречие.

В отличие от латинизированного языка галлов этот говор был перенасыщен данскими и свейскими корнями. В Анжу нормандцы были не редкостью, и Фульк хорошо понимал их речь, слабо доступную жителям Иль-де-Франс.[11]11
   Иль-де-Франс – область Франции вокруг Парижа.


[Закрыть] Изредка северяне обменивались фразами с прочими стражами, но по большей части говорили между собой.

Сейчас, корчась от нестерпимой муки, Фульк уловил слова, доносившиеся за бортами фургона…

– …Ведь кто таков по сути этот Роже Сицилийский? Так, выскочка, мародер… Он взял герцогство на копье в тот час, когда здесь, что мудрить, и сражаться было некому. Точно конокрад, похитивший коня у зазевавшегося хозяина.

– Точно-точно, конокрад! И продал его толстяку, совсем как уворованную лошадь. Для рыцарей нашей земли это несмываемый позор, – продолжал гнуть свое первый голос.

Фульк Анжуйский сцепил зубы, чтобы не выдать себя стоном. Не было сомнений, что среди дворянства Нормандии далеко не все с радостью приветствовали возвращение герцогства в материнские объятия Франции. Но здесь речь шла не просто о недовольстве.

– Если королева Мод и ее заморский жених согласились отдать толстяку наши земли, то как не вспомнить о потомстве Рауля Д’Иври, ведь он был младшим братом Ришара I Благословенного. И кому, как не его потомкам, владеть герцогским венцом.

– Да-да! Он прямой наследник Ролло Пешехода, не то что этот Отвилль, посаженный наместником в Руане.

– Ничего, пусть себе покуда сидит и задает гнусному обжоре ужины да обеды. Все, кому дорога Нормандия, в богородицын день соберутся в Канне.

– Беда только, что король не останется в гостях до того дня.

– Ну, это как сказать, – насмешливо ответил первый всадник.

Чуть не плача от унижения, Фульк Анжуйский свернулся в клубок, обхватывая руками колени и катаясь в меховой колыбели, чтобы хоть как-то унять страдания. И все же слова, доносившиеся из-за кожаного полога, застряли в его памяти, точно вбитые гвозди.

«Это мятеж! – думал он, ворочаясь с боку на бок. – Надо предупредить короля! На первой же стоянке выскочу, и будь что будет! Если не предупредить Людовика, они могут поймать его, точно щегла в силки!»

Долго ли, коротко ли, кортеж остановился на привал. Полуденное солнце жгло, заставляя всадников укрываться в тени ближайшей рощи. Фульк услышал, как спрыгивает с козел возница и распрягает лошадей, как удаляются голоса стражников.

«Кажется, самое время! – быстро выбравшись из мехового плена, он высунул нос из-за полога. – Вроде все тихо». Одним движением он соскочил наземь и…

– Ага! Есть! Попался!

Никогда нормандская речь так не раздражала молодого графа. Он схватился было за меч, но вдруг с отчаянием понял, что сейчас он просто не в силах управляться с оружием. Между тем четверо мужчин, судя по внешнему сходству, несомненно, братья, со всех ног мчались к нему с обнаженными клинками. Еще вчера вечером подобные, хотя и более тонкие, черты лица вызывали в нем сильнейший душевный трепет. Нынешние чувства были совсем иного рода.

Понимая, что в этих условиях бой невозможен, Фульк кинулся наутек – туда, где слышался гомон возниц, плеск волн и ржание коней.

– Грабят! – заорал кравчий первое, что пришло ему в голову. Ему ужасно не хотелось привлекать к себе излишнее внимание, но он понял, что все это время братья де Вальмон, разгадавшие королевский план, но не смея обыскивать возы, просто подстерегли его, точно выкуривали лису из норы. И что попадись он в их руки, расправа по суду, или же без суда, будет одинаково скорой. А потому сейчас он бежал, не чувствуя земли под ногами, и вопил как оглашенный, надеясь хоть немного задержать мстительных нормандцев.

Но те были совсем близко. Как охотники, умело загоняющие быстроногого оленя, они ловко отрезали Фульку дорогу к выпасу и теперь вытесняли его в сторону высокого обрывистого берега Сены. Граф Анжуйский уже сполна осознавал это, но иного пути не оставалось. Он пробовал метнуться вправо, влево, но тщетно. Де Вальмоны каждый раз становились у него на пути. Еще минута – и Фульк Анжуйский оказался у самой кромки берега, на краю утеса, отвесно уходящего в речную глубину.

Братья с обнаженными мечами приближались к обидчику осторожно, без суеты и спешки. Вдали виднелись возницы и стражники, с интересом наблюдающие за происходящим. Никто из них и не думал связываться с воинственными нормандцами, должно быть, принимая кравчего за пойманного на месте преступления грабителя.

Фульк отступал, держа в поле зрения каждого из де Вальмонов. Те подходили все ближе, шаг за шагом, готовые ринуться в бой. Юноша оглянулся – Сена катила свои зеленоватые волны, неся в Атлантику начавшие опадать листья.

«Помилуй меня, Господи!» – прошептал он и, резко оттолкнувшись, бросился в воду.

Федюня и его спутники шагали по изъезженному повозками тракту, по разбитым колеям, змеями ползущими с холма на холм.

– До Лондона путь неблизкий, – развлекая беседой немногословного парнишку, вещал Гарри. – Кораблем бы оно быстрее да сподручнее, но только где денег взять… И то сказать, ежели мимо Принстона морем идти, можно и вовсе жизни лишиться. Там живет чудище морское, прозываемое Кракемар – ни дать ни взять, аспид подводный, только длиннющий, вон как та сосна, – он указал на одиноко растущее дерево, – или еще длиннее. Но лицо у него, сказывают, человечье, и глазища – просто жуть! Он этими глазищами на любых храбрецов оторопь наводит. А то еще может обвить корабль и переломить, точно краюху хлеба. Так что сушей – оно спокойнее.

– Нет, дяденька, не спокойнее. Откуда же покою взяться, когда всяк на ближнего как на врага смертного глядит, и оттого в душе яд копится и душу в труху разъедает. А Кракемар – он по сути добрый, любой твари помочь готов. То, что корабли ломает, – то байки. Ну а касательно страха, то ведь если ему в душе гнездиться негде, он человека и не донимает. Не Кракемар пугает, а злодей, ядом своим уязвленный, страшится.

– Чудно ты говоришь, малый, – с недоумением поглядел на спутника Гарри. – Да и почем тебе знать. Ты небось и не бывал в тех местах.

– Верно, не бывал, однако ж, мне сие доподлинно ведомо.

Гарри покачал головой. Он хотел еще что-то добавить, но тут в беседу вмешался один из тех двух завсегдатаев дорожной обочины, который совсем недавно поспешил вслед юному чудодею.

– А скажи-ка, дружок, – нищий замялся, не зная, как и величать Федюню, – ты вот нынче чудеса творил…

– Куда ж мне чудеса-то, – с удивлением поглядел на него отрок. – Да и где в том чудо – помог встать хорошему человеку. Идти-то он сам пошел.

– Ну, коли не хочешь – не говори. А еще чего такого умеешь?

– С конями управляюсь, кольчугу чистить могу, кашу варить, на дудке играть.

Нищий удивленно поглядел на приятеля – среди перечисленных мальчонкой достоинств не было ничего, заслуживающего внимания. Они бы давно повернули обратно, когда б не чудесное исцеление, которому недавно сами были свидетелями.

– Ну, коли так, то и ладно, – вздохнул нищий, – а то б сказал, уж ежели вместе идем.

– Не заговаривай мальчонку, – оборвал его Гарри. – Что хотел – то сказал. А чего говорить не желает, нечего клещами тянуть.

– Так любопытно ж, – хмыкнул нищий.

– А мне любопытно, как скоро вы вон в той роще хворосту наберете. Потому как, того гляди, потемнеет, а еду какую-никакую приготовить след.

Разочарованные отсутствием чудес, побирушки со вздохом признали правоту собрата и отправились в лес по дрова.

Нехитрый ужин спутников Федюни никто бы не назвал обильным: презираемые всеми прочими грибы, репа, нарытые здесь же коренья, да несколько ломтей хлеба из дневного улова придорожной братии – вот, собственно, и все. Костер, сложенный неподалеку от дороги, давал немного света и чуть больше – тепла. Лучше, чем ничего.

Ни Федюне, ни его свите было не привыкать коротать ночь под открытым небом.

– Эх, – вздохнул болтливый нищий, – и почему я не лорд? Живут люди в замках, едят от пуза, всех забот – убивай, кого скажут.

– Да разве ж в чертоге золотом радость обитает? Разве ж три горла у тебя, чтобы куски в них запихивать? Живи, как живется, да радуйся малому. Когда малому не рад, а лишь великого ждешь, тщетны будут дни твои, и часы твои уйдут, как сосульки в капель. Касаемо же убиения – невелика наука ближнего губить, это и впрямь кто поспорит. Да только мертвого того весь свой век на закорках носить будешь, и сколько бы ни убил – всех потащишь, пока самого тебя они в землю не положат. Не убежишь от этакой ноши, не укроешься.

– Так ведь на том свет стоит – один другого топчет, – попробовал оправдаться его собеседник.

– Неверно это…

– Эй, доходяги, – неподалеку послышался хруст ломающейся под ногой ветки, – кто вы такие и с чего вдруг в моих землях костер жжете?

Из темноты, особо густой за пределами освещенного пламенем круга, вышел коренастый бородач с кинжалом у пояса. Его одинаково можно было принять как за лесничего, так и за разбойника, промышляющего в местных чащобах.

– Люди перехожие, – поспешил с ответом Гарри. – Идем, никому обиды не чиним, живем подаянием.

– Да уж, на купцов не похожи, – придирчиво оглядывая компанию у костра, усмехнулся незнакомец. – Однако ж, закон у нас для всех един: коль трактом этим шагаете да в лесу на ночлег становитесь – развязывайте мошну.

– Была бы мошна… – вздохнул Гарри.

– Мне-то что за дело? Хоть кресты нательные отдавайте. – Он протянул руку к Гарри и достал из-под его рубахи простое оловянное распятие. – Невелик навар, – констатировал ночной гость.

Оба нищих тут же продемонстрировали, что на них тоже не наживешься.

– Что ж за шваль-то такая?! – выругался разбойник. – А у тебя что?

Он ухватился за ворот Федюниной рубахи.

– Оставь его! – крикнул Гарри, выхватывая из костра горящую ветку.

– А ну не балуй. – Разбойник свистнул, и из темноты с разных сторон послышался ответный свист. – Желаешь, чтобы вас тут стрелами истыкали?

– Не надо, дяденька, – проговорил Федюня.

– То-то же. – Грабитель насмешливо скривил губы и запустил руку мальчонке за пазуху. – О, тут что-то есть!

Он извлек это «что-то» и уставился на него, пытаясь сообразить, из чего сделана диковинная вещица, попавшая в его руки.

Уж точно сия штуковина не напоминала крест: три сплетенных кольцом змеи, кусающие свой хвост, на шее каждой из них красовалось нечто вроде крошечного перстня с алым камешком. Невесть из чего были сделаны переплетенные змеи, уж точно не из золота. Вроде даже из обычного железа, да только отчего-то казалось, будто в железе том словно молния золоченая играет.

– Занятная штучка. – Лесной житель сжал было пятерню и тут же отдернул ее.

Ему показалось, что три тонкие иглы впились в ладонь, точно железные змейки разом куснули его.

– Да это что же. – Он осекся, чувствуя, как наливается свинцовой тяжестью подраненная рука.

Он снова попытался прикрикнуть, но горло его перехватило, и ни вдох, ни выдох не проходили сквозь него. Дернулся, хватаясь здоровой рукой за плечо странного мальца, и вдруг увидел, как на месте, где только что стоял тот, взметнулась выше деревьев человечья голова на длинной змеиной шее. Два пылающих, точно горны плавильной печи, глаза неотрывно глядели в самую душу разбойника, и он, того не желая, затосковал, что не умер вчера.

– Ступай, – услышал он негромкий шелестящий голос, – боль твоя в тебе живет и останется она с тобой, пока не избудешь ее.

– Помилуй, Кракемар! – просипел разбойник и обессиленно рухнул на колени, неотрывно глядя в сверкающие глаза. Как ни крутил он головой, как ни отворачивался – взгляд следовал за ним неотступно.