Текст книги "Ночь после выпуска (сборник)"

– Мам… – У Дюшки сжалось горло. – Мам… Я все… Я сам… Не надо обо мне… думать.

Мать сняла с плеча руку, отвела глаза, сказала устало, словно пожаловалась:

– У меня сейчас сложная операция. Будем оперировать Гринченко. Я очень волнуюсь, Дюшка.

– Мам! Не думай обо мне. Я сам… Вот увидишь.

– А я все-таки приму меры! Не-ет, я на самотек не пущу! – Отец решительно направился к телефону, набрал номер: – Алло! Гайзер!.. Слушай, Алексей Яковлевич, просьба к тебе. И нет, не к тебе, а к твоему сыну. Пусть он займется моим балбесом, подтянет по математике… Как мужчина мужчину прошу, так и передай – как мужчина мужчину… Ну, спасибо… Что – платформ нет? Выкатку приостановить?! Да ты что, Гайзер? В такую воду держать лес в запани! А если ночью прорвет запань?.. Нет, дружочек, нет, не крути! Вышибай и платформы – кровь из носу!..

И отец забыл о Дюшке.

Климовна вздыхала над столом:

– Э-эх! Курица пестра сверху, человек изнутри.

После обеда Дюшка никуда не пошел, сел за стол, разложил перед собой учебники и задумался… Сначала о матери, которая, наверно, в эти самые минуты спасает от смерти какого-то незнакомого Гринченко. Потом всплыл в памяти Минька. Почему он вдруг?.. Минька расплакался, должно быть, потому, что Дюшка стал хвастаться отцом. Минькиного отца, Никиту Богатова, не любили в поселке. Минькина мать бегала по соседям и жаловалась на мужа: не зарабатывает, не заботится о семье… И это верно – Минька ходит в школу в рваных ботинках.

Дюшка только издали видел Минькиного отца. Тот не выглядел уж таким злодеем – обычный человек, носит помятую шляпу, старое пальто с длинными полами, в которых он путается ногами на ходу, и нельзя никогда понять, пьян он или от рождения таков. И лицо у Минькиного отца мятое, как его шляпа, бесцветное, только глаза синие, точь-в-точь как у Миньки. Еще у Минькиного отца странная привычка – всегда что-то бормочет на ходу. А однажды Дюшка его увидел в лесу – стоит один-одинешенек на поляне, помахивает рукой и громко декламирует:

 
Я звал тебя, но ты не оглянулась,
Я слезы лил, но ты…
 

Что-то непонятное. Стихи – деревьям! Странный. Он сам пишет стихи и раньше жил в городе, работал в газете, которая каждый день приходит в Куделино. Газету все читают, стихов Богатова никто не знает. И работает теперь Богатов простым делопроизводителем в конторе.

Жаль Миньку. Жаль, пожалуй, больше, чем себя.

Задача о путешественниках никак не решалась.

9

Левка Гайзер сам подошел к Дюшке:

– После уроков потолкуем, таракан.

И вот после уроков они вышагивают бок о бок. Поролоновая курточка, джинсы в обтяжечку, румяные щеки, серые глаза под девчоночьими ресницами, папка в руках и еще какая-то умная книга, не уместившаяся в папку. Дюшка рядом, со своим потасканным портфелем. Портфель оттягивает руку, в нем кирпич против Саньки Ерахи.

Левка с ленцой шагает, нехотя говорит, словно такие, как Дюшка, насекомые ему, занятому, надоедают каждый день:

– Вася-в-кубе считает, что к математике нужно тянуть за уши. У меня на этот счет свое мнение…

У Дюшки своего мнения нет: отец заставляет и… дал слово матери.

– Я считаю, в математику нужно бросать человека, как в воду: выплывешь – значит, и дальше станешь плавать, не выплывешь – черт с тобой, тони, того стоишь.

Дюшка терпит свою насекомость, ждет, как и когда умный Левка бросит его в математику, словно в воду.

– Вот… – Левка протянул Дюшке книгу. – Нырни в нее, постарайся с головой. Популярная, легко читается. Проплывешь до конца – буду с тобой разговаривать. Не проплывешь… Что ж, ходи по суше, как все ходят. Ничем тогда не смогу тебе помочь, таракан.

Дюшка взял книгу, попросил:

– Левка, не зови меня тараканом.

Левка впервые с интересом посмотрел на Дюшку, неожиданно согласился:

– Хорошо, не буду, если не нравится.

Нет, он все-таки человек невредный, другой бы, видя, что не нравится, стал настаивать: «Так ты и есть таракан, клопа перерос, до кошки не дорос!» От благодарности захотелось поделиться с Левкой.

– Левка, а может такое быть – я тут время увидел.

– Время? Увидел?!

– Понимаешь, утром вышел на улицу, и вдруг… Грачи улетели, машина прошла, почки на березе распустились. Все это видят, а никто не догадывается, что это время все меняет. Грачи были да нет, машина была да пропала, почек не было – появились. Хочешь стой, хочешь ходи, хочешь спи себе, а время идет, все меняет.

– Гм…

Левка не рассмеялся, наоборот, озадаченно закосил глазом на сторону.

– Любопытно. Только ты не время, нет, ты движение видел. Почки на березе – тоже движение.

– Ну да, движение. Ветер двигается – и видно, как он ветки раскачивает. Так и время…

– Гм… Движение-то во времени… А ты не такой простой, таракан… Ох, извини, забыл.

– Ничего. – Дюшка теперь готов был великодушно простить Левке и «таракана».

Грязную улицу Жана Поля Марата пересекала кошка, брезгливо ставя лапы на мокрую землю. И Дюшка с Левкой загляделись на нее. Кошка достигла противоположного тротуара.

– Двадцать пять секунд! – объявил Левка.

– Чего – двадцать пять? – не понял Дюшка.

– Двадцать пять секунд прошло, пока кошка через улицу переходила. Она на двадцать пять секунд стала старше, мы с тобой – старше на столько же, Земля вся старше, Вселенная…

Дюшка задумался, еще раз представив себе в мыслях кошку, брезгливо ступающую чистыми, вылизанными лапами по грязной земле, и неожиданно возразил:

– Нет, Левка, у кошки прошло не двадцать пять секунд.

– Я считал.

– Ты наши секунды считал, человечьи, не кошкины.

– Какая разница – наши, кошкины?

– Кошки живут на свете меньше людей. Пока она шла через улицу, у нее времени больше прошло.

– На Земле одно время у всех.

– Как так одно? Мне вот тринадцать лет, а я еще молодой. Кошка в тринадцать лет старуха. Если годы для людей и для кошек разные, то и секунды разными быть должны.

Левка помолчал, хмуря брови, уходя взглядом в сторону, и рассмеялся:

– Черт знает что у тебя в голове вертится! Кошкино время! Эйнштейн со смеху бы лопнул.

– Кто?

– Альберт Эйнштейн, самый великий ученый двадцатого века, а может, всех веков. Он относительность времени открыл.

– Чего времени?..

– Ну, ты этого не поймешь сейчас. Ты прочитай книгу, потом поговорим.

– Хорошо. – Дюшка открыл портфель, стал втискивать в него книгу.

– А что он у тебя такой пузатый? Чем ты его набил?

– Да ерунда – кирпич тут.

– Кирпич?! Зачем?

Дюшка помялся – сказать ли Левке правду? И постеснялся.

– Мускулы развиваю.

– Чудной же ты… Мускулы. Кирпич в портфеле.

– Вот если б ты мне приемы джиу-джитсу показал…

Левка только махнул рукой:

– Чудной!

Они расстались.

10

То, что на свете существует любовь, Дюшка хорошо знал. По кино, по книгам. Д’Артаньян по ошибке влюбился в миледи. Гринев любил капитанскую дочку, Том Сойер тоже там какую-то девчонку в панталончиках… А Дюшкин отец когда-то, до Дюшкиного рождения, дарил матери белые нарциссы. А сколько раз любил Пушкин, и не только свою жену Наталью Гончарову. «Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадона…» У Римки волосы у висков вьются, как у Натальи Гончаровой.

Наверное, он и сам должен когда-то влюбиться. Когда-то?.. А вдруг да уже! Вдруг да он в Римку Братеневу?..

Но в кино, в книгах те, кто любит, всегда встречаются, а при встречах всегда признаются друг другу: «Я вас люблю». И потом целуются… Дюшке же хочется видеть Римку, только видеть, лучше издали, а встречаться – нет, вовсе не обязательно. Чтоб встретиться, нужно же подойти совсем близко. Раньше подойти к Римке близко было нетрудно, теперь – нет, и стыдно и боязно. А сказать ни с того ни с сего: «Я вас люблю» – легче провалиться сквозь землю. А уж поцеловать… Думать не хочется.

Но что-то случилось, что-то странное с самим Дюшкой. И Римка тут ни при чем, она знать ничего не знает, смешно на нее сваливать. Случилось! Даже Минька заметил: «Ты не болен, Дюшка?» Вдруг да и в самом деле, вдруг да опасно! Не влюбился, нет! Любовь не болезнь, людей не портит.

Господи! Как плохо быть не таким, как все. Как плохо и как страшно! Одна надежда, что проснешься в одно прекрасное утро и почувствуешь – все прошло: на Римку не хочется глядеть, улица снова кажется обычной улицей и к Саньке Ерахе нет выворачивающей душу ненависти, с Санькой можно даже пойти на мировую, выбросить ненужный кирпич.

Негаданное успокоение – встреча с Левкой Гайзером. Левка не рассмеялся, не спросил – болен ли ты? Левка самый умный из ребят…

Дюшка со страхом открыл Левкину книгу, не слишком толстую, но научную. Наверное, сплошная математика, утонет в ней Дюшка, не доплывет до конца, отвернется тогда Левка.

Но никакой заковыристой математики не было. В самом начале задавался простой вопрос: «Как велик мир?» И дальше говорилось о… толщине волоса. Оказывается, это самое малое, что может увидеть человеческий глаз. Толщина волоса в десять тысяч раз меньше вытянутой человеческой руки. Вытянутая рука в десять тысяч раз короче расстояния до гор на горизонте. Расстояние до горизонта только в тысячу с небольшим меньше диаметра Земли. А диаметр Земли опять же в десять тысяч раз меньше расстояния до Солнца…

В черной пустоте висит плоская, как блин, сквозная туча искр. Каждая искорка – солнце, их не счесть. Среди них и наше – пылинка.

А в стороне другая такая же туча искр-пылинок – солнца, солнца, солнца! Уже чужие, дальние – Туманности Андромеды, нашей соседки!

А за Андромедой новые и новые туманности, нельзя их сосчитать. Звездные тучи, дым солнц-пылинок клочьями по всей великой пустоте. По всей, всюду, без конца!..

Хватит! Хватит!..

Страница за страницей мир безжалостно разбухал.

А Дюшка съеживался, становился все ничтожней – страница за страницей – до ничего, до пустоты! Вместе с поселком Куделино, вместе с родной Землей, со своим родным Солнцем… Хватит! Да хватит же! Вселенная не слушается, Вселенная величаво растет…

Ночью он не мог уснуть.

Спал дом, спал поселок, слышно было, как шумит вышедшая из берегов река. Странно – люди могут спать спокойно, не ужасаются неуютности огромного мира.

Спят… Предоставили одному Дюшке терзаться за ничтожество всего человечества, живущего на затерянной Земле. И Дюшка не выдержал, тихонько поднялся с постели. Как уснуть, когда великая Вселенная стоит за стеной. Он выскользнул из комнаты, у дверей ощупью нашел свое пальто, сунул босые ноги в сапоги…

Шумела река за домами, причмокивала под сапогами сырая земля, висели звезды над поселком. К ним-то и поднял лицо Дюшка, взглянул в бездонную пропасть, редко заполненную лучащимися мирами.

И где-то, где-то в глубине этой распахнувшейся над ним пропасти стоит кто-то, какой-нибудь другой Дюшка, и, задрав голову, тоже смотрит, наверняка мучается – неведомый брат, затерявшийся в бесконечном мире.

– Брат, тебе страшно, что мир так велик?

– Страшно.

– Лучше бы не знать этого?

– Лучше, покойней.

– Не знает ничего таракан. Хочешь быть тараканом?

– Нет.

– И я не хочу.

– Значит, хочешь все-таки знать?

– Все-таки хочу.

– А страх, а покой?

– Пусть.

– Ты дочитал свою книгу?

– Нет, не до конца.

– Я тоже.

Пропасть над головой, пропасть без дна, заполненная лучащимися мирами. Там где-то братья… Встретятся ли их взгляды? Услышат ли они друг друга? Объединятся ли они воедино против пугающей Вселенной?

Шумела река, спал покрытый звездным небом поселок Куделино. Стояли друг против друга – мерзнущий от ночной прохлады маленький страдающий человек и равнодушное мироздание. Лицом к лицу – зреющий хрупкий разум и неисчерпаемая загадка бытия.

11

Утром, как всегда, он вышел из дому, чтоб по знакомой улице Жана Поля Марата шагать в школу. Береза, старый пень, продавленная дорога, бабка Знобишина, тянущая на веревке упирающуюся козу. Ничего не изменилось в знакомом мире, а все-таки он стал иным, снова перевернулся.

Береза, пень, старуха с козой…

Все кажется мелким, не стоящим внимания. Даже не хочется видеть Римку. Что – Римка? Тоже человек. Осуждающими глазами смотрит Дюшка на примелькавшуюся улицу и… ощущает к себе небывалое уважение. Никто не знает, как велик мир, как мелки люди, он знает, он не такой, как все.

Кирпич Дюшка все-таки достал из-под лестницы, сунул в портфель – на всякий случай. Какое дело Саньке Ерахе, что за эту ночь он, Дюшка, поумнел, открыл Вселенную, – возьмет да и поколотит. Нет, лучше уж прихватить кирпич… на всякий случай.

– Здравствуй, Дюшка.

Как всегда, стеснительно, бочком, руки в карманах пальто, старый ранец за плечами – Минька. Дюшка не пошевелился, не соизволил взглянуть, не ответил, храня на лице мировую скорбь, молчал с минуту, а может, больше, наконец изрек:

– Скажи: для чего люди живут на свете?

Минька виновато посопел носом, помялся, не обронил ни звука.

– Не знаешь?

– Не, – сознался Минька.

– А я знаю.

Минька ничуть не удивился, скучненько, без интереса, вежливости ради выдавил из себя:

– Для чего?

– Ни для чего! – торжественно объявил Дюшка. – Просто так живут.

И опять никакого впечатления, Минька безучастно поморгал бесцветными поросячьими ресницами.

– Родились сами по себе какие-то клопы – и я, и ты, и все на свете. Вот и живем. А подумаешь, так и жить не хочется.

Минька судорожно вздохнул, опустил лицо и тихо, глухо, как из подвала, вдруг признался:

– И мне, Дюшка, тоже.

– Чего – тоже? – насторожился Дюшка.

– Тоже жить не хочется.

Одно дело, когда так говорит он, Дюшка, вчера прочитавший умную книгу, получивший право глядеть свысока на весь род людской, другое – Минька, таких книг не читавший, ничего не знающий, значит, и не имеющий никаких прав страдать, как страдает сейчас Дюшка.

– Это почему же тебе-то?..

– Да отец с матерью всё… Жизни нет, Дюшка.

Минька поднял глаза, влажные, но не собачьи, а загнанные, как у раненой птицы. Птичье, беспомощное и в бледном до голубизны лице, в торчащем носе. И Дюшка вспомнил, что он до сих пор и не знает толком, почему тогда расплакался Минька. Даже забыл об этом… «Для чего живут люди на свете?»

– Мамка каждый день плачет. Отец ей жизнь загубил, Дюшка.

– Как – загубил?

– Да женился на ней.

– Женился и не любит, что ли?

– Любит, очень любит. То и беда, Дюшка, так любит, что без матери умрет.

– Это же хорошо, Минька.

– Плохо, Дюшка. Отец от этой любви вроде заболел, делать ничего не хочет. У меня вон ботинки рваные, у матери платья нового нет, а он… любит, видишь ли.

– Недобрый он, что ли?

– Добрый, Дюшка. Только это все равно плохо. От его доброты все и получается не как у людей. Я ненавижу его, Дюшка!.. – Слезы в синих глазах и срывающийся, захлебывающийся голос: – Думаешь, за доброту ненавидеть нельзя? Можно!.. Он добрый, а плохой. Все из-за него над нами смеются, над матерью тоже. Мать каждый день плачет, Дюшка. Отец ей жизнь загубил. Она и сейчас еще красивая, а он?.. Погляди, как мы живем, мамка себе платья купить не может. Если б еще пил отец, как другие, так не обидно.

И тут стукнула дверь на выходе: топ, топ, топ – по ступенькам крыльца. И по улице словно дунул свежий ветерок – мимо пробежала Римка Братенева, крикнула на ходу:

– Чирикаете, чижики! В школу опоздаете!

Она сняла сегодня тесное зимнее пальтишко, в коротенькой курточке – освобожденная, летящая. Топ, топ, топ! – по дощатому тротуару прозрачные звуки. Топ, топ – по всей улице, словно музыка. Освобожденная и чуточку нескладная. Уносит сейчас летящим наметом свою хватающую за душу нескладность.

«Чижики!» – подумаешь, задавака.

От Минькиных слов съежилась, погасла разгоревшаяся вчера Вселенная. Плевать на то, что Солнце – пылинка, что Земля невразумительна, плевать, что ты сам ничто, плевать на вопрос: для чего живут люди на свете? Не плевать на Миньку, на его слезы. Хочется любить и жалеть все на свете: эту рыжую весеннюю улицу, большой кран над крышами, затоптанные доски тротуара, которых только что коснулись быстрые Римкины ноги.

Любовь и жалость выплеснулись на Миньку.

– Минька! Не смей реветь! Ты смотри – хорошо как кругом!.. У тебя же друг есть, Минька! Я! Я твой друг! Я тебе помогу чем хочешь! Честное слово, не вру! Ты лучше всех ребят… Брось реветь! Брось, говорю, не то стукну!..

Но Минька уже не ревел, слезы еще блестели на его глазах, но он уже застенчиво улыбался.

12

Так много навалилось, что на все стало не хватать Дюшки, – жизнь узка и тесна, не развернешься.

Кончились уроки, все заспешили по домам. Домой отправилась и Римка. Дюшке хотелось кинуться за ней следом. Идти бок о бок с верным Минькой, смотреть в узкую спину, чувствовать незримую натянутую струну – от нее к нему – и изумляться взахлеб лезущей во все щели траве, каменному упрямству валуна при дороге, нагретости крыш, синеве дня, собственному существованию на этом свете.

Но он не успел переговорить с Левкой. Разговор настолько серьезен, что его нельзя было втиснуть между уроками в какую-нибудь перемену.

Уроки кончились, звала за собой Римка. И звал… Нет, не Левка. Звало только что открытое мироздание. Что делать, когда один только Левка знаком с ним. Мироздание перевесило Римку.

– Левка, ты почему мне такую книгу дал? Она же не о математике, совсем о другом.

Они устроились в пустом спортзале на сложенных в углу матах. Левка только что сошел с турника – вертел «солнце», делал «склепку», «перекидку» и даже стойку на руках вниз головой: мастер, залюбуешься. Дюшка решил – надо тоже начать заниматься на турнике, накачивать себе мускулы. Левка накинул поверх майки на голые плечи куртку, опустился рядом.

– Ты что, уже прочитал? – спросил он недоверчиво.

– Пока не всю, все не успел… Страшно, Левка.

– Страшно? Почему?

– Да мир-то вон какой! А я? А ты? А все мы, люди?.. Я, Левка, твою книгу читал и нет-нет да себя щупал: есть ли я на свете или только кажется?

– Ну и что, нащупал?

– Есть, но уж очень, очень маленький. Все равно что и нет.

– А голову свою ты щупал?

– Ты, Левка, не смейся. Я серьезно.

– И я серьезно: пощупай голову, прошу.

Нет, Левка не улыбался, косил строго серым глазом на Дюшку.

– Голова как голова, Левка. Ты чего?

– А того, что она по сравнению со звездами и галактиками мала. Не так ли?

– Сравнил тоже.

– А в нее вся Вселенная поместилась – миллиарды звезд, миллиарды галактик. В маленькую голову. Как же это?

Дюшка молчал.

– Выходит, что эта штука, которую ты на плечах носишь, таракан, – уж извини! – самое великое, что есть во Вселенной.

– Я… Я не подумал об этом, Левка.

– То-то и оно. Не размеры уважай.

Дюшке и в самом деле захотелось вдруг до зуда в руках пощупать свою великую голову, начиненную сейчас Вселенной. Действительно! Но стеснялся Левки, подавленно стоял, не смея радоваться.

А Левка победно продолжал:

– Ты спросил: почему я такую книгу тебе подсунул – не о математике? Когда яму вырытую видят, никто о лопате не вспоминает. Без лопаты, голыми пальчиками, большую яму не выкопаешь. Вот и ученые раскопали Вселенную с помощью математики.

– А я-то думал, они, ученые, в телескопы все это увидели, – несмело произнес Дюшка.

– Разве можно увидеть все даже в телескопы?

– В телескопы нельзя?..

– Ты видишь ночью звезды?

– Вижу, конечно, – ответил Дюшка.

– А расстояние от Земли до этих звезд ты видишь?

– Как – расстояние?

– А так, расстояние – сколько километров или световых лет?.. Увидеть это нельзя, надо вычислить. А можно ли увидеть в телескоп, что случится на небе через год, через десять лет, через сто?

– Ну уж?

– Нельзя увидеть, а вычислить можно.

– Ну-у…

– Солнечные или лунные затмения, например… Спроси – ответят на сто лет вперед: в такой-то день, такой-то час, в такую-то минуту начнется, тогда-то кончится, с такого-то места лучше всего будет видно. Колдуны и гадалки, сравнить с математиками, сопляки. Последний дурак тот, кто математику не уважает.

– Я ее уважаю, Левка, только…

– Только математика меня не уважает?

– Неспособен я, Левка. Какую задачку ни возьму – трудно, сил нет.

– Потому что неинтересно.

– А разве задачки бывают интересными?

– Вот те раз! – Левка рассмеялся. – Да каждая, кроме уж очень простых.

– Очень простые… неинтересны?

– Само собой.

– А я думал: само собой, неинтересны трудные.

– А ты представь себе: задачка – это тайна. Чем труднее тайна, тем сильней хочется ее разгадать.

– Путешественники друг дружке навстречу идут. Из пункта А да из пункта Б – какая тут тайна, да еще интересная?

– А если из пункта А комета летит, а из пункта Б двигается наша Земля. Интересно или неинтересно знать, встретятся ли эти путешественники, Земля и комета, в какой точке, когда? Если встретятся, то это же катастрофа.

– А может такое быть, Левка?

– Было уже.

– Да ну! Катастрофа?..

– О Тунгусском метеорите слышал? Это комета, правда небольшая, по Земле шарахнула. Хорошо, что в дикие леса шлепнулась.

– Вдруг да большая прилетит?..

– Тогда встретим ее ракетой с бомбами, чтоб в куски! Вот тебе снова задачка с двумя путешественниками – ракетой и кометой…

Дюшка помолчал и вздохнул:

– Счастливый ты, Левка. Все узнавать наперед станешь.

И Левке, по всему видать, понравилась зависть, прозвучавшая в Дюшкином голосе, он порозовел от удовольствия.

– Все не все, а кое-что, – ответил он скромно.

– Левка, а можно через математику узнать, сколько я лет проживу, когда умру?

– Зачем тебе это?

– Интересно. Очень даже. Тайна же!

Левка закосил глазом в сторону.

– Я тут поважней нащупал… тайну… – сказал он. И замолчал, и еще сильней закосил глазом.

– Важней ничего нет, Левка.

– Я не хочу знать, когда я умру. Я хочу знать, рожусь ли я снова после смерти.

Последние слова Левка произнес глухим, замогильным голосом. В большом, пустынном, сумрачном спортзале на минуту наступила особенная тишина, укрывающая что-то грозное, чего нельзя касаться людям.

Стараясь не спугнуть эту тишину, Дюшка выдавил из себя шепотом:

– Лев-ка-а, разве такое может?..

– Может не может – надо узнать.

– После смерти чтоб?..

– После смерти.

– Вроде привидения? Да?

– Привидение – сказки!

– А как тогда?

– По-настоящему, как сейчас.

– Левка-а, ты не болен?

– Ничуть.

Сердитый и вовсе не смущенный ответ восхитил Дюшку в душе.

– Вот это-о да-а!.. Умереть и снова!.. Только ведь в могилу закопают, Левка.

– Пусть.

– А может, ты все-таки болен?

– Слушай, таракан… Хотя вряд ли ты поймешь.

– Я постараюсь, Левка. Я изо всех сил постараюсь!

– Надо для этого открыть одну проблему…

– Чего?

– Проблему. Научную. Великую. Над которой сейчас бьются все ученые мира. Я жизнь положу, а открою.

– Какая она, Левка?

– Да с виду простая: бесконечна наша Вселенная или конечна?

– А-а, – протянул Дюшка разочарованно. – Зачем это?

– Это ключ к тайне – будем ли мы после смерти жить или нет.

– Бесконечна… Вселенная… Ключ?

– Скажи: из чего я состою?

– Из костей, из мяса, как все.

– Из атомов я состою. Из самых обычных атомов, сложенных особым порядком.

– Ну и что?

Левка так интересно начал, но сейчас что-то путал: бесконечность, Вселенная, атомы, черт знает что!

– Атомов во мне очень-очень много, но все-таки число их конечно. Понимаешь?

– Нет, Левка.

– Я конечный, а Вселенная-то бесконечна. Учти, Дюшка, дважды бесконечна – во времени и в пространстве.

– Тебе-то от этого какая выгода?

– Большая, Дюшка. Раз наша Вселенная нигде не кончается и никогда не кончается, то где-нибудь, когда-нибудь, рано ли, поздно, но наверняка… Понимаешь, на-вер-ня-ка! Случится невероятное – атомы случайно сложатся так, как они лежат во мне.

Левка замолчал, торжествующе, изумленно, взволнованно взирая на Дюшку. А Дюшка подавленно задал все тот же, уже надоевший, вопрос:

– И что?..

– Как – что?! – воскликнул Левка с дрожью в голосе. – Ведь это я! Это буду снова я! Я появлюсь во Вселенной где-то, когда-то, уже после смерти! Выходит, я бессмертен! Понял?

– Нет, Левка.

И Левка сразу увял:

– Туп же ты, таракан.

– Ну а я – после смерти?

– И ты тоже. – Ответ без энтузиазма.

– А другие?..

– И другие. Все. Я не исключение.

Дюшка помолчал, соображая, наконец возразил:

– Нет, тут что-то не так. Ну, хорошо – ты один. Ну, я еще – согласен. А то все… Нет, что-то не то.

– Ладно, таракан, замнем этот разговор для ясности. – Левка поднялся, скинул куртку, стал натягивать через голову рубаху.

Дюшка взялся за свой портфель с кирпичом. Пора было идти домой.

Дома после обеда он раскрыл задачник: «Два путешественника…» Тайна, даже две маленькие – сколько прошел первый и сколько второй путешественник. Тайны так себе, самые завалящие, но для тренировки сгодятся. Дюшка навис над задачником и стал думать.

13

Путешественники не имели ни лиц, ни имен, ни характеров, они отличались друг от друга только тем, что один на полчаса раньше отправился в путь. Полчаса – тридцать минут… Минуты помогли открыть тайну пройденных километров. В другой задачке угол в градусах помог узнать высоту заводской трубы. В третьей – длина и ширина бака водонапорной башни подсказала, сколько пионеров отдыхало в пионерском лагере.

На улице Жана Поля Марата зажигались окна. Большой кран купался в зеленом закате. Старуха Знобишина снова протащила на веревке козу, на этот раз в другую сторону – к дому. Дюшка вышел погулять.

Он решил подряд несколько задач, и голова с непривычки отяжелела, казалось, даже немного распухла, но на душе – покойно. Дюшка был так доволен собой, что даже походка у него стала медленной и задумчивой.

Странная вещь математика. Она связывает между собой, казалось бы, самые несвязуемые вещи – градусы с заводской трубой, бак водокачки с отдыхающими пионерами… Или бесконечность Вселенной – кому, казалось бы, до нее какое дело! – нет, она обещает Левке Гайзеру новую жизнь… после смерти. Ничего себе!

За домами в тишине кричали лягушки, не столь шумно, как прежде, не столь звонко, но по-прежнему картаво, с усердием. Вспомнилась лягушка, распятая на Санькиной веревочке, с ржаво-золотым глазом, дышащим желтым брюхом. Она, незваная, влезла в чинные и умные Дюшкины мысли о математике. Эта лягушка заставила Дюшку носить в портфеле кирпич. Лягушка и кирпич – тоже странная связь. И математика здесь ни при чем. Оказывается, не только в задачнике, но и в самой жизни есть эти странные до нелепости связи.

Лягушка и кирпич, бесконечная Вселенная и вторая жизнь как подарок… А старинная красавица, давным-давно умершая Наталья Гончарова, вдруг неожиданно нарушила спокойствие Дюшкиной жизни. Больше того, если б эта Наталья Гончарова сто с лишним лет назад носила другую прическу – не с завитками у висков, – с Дюшкой ничего особенного не случилось бы: не обращал бы теперь на Римку Братеневу внимания, не связался бы с Санькой из-за лягушки, не схватил бы очередную двойку у Васи-в-кубе, не сошелся бы близко с Левкой Гайзером, не получил бы от него книгу о галактиках, не заметил бы странности задачника, не открыл бы для себя удивительных связей в мире. Подумать только, все оттого, что Наталья Гончарова, жена Пушкина, носила модную для тех лет прическу с локончиками.

А вдруг да… Дюшка задохнулся от догадки. Вдруг да Наталья Гончарова и Римка Братенева!.. И очень даже просто, Левка Гайзер все объяснил: атомы случайно сложились в Римке точно так, как прежде лежали в жене Пушкина. Родилась девчонка, никому и в голову не пришло, что она уже однажды рождалась. По ошибке ее назвали Римкой. И сама Римка ничего не знает, только Дюшка нечаянно открыл сейчас ее секрет…

Левка Гайзер неизвестно еще появится ли, а Наталья Гончарова появилась… И где? В поселке Куделино! С Дюшкой рядом!

Растекался над сумеречным поселком зеленый закат. Тихо и пустынно на улице Жана Поля Марата. Недружный крик лягушек не нарушает тишину. И покой, и удивление, и почтительный страх, и восторг Дюшки перед миром. Знакомый мир опять перевернулся – неожиданной стороной, дух захватывает.

И в этом вывернутом, неожиданном мире неожиданно возникла перед Дюшкой вовсе не странная, а надоевше-знакомая фигура Кольки Лыскова. В мятой кепчонке, широкая улыбочка морщит обезьянье личико, открывает неровные зубы, ноги не стоят на месте, выплясывают.

– Дюшка! Хи-хи! Здравствуй… Гуляешь, Дюшка?

– Чего тебе, макака?

– А ничего, Дюшка. Мне – ничего… Хи-хи! Кто это, думаю, идет? А это он, сам по себе… без портфельчика. Где портфельчик, Дюшка? Хи-хи! Ты же с ним не расставался…

Колька Лысков с ужимочкой оглянулся через плечо, и Дюшка увидел Саньку.

Тот стоял в стороне – угловато-широкий, ноги расставлены, руки в карманах, остановившиеся глаза, твердый нос – Санька Ераха, мешающий жить на свете.

Он не двигался, он не спешил. А на болотах за домами упрямо картавили самые неуемные лягушачьи певцы, прокрадывались по улице застенчивые сумерки, обжитым теплом светились окна домов, и над Санькиной головой в не помрачневшем еще небе висели две-три бледные, невызревшие звезды. В самом центре вечно неожиданного мира, где бак водокачки связан с пионерами, бесконечность с новой жизнью, Наталья Гончарова с Братеневой Римкой, в самом центре, закрывая мир собой, – Санька. И за ту короткую минуту, пока Санька медлил, а Колька Лысков выплясывал, Дюшка еще раз пережил открытие.

В его ли мире живет Санька? Он же знать не знает, что бледные звезды над его головой – далекие солнца с планетами, для него нет бесконечной Вселенной, не подозревает, что лягушка может заставить человека носить кирпич в школьном портфеле. Санька живет рядом с Дюшкой, но вокруг Саньки все не так, как вокруг Дюшки, – другой мир, нисколько не похожий. Сейчас Санька шагнет… в Дюшкин мир.

Сучащий ногами Колька Лысков отбежал в сторону:

– Санька, он налегке сегодня, он без портфельчика! Слышал, Санька, он спрашивает: чего тебе?.. Хи-хи! Скажи ему, Санька, чтоб понял. Хи-хи!

Санька, не вынимая рук из карманов, шагнул на Дюшку, произнес с сипотцой:

– Ну!

– Чего – ну!

– А ничего – встретились. Не рад?

Они встретились, Санька вплотную к Дюшке, незваный гость из другого мира: круглые застывшие глаза, мертвый нос, тяжелое дыхание в лицо.

Кирпич лежал дома под лестницей. Не мог же Дюшка выйти вечером на прогулку с портфелем. Пуста улица, в домах мирно горят окна.

– Рад или не рад, спрашиваю?

– Днем-то боялся наскочить на меня.

Колька Лысков, держась в стороне, ответил за Саньку:

– Хитер бобер! Днем-то ты кирпич в портфельчике носишь. Зна-а-ем!

– А ты, Санька, что в кармане носишь? Покажи.

– Увидишь, успеется.

Дюшка успел присесть, Санькин кулак сбил с головы фуражку. Закрывая рукавом лицо, Дюшка приготовился ударить Саньку ногой, но неожиданно донесся голос Кольки Лыскова:

– Шухер!

Послышалось Санькино пыхтение:

– П-пыс-сти, падло! Пыс-ти!

Он вырывался из рук какого-то человека, тот прикрывал Дюшку сутуловатой спиной, отталкивал Саньку:

– Охладись, парнишка, охладись!

– П-пыс-ти! Г-гад!

– И не скотинься, поганец, уши надеру!

Санька был сильней всех ребят на улице, но перед ним стоял взрослый, хотя и мешковато топчущийся, неуклюжий, но все-таки человек иной, не мальчишечьей породы.