Текст книги "Палач, скрипачка и дракон"

«Истерика, – грустно подумал Нильс. – Однако ж мне все равно полагается на ус мотать. Вон чего говорит-то… Но погоди! Неужели правда сегодня за Гиацинто выходит? Скрипачка – за сына жреца? И в тайне все до сих пор?»

Ох, как заныло у него сердце! Но почему, почему, Диаскол его раздери? Что за страшное предчувствие, почему кулаки сами собой сжимаются?

– Каток! – раздался в ночной тишине дикий вопль, и между Энрикой и Нильсом пробежал Бенедетто – пятнадцатилетний парень, который отчего-то задержался и не пришел на вечер подарков. Теперь он открыл дверь в кабак и заорал туда: – Колдуны каток залили! Бегом кататься!

Он тут же убежал, а вслед за ним из кабака рванула пестрая вопящая толпа. Нильс и Энрика прижались к стенам по разные стороны от входа. Когда пробежал последний человек, их взгляды встретились.

– Вы, наверное, туда же пойдете? – спросила Энрика.

– Разумеется. Мое дело сегодня – обеспечить порядок и безопасность.

– А как же ваши бравые ребята?

– Я позволил им побыть с семьями. Как знать – может, после полуночи придется работать. Праздник – время опасное.

– Ну, тогда проводите и меня!

Нильс опешил:

– Что сделать?

Энрика, уже шагнувшая вслед за унесшейся толпой, обернулась:

– Проводите! Ну, я тоже ведь часть этого города, хоть и не самая диоугодная. Обеспечьте мне безопасность и порядок, если вас не затруднит. – Она спрятала рот и нос за воротником пальто, спасаясь от мороза, усилившегося с наступлением темноты, и глухо добавила: – Вам ведь тоже, наверное, одиноко.

Они пошли вместе. Нильс бы добрался до площади с катком минуты за три-четыре, но с Энрикой плелись все десять, томясь тягостным молчанием.

– Гиацинто… – начал было Нильс, но Энрика его прервала:

– Не хочу про меня! Давайте про вас. Почему у вас нет жены? Неужели ни одна не согласилась?

Нильс обдумал вопрос, рассеянно теребя шарфик.

– Не спрашивал никого, – ответил он терпеливо ждущей Энрике. – Любви не было, так не из-за чего и жениться.

– Какой вы скучный – прямо как все, – вздохнула Энрика. – Любовь… Любовь – она у бездельников. А когда дело есть – не до любви, право слово.

– У меня было дело. Любви не помешало. Только вот с тех пор я и зарекся. Правильно ты говоришь – лучше делать то, чего от тебя Дио хочет, а все эти любови – ну их к Диасколу, один вред от них.

Во взгляде Энрики сверкнул интерес.

– А ты на самом деле другой, – сказала она, и Нильс вдруг сообразил, что они как-то незаметно перешли на «ты». – Значит, и любви не хочется, и без любви жениться противно?

Нильс кивнул.

– Эх, не в том мы мире родились, – засмеялась Энрика.

Теперь говорить приходилось громко – добрались до катка. Блестящее ледяное озерцо посреди центральной площади Вирту блестело в свете газовых фонарей, будто огромное зеркало. На нем уже не протолкнуться, а из в одночасье выросшего рядом домика с надписью «Коньки» выходили все новые желающие покататься.

– Надо работать, – извиняющимся тоном сказал Нильс.

– Спасибо за беседу, – кивнула Энрика и пошла, вздохнув, к домику.

– Синьорита Маззарини, – окликнул ее Нильс. Мог и хотел окликнуть по имени, но почуял нутром, что девчонке будет приятно услышать фамилию, которой она вот-вот лишится.

Она обернулась, вскинула голову, высвободив подбородок из-под воротника.

– Спасибо за подарок и – с праздниками вас! – Официальное обращение все-таки помешало удержать это зыбкое «ты». – Желаю в новом году счастья.

– Спасибо! – улыбнулась Энрика. – И вам того же. Да услышит Дио наши пожелания.

Когда она исчезла в дверях домика, Нильс еще несколько секунд стоял, глядя ей вслед, потом встрепенулся. Работать действительно нужно, на катке началось дикое столпотворение.

– Так, а ну – очистили пространство! – рявкнул Нильс. – Дайте сперва малышам покататься! Их уж скоро домой погонят – тогда и вам время будет. Ну? Мне что, два раза повторять? Я словами только один раз говорю, потом иначе объясняю!

***

– Нет-нет-нет, – качал головой Рокко, стоя за конторкой. – Я говорю – пять медяков за пару! Синьора Латтанци, уж вам ли прибедняться? Весь город знает, как вы «бедствуете». Либо отпускайте мальца на лед одного, либо – десять медяков, так-то.

Далила Латтанци, гневно сопя, высыпала в подставленную ладонь требуемую сумму, но не удержалась от замечания:

– Не надо, молодой человек, завидовать! Богат тот, кто экономить умеет.

– Было б что экономить – все бы экономили. Да, народ?

Народ, столпившийся в крохотном помещеньице, поддержал Рокко дружным гулом. Далила, тут же умолкнув, взяла коньки, протянутые Рокко, и поспешила удалиться. А к конторке уже протиснулась следующая желающая.

– Куда без очереди? – прикрикнул Рокко. – Самая умная, что ли?.. А, это ты? Заходи. – Он открыл дверцу и впустил за конторку Энрику. Она быстро проскользнула к нему, увернувшись от брызжущего искрами света шарика – их штук десять летало по комнате, светло было как днем. Прикрыв дверку, Рокко бросил незаметный взгляд на безымянный палец левой руки Энрики. И вздохнул с облегчением.

Передавая следующую пару коньков, Рокко про себя отметил, что все вроде бы вернулось на круги своя, и улыбнулся. Тут же Энрика заговорила ему на ухо:

– Ты надолго тут?

– Сейчас уйдем, только штуковину одну устрою.

Рокко провел рукой над банкой с мелочью, потом сделал несколько пассов перед стойкой с коньками и повернулся к очереди:

– Мне нужно отойти по важному делу. Коньки берем сами, пять монет за пару. Кто попытается обмануть – у того руки отсохнут, я предупредил. Подлечить потом – подлечим, но это уже сотня медяков, она же – серебряная. Кто выгоду считать не умеет – у соседей спрашивайте.

Рокко взял со стойки две пары коньков и, подхватив Энрику под руку, вытащил ее наружу, выставленным вперед локтем расталкивая людей. Оказавшись на улице, они направились к длинной скамье перед катком. Нильс уже успел всех организовать. По льду смешно ковыляли малыши, поддерживаемые родителями, а молодежь стояла вокруг и беззлобно смеялась.

– Ну что, синьора Моттола, не изволили передумать? – нарушил молчание Рокко, усаживая Энрику на скамью.

– Отстань, а? – взмолилась Энрика. – Ну чего ты как этот? Без того тошно, ты еще…

– Извини, – невозмутимо отозвался Рокко. Присев на корточки, он распускал шнурки на ее ботиночках. – Мне, поверь, не все равно, вот и беспокоюсь. Так, просто, на всякий случай замечу – хочешь, слушай, а хочешь – мимо ушей пропускай. Работу поменять всегда можно. Денег на кусок хлеба раздобыть – не велика проблема. А вот муж – это всерьез и надолго.

Энрика отрешенно смотрела на его руки, ловкие пальцы, развязывающие узел. Потом дернулась, спрятала ногу под скамейку.

– Что ты делаешь? Перестань. Увидит кто…

Пожав плечами, Рокко сел рядом, занялся своими шнурками. Каток шумел за спиной, а перед глазами – пустынная часть площади, даже фонари не горят.

– Дело не в деньгах и не в работе, – говорила Энрика, натягивая коньки. – Как ты-то этого не понимаешь?

– Да я-то все понимаю, – попытался заверить ее Рокко. – Только…

– Нет, ничего ты не понимаешь! – упиралась Энрика. – Этот человек уничтожил смысл моей жизни! Просто так, из вредности.

– Так ты отомстить хочешь? – Рокко ухмыльнулся. По части «отомстить» у него имелся богатый арсенал колдовских средств.

От него не укрылась заминка Энрики. Девушка задумалась. И ответ прозвучал неуверенно:

– Нет… Зачем сразу «отомстить»? Вернуть свое. Ох… Пятнадцать минут еще. – Она устремила взгляд на часовую башню, возвышающуюся над площадью. Без пятнадцати десять. Ровно в десять детишек погонят домой. К одиннадцати разойдутся и взрослые. В полночь каждый поднимет у себя дома бокал сока, съест вожделенный кусок жареного мяса и ляжет спать. Такой вот веселый праздник. Хвала Фабиано.

– Колдун говорит, если что твое – этого никто и никогда отнять не может, – произнес Рокко, хмурясь и хлопая себя по карманам.

– А ты его слушаешь, да? – фыркнула Энрика.

В ответном взгляде Рокко смеха не было, и девушка прикусила язычок.

– Всю жизнь слушаю. Пустых слов он не говорит. И, хотя между нами существуют определенные… А, вот!

Тут же позабыв о разговоре, Рокко показал Энрике пузырек с прозрачной жидкостью.

– Вода? – Энрика склонила голову, рассматривая.

– Ну не простая же!

Рокко бросил пузырек перед собой и, когда тот коснулся снега, щелкнул пальцами. Энрика вскрикнула – перед ней в мгновение ока раскинулось ледяное поле. Огромный гладкий каток, вокруг которого зажглись фонари.

– Погнали, пока остальные не прочухали? – улыбнулся Рокко.

Две ловкие фигуры заскользили, завертелись по блестящему твердому озеру. Энрика смеялась, позабыв обо всех своих бедах, и Рокко, ловя взглядом ее раскрасневшееся лицо, молча радовался.

– Послушай, – сказал он, схватив за руку проезжавшую мимо Энрику. – Давай утренний разговор закончим?

Помрачнела.

– Может, не надо? Все ведь ясно…

– Не все. – Вместе они покатили дальше, держась за руки. – Ты не думай, я тебе в любви до гроба признаваться не собирался.

– Ох! – вырвался у Энрики вздох облегчения. – Слава Дио! Я всю ночь думала, как бы тебе сказать, что мы – друзья и только.

– Об том и толкую, – кивнул Рокко. – Ума ты не великого, над простыми вещами целую ночь думаешь, а как что сложное решить – так рубишь с плеча. Все вы, Маззарини, такие. Я тебе что предлагал? Замуж за меня выйти. Я тут ни перед кем не расшаркиваюсь – и ты не будешь. Совсем другое отношение. И на скрипке – хоть в пост играй, слова никто не скажет.

– Я-то, коли захочу, и в церкви сыграю! – Энрика махнула рукой, будто ведя смычок по струнам. Или отрубая голову невидимому врагу. – Тут не все так просто. Город…

– Никто за тобой не пойдет, – тихо оборвал ее Рокко. – Давай начистоту. Фабиано дал возможность честно на кусок хлеба зарабатывать, вернул в Вирту покой и безопасность. Для людей это важно, а не музыка. Надо было раньше с тобой поговорить, да я думал, ты и так поймешь… Теперь времени мало. Брак с Гиацинто не поможет тебе ничем. Ты не успеешь оглянуться, а жизнь превратится в ничто. Если не хочешь за меня замуж – иди лучше в работный дом, от всей души советую. Там я, по крайней мере, не увижу, как ты в колоду безмозглую превращаешься.

Он видел на ее лице следы внутренней борьбы, но понимал, что борьба идет не там, где должна бы. Энрика просто ищет слова, чтобы скрыть обиду и досаду на него. Рокко вздохнул украдкой. Ну не получается у него говорить убедительно, увы… Ладно, пусть уж делает, что хочет. Авось, милостью Дио, как-нибудь и пронесет.

– Каток! Новый каток! – поднялся вопль.

– Поперло, – зевнул Рокко, увлекая Энрику к дальнему краю озерца. – Не бери в голову, все, закрыли тему. Ты сказала, я сказал. Не будем ссориться. Праздник все же…

Он вновь вспомнил о подарке, лежащем в кармане куртки, но не решился достать. Как-то жалко будет выглядеть. Лучше завтра. В честь, скажем, замужества.

Энрика, остановившись, обняла его за шею.

– Скажи мне что-нибудь ободряющее, – ворвался в ухо жаркий шепот. – Что меня все будто на похороны отправляют? Говорят, некоторые замуж с радостью идут…

Рокко похлопал подругу по спине:

– Синьора Моттола, все у вас будет – лучше не придумаешь… Какой ужас!

Энрика вздрогнула.

– Что? Что такое?

Не отпуская ее, Рокко ловким движением развернулся.

– Не могу на это смотреть. Ничего страшнее в жизни не видел. Ты видишь? Видишь?!

– Да что? – недоумевала Энрика.

– Нильса!

Страж порядка, сунув руки в карманы шинели, обходил по кругу новый каток, который уже заполонили юноши и девушки.

– Вижу. И…

– Шарф! – простонал Рокко. – Где он откопал такую отвратительную вульгарщину? Мало того что цвет девчачий, так еще и на таком здоровяке смотрится… Ужасно!

Почему-то Энрика напряглась в его объятиях, но тут же расслабилась. Засмеялась.

– А еще на нас с завистью смотрит Ламберто, – сказал Рокко. – Все, хватит руки распускать, отпрыгни-ка. А то ишь – как обниматься, так со мной, а как замуж, так за…

– Эй, Рокко! Да ты, никак, возлюбленную у меня отбить собрался?

Энрика скользнула в сторону от Рокко и нашла взглядом улыбающегося Гиацинто. Все в том же безукоризненном глухом пальто он стоял чуть поодаль. На ногах у него коньки – свои, не напрокат взятые. Вот он властно вытянул руку, и Энрика подъехала к нему, взяла ладонь.

– С праздничком, Гиацинто, – мрачно сказал Рокко. – Что ж не рассказал? Я бы вам подарок приготовил.

– Взаимно, Рокко. – Холода в голосе Гиацинто ничуть не меньше. Кажется, даже пар изо рта не идет. – Нам и без подарков хорошо будет. Да, любовь моя?

Энрика, покраснев, что-то забормотала. Жалкое зрелище… Рокко поморщился.

– Можно тебя на два слова, Гиацинто?

Сын жреца приподнял бровь. До какой же степени у него каждое движение – будто нарисовано! Даже мерзко.

Гиацинто повернулся к Энрике:

– Подожди меня немного, любовь моя. Я скоро.

Он приподнял ее голову за подбородок, поцеловал в щеку, и коньки будто сами по себе двинулись в сторону Рокко, унося монолитную фигуру владельца.

Убедившись, что Энрика не услышит разговора, Рокко негромко сказал:

– Ты что задумал, а?

– Жениться. А почему тебя это смущает? – Как же сильно хотелось Рокко одним ударом сбить с его лица улыбку! А лучше не одним…

– Потому что ты нашел единственную девушку, которая тебе на пушечный выстрел не нужна, вот почему.

– Ну, зато я ей нужен, – пожал плечами Гиацинто. – У тебя все?

– Нет, не все. – Рокко покачал головой. – Если думаешь, это тебе игрушечки, как в наших с тобой делишках, то жестоко ошибаешься. Узнаю, что она несчастна, – тебе конец. Понял?

Гиацинто изменился в лице, теперь лоб его прочертила складка – как у отца в минуты гнева.

– Тебе сколько повторять, чтобы про наши дела в Вирту – ни слова? – прошипел он, оглядываясь.

Рокко что есть силы сжал в кармане стеклянный шарик:

– Ты меня не пугай, жречонок. Нечем. Позаботься лучше о том, чтобы стать хорошим мужем. А еще лучше – отступись. И все будет замечательно, у всех нас.

Складка на лбу Гиацинто разгладилась. Губы изогнулись в отвратительной ухмылке, от которой Рокко передернуло.

– Что ж, я прислушаюсь к твоим словам и самым тщательным образом их обдумаю. Спасибо за беседу, Рокко. Желаю счастья в новом году.

– Счастья, – буркнул Рокко, провожая взглядом кружащуюся такую нелепую, невообразимую пару. – Мне и в старом неплохо было. Шел бы ты, со своими пожеланиями…

Часы над площадью пробили десять раз, и родители потащили домой разыгравшихся детей. Рокко, насвистывая, направился в домик с надписью «Коньки» – подсчитать прибыль. По всему, колдун должен быть доволен. Хотя он и без того сейчас явно не грустит.

Глава 4

Минуты тянулись, как мед, а час пролетел незаметно. Вот и одиннадцать. Энрика с недоумением смотрела на циферблат. Может, сломались? Но нет – вот доносится с площади бой больших часов. Раз, два, три… Одиннадцать ударов насчитала.

– Пойдем, пожалуй? – Герландо поднялся из-за стола с небогатым угощением и повлек за собой Агату.

Праздничный ужин прошел в напряженном молчании. Да и что в нем было праздничного? Три куриных крылышка? Все, что смогли себе позволить.

– Удачи тебе, дочка. – Агата склонилась над Энрикой, поцеловала ее в макушку – больно уж низко наклонила та голову, и лица не увидеть – и шепотом добавила: – Не бойся ничего. Ты станешь прекрасной женой, и все у нас будет замечательно.

Родители удалились наверх, в свою спальню, а Энрика все сидела, водя пальцем по столу. Внутри все сжалось, заледенело. Кажется, тронь кто – взорвется, рассыплется.

Энрика сорвалась с места, подбежала к оставленной в музыкальном классе скрипке, схватила ее, подняла смычок – и замерла. Тихо. Ни звука в ночи. Зачем все портить, зачем мешать людям, нарушать покой? Рука со смычком опустилась. Поникла скрипка.

– Рокко был прав, – прошептала Энрика. – Я уже сдаюсь…

Захотелось плюнуть на все и бежать, бежать к нему, согласиться и связать жизнь с человеком, которого, по крайней мере, понимаешь! Только вот ноги никуда не побежали. Они понесли Энрику обратно за стол, к окошку, смотрящему в снежную ночь. За окошком – дом Лизы Руффини. Скоро она выйдет оттуда и направится в церковь. У нее – свой путь. У Энрики – свой. Она его сама выбрала и отступать не собирается!

Энрика сложила руки на столе, опустила на них голову и закрыла глаза. Чтобы успокоить мятущееся сердце, попробовала представить будущее. Месяц-другой, конечно, привыкать придется, осваиваться. Жить в доме Моттолы… Бр-р-р! Представить страшно, но ничего. Шаг за шагом – а там и само все покатится.

Придется как-то угодить свекру. Перестать морщиться и плеваться при виде его толстой морды. Улыбаться миленько, слова говорить правильные, в церковь каждый день ходить, да молитвы честно читать.

Уж из дома-то семью точно не выгонят, это ж скандал на весь город! Каких бы новшеств Фабиано ни придумывал, а за родню тут всегда крепко держались. И если кто родственника обидел, тому не поздоровится.

Пока Энрика слабо представляла, как именно собирается вернуть музыку в город. Знала лишь одно: нужно заставить Фабиано полюбить музыку! Если Гиацинто почему-то нравится ее игра, то и ему понравится!

«Нравится ли?» – задумалась Энрика и вспомнила утреннюю встречу с женихом. «Уже пиликаешь?» – спросил он. Разве так говорят, когда нравится, когда… когда любишь? Словно воочию увидела она Гиацинто, в его неизменном пальто, за которым, как иногда кажется, – какая-то сплошная порода, а не человеческое тело.

«Увидишь ты его человеческое тело, – подумала вдруг Энрика, да таким мерзким мысленным голосом, что сама содрогнулась. – Может, уже сегодня». Только лишь попыталась вообразить брачную ночь – в глазах сделалось темнее, чем на улице.

– Ну а что же мне делать? – шепнула Энрика, закрыв глаза. – Правда – к Рокко бежать? Сыну жреца отказать? Точно из дома выкинут, и куда мы? К колдуну ютиться? То-то он обрадуется, нечего сказать! Нет… Хватит, Рика. Забудь про страх. Забудь про гордость. Знаешь, что должна делать, – вот берись и делай.

Она тихо заплакала, а потом задремала, измотанная треволнениями дня. Не заметила, как приоткрылось окошко от порыва ветра, как погасли свечи. Холод только укрепил ее сон, заставил кутаться в него, как в одеяло.

Энрике привиделся оркестр. Огромный оркестр: золотятся трубы, поблескивают лаком контрабасы и виолончели, высится пюпитр с нотами. Только никого нет, пусто. Инструменты лежат, позабытые, ненужные, и только Энрика стоит со скрипкой. Смотрит на все это богатство.

«Давай, пиликай!» – раздается голос сзади.

Энрика поворачивается и видит большой зрительный зал, но все места пустуют. Только на одном сидит, зевая, Гиацинто и придирчиво рассматривает ногти на правой руке. Кажется, вот-вот пилочку достанет…

«Ну же, пиликай! – повторяет он и смотрит на Энрику. – Ты ведь этого от меня хотела?»

Энрика понимает, что она в церкви. Стоит посреди алтаря. Не по себе становится. Пусто, страшно, а взгляд Дио сверлит спину.

Энрика поднимает скрипку, пальцы сжимают струны, скользит смычок… И ни звука. Тишина со всех сторон давит, сжимает инструмент. И скрипка кажется мертвой, безжизненной. Энрика играет изо всех сил, от звука уже должны вылетать стекла и рушиться стены, но слышит только тишину. Даже своего дыхания не различить.

– Рокко, – прошептала Энрика. – Прости…

– Рокко-то, может, и простит, – послышался издевательский голос. – А вот я за своих – со свету сживаю.

Будто толкнули. Энрика подпрыгнула, разом вынырнув из сна с гулко и часто колотящимся сердцем, выпученными глазами, бестолково глядящими в темноту. До чего же холодно! Даже на столе снег лежит.

Взгляд Энрики метнулся к окну, и крик едва не сорвался с губ – на подоконник с той стороны облокотилась Ванесса Боселли. Энрика узнала ее по горящим недобрым огоньком глазам, по пышной прическе.

– Ты? – выдохнула она.

– Я! – крикнула Ванесса и, рассмеявшись, сделала сальто назад. – Поздравь меня, я замуж вышла! Вот, гляди! – Она вновь подскочила к окну и сунула левую ладонь под нос Энрике.

– Поздравляю, – пролепетала та, разглядев тускло блеснувший золотом ободок.

Двор освещали два уличных фонарика, но Ванесса, видно, добавила к ним какого-то колдовского света. Ее рыжие волосы, казалось, горели, когда она заходилась ужасающим смехом.

– Раз! – крикнула она и одним прыжком взлетела на забор, где замерла, балансируя руками. – Два! Три! Четыре!

Что она считает? Зачем так кричит страшно? Энрика никак не могла унять сердце. Дрожа от страха и холода, негнущимися пальцами пыталась схватить ставень, но – тщетно.

И вдруг ее осенило: Ванесса считает удары часов!

Взгляд устремился к настенным часам, но те тонут во мраке. Сколько же? Одиннадцать, должно быть. Нет, одиннадцать уже было. Значит… Значит…

– Десять! – визжала Ванесса. – Одиннадцать!

Она замолчала, и в тишине Энрика услышала двенадцатый удар. Кровь отхлынула от лица, ноги подкосились, и она вновь упала на стул. Как же так? Что же теперь… Почему?!

Скрипнула калитка, во двор вошел Гиацинто. Такой же, как обычно, – черное пальто и снисходительная улыбка.

– Ты опоздал, – выдохнула Энрика.

– Нет, – покачал головой Гиацинто. – Это ты опоздала.

Руку пронзила боль. Подняв запястье к лицу, Энрика увидела расползающееся черное пятнышко. Это еще что такое?!

– Приятной казни, скрипелка! – крикнула Ванесса, спрыгнув с забора. Гиацинто небрежным жестом взял ее под руку, и на его пальце тоже сверкнуло кольцо. – Не надо было моего братца обижать. Идешь против семьи Боселли – значит, совсем в голове пусто.

– Я никогда не обижала Рокко! – закричала Энрика, опять вскакивая. Чем дальше – тем страшнее, непонятней делалось. Может, это еще сон?

– А кто с ним с самого детства по лесам бегал, а как замуж – так за другого? – прищурилась Ванесса. – Он-то, может, и смолчит, а я – ведьма страшная, ничего не прощаю!

– Мы с ним просто дружили, – прошептала Энрика.

– Мальчик и девочка? Ха! Какие еще сказки знаешь, смертница?

Но Энрика больше не смотрела на нее. Протянула руки к Гиацинто, недоумевая, прося разъяснений.

– А я, – сказал он, – очень не люблю, когда меня используют, чтобы подобраться к отцу. Прощай, Рика. Мне тебя будет не хватать. Сыграй. Сыграй, пока время не вышло. Реквием Энрики Маззарини! Исполняется в первый и последний раз!

***

Новый год Нильс Альтерман встретил в горячем источнике под открытым небом. Удивительное это было ощущение – холодный воздух и горячая вода, от которой столбом поднимается пар. Нильс лежал, раскинув руки по гладким камням, которыми выложили край источника, и наслаждался одиночеством и покоем.

В городе, где Нильс родился, климат посерьезнее, чем в Вирту, зимы не идут ни в какое сравнение. Здесь Нильс мог ходить всю зиму в летней одежде, но предпочитал не смущать жителей. Он вообще предпочитал не выделяться. Только изредка позволял себе такое вот расслабление. Местные зимой к источнику не подходили, не понимая, как можно принимать ванну в мороз. А Нильс не мог понять, что хорошего в том, чтобы лезть в горячую воду жарким летом. Летом он предпочитал обливаться холодной водой из колодца.

Далеко-далеко начали бить часы, и Нильс вздохнул. Еще чуть-чуть, и пора вылезать. Подойдут карабинеры, Ламберто… Сегодня днем все было спокойно, ничто не предвещало неприятностей, и Нильс полагал, что так оно и пойдет. Еще один мирный день в диоугодном городке Вирту. Который с восходом солнца станет еще более диоугодным.

Энрика Маззарини выходит замуж за Гиацинто Моттолу. Нильс всеми силами гнал прочь мысли о нелепости этого брака. Говорил себе, что решение верное, что строптивой девчонке нужна острастка, и флегматичный Гиацинто – то, что нужно. А близость Фабиано поможет Энрике проникнуться идеалами веры. И она исчезнет из поля зрения Нильса, превратится в заботу своего мужа, а не городских властей.

– И прекрасно, – прошептал Нильс в звездное небо.

Снежинки, кружась, превращались в капельки прежде, чем достигали поверхности воды. Будто моросит легкий дождик.

Бой часов окончился с двенадцатым ударом. Наступил новый год и, после недолгого затишья, Нильс услышал поскрипывание снега. Он узнал эти мелкие вкрадчивые шажки, обладателя которых втайне презирал. Ламберто. Младший жрец относился к той породе людей, которые могут пролезть куда угодно, зацепиться и держаться, несмотря ни на какие бури. Скользкие, льстивые, наглые, расчетливые. На родине Нильса таких не любили. Но Вирту отличался от Ластера, и далеко не всегда в лучшую сторону.

Вздохнув, Нильс поднялся, расправил плечи и замер, позволяя воде стечь.

– О, Дио всемогущий! – послышался сзади возглас. – Синьор Альтерман, прошу вас, прикройтесь!

– Синьор Ламберто, – ухмыльнулся Нильс, – отвернитесь. Потому что я сейчас – повернусь.

Растираясь полотенцем, Нильс заметил, что жрец и вправду отвернулся. В Ластере его бы за это подняли на смех, но здесь неуместная стыдливость в порядке вещей. Нильс неспешно облачился в форму и, поколебавшись, повязал на шею алый шарф – подарок Энрики. Праздник все-таки, можно и отойти немного от должностной инструкции.

– Ну и? – привлек Нильс внимание Ламберто. – Чем займемся?

Ламберто скосил взгляд и, убедившись, что палач одет, повернулся полностью. В его руках Нильс заметил широкий футляр из черной кожи. Судя по всему – увесистый. Ламберто то и дело его подбрасывал и перехватывал.

– Энрикой Маззарини, – оскалился младший жрец. – Скрипачка. Разболтала, что выходит замуж, но не вышла.

Нильс, храня каменное выражение лица, двинулся к городу. Два шага по теплым камням, потом подошвы сапог опустились в снег. Прощай, горячий источник.

– Вот как, – сказал Нильс, поднимаясь на пригорок. – Грустно слышать.

Внизу, увидев его, вытянулись по стойке смирно подчиненные – Армелло, Эдуардо, Томмасо. Последний держал карабин Нильса.

– Еще как грустно! – Ламберто семенил рядом, отчаянно пытаясь зачем-то заглянуть в лицо Нильсу. – Верховный жрец ожидал ее в церкви до полуночи, но – тщетно. На что надеялась – непонятно. Бедная, глупая Энрика…

Сочувствия в голосе Ламберто не слышалось ни на грамм, и Нильсу захотелось ударить его наотмашь. Одно движение рукой – и конец этому червю. Конец данному Дио шансу…

– Ладно, – сказал Нильс, подходя к своим и отвечая на их молчаливые приветствия. – Значит, оформляем нарушение, ведем в церковь и…

– Нет-нет, в церкви кровь ни к чему, все закончится на месте, – поспешил прервать его Ламберто.

Нильс, взявшись за цевье карабина, замер. Медленно повернулся к жрецу, который одарил его противной улыбочкой.

– Какая кровь? Вы о чем?

– Об Энрике Маззарини, которую вы должны казнить.

Нильс перевел взгляд на карабинеров. Судя по их опешившим лицам, ребята не знали ничего.

– С каких пор мы казним за то, что девушка не вышла замуж?

– О, нет-нет, – покачал головой Ламберто. – Если бы она просто не вышла замуж – это одно, тогда у нее был бы выбор – монастырь или работный дом. Но Энрику уличили в разврате, и теперь Дио ждет ее душу, чтобы очистить и воплотить в другой форме.

Справившись с волнением, Нильс повесил на плечо карабин.

– Энрику Маззарини – в разврате? – усомнился он. – И что же послужило причиной?

– В книге законов Дио, – принялся говорить наставительным тоном Ламберто, – сказано, что любая близость с мужчиной по достижении восемнадцати лет является развратом, исключая близость мужа с женой. Для того чтобы засвидетельствовать разврат, нужны показания двух уважаемых членов поселения. Двое человек видели, как Энрика обнималась с молодым человеком. Это еще полбеды, самое скверное, что молодой человек – ученик колдуна, закоренелый грешник!

– Закоренелый грешник, который служит Дио и является полноправным гражданином Вирту, – осадил жреца Нильс. – Не нужно приплетать лишнего. И кто же свидетельствовал?

Он уже шагал по колее, протоптанной им самим, карабинерами и Ламберто. До Вирту – минут пять. До дома Энрики – десять, если быстрым шагом. Но Нильс не торопился, а карабинеры так и вовсе спотыкались на каждом шагу.

– Хоть это и не ваше дело, – пыхтел Ламберто, увязая в снегу, чтобы двигаться рядом с Нильсом, – отвечу: лично я и Гиацинто Моттола.

Нильс остановился.

– Гиацинто Моттола свидетельствовал против Энрики Маззарини?

– Ну да. А почему это вас удивляет?

– Потому что они собирались пожениться.

– Что?! – Ламберто подпрыгнул. – Сын верховного жреца и грешница, осмелившаяся смеяться над истинной верой? Это какая-то глупая шутка, синьор Альтерман! Синьор Гиацинто сегодня действительно женился, но отнюдь не на Энрике Маззарини. Его избранница – Ванесса, урожденная Боселли!

Эта ночь, казалось, никогда не прекратит удивлять Нильса. Он смотрел на Ламберто, приоткрыв рот.

– Что? Сын жреца – на ведьме?!

– О, нет-нет, синьор Альтерман, – помахал пальцем Ламберто, радующийся остановке. – На благочестивой девушке, которая чудом сохранила приверженность Дио в греховном гнезде колдуна!

Нильс покачал головой.

– Ясно. Ванесса – единственная наследница колдуна. Когда старик умрет или отдалится от дел, Фабиано получит полную власть над городом, так? Духовную и колдовскую.

– Синьор Альтерман! – покачал головой Ламберто. – Мне не нравится ваш тон!

– Да мне вообще ваш голос не нравится. И внешность. Манера говорить и двигаться. Запах.

Ламберто пятился в сугробы, выпучив глаза, а Нильс вдруг почувствовал такую силу, какой не ощущал уже очень давно. Рядом с ним, безмолвные, но решительные, стояли карабинеры, готовые по команде превратить Ламберто в решето.

– С-с-синьор Альтерман, – пролепетал Ламберто. – Вы… Не надо делать того, о чем пожалеете!

– Что же вас напугало, младший жрец? – Нильс наклонил голову, будто пытаясь рассмотреть Ламберто под другим углом. – Неужто я произнес угрозу или оскорбление? Наши симпатии не зависят от нас, и, коли уж вы затеяли высказывать их, я просто поддерживаю беседу. Ну что же вы зашли в такой глубокий сугроб? Снег набился в ваши красивые ботиночки, промокли ваши кружевные носочки. Если вы простудитесь и церковь лишится вашего присутствия хоть на несколько дней – это будет невосполнимая утрата. А если заболеете чем-то серьезным?

Ламберто обернулся. За спиной – снежное поле. Впереди – четверо вооруженных мужчин.

– Синьор Альтерман, – прохрипел Ламберто. – Я не смогу отменить свидетельство.

– Почему же? – ласково спросил Нильс. – Я просто спрашиваю, это ведь обычный разговор, так?

– Разумеется. Но свидетельство записано в книгу Дио, и теперь это не мирское дело, а церковное. На запястье Энрики Маззарини появилась черная метка, и тот, кто дал обет служения, должен исполнить долг. Вы, синьор Альтерман. Вы служите палачом, вы в этом поклялись. Что бы вы ни думали обо всем происходящем, но такова воля Дио. Вы же не станете противиться?