Текст книги "Фотография Женечки Пономарева"

Владимир Тучков
Фотография Женечки Пономарева

Холодное ноябрьское солнце клонилось к закату. С высокого волжского берега далеко окрест разносились предсмертные вопли Женечки Пономарева, медленно переходящие в стоны души, насильственно разлучаемой с теплым телом. У рыб, проплывающих мимо, от ужаса в жилах стыла кровь.

А все начиналось так прекрасно. Чисто и возвышенно. Четверо друзей, очень близких друзей – интимных, – перешагнув тридцатипятилетний рубеж и оставив за пока еще крепкими мужскими спинами гиперсексуальность со свойственной ей красивой, но губительной дурью, возжелали осмысленного существования. Чтобы не как горный ручей, разбрызгиваясь на голых скалах. А полноводной равнинной рекой, у которой достаточно времени и на собственные размышления, и на то, чтобы навеять путнику простейшую истину: жизнь – это не фокус, не шулерский трюк, а нечто гораздо более достойное. Чтобы без опостылевших гей-баров, где нет ничего, кроме похоти и фантастически дорогой выпивки. Без ток-шоу, без гей-парадов, без аффектации фестивалей и прочих попыток экспансии.

Зачем экспансия? Какая, к чертовой матери, экспансия, когда в этой стране еще лет триста будут криво смотреть на все, что хоть немного отличается от общепринятых норм, утвержденных уставом гарнизонной и караульной службы?

И эти четверо – Андрей, Илья, Рифат и Левушка – выстроили просторный дом, рассчитанный на долгую и счастливую жизнь. В Нижегородской области. На берегу Волги, в тех краях вполне уже полноводной. На отшибе. Чтобы от греха подальше.

Получилась крепкая и здоровая семья. Не в том смысле, что вичевых не было. Нет, не в том дело. Обходились не только без наркотиков, но и алкоголя почти не требовалось. Поскольку в их семье существовал культ крепкого тела. Не ради абстракции или из-за боязни болезней. Просто они любили друг друга. И каждый понимал, что, лишившись привлекательности, можно потерять и любовь. А ощутить, что тебя порой потрахивают лишь из чувства долга, а то и из милосердия, это для каждого из них было бы непереносимо. Такое психологическое уродство возможно лишь в кругу алкоголиков, но никак не гомосексуалистов – людей с очень чувствительными душевными мембранами.

Крепость и здоровье семьи, естественно, невозможны и без приемлемой материальности. И тут у них тоже было все в порядке. Андрей был модным дизайнером. И при наличии Интернета, который с огромной скоростью гоняет туда-сюда визуальные файлы, он мог и на диком брегу Волги получать солидные переводы из глянцевых журналов, из нуждающихся в эффективных товарных знаках фирм-производителей, из штаб-квартир политических партий.

Илья был фотографом. Точнее, выдавал себя за фотографа. В действительности же при помощи компьютера он делал виртуозные мистификации, отображавшие интимную жизнь звезд. Вполне понятно, что такая работа оплачивалась весьма достойно.

Рифат в свое время удачно поиграл на бирже. И теперь мог вполне комфортно жить на проценты.

Что же касается Левушки, то в грубом материальном плане он был олицетворением народной мудрости, настаивающей на том, что в семье непременно должен быть урод. Лёвушка, частенько впадая в состояние творческой одухотворенности, писал дилетантские пейзажи. Конечно, было в них какое-то неизъяснимое очарование. Однако уловить его удавалось лишь друзьям и никому более.

Человеку – якобы человеку, – который убежден, что естественная жизнь заканчивается сразу же за Московской кольцевой автодорогой, трудно поверить в счастливость пути, избранного героями нашего оптимистичного повествования. Для того чтобы опровергнуть такого рода якобы-человеков, сообщаю: медовый месяц у этой великолепной четверки продолжался три года.

Конечно, этот социальный феномен стал возможен прежде всего потому, что они любили друг друга. Это во-первых.

Во-вторых, четверо возлюбленных – это гораздо более устойчивая группа, чем банальная разнополая пара. Поскольку в данном случае, как явствует из законов непогрешимой комбинаторики, возможны несколько различных связей. Если одни ослабевают, то усиливаются другие. Скажем, А, устав от И, начинает проявлять повышенный интерес к Р и Л, а Л меняет Р на И. И т. д., и т. п.

В-третьих, как утверждают пифагорейцы, у цифры 4 гораздо больше достоинств, чем у банальной диады, то есть цифры 2. Главное из них – неимоверная сопротивляемость деструктивным силам.

В-четвертых, никто героев нашего повествования, неторопливого, как воды великой русской реки, из Москвы не гнал. Они сами, добровольно, осознав весь ужас продажного и развратного города, где, несомненно, мэр Лужков и придворный скульптор Церетели совсем скоро воздвигнут рядом с Петром Первым Георгия Победоносца, поражающего копьем гомосексуалиста, покинули его враждебные пределы.

Короче, они целых три года наслаждались радостями уединенной жизни. Летом купались, бегали кроссы, устраивали ралли на внедорожниках, ловили рыбу, пили парное молоко. Зимой гоняли на снегоходах, бродили по лесу на лыжах, изощрялись по части кулинарии, а то и просто зачарованно слушали вой печального ветра. Ну и, конечно же, любили друг друга. Как в широком, так и в узком смысле этого слова.

Что еще надо четверым любящим друг друга людям? Правильно, чтобы никакой хрен не вмешивался в их идиллию, не лез в замочную скважину, не доставал своим присутствием, а то и выражением хари!

Нет, связь с окружающим миром они, конечно же, полностью не порвали. Дважды в месяц садились в джип и ехали в небольшой городишко, чтобы сделать необходимые покупки. Разговаривали с продавщицами, с банковской кассиршей, а то и просто с нефункциональными прохожими. С нелюбопытством естествоиспытателей, которые уже все описали, все классифицировали и полностью закрыли проблему, наблюдали различные проявления жизни. Без особой горечи, но и без злорадства наблюдали, как русский народ губит себя водкой, как несчастливы, одинаково несчастливы – что бы там ни утверждал граф Толстой – все разнополые семьи, как уважаемы русским народом воры и бандиты, какой странный эффект дает внедрение в российскую глубинку американской культуры. И насколько приятней нижегородцы, чем московские шакалы. (Безапелляционность, конечно, несколько настораживающая. Вероятно, тут дал себя знать эмигрантский синдром, проявляющийся таким образом, что многие россияне, попав в какие-нибудь Соединенные Штаты Америки, начинают яростно оплевывать свою бывшую родину. В определенной степени это оправдано, поскольку такая реакция наименее психически организованных особей способствует лучшей адаптации к новым социально-бытовым условиям.)

Однажды, было это в начале ноября, когда хандра подстерегает человека за каждым углом, они встретили Женечку Пономарева. Именно встретили: ехали на джипе по центральной улице, а он идет навстречу. Светлокудрый. С тонкими (но не мелкими!) чертами лица. Голубоглазый. И улыбчивый. Не только тогда – тогда он вина выпил, – но и потом, всегда улыбчивый, несмотря ни на что. Но при этом не дурак, совсем не дурак. Лет двадцати пяти. В действительности же было ему двадцать восемь.

И сразу же возникло ощущение – свой!

Андрей и Левушка в один голос воскликнули: «Стой!» Хоть Рифат уже и без того начал притормаживать. Летом бы или зимой мимо проехали. А тут – погода, хандра за каждым углом. Ну и, конечно, маленький внутрисемейный кризис – все уже слегка устали друг от друга. Что, впрочем, и раньше бывало. Но еще дня два – три – и все опять вспыхнуло бы с прежней силой.

А тут такой вот критический расклад. Роковое совпадение самых разнообразных психофизических факторов. И страстная коллективная клятва «Нас четверо! Ровно четверо!» произнесена была вроде бы и не ими, а какими-то другими малознакомыми людьми.

Остановились. И сразу же предложили выпить вина. Предложили любезно. Согласился вежливо. Без подобострастия, которое могло бы выдать в нем банального пьяницу. А Женечка мгновенно почуял их, понял, что это такая игра начинается. И надо вести себя достойно.

Пригласили в гости. А что далеко, так не беда. Есть где переночевать, места хватит.

Задумался. Как бы задумался. В действительности приглядывался. По лицам понял – нет, не садисты. И согласился, широко улыбнувшись.

Восторг был всеобщим. Более, конечно, от ирреальности: как здесь, в этом Мухосранске, и вдруг такое чудо?! Такое изящное создание, предназначенное для любви, как птица для полета!

И, как вскоре выяснилось, вопреки всему – происхождению, среде, тяжелому опыту. А опыт был будь здоров какой, любого в тупое бревно превратит. В восемнадцать Женечка загремел на три года. Велосипед украл. Да и не украл вовсе. А просто посадить решили по злобе, потому что у Пономаревых такой сын замечательный. И в лагере хлебнул сполна. Чуть ни всем бараком насиловали. Чуть инвалидом не сделали. Чуть руки на себя не наложил. К счастью, один матерый взял его себе, постоянным…

Женечка прогостил три дня, поскольку были праздники, совпавшие с выходными. Три дня в их доме не смолкала неистовая музыка любви. А потом отвезли – Женечке надо было то ли слесарить, то ли плотничать, то ли еще что. Эта его ипостась никого не интересовала.

Через пять дней опять привезли. И предложили остаться. Навсегда.

– С деньгами, – сказал Рифат, – проблем нет. Так что сыт-пьян будешь.

– Я бы, конечно, с радостью, – ответил Женечка зардевшись, – но мать кормить надо. Старая она у меня, пенсия маленькая.

Уладили и эту проблему. Дали Женечке тридцать штук. Рублей, конечно, не долларов. Чтобы матери отдал.

Стали жить впятером. Не только не пресыщаясь, но даже и голода-то как следует не утоляя. Просто безумие какое-то полыхало в их доме, безумие, осчастливившее великолепную четверку незадолго до сорокалетия. Хотя, казалось бы, гиперсексуальность была возможна лишь как набор букв для будущих мемуаров. Просто аномалия какая-то душевно-физиологическая!

И остаток осени так прожили.

И зиму, потрескивающую в камине смолистыми поленьями.

И весну, хлынувшую бурным потоком спамов, предлагавших горящие туры и пикники на лоне пробудившейся природы.

И лето, обрушившееся на потребителя услуг новыми GSM-тарифами.

Сплошное, нескончаемое жаркое безумие.

Отрезвление наступило осенью. Скорее, даже похмелье, внезапное, как пробуждение от пролившегося на лицо дождя, заставшего тебя на садовой скамейке, на неизвестной тебе аллее, в неведомом городе, в непонятное время суток.

Все четверо внезапно обнаружили, что сильно сдали. Не по мужской части, а по общеорганической. У Андрея внезапно появились гипертонические приступы. Илья стал жаловаться на боли в суставах. Рифата начал донимать желудок. А после экстренного посещения дантиста ему пришлось расстаться с одиннадцатью зубами. Левушка сильно облысел и потерял сон.

Осознав весь ужас своего положения, зло обступили Женечку: «Что, сука, СПИД?» Тот клялся и божился. Всю неделю, пока не получили результаты теста.

Результаты были отрицательными у всех пятерых.

От души, конечно же, отлегло. И они продолжили наслаждаться телом своего юного – да, Женечка совершенно не изменился, даже, пожалуй, еще больше похорошел – друга.

Однако вопрос оставался насущным. Как можно за неполный год постареть лет на пятнадцать? Как?! Даже черный героин не мог дать таких сокрушительных результатов. Поэтому на сексуальные излишества роптать не приходилось.

Было ясно, что это как-то связано с Женечкой. На эту тему и стали шептаться – чтобы не подслушал, не насторожился – по вечерам. И выдвигали гипотезы, одна нелепей другой.

Можно было, конечно, допросить. И когда схлынет поток лживых слов, начать пытать, по-серьезному. В Интернете были и методы, и способы, и приемы, и рецептура, и дозировки. Но не такими они были, чтобы вот так вот – ни с того ни с сего… Все же верили в презумпцию… Да и не смогли бы – живого человека, который был так щедр с ними.

Правда, тайком обыскали. Перерыли все его нехитрые пожитки, когда Женечка ходил за грибами. Была у него такая плебейская страсть, на которую, впрочем, все смотрели сквозь пальцы. Но это ничего не дало. Ничего такого… Правда, паспорта в его рюкзачке почему-то не оказалось. Пожалуй, единственная странность.

Поскольку логическое мышление более всего было присуще Рифату, то именно его отправили в город для наведения справок и выяснения обстоятельств. Взял фотографию. Самую приличную из пачки, которую нашлепал Илья. Сел в джип. И погнал по слегка схваченной острым морозцем грязи.

Был предпраздничный день – 6 ноября. Поэтому народ к середине рабочего дня был уже весел, хмелен и словоохотлив.

В слесарной мастерской, о которой туманно рассказывал Женечка, его никто не опознал ни по фамилии, ни по фотографии.

Выяснилось, что в городе есть еще две мастерские примерно такого же профиля. Но и в них Женечка никогда не работал.

Поразмыслив, Рифат понял, что с такими нежными, как у Женечки, руками самое ему место либо в парикмахерской, либо в ателье, закройщиком. Но и там фотографическое изображение симпатичного молодого человека видели впервые.

Рифат пришел в отчаяние. И начал хватать за рукава прохожих, тыкать в нос фотографию, нервничать. Те отрицательно качали головами: нет, никогда. Наконец один все же узнал. Но ничего полезного сообщить не смог: так, просто где-то и когда-то видел и случайно запомнил. Потому что странный какой-то.

Можно было, конечно, пойти в паспортный стол. И наплести провинциальным дурам что-нибудь про МУР, про столичных сыщиков, которые с ног сбились, разыскивая серийного убийцу. Однако для этого надо было, чтобы Андрей отпечатал какое-нибудь удостоверение.

«Все мы сильны задним умом», – грустно пошутил Рифат.

И тут его осенило: библиотека! Читательские формуляры! С адресами и прочими сведениями. Да и список прочитанных книг мог рассказать о многом! А Женечка в библиотеку должен был похаживать. Поскольку был вполне начитан для своего социального положения. Не только любил Уайльда, но и знал Харитонова, своего тезку.

И с цветами, шампанским и громадной коробкой конфет рванул в храм культуры и духовности.

Успел вовремя. Раскрасневшийся женский коллектив уже готов был перейти от задушевной застольной беседы к еще более задушевному застольному песнопению.

– Как же! – с готовностью отозвалась шатенка неопределенных лет. И, рассмотрев объект, интересовавший Рифата, мгновенно все поняла и потеряла интерес к слишком хорошо пахнувшему мужчине. – Как же! Женечка Пономарев! Только он не читатель вовсе, а наш сотрудник. Правда, уже год, наверно, как куда-то исчез. Видимо, решил, что на одну пенсию проживет.

Рифат был ошеломлен! Речь шла не о пенсии по инвалидности, а о самой что ни на есть – общенародной! Оказалось, что Женечка – специально проверил, попросил, чтобы личное дело показали – родился в 1937 году. И, стало быть, ему было 68 лет.

И вот тут уж его допрашивали. Крепко-накрепко привязав к стулу. Но тщетно. Ни в чем не сознавался и лишь тупо повторял: меня оклеветали, суки, потому что я гомосексуалист, они специально подстроили, суки, потому что я ими брезговал…

Однако сути это не меняло. Было ясно, что это вампир. Энергетический. Целый год высасывал из них своим ненасытным анусом жизнь и здоровье. И, судя по всему, не из них первых. Потому-то так и сохранился.

Упырь!

Мразь!

Скотина!

Ублюдок!

Нашли в Интернете нужный сайт. Анти-вампирский. Который подтвердил их предположения. Нужен осиновый кол. Нужен молоток. Нужен момент, когда Скорпион язвит себя в третью фалангу хвоста, отчего сосцы Девы начинают кровоточить.

При помощи прилагавшейся диаграммы вычислили, что нужный момент наступит завтра, в день Великой Октябрьской социалистической революции. Ровно в четыре часа пополудни.

И легли спать. Утвердившись в намерениях.

И успокоились. Хоть никто так и не сомкнул глаз.

И встали затемно.

И приготовили все необходимое.

И ждали урочного часа, не обращая внимания на мольбы обреченного.

И дождались.

И исполнили.

Женечка отошел, на прощание всхлипнув как-то совершенно по-детски. И тут же, испустив ослепительное сияние, от которого кожу четырех экзорцистов начали колоть электрические иголки, стал стремительно увядать. Словно бутон прекрасной розы, опущенный в серную кислоту. И вскоре превратился в омерзительного старика, покрытого дерьмом переваренного времени.

А в радиусе пятидесяти километров внезапно зацвели яблони – нежным подвенечным цветом. И журавли, взвизгнув над Средиземным морем тормозами, развернулись на север и потянулись к родным гнездовьям. Чтобы дать жизнь новому поколению. Которое будет намного счастливей своих родителей, выжатых, словно лимон, использованный для коктейля улыбчивым человеком, поставленным судьбой и историей за стойку гей-бара.

В окрестных городах и селах этот природный феномен был воспринят как знамение того, что курс на возрождение истинных советских духовных ценностей, по которому решил направить страну далекий Кремль, верен. И новое поколение, которое придет по нему к заветной цели, будет намного счастливей свих родителей, выжатых, словно лимон, использованный для коктейля улыбчивым человеком, поставленным судьбой и историей за стойку гей-бара.

Что же касается четверых героев этого аллегорического повествования, то в их жизни абсолютно ничего не переменилось. Энергия, исторгнутая ими из смазливой жопы Женечки Пономарева, не вернула им ни молодости, ни здоровья. Ибо время может двигаться вспять лишь в сказках. А какие уж тут, к чертовой матери, сказки? Тут реальность, абсолютно голая реальность, хоть и изображенная в извращенной аллегорической форме!

Но на этом история не закончилась. Потому что в этой стране заканчиваться могут только хорошие истории. А эту к таковым отнести невозможно. Через год страшная болезнь свела в могилу всех четырех друзей. Все умерли в один день в страшных муках, вознося к небесам не слова покаяния и не мольбы о загробном снисхождении, а хулу Женечке Пономареву.

Вскоре в дом, расположенный на живописном берегу Волги, въехал новый хозяин – режиссер областного драматического театра. Звали его Арнольдом. Вполне подходящее имя для человека его профессии. И как-то раз, разбирая рухлядь, оставшуюся от прежних жильцов, Арнольд наткнулся на фотографию прекрасного юноши. Юноша был настолько прекрасен, что Арнольд увеличил его изображение, сделав два портрета – «прекрасный» и «безобразный», искусственно состаренный при помощи хитроумной компьютерной программы. Так в репертуаре театра появился аншлаговый спектакль «Портрет Дориана Грея».

На премьере, когда актер, загримированный под прекрасного Женечку Пономарева, вонзил нож в «безобразный» портрет, в зале от разрыва аневризмы скончался один из зрителей. На следующий день жуткая история с аневризмой в точности повторилась. Через две недели стало ясно, что внезапная смерть постигает не случайных людей, а гомосексуалистов. Еще через две недели в областном центре сложилась причудливая традиция. Ежевечерне на «Дориана Грея» стали приходить семеро заранее договорившихся гомосексуалистов, одного из которых увозили из зрительного зала в морг. На основании чего Арнольд внес в название спектакля дополнительную смысловую нагрузку: «Портрет Дориана Грея, или Русская рулетка». Название получилось максимально точным, бьющим без промаха.