Текст книги "Молчание рыб"

Молчание рыб
Владимир Уланов

© Владимир Уланов, 2024

ISBN 978-5-0062-9178-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

март 2024
МОЛЧАНИЕ РЫБ

часть первая

***

Грязно – серая, безликая девятиэтажка, выстроенная в квартальной низине, пугала себя и окрестности своей нелепостью. Причудливо изогнутая панельная ненадёжность прочно стала достопримечательностью котов и приютом наркоманов.

Липовый парк был высажен в начале века, мощные стволы охраняли огромный банный комплекс. Вечный, красный кирпич ограды плавно переходил в основные и подсобные помещения знаменитых городских бань.

Новострой зигзагами обходил капитальность, усугубляя хаос двора через стихийные парковки и кривые подъезды.

Два боковых пристроя организованно замерли на уровне пятого этажа, прикрывшись кокетливыми псевдозамковыми надстройками.

Зимой сама земля рождала пар с вечным ароматом берёзовых веников. Жилец, сумевший преодолеть нарастающую наледь, перед подъездом, неизбежно вставал на четвереньки, толкая поклажу головой. Включая силу проклятья, противясь

заторможенному падению, теряя остатки равновесия, неуклонно сползал к началу

увеличивающейся наледи.

Дом скрипел и охал, выдавливал окна и двери, медленно погружаясь в банную преисподню. Вектор моего идиотского движения упирался в квартиру 32, сдающуюся именно в этом подъезде за « очень умеренную плату».

Определившись с направлением и не веря в конечную цель, я ринулся впереди собственной глупости к единственной функционирующей двери. В трёх метрах от вожделенной ступени из бетона, барражировало рыжеволосое существо, теряющее остатки грации. Преимущественно страдал по частям центр тяжести, с угрозой потери самоуважения, через падение в неопределённую сторону.

Подхватив беспомощную даму под мышку, а также её пакеты и сумочку, тренированным шагом довёл до подъезда. Болтавшаяся на одной петле дверь пыталась стыдливо прикрыть обнажённое, запачканное, тёмное нутро. Вход в неведомое искалечен и мрачен. В нос ударила подвижная стена, сотканная из живой кошачьей страсти.

***

Не ведомые людям эмоции соития сопровождались вегетативным слиянием разнополых существ, зачинающих себе подобных. Борцовская удаль победы закреплялась клочьями шерсти, порванными ушами, горячими пронзительными струями самцовского торжества, удивительно вонючими, а ещё крещендо захватчика.

Перила отсусутствовали, ощущение пропасти усугублялось влажным мраком. Перекошенная лестница блокировала лифт. Дом с тихим скрипом уходил в банные подвалы. Наступающая весна торопила подземные воды.

Восьмой этаж остановил наш безумный подъём. Доступ на девятый, последний наглухо заварен массивным листом из ребристого металла. Казалось, дом прилепился к этой странной, но очень надёжной конструкции. Дверь в квартиру просто выдавило, но не до конца. У порога возлежал огромный рыжий кот, мометально втянувшийся в образовавшуюся щель, проворно исчез в направлении балкона.

Дама, вцепившись в куртку, молча, подгоняемая ужасом, пыталась засунуть руку внутрь, добралась уже до локтя, вопль трансформировался в бессловесную мольбу глазами. Проклиная себя, вытянул резко удлинившийся рукав, просочился в прихожую, размером с троллейбус. Вторая рука с намотанным шарфом намертво зафиксировалась в районе шеи, распутать на составляющие оказалось совсем непросто. Маленький кулачок жил своим миром в борьбе за бесценную жизнь своей хозяйки.

Лепной потолок с подсвеченными зеркалами, сотворил из меня коротконогую ушастую голову с поперечно открытым ртом. Мой палец гневно грозил кому то за моей плоской спиной.

Обернувшись, едва не потерял равновесие – в меня с животным ужасом вцепились глазами четыре разноцветных дамы. От потери действительности удержал синхронный крик, сродни шпаговому ору обезумевших котов. Косенький пол тёмного полированного паркета в сочетании с резной мебелью и тяжёлым ковром располагал к диалогу.

***

Дама безуспешно пыталась приладить оторванный рукав, в её коротких бессмысленных движениях прослеживалась цель, но не было конечного результата. Мы очень живописно расселись под зеркалами, занятые дурацкой реставрацией порванной и перемазанной одежды.

Механизм, активно калечащий дом, устыдясь своей агрессии, поскрипев, поднатужившись, внезапно выпрямил дверь, не забыв ключи оставить в коридоре, снаружи.

Персидский светлый напольный ковёр самовольно лишил меня уличной обуви. Любуясь двусмысленным потолком, я в небе споткнулся об очень изящный светлый сапог, помахивающий перед самым носом.

Глядя в стеклянный верх, свинтив обувку, с удовольствием убедился в полном отсутствии ненавистного запаха потных ног, скорее наоборот.

Как и полагается первой в этот мир пришла она. Ужас, посетивший в подъезде, благополучно закончился в комфорте ковра и внезапном остром женском любопытстве.

Игнорируя зеркала и ампир, сидя на полу, мы совершенно откровенно в упор разглядывали друг друга.

– Валькирия, – протянула узкую, длинную ладонь половая попутчица, светло улыбнувшись.

– Самсон, – тотчас отозвался мое неожиданное «я», не спеша отпускать доброе тепло из своих ладоней. Затянувшееся тактильное знакомство совершенно не тяготило, скорее напротив. Почему-то в голове задержались глаза, светлые, глубокие, очень внимательные.

Не сговариваясь, мы одновременно посмотрели на потолок. Отражение было глупейшее, хохот бросил на спину, заставил дрыгать ногами, дробная икота, перевернув на живот, обозначила ситуацию корчами. Знакомство состоялсь по кошкиному образцу, самым коротким и надёжным путём.

***

Лёгкий скрип, переходящий в шорох, отворил кухню, заодно выкатив закопчённую баранью ногу.

Следом, не мешкая, посыпались приправы в разноцетных бутылках, халва в дере вянных расписных бочонках и разнообразная зелень, последней не спеша

медленно выкатилась огромная банка жидкого мёда цвета янтаря. На шум явился кот, усевшись около баранины, принял самый независимый вид.

Обдав трапезную облаком, слегка наклонившись, огромный ресторанный холодильник с прозрачной дверцей, и встроенным компьютером, собрался расстаться со своим нутром совершенно безвозмездно, под органное сопровождение облегчения.

Однако, моё стремительное гасящее движение предотвратило неизбежное, холодильник был зафиксирован. Легкая, очень женская тень, возникшая из-за моей спины моментально навела восточный порядок на кривеньком подоконнике, украсив мраморную столешницу бараниной в окружении яркой зелени. Дама, обернувшись женщиной, заворожила меня гармонией своего я.

Пластика, сродни угасающей флейте, рождала не существующую музыку тихо затухающего очень мягкого звука.

Валькирия, бродя по кухне, запускала и гасила встречной волной присутствия себя порождение своего отражения. Зеркальная магия прекратила своё стеклянное, лишённое смысла, существование.

Моё «я», уходя, внезапно приблизилось и вошло в меня с неожиданной стороны.

Меня было двое. Одно, отягощённое разумом, искало себя в порядке вещей.

В перетаптывании вариантов дёшёвого жилья, оказался между слегка перекошенным полом и безумным потолком. Возник в разваливающейся квартире, нашёл себя на потолке с визжащей женщиной под мышкой и сапожками в руках.

Выяснилось, даме был необходим совершенно другой дом с аналогичным номером квартиры. Всему виной оказались берёзовые веники, прущие из -глубины земли в окружении ледяной мистики.

Второе «я», совершенно не моё, родилось пять минут назад, на полу. Возникло оно из лестничного недоразумения и потолочно—коврового, почти кошачьего знакомства. Меня не узнавала уважительно тонкая грань остро возникшего обожания существа противоположного пола

Подобное доселе было мне не ведомо. Лёжа на полу, я любовался пластикой рук, они знакомились с не нашим миром почти со звуком умирающей скрипки.

Руки были умны, тактичны, закончены, в образе светлого мрамора навечно.

Образа той Валькирии в моей бедной, неправильной голове нет даже сейчас, она забрала мою память о себе с собой, оставив нечто светлое, лишённое памяти и действия.

Только глаза, бесконечное внимание, тепло милых рук, облако счастья, данное в ощущениях.

***

Столешница, украшенная дарами востока, есть нечто, что дали мне персты моей

«сиюминутной». Она кормила меня нежным теплом волшебных рук, через касание.

В глубине себя я понимал и противился ненадёжности происходящего.

Этот зародившийся цветок совершенно необходимо от хрупкости рождающейся любви, защищая, хранить. Питать подземной вечностью избранного дома, что нам открыла нас, укрыв от мира.

Трапеза оказалась совершенно закономерным продолжением необычного дня.

Кот вёл себя достойно, не клянчил, мясо заел огурцом, покопался в петрушке, попил водички, уселся у прозрачной дверцы холодильника и тихо задремал.

Валькирия удивительным образом, совершенно естественно, окружала всё вокруг себя и нас, собой. Гармония движений, мимика, поддерживали разговор ни о чём, что создало особый охранительный режим человеческого, очень доверительного контакта.

Душевный покой впервые посетил меня осознанно на руках матери, пахло черёмухой, я только что отпустил майского жука, он благодарно прогудев, унёсся в небо. Было мне четыре года и три весны.

Меня ждала вечерняя мамина сказка и вся жизнь. Прошло двадцать пять лет, именно сегодня, меня посетило ощущение добра, надёжности, просто вера в хорошее.

Мы пили удивительный зелёный чай, я дышал очень тонким ароматом её присутствия, всё прошлое ушло за ненадобностью, вокруг царил сей миг.

За шторами выстраивался день, по-весеннему огромный, бесконечный, не ожиданный. Это он подарил мне тебя, а теперь радовался, глядя на нас.

У вечного нет необходимости для удивления, он сыт вчерашним днём, он знает, что будет завтра, а день сегодняшний не повод для размышлений.

Внезапно, сидя за не своим столом, я понял, что жизнь планов не имеет, а встреча эта уже пошла поперёк моей судьбы а также прочего, что связано со мной и не только.

Евроремонт качественно выполненный до катаклизма, обогатил меня мрачновато выполненным интерьером стен, потолочно-показной великолепной горельефной лепниной с переходом на косяки, пороги и пандусы, почти в ампире, что, впрочем, не огорчало.

Неожиданно треснувшись лбом, благодаря не уместному зеркальному триплексу, не узнавая собственный затылок, впервые задумался об юридической стороне незаконного вопроса.

Звонивших было двое. Дребезжание удивляло отсутствием патетики, соглашательскими нотками, долгим шарканьем ног у входной двери. Пыжиковые шапки терпеливо ёжились в руках.

Выяснилось, что дом этот кооперативный, выстроен Н-ским управлением культуры, признан аварийным и по бумагам не существует уже два года. Тем не менее, квартиры распроданы и по исковым заявлениям заменены на аналогичные в других частях города.

Выход на балкон и взгляд через щель на далёкую заснеженную землю покрыл синими мурашками лица двух прохиндеев. На кухонном, здорово кривом подоконнике мне вручили в доверительное управление остатки панельной роскоши.

Со своей стороны второй соучастник афёры письменно подтвердил полную коммунальную поддержку со стороны города во избежание последствий и эксцессов, не вызванных природой. Так мы стали псевдо-фактом с обширными свидетельскими полномочиями. Сей не надёжный образ предполагал огромное количество вариантов перехода в иную юридическую категорию.

Контакт со мной был для них необходим, но абсолютно им не нужен. Меня приняли за совершенно другого человека.

Самодельный нотариус с двумя подходящими печатями и водяными знаками, выполнив необходимые действия, шарахнул настоящим дыроколом. Подпись я не поставил, сославшись на поздний час и отсутствие очков, что было принято с пониманием и встречными движениями рук приветливого свойства.

– Бетон и вторую половину завезём завтра в девять часов, – выразительный взгляд притормозил на подоконнике. Должен заметить, за весь период наскока я предусмотрительно не произнёс ни звука. Договор бессрочный, до предусмотренных особых обстоятельств, отмеченных в примечании, кстати последнего не было. Валькирия стояла молча в дверном проёме, косяки становились самодельными прямоками, подчёркивая лёгкую стройность фигуры, поза выражала нетерпеливую брезгливость.

***

Выдворив ходоков, стремительно усевшись на пол, голова к голове, мы первым делом, очень нежно, долго целовались. Начал я, уткнувшись в волосы, добрался до шеи, нашёл губы, замер, руки, сомкнувшись на затылке, украли свет.

Вдвоём мы приладили рукав, шуба заискрилась, уходить из дома она не собиралась. Рукав опять начал топорщиться. Кот, буквально вившийся у её ног, внезапно лёг поперёк двери, он смотрелся хищником в саване персидского ворса. Янтарные глаза потемнели, усы воинственно торчали.

Её сапожки, прижатые к груди ласкали руки. Было дико, просто неправильно, оставаться одному. Во мне начала ломаться детскость ушедшей жизни, рушилось не просто прошлое, уходило чудо настоящего. Я реально лишался дня завтрашнего.

Законченная диссертация, работа в клинике, приглашения за рубеж, рост. Всё, что называется перспективой, вдруг подавилась преснятиной рутины. Оказалось, утрата одного мига теперь – это потеря себя навсегда. Я могу жить, дышать будущим рядом или около, или никак.

Мысль моя разбивалась о скороспелость. Некая вычурность происходящего, сиюминутное обомление уничтожало рассудочность, а может просто не было повода. Раздвоить себя в мозгах своих при полном разуме, мог только человек,

пребывающий в полном разуме.

Её сапожки оставались в моих руках, это совсем не аргумент. Отпустить тебя даже на один час, даже в мыслях не мог, это сломает нашу навечную жизнь.

Захватив глаза моей Валькирии, произнёс легко и свободно, потому что уверен был « люблю тебя, я всегда и везде искал только тебя, представляя, понимая, требуя, ломая жизни, попавших в мою орбиту».

Она отлепилась от косяка, расправила шубку, глянула сквозь меня и тихо произнесла « Любовь, как и жизнь всегда эгоцентрична». Это были первые совершенно необходимые слова в ответ на мой полурассудочный, требовательный монолог. «Только кажется, что для жизни необходимы два человека, но это не всегда так».

«Человек это всегда личность. Взаимность рождается, только если уметь проникать в душу другого, иной контакт, даже самый тесный и личный зарождающийся за кухонным столом, там же может и умереть.»

Казалось, она говорила себе или размышляла о себе. Горячее понимание волной окатило мою голову. «Ты нашла самые нужные слова. Взяв доступное, сотворила недосягаемое». С сапогами в руках и иным пониманием своей жизни, я даже на потолке смотрелся уместно.

Кажется она поняла меня. Подняв голову, нашла мои глаза улыбнулась, тихо поставила сапоги, « кажется мы в самом деле не кошки, я в ванную».

***

Замкнув входную дверь, нашёл в этом действии глубокую символику. Глядя в бесконечный потолок, дал клятву, нет, не богу, самому себе, перед собой, больше и важнее у меня никого не было. Кот расположился у двери в ванную комнату, кажется он также определился в этой жизни.

В спальне, я нашёл стопку белья, тяжёлый светло-зелёный халат, огромное полотенце. У двери в ванную разместились глубокие банные тапочки, вызвав некоторое недоумение кота.

Себе постелил в кабинете на широченном диване из светлой замши. В кухне загудел чайник. Я встал, у окна разложил халву, лепёшки, сыр, чёрная с матовым отливом гимза, источала удивительный тонкий аромат, совершенно не здешний. «Тебя ждёт ванна, милый, там и щётка вторая, красная».

Чай пили не молча, а просто в тишине. Думалось очень легко и сию минутно.

Милая была строга, красива и честна глазами. Решимость начиналась в углах рта, переходила сквозь плечи в прямую спину. Гламурный клавесин отозвался

угасающим звуком, словно где-то уходила жизнь, чтобы возвратившись уйти снова.

Утро, громогласное, совершенно беспамятное. Ночной зашторный мрак не давал возможности сориентироваться. Память вернулась одновременно с сотрясаемым домом.

Валькирия, одетая, с перепуганным котом на руках сидела на краешке дивана, в ногах. «Кажется нас решили замуровать, пришёл большой бетон, залили уже первый этаж». Спокойно произнесла, отпустив кота на пол.

Последние судороги длинной волной прошли по дому, всё стихло, в воздухе густо пахло пылью.

Я выскочил на балкон, ужасающая щель исчезла, низ живота поднывал по дежурной привычке от высоты. Кот, сидя на пороге, задумчиво нюхая воздух, умильно щурил глаза, однако выходить из квартиры не спешил.

Паркет лежал идеально. Запах пыли исчез, сменившись на неназойливую гуталиновую смесь.

Милая с удивлением рассматривала ровнёхонькую столешницу. Мрамор был живой и очень холодный. Холодильник стоял строго по стойке смирно, беззвучно морозя себя.

Дверной звонок, на сей раз решительный и короткий, заземлил меня. В дверях стоял прорабского облика мужик с запечатанным конвертом в руках. Феерия продолжалась. Казённый конверт украшен телефонным номером, цифры печатные, нанесены на бухгалтерскую ленту. Конверт опечатан.

***

Я вышел на площадку, лифт гостеприимно распахнул двери, нажав кнопку второго этаж ринулся вниз, не доверяя механизму. Прибежал на площадку значительно быстрее скрипучей коробки.

Трое хватких мужиков из площадки второго этажа монтировали холл с выходом на фасадную сторону дома. Под ногам пенился и булькал живой бетон. От бравых кошек не осталось даже запаха. К себе я поднимался на лифте. Меня ждали.

На седьмом этаже лифт ритмично задёргался и встал, однако створки открылись бодренько, понуканий не потребовалось. У самой створки меня ждала она. Поющие руки обхватили шею, грудь, всего меня сразу. Глаза шептали молча,

а может это губы во мне, или я в них.

«Нас очень долго не было» – прозвучало где то прямо рядом с головой.

Прошёл вечер, ночь, безумное утро, сумасшедшее домотрясение, пришедшее

сбоку и отовсюду, оно выпрямило дом, но не тронуло наши души. «Мы остались вместе, потому, что были рядом всегда и будем вечно», прошелестели ресницы, руки, глаза. Спина оставалась решительной, прямой и очень незащищённой. Обожание неведомого обросло пришедшей истиной через соприкосновения и глаза. Мы оба оказались ведомы нами.

Милая провела меня в кухню, села спиной к окну, облокотилась на кулачки, тихо замолчала. Свет просочился сквозь волосы, рыжеватость стала каштановой, чуть померкнув, совсем потемнела. На сей раз чай не был зелёным, цвет его потерялся в аромате солнца, пробравшегося сквозь светло – коричневые шторы.

Я обратился к глазам, ещё мне были известны руки, в меньшей степени губы, а ещё к своей нежности. Всё это и являло одно из проявлений души человеческой, так понимал я. От первого шага, действия, мысли или иной очень тонкой сущности, может родиться смысл.

Однако чаще возникает не в тебе, а в том, кто рядом, иногда совсем близко. Тебе или ему просто надо ловить, понять, не спугнуть этот миг. Всё в этом понимании было не по-взрослому впервые, но очень ответственно.

Важно для обоих, ибо это навсегда. Бессмыслица, как и человек, рождается единожды и строит жизнь не так как надо, а как получится. Тут и жизни конец, одна маета. Свадьба, « горько, мордобой, как же без него»? Усталость без неги, радость не взаимная, нежность ворованная и не понятая.

Внезапно Валькирия встала, протянула руку, прижала мою голову к груди и прошептала очень тихо « родненький ты мой, радость нечаянная».

Вот и закончились муки мои, так уж положено, через женский ум и руки.

Я очень осторожно обнял тонкую, доверчивую спину, мы согрелись через нас, всё стало легко и, по настоящему просто.

***

«Как странно имя твоё, как пришло оно к тебе». Милая, на секунду отпрянув, откинула волосы со лба, скрестила руки на затылке и очень тихо произнесла:

– У двери приёмного покоя, на рассвете, под младенческим плачем, в почти летний дождь, обнаружили детскую коляску. Две девочки в чистом белье, перетянутые бантами, под ними записка. Имя старшей Узола, младшей Валькирия. Указаны даты рождения. Разница в возрасте четыре недели.

Прошло восемнадцать лет, я больше не цыганка, это не мой мир. Их зовут кукушатами, подрощенных детей забирают с их документами. Разумеется с участием администрации. Что совсем непонятно – это абсолютная готовность девочек к их новому, старому миру.

Ещё в детском доме цыганские дети воруют, лгут, дерутся, клянчат. А ведь всего два разрешённых посещения и человек готов. Ко мне не приходили. Меня дважды пытались удочерить, в четыре года и семь лет. Очень трудно вспоминать, всё не просто.

Я взял тонкую руку, поцеловал трепетное запястье нежно немножко с грустью. Таисия умела говорить образами.

– Тридцать три дня назад мне исполнилось восемнадцать лет. Очень тёплое поздравление от администрации детского дома, на одну секунду окунуло в прошлое, там было всё. Победило доброе, человеческое начало, именно оно стало памятью, всё тёмное и даже ужасное убрало острые края и давно прекратило царапать душу.

Почти год я работаю в книжном магазине, в разделе «в мире животных,» Заканчиваю первый курс биологического факультета. В одном из этих домов, мне по закону предоставлена однокомнатная квартира за номером 32.

Вот так, милый ты мой, мы и оказались здесь. Пока, я жива, я буду рядом.

Телевизор был такой большой и плоский, что мы его просто не заметили. Балкон, совершенно закрытый с обогревателем и кондиционером. В дальнем углу, на роскошном металлическом кованом основании стоял огромный изогнутый аквариум с великолепным декором, четыре не маленькие рыбки, явно требовали корм.

Две одинаковые, сонные, рыбы-попугаи, третья, фиолетовая – франтоза она самая агрессивная, а четвёртую, самую весёлую и прыгучую назовём Валькирией и с этим именем покончим с прошлым навсегда. Рыбы умеют молчать.

«Три недели назад, получив паспорт стала Таисией, отчество – Владимировна, так звали моего учителя по биологии, только умер он, но я успела сказать ему о решении своём». Фамилия Землянкина, как у директора нашего, очень справедливая, добрая женщина. Так и собрали мою паспортную личность.

Таисия, светлая гармония в имени твоём, опора и твёрдость, нежность и материнство.

«Как ты думаешь, когда мы сможем выйти из дома по бетону», задумчиво спросила Таисия. Глянув в окно, вспомнил колеблющуюся, булькающую, живую массу, не раздумывая ответил – «не менее пяти дней».

Значит в запасе у нас три дня. Взяв меня за руку, подвела к входной двери. Над самым косяком чеканная золотая медаль с изображением коня с развивающейся гривой.

«Это дом барона. Люди, приходившие к нам, сначала воры, а затем просто работяги. Они помогут выследить нас. В кухне, на подоконнике очень плохие деньги, мы не коснёмся их. Они погубят всё. Светлый ты мой», – она прижалась ко мне, улыбнулась, доверчиво, совсем по – детски.

Её руки забрались в мои рукава, добрались до шеи, спустились вниз, наткнулись на пупок, испугались, кулачки знакомо сжались, тихий смех отпустил ладошки.

«Я хочу к тебе, ты не обидишь меня, но если так надо, то делай больно, очень больно, я готова, жду тебя, если будут слёзы, не обращай внимания, будь собой, ты мужчина». Лёгкие касания и майки не стало, шёпот превратился в шелест. Рукой я нашёл её губы, лёгкие и очень нежные, чуть ниже совсем маленькие, но твёрдые груди, соски торчали в разные стороны.

Она до смешного долго не могла понять, зачем они между нами и куда их девать. Я осторожно и долго целовал сначала шею, руки, влажный, сладкий рот, живот, спину, потерялся в золоте волос.

Нижнего белья не было, оно сохло в ванной. Таисия расслаблялась частями, она раскрывалась там, где были мои руки, особенно пальцы, тело уже не боялось боли, оно верило мне.

Это было очень красиво и неожиданно, она перестала тянуть на себя всё, что было на диване. Под контролем обеих рук, положила мою руку на лон, он твердел под ладонью. Она спала.

***

Я взял мою маленькую на руки, уложил на кровать, прикрыл одеялом руки, согрел ноги, она спала совсем не слышно, осторожно прилёг рядом. Впервые, по настоящему, спал рядом с женщиной. Нежность и обожание просто душили меня, сон пришёл не сразу, зато очень крепкий.

К утру мы переплелись телами, её голова уютно устроилась под мышкой, одна рука лежала у меня на животе, другая чуть ниже. Светлело. Накинув халат, неслышно выбрался на балкон. В углу росли чудесные орхидеи, с вечера я прикрыл их цветной плёнкой.

Ярко-красные посредине, с чёрными развёрнутыми крылышками они очень напоминали спящую юную женщину, ждущую возлюбленного. Разложив цветы в ногах, почувствовал тепло. Ясная моя проснулась, улыбаясь мне, она тихо плакала.

После ванной, пили чай, ели халву, финики, виноград, кот шумно, с аппетитом лакал воду, не сговариваясь выскочили на балкон, рыбы были на месте. Валькирия резвилась и, казалось, пела. Хохоча вернулись спальню, зеркала на потолке не было, показал носом на верх, что вызвало новый взрыв смеха.

Таисия стянула с меня халат, секунду помедлила и сбросила свой. Мы сладко

и очень влажно целовались, руки превратились в пальцы, радуя себя прикосновениями к уже тебе принадлежащему таинственному телу. Восторг облил меня горячей нежностью, закопавшись по плечи в волосах, в руках держал

острые маленькие груди, похожие на груши, соски каменели под пальцами.

Осторожно положив на спину, пальцами проложил дорожку от пупка до лона,

Милая застонала, спина выгнулась, бёдра чуть раздвинулись, лон раскрылся. Нащупав маленький бугорок, чуть потрогал его мизинцем, он стал твёрдым, живым продолговатым соучастником.

Подавленный стон наслаждения слегка раздвинул бёдра, приподнял таз, она как бы улетала. Цепляясь за меня, желая взять с собой на самый верх она наткнулась на него рукой, в испуге вздрогнула и позвала на помощь вторую руку.

Столь искренний уход от себя вчерашней, буквально шаговое перемещение в потаенные грёзы, их реальность и доступная красота, изумили милую. Она внезапно выпрямилась, запрокинула голову, прикрыла пах руками, зарыдала без слёз одним горлом это был оргазм, яркий, красивый долгий.

Очнувшись, она длинно ласкала свою грудь, бёдра, совершенно расслабившись положила мою руку на пах, самое сокровенное в женщине.

Пальцы остановила у самого входа в себя, дала всё потрогать, Оно сначала обозначилось, затем округлилось и раскрылось совсем маленькой округлой девичьей тайной. Небо, как красива и гармонична женская суть.

Её человеческая природа хотела, требовала понять всё до конца. Руками и губами расслабил, словами успокоил её. Мы были настолько рядом, что такая близость рождает пластику желания не только в голове, но и в теле женщины.

Середина нутра приняла женские формы ждущего начала, чтобы стать концом целого этапа жизни. Мир ушёл от меня, забросив на самый верх, искажая восприятие глухотой в ярко – оранжевых кругах.

Моё падение в небо вызвал дикую волну необузданной женской, нежной благодарности.

Пахло свежими грибами. Я любовался женщиной, этим чудным явлением природы. Стихия зарождённой страсти, что по любви приходит в красоте. Далеко не всем дано узнать такое откровение любви

***

Пристрой с куполообразной крышей и коваными ступеньками почти готов. Нам

необходимо исчезнуть бесследно, лучше ночью, через недострой. Моя машина, полагаю, терпеливо ждала рядом с каменной не ясной будкой с одним окном со стороны двора.

Таисия, с моим участием, лёгкими движениями вернула квартире прежний вид.

Около семи, когда когда совсем стемнело, покормив рыбок, простились с Валькирией, она была печальна и тиха. Кота выставили в коридор, налили воды, он разлёгся у порога, явно осуждая уходящих. Мы присели на диван, руки нашли нас, было грустно, но очень спокойно и справедливо.

Я прихватил орхидеи, они свежестью своей и дикой красотой затмили нас, Таисия, набрав в пакет с балкона грунт, обещала им жизнь вернуть. Бетон почти застыл, мы покинули дом, поделившись с панельным холодом счастьем узнавания, любовью и красотой. «Нам с тобой всегда и везде будет хорошо, -немножко подумав, добавила – и всем рядом с нами».

У подъезда свежий песок припорошил строительный мусор, новенькие лопаты жались ближе к бывалым носилкам. Одинокая лампочка, спрятавшись за весё леньким плафоном, построила под себя иллюзию входа в детский сад. Всё было очень не правильно.

Из переулка выкатили два джипа. Прячась от света фар, мы нырнули за угол, передвигаясь в противоположную от моей машины сторону. Шли, держась за руки, быстро и молча. У кирпичной стены, явно банной постройки, присели на узкую, зато с высокой спинкой скамейку.

Во всех окнах квартиры горел свет. Аквариум напоминал цирковой, рисованный парник, по комнатам бродили чужие тени, они трогали наши вещи.

«К машине подойдём с противоположной стороны». Таисия была спокойна, молчание уравновешивало ситуацию, придавая некий комизм, скрадывая излишнюю драматизацию и чудо сложившихся обстоятельств.

Тепло и уют машины расслабили мою женщину, ей было легко и удобно. Её рука покоилась на моём колене.

Уличные фонари не хотели отпускать её лицо, казалось они поворачивают себя вслед за нами. Эта бесценная эстафета скрашивала их стоячую железную жизнь,

Они ещё долго будут вспоминать нас, сетуя на бесконечно тяжёлые ноги.

Моя прелесть доверчиво уснула, волосы каштановой каймой опоясывали высокие скулы. Твёрдый подбородок, уходя в мягко очерченный рот, формировал точёный профиль, лёгкое, ровное дыхание, дополняло чистое, как сама невинность, лицо.

***

Дом, украшенный тремя угловыми башенками и резной лестницей, один из немногих, уцелевших в окрестности, принадлежал мне, в придачу с не ухоженным старым садом. Деревянная церковка одним боком располагалась в заросшем дальнем углу, сразу за баней.

Проживал там постоянно одинокий дьякон, имени своего не называл, жил подаяниями, а ещё дом в тепле держал, за газом и водой контроль на себя взял. Просил называть себя просто «божий человек». Квартиру, я снимал в центре, подальше от назойливых покупателей, поближе к работе, однако вопрос необходимо решать и очень быстро.

«Ночуем здесь, греемся коленками, животами, собой, а днём едем выправлять

документы. Тепло будет только к утру». Ванны не было, но душевая кабина с обогревателем были исправны, как впрочем и унитаз. Диван вполне современный, нашлось и чистое бельё и плед. Светлая, засыпая у меня на плече, пробормотала « дом 32, мистика из недавнего прошлого?»

Второй раз в моей жизни, я растворялся в телесном контакте с женщиной, любимой женщиной, бесконечно обожаемой, она принята и необходима мне. Став её маленькой частью, вырос в себе, приобрёл новые, не знакомые прежде чувственно – эмоциональные механизмы, изменившие мой разумно – тактильный мир. Он стал шире и неизмеримо богаче и краше.