Текст книги "Серый пилигрим"

2

За завтраком Барт сидел мрачнее тучи. Толстуха Мэм, сжалившись, поставила-таки перед ним тарелку с пудингом, но юноша к нему даже не притронулся. Быстренько покончив с едой и отмахиваясь от расспросов, он, забрав в своей каморке лютню, поспешил в лавку. Бонацио уже давно там. Хотя это даже к лучшему. Если бы он застал Барта за столом, то уж точно не отвязался бы, пока все не выпытал. Более занудного типа Счастливчик не встречал. Вылитый папаша, разве что с мозгами проблема.

Лавка занимает весь первый этаж особняка Твинклдотов и, в отличие от жилых помещений, имеет выход не в узкий проулок, а прямиком на центральную торговую площадь портового района. В общем, местечко что надо, и от недостатка посетителей «Твинклдот и сыновья» не страдают. Тем более что товары их – в основном фрукты и овощи со всего побережья да разная подержанная мелочовка – хоть и не приносят большой прибыли, но и на прилавках не залеживаются.

Кроме того, дядюшка Донателло варит неплохое пиво, пользующееся определенной популярностью. Правда, продает он его оптом в близлежащие таверны. Барт сколько раз уже намекал дяде, что, если бы они сами открыли кабак, то можно было бы вовсе забросить всю эту торговлю овощами и жить припеваючи. Но Индюк почему-то не хочет связываться с этим делом, полагая содержание питейного заведения занятием не вполне добропорядочным и благородным. Тьфу! А скупать у пропахших навозом крестьян из окрестных деревень всякие там бобы и кукурузу, а потом перепродавать их с наваром в несколько лир с корзины, выходит, благороднее?!

– Барт, ты где шляешься все утро? – забубнил Бонацио, едва завидев его на пороге. – Я же не могу один со всем управляться. Хорошо, покупателей пока мало…

Покупателей, как можно было заметить, пока нет вообще. Бонацио же занят размещением ассортимента на прилавке. Работа как раз для него – аккуратно, разве что язык не высовывая от усердия, укладывает на полках морковку, петрушку, лук – пучок к пучку, луковку к луковке. Яблоки высятся на прилавке ровненькими штабелями, и все как полагается: самые чистенькие и красивые – снаружи, те, что с червоточинкой или с ушибом на боку – в глубине. Придет какая-нибудь хозяйка за продуктами – сунешь ей два-три хороших для вида, а еще парочку поплоше. Так, глядишь, все и сбагришь.

Впрочем, как раз этого-то бедняге Бонацио не дано. Поставь его к прилавку – будет подавать только то, что просят. Постоянные клиентки давно уже этого простофилю раскусили. Как завидят – тут же к нему, и давай командовать. Этого мне, дескать, получше, да этого покрупнее, да чтоб без гнильцы, да самого спелого. А Бонацио знай себе хлопает своими белесыми, как у коровы, ресницами да смущенно кивает. Да уж, нет в младшем индюшонке торговой жилки…

– Тебя Матео искал. Говорит, ты ему обещал чего-то. Только что заходил. Ты его не видел?

– Нет, – отмахнулся Барт. – Надо будет – еще зайдет.

Он уселся на свободный прилавок и легонько, самыми кончиками пальцев, пробежался по струнам лютни. Инструмент старый, капризный, так что настраивать его приходится каждый раз перед игрой. Впрочем, Барта это ничуть не смущает. Музыку он всегда любил и играл, по его мнению, достаточно сносно, хотя и был полнейшим самоучкой. Помнится, в детстве мечтал стать бардом и ходить по городам и весям, слагая баллады и выступая перед графами и герцогами.

Одна незадача – если кое-какие способности к музыке у Счастливчика имеются, то вот таланта стихосложения, по злой иронии судьбы, не наблюдается вовсе. Во всяком случае, те две с половиной баллады, что он успел сочинить, дались ему с превеликим трудом, а должного впечатления на слушателей и – что самое обидное – на слушательниц не производят. А что же это за бард, если от его пения девицы не начинают вздыхать и смахивать слезы платочками, а глаза их не горят восхищением и обожанием? Ерунда, а не бард.

К тому же у барда должны быть длинные волнистые волосы – белокурые, золотистые или, на худой конец, черные как смоль. Еще не помешают выразительные голубые глаза, тонкие подкрученные усики и, самое главное – томный, чарующий голос. У Барта же волосы рыжеватые, жесткие, как леска, да еще торчат на затылке, как перья в головных уборах дикарей с Архипелага. Усы пока растут плохо, глаза и голос вполне обыкновенные… В общем, приходится юному Твинклдоту добиваться девичьего расположения другими, гораздо более сложными путями, нежели музыка.

Но сейчас, когда пальцы будто сами собой порхают над струнами, извлекая из инструмента медленную и до невозможности печальную мелодию, мысли Барта заняты вовсе не противоположным полом. Задуматься и без того есть над чем. Перед глазами до сих пор стоит жуткий незнакомец в черном, в ушах не стихает предсмертный хрип старого Дабера… О, Аранос-Хранитель, может, все это ему приснилось?

Но нет, не приснилось. К превеликому сожалению. Как не приснилось и то, что кошелек со всеми его сбережениями и деньгами, врученными дядей для закупки бобов, остался либо в лавке Хорька, либо лежит на дне морском или где-нибудь на улочках портового района. В последнем случае, впрочем, долго он не залежится.

Дуду – так зовут крестьянина, у которого дядя Дон закупает бобы, – обещал приготовить товар послезавтра. Так что с утра Барт, оставив лавку на попечение Бонацио, должен будет отправиться за город. Осталось неполных два дня, чтобы вернуть деньги. Но где их раздобыть?

Пока вариант только один – то самое кольцо, что он забрал из лавки Дабера. Рассмотрев его внимательнее, Барт пришел к выводу, что оно золотое. По крайней мере, очень похоже на золотое. И размера приличного.

Одно лишь повергало в уныние – то, что покупателя на такую вещицу будет найти ох как непросто. Зловещие черепа, непонятные письмена… Даже если эта штука не магическая, то наверняка принадлежала последователю какого-нибудь темного заморского культа. А культ Араноса, в последнее время все настойчивее насаждаемый имперцами в Валемире, да и по всему материку, жестоко карает за любую причастность к колдунам. Если Барта застукают с этой штукой, это будет похуже, чем попасться с полными карманами скумы или пороха. Это – верный путь на виселицу. Хуже, пожалуй, только быть заподозренным в сочувствии к повстанцам Балтазара – тем, что еще надеются свергнуть императора Валора и вернуть власть старым династиям. За это, говорят, четвертуют.

Будь у него побольше времени, можно было бы все-таки подыскать какой-нибудь вариант. Но сейчас единственное, что приходит в голову, – это попытаться переплавить кольцо. Если оно действительно золотое, то весу в нем, должно быть, не меньше пяти унций. Даже если отнести этот слиток к ближайшему ростовщику, известному симпатичным прозвищем Живодер, то вырученного с лихвой хватит, чтобы вернуть все потерянные деньги, да еще и останется.

В общем, несмотря на все испытания, выпавшие на долю Счастливчика этим утром, он быстро пришел в себя. Помогло прирожденное жизнелюбие, да и музицирование всегда отражалось на его душевном состоянии самым благотворным образом. Так что мелодия, производимая видавшей виды лютней, постепенно перестала быть душераздирающе печальной.

– Папа ведь запретил тебе играть в торговом зале, – проворчал Бонацио, оторвавшись от своего занятия. – Кто клиентов обслуживать будет?

– Ты видишь хоть одного клиента? – парировал Барт. – К тому же не забывай – это меня дядя Дон оставил за старшего. Так что давай, раскладывай свои яблоки.

Толстяк обиженно засопел – кузен задел его за живое. Решение папеньки оставить лавку на попечение Барта, который с самого детства только и делает, что шкодит, а не его, Бонацио, всего из себя послушного и правильного, явно не укладывается в его голове. Мировоззрение Бонацио в эти дни дало глубокую трещину.

Барт вернулся к игре, а заодно и к своим размышлениям. Вопрос, стоящий перед ним, был, на первый взгляд, предельно прост. Но это только на первый взгляд.

Как переплавить кольцо?

Лучше всего, конечно, отнести его какому-нибудь кузнецу, а еще лучше – ювелиру. Но ни тех, ни других среди знакомых Барта замечено не было. Пытаться договориться с незнакомым – это риск, что тебя сдадут стражникам. Борьбой с темными культами занимаются не только жрецы Араноса, но и светская власть. Даже если его и не заподозрят в принадлежности к культу, то колечко-то наверняка отнимут.

Впрочем, даже не поэтому Барту не хотелось обращаться к незнакомцу. Если кто и согласится провернуть это дельце, то ведь, как пить дать, потребует свою долю. А делиться-то совсем не хочется.

Что ж, придется пробовать самому. Даже если не удастся полностью расплавить кольцо, то хоть вид его можно будет изменить до неузнаваемости. И тогда легче будет потом сбыть его ювелиру.

Все-таки не так уж все плохо. Может, и не зря он наведался этим утром к старому Даберу. Эх, если бы еще кошелек не потерял…

Тренькнул бронзовый колокольчик у входа. Ага, посетители. Барт вздохнул. Похоже, с музыкой и правда пора завязывать. Впереди – долгий и невыразимо скучный день за прилавком…

…показавшийся вдвойне тягостным из-за постоянного ожидания. Барт и рад бы был отвлечься от невеселых мыслей, однако день, как назло, выдался не очень богатым на покупателей, да и те в основном шли к Бонацио. Так что Счастливчик оставался один на один со своими опасениями и воспоминаниями об утреннем происшествии.

Вечеру, казалось, тоже не будет конца. Барт долго ворочался на кровати в своей каморке, прислушиваясь к звукам, доносящимся с нижнего этажа и с улицы. Было уже темно, но в доме Твинклдотов ложатся поздно. Хорошо хоть самого дядюшки нет – тот мог и до полуночи корпеть над своими амбарными книгами.

Наконец, уверившись, что все крепко заснули, Барт отбросил одеяло. Лежал он одетым, так что, достав из-под тюфяка зловещее кольцо, сразу отправился вниз, на кухню. Только там, в большом очаге, можно было надеяться оплавить эту штуковину – даже ночью там было полно горячих углей.

Проклиная на чем свет стоит скрипучие ступени и половицы (раньше и не замечал, что они такие шумные), Барт чуть ли не на ощупь пробрался во владения толстухи Мэм.

Очаг действительно был еще полон углей, освещающих часть комнаты не хуже свечей. Барт присел, с сомнением заглядывая в топку. Подбросил щедрую порцию угля, стал дожидаться, пока он разгорится.

Сидеть рядом с очагом было жарко, и он отодвинулся подальше. Достал кольцо, в очередной раз поглядел на черепа и угловатые руны. Эх, главное – с углем не переборщить! Кольцо должно основательно оплавиться, но не потечь.

Прикинув, что уголь успел достаточно разгореться, Барт подцепил кольцо кочергой и аккуратно поместил его в самую середину пламенеющей кучи.

– Та-ак… Осторожненько… Потихонечку… – беззвучно лепетал он одними губами, подбадривая себя.

Наконец, отодвинувшись, он под аккомпанемент гулко колотящегося сердца стал наблюдать.

Кольцо быстро почернело, будто покрывшись густым слоем сажи. Так и должно быть? В этом Барт не был уверен. Когда же сквозь черноту проявились пламенеющие багровым руны, да еще и пульсирующие, будто внутри кольца бьется сердце, он и вовсе оробел. Потянулся было за кочергой, чтобы вытащить кольцо из огня, но не успел.

Дальше все сложилось так, что он ничего уж не смог бы изменить.

Заскрипели половицы у входа. Тяжелые неспешные шаги. Мэм! Барта едва не разорвало пополам от двух противоположных порывов – броситься вон из кухни или же попытаться выхватить кольцо из очага. Он в ужасе засеменил ногами на одном месте, как загнанная в угол курица, и это промедление едва не стоило ему жизни.

В очаге вдруг жахнуло так, будто туда бросили целый картуз пороха. Угли разметало по всей кухне. Несколько из них больно ужалили Барта по ногам, прожигая штаны. Пламя в печи, которое после взрыва вроде бы должно было лишиться своего источника – наоборот, вздыбилось единой волной, выплеснулось за пределы очага.

Бросаясь наутек в дальний конец кухни, к дверям черного хода, Барт еще успел расслышать испуганные женские возгласы – кажется, это и вправду была Мэм.

Оглянувшись, он явственно ощутил, как нечто будто бы схватило его за кожу на затылке и потянуло, так что брови, волосы, и даже уши зашевелились, поползли вверх, а челюсть, наоборот, бессильно ухнула вниз. И было из-за чего.

В очаге медленно извивалось сотканное из пламени толстенное щупальце. Вернее – червь с широко разинутой пастью, окаймленной длинными языками пламени. Гул огня все нарастал, сквозь него едва пробивались крики Мэм и возгласы со второго этажа – там, видно, тоже все проснулись. Немудрено – бесплотный огненный дух ревел, как бешеный бык, силясь выбраться из очага.

Бесплотный ли? Приглядевшись, Барт с ужасом увидел, как края топки, обложенные полированным камнем, трескаются, выпирают наружу, будто под напором вполне осязаемого тела. Да и очертания чудовища, поначалу едва угадываемые в пламени, постепенно становятся все отчетливее.

Всего на несколько мгновений задержавшись на пороге, Барт успел разглядеть все в подробностях – до каждого уголька, тлеющего на деревянных половицах, до каждого язычка пламени, пляшущего на боках червя, до каждой струйки дыма, поднимающейся от уже вовсю горящей мебели. Картина эта врезалась в мозг, будто клеймо, выжженное раскаленным добела металлом. Оцепенев от ужаса, он, пожалуй, так и стоял бы до конца, но, когда заметил, как тяжело заворочалась под натиском огненного чудовища вся стенка печи, сорвался с места, как ошпаренный.

Под грохот обвалившегося очага и треск ломающихся потолочных балок он вывалился на задний двор. Пробежал по инерции на другую сторону, с размаху встретив ладонями стену склада.

Пламя охватило весь дом неожиданно быстро, будто стены были пропитаны горючим раствором. Жадные огненные языки уже вырываются из окон второго этажа, отдельные сполохи возникают даже на крыше. Мелькнула мысль о пожитках, которые остались там, в его комнатке на чердаке. Одежда. Лютня. Перечитанная много раз книга об Архипелаге, на которую он копил многие месяцы…

Барт тут же ужаснулся этим мыслям. Там, в огненной западне, гибнет вся его семья, а он думает о каких-то шмотках!

Может, кому-нибудь все же удастся спастись?

Из окна кухни вырвался сноп пламени, постепенно принявший форму все того же червя. Он успел вырасти по меньшей мере втрое, будто подпитываясь от бушующего вовсю пожара. Чудовище взвилось на дыбы, как рассерженная кобра, поводило в стороны безглазой мордой.

Да ведь чудищу нужен он, Барт! Эта мысль подействовала на юношу как удар хлыста. Он опрометью бросился прочь от горящего дома, понесся, не разбирая дороги, сквозь ночь.

Что же он наделал? Что же он наделал?!

3

Когда ты молод, дерзок и еще не успел получить от судьбы пару увесистых затрещин, жизнь кажется этакой нескончаемой портовой ярмаркой, все испытания в которой сводятся к лазанью по скользкому столбу за сапогами или метанию жестких войлочных мячей в фанерные мишени. Ты по-хозяйски расхаживаешь между рядами, побрякивая серебром и медью в потертом кошеле и примеряясь, какое из испытаний тебе под силу. Не хочется ведь выставлять себя на посмешище, да и денег попусту лишаться – тоже.

И даже если ты последний голодранец, и монет в твоем кармане едва ли хватит на пару печеных яблок, легко расхаживать по этой ярмарке, торгуясь почем зря с лоточниками, подмигивая молоденьким торговкам сладостями и чувствуя себя хозяином жизни. До поры до времени. Пока, наконец, нечто не ткнет тебя носом в грязную и жесткую, как булыжная мостовая, действительность.

И вот ты уже чумазый, голодный и без гроша в кармане скорчился в вонючем закутке под палубой, в котором хранятся запасные снасти, и только и ждешь, что кто-нибудь из матросов вытащит тебя оттуда за шкирку, как паршивого котенка.

Судя по тому, как изрядно болтает шхуну, они уже покинули тихую бухту Валемира. Там поверхность воды всегда гладкая, как зеркало, и тревожат ее лишь редкие порывы бриза, проскользнувшие мимо знаменитых Трех башен – скал, что расположены на выходе из бухты и служат отличной защитой как от волн, так и от вражеских флотов.

Так и прошла ночь – из тех, что скорее изматывают, нежели дают отдых. Барт завис на зыбкой грани между сном и бодрствованием, не чуя жестких канатных витков, служивших ему ложем, но чутко ловя каждый скрип утлого суденышка, каждый вздох ветра за бортом, каждый всплеск волн. Воздух в крохотном чулане, где он нашел прибежище, насквозь пропитан запахом рыбы и прелой древесины – впрочем, как и везде на корабле. Доски палубы над головой то и дело скрипят под тяжелыми размашистыми шагами матросов, временами можно расслышать чьи-то отрывистые окрики, состоящие в основном из ругательств.

То, что корабль уже в открытом море, должно было радовать Барта – ведь к этому он и стремился, пробравшись сюда тайком. Бежать, бежать на край земли – от стыда и чувства вины. Это все, чего ему хотелось.

Но – ничего похожего на радость или хотя бы оживление. Беглец по-прежнему лежит, скорчившись в три погибели на бухтах толстого троса и мелко дрожит. Очень трудно, невыносимо трудно в семнадцать лет осознавать, что жизнь кончена. Что ты остался один на целом свете, причем собственноручно погубив собственную семью. Что сказали бы ему дядя и братья, вернувшись из недолгого плавания к обугленным остовам особняка и свежим могилам родных? И что сказал бы им он? Смог бы он взглянуть им в глаза?!

Нет! Нет, пусть уж и его считают погибшим. Он никогда больше не вернется в Валемир! Или вернется, только когда искупит свою вину. Хотя чем ее можно искупить?

Сказать, что Барта мучили угрызения совести – все равно, что сказать, будто повешенному стало трудно вздохнуть. Много времени он пролежал без движения, и, пожалуй, если бы он и вправду сейчас умер, это принесло бы ему только облегчение.

Однако судьба, похоже, не собиралась преподносить ему такой подарок, так что пришлось задуматься, что делать дальше.

Как ни странно, голода Барт почти не чувствовал, лишь слабость и легкую тошноту. А вот что давало о себе знать в первую очередь – так это жажда. Одновременно с этим организм требовал и избавиться от ненужной жидкости.

Юноша прислушался. Наверху царило заметное оживление – матросы топотали по палубе туда-сюда, до него доносились их голоса. Судно заметно кренилось на левый борт, видимо, разворачиваясь.

Проблему с переполненным мочевым пузырем Барт, отбросив сантименты, решил прямо в чулане, рассудив, что здесь все равно сыро и пахнет не ахти. Затем немного размялся – насколько это позволяли размеры его убежища. По большому счету, вся разминка состояла в том, что он пару минут сучил руками и ногами, лежа на спине.

Одеревеневшие от долгой неподвижности конечности начали понемногу отходить. Вскоре Барт, основательно запыхавшись, прекратил свое занятие. Снова прислушался к доносящейся сверху перекличке матросни. Судя по отдельным выкрикам, которые удалось расслышать вполне явственно, судно готовилось встать на якорь.

– Пожалуй, оно и к лучшему, – шепотом рассудил Счастливчик. – Хватит уже, наплавались. Сыт я по горло этим корытом!

Встав на корточки, он уперся головой в дверцу чулана – она была наклонной, даже не дверца, а скорее крышка, как у большого короба. Да, собственно, закуток этот и отличался от короба только тем, что его нельзя было сдвинуть с места, поскольку задней стенкой ему служил левый борт судна, а верхней – палуба.

Барт осторожно выглянул. Чулан находился в самом углу помещения, расположенного между трюмом и верхней палубой. Здесь, как на любом судне, хранился сухой провиант – кули с мукой, крупой и овощами, бочонки с пресной водой, весь скарб кока – котлы, чарки, весы.

Все люки наружу закрыты, так что свет проникает сюда только через узкие щели между досками палубы. Впрочем, Барт достаточно просидел в потемках, чтобы глаза успели привыкнуть и к такому освещению.

– Вроде бы никого, – прошептал он, подбадривая сам себя. Высунул голову еще больше и вытянул шею, заглядывая в дальний проход. Там, как он заметил, еще когда пробирался на корабль, располагаются каюты – одна большая, для команды, и несколько поменьше.

Не разглядев ничего подозрительного и там, юноша выбрался из своего укрытия. Онемевшие ноги так и норовили подогнуться, чему способствовала и неслабая качка. Счастливчик, вихляя, как перепивший сапожник, и хватаясь за что ни попадя, чтобы удержать равновесие, кое-как пробрался на противоположный край помещения. По пути, впрочем, успел пошарить в мешках с припасами. Наиболее свежими оказались яблоки, загруженные, похоже, в Валемире. Тщательно протерев парочку рукавом рубахи, Барт тут же сжевал их вместе с косточками, не обращая внимания на червоточины и помятые бока.

– Да уж, яблоки на голодный желудок – не самая лучшая идея, – проворчал он себе под нос, слыша, как заурчало в животе.

Но искать еще что-то не было ни времени, ни желания. Он и так уже в процессе поисков умудрился опрокинуть мешок с капустой, уронить две большие кастрюли и целую кучу какой-то мелкой утвари. Шуму было столько, что Барт мгновенно покрылся холодным потом, ожидая, что вот-вот сюда спустится кто-нибудь из команды – посмотреть, в чем дело.

Он миновал кубрик. Дальше, сразу за переборкой, оказался трап, ведущий к люку, что располагается в центральной части палубы. За трапом – поперечный, от борта до борта, проход с четырьмя дверями – кают и чуланов. Каюта капитана и некоторые другие помещения располагаются еще ближе к корме, на юте, и пробраться туда можно только через верхнюю палубу. Впрочем, Барт туда и не собирался.

Он прошмыгнул мимо трапа и свернул налево. Там обнаружилось небольшое, закрытое плотной ставней оконце, через которое Барт, собственно, и проник на корабль в Валемире.

Повозившись с тугой защелкой, Барт приоткрыл иллюминатор и сразу же увидел приближающуюся полоску каменистого берега – серого и унылого, без единого зеленого пятна. У длинного потрепанного причала сиротливо ютилась пара рыбацких лодок со спущенными парусами. Чуть в стороне можно было разглядеть небольшой поселок, наполовину скрытый скалами. Еще одна лодка медленно шла на веслах совсем рядом со шхуной, и один из рыбаков, выпрямившись на корме и сложив руки рупором, что-то кричал, похоже, отвечая на вопрос со шхуны.

Громко загремела якорная цепь, и до Барта донесся тяжелый всплеск. Та-ак. Стало быть, ближе подходить к берегу не будут. Как же выбраться-то? Видно, все же придется искупаться…

Барт поежился от одной мысли о холодной морской воде и огляделся. Пора было что-то решать, пока его не застукали. Вот только что ему делать на берегу? Карманы пусты, как и желудок, и пока что не предвидится возможности наполнить ни то, ни другое. Разве что прихватить что-нибудь с корабля. Только что? Не ржавую же утварь! Забраться в кубрик и пошарить в вещах матросов?

Барт еще сильнее поежился – уже от мысли, что с ним будет, если кто-нибудь спустится-таки сюда и застукает его за столь неблаговидным занятием. Нет, туда лучше не соваться.

Барт проверил ближайшие двери. За первой оказался чулан, подобный тому, в котором он провел последние сутки – забитый всяким хламом. За второй – маленькая каюта с деревянными нарами вместо койки, абсолютно пустая. За третьей – еще одна, такая же…

О! А здесь, похоже, кто-то живет! Барт сразу заметил два больших дорожных мешка, выглядывающих из-под накрытой соломенным тюфяком койки. Он замер на пороге, чувствуя, что цепенеет, а колени начинают предательски подгибаться.

– Смелее, Счастливчик! – подбодрил он сам себя. – Времени нет на все эти глупости!

Он, будто получив пинка под зад, заскочил в каюту и вытянул из-под койки ближайший мешок. Впился ногтями в тугой узел.

«Ну вот, ты уже и вор!» – мелькнула запоздалая мысль, но Барт отогнал ее. Да, вор. По сравнению с тем, что он натворил с дядюшкиным домом, это все так, мелкие шалости. Эх, как же низко ты пал, Бартоломью Твинклдот!

Запасная одежда, дорожная чернильница с плотно завинчивающейся крышкой, увесистая книга в черном переплете, куча каких-то бумаг, продолговатый тяжелый сверток, туго перемотанный бечевкой. Кошелька нет.

Барт только было взялся за второй мешок, как снаружи громко скрипнул открываемый люк и раздались тяжелые шаги по трапу.

Сердце его скакнуло к самому кадыку и замерло. Барт тоже словно окоченел, стоя на коленях и вцепившись в узел второго мешка.

– Да, это Вальбо, дон. Как и договаривались.

– Да уж, наконец-то. К счастью, путешествие оказалось недолгим. Это не корабль, а вонючий клоповник!

Услышав этот голос, Барт поначалу не поверил своим ушам. Он слишком часто вспоминал ту сцену в лавке Хорька, пока лежал в чулане, и воображение, похоже, сыграло с ним злую шутку. Нет, этого не может быть. Только не это! Только не…

– Ну, дык… Не привыкли мы благородных господарей перевозить, – с заметной обидой прогудел капитан. – Шлюпку сейчас приготовят. Прислать кого-нибудь, чтобы помог вещи погрузить?

– Не стоит, сам справлюсь.

– Ну, как знаете, дон. Если что – я буду на юте.

– Поторопись со шлюпкой, капитан!

Все-таки он! Черный!!

Барт, наконец, вышел из оцепенения и бросился вон из каюты. Но, едва показавшись на пороге, тут же отпрянул назад. Черный, все в том же балахоне, с глухим капюшоном, стоял на трапе, спиной к нему. А вот говоривший с ним верзила в потрепанном кожушке и помятой шапке-треуголке, похоже, заметил движение внизу и настороженно вытянул шею.

– Что за пакость? Погодите-ка, дон…

Следующие мгновения растянулись для Счастливчика на целую вечность. Впрочем, надо отдать юноше должное – в критические моменты он умел действовать четко и не поддаваться панике.

Он подхватил с пола найденный сверток – в нем могло оказаться что-нибудь ценное. Хотя в общем-то выбор у Барта был невелик. Не кальсоны же ношеные с собой уносить! Присел на корточки и, когда на пороге появился капитан, щукой нырнул между его широко расставленными ногами. Оказавшись у него за спиной, резко выпрямился, подталкивая капитана под зад, да так, что тот едва удержался на ногах.

Опрометью бросился по проходу к приоткрытому оконцу – воспользоваться трапом и, таким образом, столкнуться с Черным, ему вовсе не хотелось. Одно резкое движение – и ставня, прикрывающая иллюминатор, распахнута настежь. Крепко зажав в зубах уворованный сверток, Барт с ловкостью, о которой в обычной ситуации и мечтать не мог, одним махом протолкнул себя в узкое окно – спиной вперед, ухватившись за верхнюю кромку. Подтянул ноги и уже оперся правой о нижний край оконца, готовясь оттолкнуться, но тут в левую лодыжку впились чьи-то цепкие, как клещи, пальцы.

Барт заорал – точнее, замычал, все еще стискивая зубами добычу – и отчаянно взбрыкнул, отталкиваясь от борта. Оставив в руках преследователя свой левый башмак, неуклюже шлепнулся в воду. Вверх взмыла целая туча брызг, будто за борт бросили бомбу.

Расслабившись, Барт некоторое время медленно шел ко дну. Потом проплыл под обросшим ракушками килем и вынырнул с другой стороны корабля, стараясь всплывать медленно и у самого борта, хотя легкие едва не разрывались от нехватки воздуха.

Вынырнув, перехватил сверток в руку и некоторое время глубоко дышал, прислушиваясь к крикам, доносящимся сверху. Хотя пока никто не свешивается с бортов, высматривая беглеца – это лишь дело времени. Сейчас Черный проверит свою каюту, обнаружит пропажу, они с капитаном выскочат на палубу…

– Шлюпки на воду!! – донесся до него истошный крик.

– Ну, все… – досадливо прошептал Барт, злясь на себя и на свою неуклюжесть. Вот выбрался бы он из своего чулана минутой раньше – и успел бы покинуть корабль незамеченным!

Он несколько раз широко вздохнул, готовясь нырнуть. Вот только куда податься?

Об этом он задумался уже под водой. Над головой маячит громада корабельного корпуса. До берега довольно далеко, и вряд ли он успеет добраться до него вплавь – догонят на шлюпке и вытащат на борт за шкирку, как нашкодившего котенка. Если держаться рядом с кораблем – заметят с палубы.

Находясь на поверхности, он успел заметить в полусотне метров от корабля торчащие из воды верхушки рифов, которые шхуна, видимо, ведомая знающим эти воды капитаном, обошла совсем вблизи. Недолго думая (тем более что в его ситуации долго думать вообще было вредно), Барт оттолкнулся обеими ногами от борта и с предельной скоростью поплыл под водой туда, в противоположную от берега сторону. Оставалось надеяться, что преследователи меньше всего ожидают от него чего-то подобного.

Плыл он, пока в глазах не потемнело, явно побивая все собственные рекорды, и к поверхности рванулся только тогда, когда желание вдохнуть – пусть даже и воду вместо воздуха – стало непереносимым. У поверхности он перевернулся на спину, лицом к кораблю, и, не переставая загребать руками, несколько раз хватанул смешанного с солеными брызгами воздуха. Снова ушел под воду и снова плыл, пока хватило сил. До рифов он добрался за три приема. Затем, еще за два – до места, где выпирающие из воды камни заслоняли его от корабля.

Сверток жутко мешал, но Барту хватило упрямства не бросить добычу, из-за которой он столько рисковал. Добравшись до относительно безопасного места, он воткнул сверток в щель между камней, а сам, держа над поверхностью воды только голову, добрые пару минут жадно дышал, стараясь успокоить бешено колотившееся сердце.

Если его заметили в те разы, когда он выныривал, то к рифам уже плывет шлюпка с Черным на борту. Если нет… Барт, вытянув шею, огляделся.

Бухта – подковообразной формы, довольно обширная, но вход в нее на добрые две трети перегораживают эти самые рифы – целый лес разнокалиберных скал, некоторые едва выглядывают из воды, некоторые вздымаются на высоту человеческого роста, а то и выше. Пожалуй, местами пройти здесь сложновато не только большому кораблю, но и обычной лодке. Если плыть, держась под прикрытием крупных скал… Добраться до дальнего края бухты… Пожалуй, можно попробовать. Чем дальше от корабля – тем меньше шансов, что его заметят. Барт глубоко вздохнул три раза подряд и, подхватив сверток, снова ушел под воду.

Эх, только бы силенок хватило…