Текст книги "Гостиница"

Тут Женщина ощутила, что ее левая рука онемела от тяжести двух сумок, а разгрузить ее второй рукой в голову не пришло. Она внимательно посмотрела на сумки, словно впервые их увидела, и ощутила почти непреодолимое желание освободиться от них. Она опустила сумки на пол, покрытый зеленым пушистым ковром, вытащила палку колбасы и, положив ее поперек, отпустила ручки. Сумки попытались схлопнуться, но, встретив преграду в виде колбасы, передумали.

Женщина понимала, что все это – иллюзия. Никакого отца в стене не было, потому что быть не могло. Во-первых, по той причине, что отцы в стенах не водятся. Во-вторых, она сама закрыла глаза своему отцу два года назад. Как бы ни хотелось надеяться на чудо встречи, таких чудес уж точно не бывает… Но даже иллюзию потерять было жалко. Что-то такое хорошее и доброе встрепенулось в ней от этой иллюзии… А ведь чувства – регистраторы реальной информации… Реальной – не обязательно материальной. Значит, что-то действительно было…

Она набралась уже достаточно жизненного опыта, чтобы понимать, что ничего хорошего от разлуки с отцами, временной или вечной, не проистекает. Разлука – она и есть разлука, лукавая злюка. То бишь – потеря.

Грусть потери и ощущала Женщина, стоя в странной треугольной комнате странной Гостиницы. Вдруг очи ее, опущенные долу, прозрели, и она увидела, как нелепо смотрятся ее разбитые старые (но целые) сапоги на изумрудном ворсе ковра. Очень дорогого ковра. Женщина это чуяла особым финансовым чувством, развившимся от хронической нищеты. Она поняла, что сапоги и ковер несовместимы, и разулась. Слава богу, сегодня она надела целые колготки. А то обычно в сапоги надевала штопанные – благо не видно. Хотя, казалось бы, какая разница – штопанные, не штопанные? Ведь никто не видит… Она сама видит, а это – главное. А такой откровенной демонстрации собственной нищеты, как штопанные колготки на фоне изумительного ковра, она бы не вынесла. Впрочем, что значит – не вынесла бы? И не такое проглатывала, не запивая, только было зело мерзопакостно на душе после этого. К тому же, неизвестно, кто еще может скрываться в этих облачных стенах… Быть может, кто-то наблюдает за ней?.. Однако, обычно весьма чувствительная к постороннему вниманию, она ничего подобного сейчас не ощущала.

Но стены!.. Сначала Женщине показалось, что все стены в комнате облакообразны. Теперь же она обнаружила, что боковые совершенно не похожи на ту, через которую она попала в эту комнату. Ничего туманного в них не было. Напротив, они оказались очень даже четкими, а рисунок на них смотрелся объемным. Впервые в жизни женщина видела объемные фотообои. Великолепное качество!.. Полное впечатление настоящего живого леса!..

Она обратила внимание на то, как поразительно гармонирует ковер с обоями, напоминая зеленый язычок опушки, шаловливо высунувшийся из подлеска. Казалось, что все это освещено ярким солнцем, и Женщина посмотрела на потолок, желая рассмотреть столь эффектный светильник, но потолка она не увидела – с вершин деревьев, похоже, стекало прозрачное пространство, сгущаясь в головокружительной высоте в сине-голубую бесконечность.

«Зеркальные эффекты? – удивилась Женщина. – Или голография?.. Каких же денег это должно было стоить?!.. И кому предназначается такая роскошь?..»

Однако то, что ослепительно сверкало в этом, предположительно голографическом, далеке, изрядно припекало. И Женщина поняла, что неуместны здесь не только сапоги, но и теплое пальто. Она сбросила его прямо на ковер… Да и шарф, пожалуй…

Женщина сделала несколько шагов к правой стене, чтобы поближе рассмотреть столь великолепные фотообои. Но ощущения стены как преграды не было – казалось, будто пространство протискивается между стволов вглубь леса.

Женщина бросила на стену взгляд сбоку, пытаясь уловить глянец поверхности с неизбежными световыми бликами, но ничего подобного не увидела.

«Матовые», – решила она и протянула руку к стене, чтобы потрогать. Рука ушла в пустоту между стволами. Тогда Женщина коснулась пальцами толстого ствола сосны. Пальцы ощутили характерную шероховатость коры и липкую вязкость потека смолы. Она повела ладонью по поверхности ствола и убедилась в его округлости на ощупь, ибо не желала верить глазам. Потом она обошла вокруг ствола и, глянув из-за него на комнату, потеряла ощущение комнаты. Она, без всякого сомнения, была в лесу, а пальто ее и шарф валялись на лесной опушке. Чуть подальше развалились по сторонам сапоги. У самой границы наползающего на опушку тумана (может быть, с невидимого из-за него озера?) прижались друг к дружке две набитых битком телескопических сумки-бездонки. Дверь исчезла в тумане. И даже не забрезжил вопрос о том, как она будет выбираться отсюда без двери.

Женщина вздохнула и отвернулась. Что пройдено, то пройдено…

Она подошла к березе, росшей неподалеку от сосны, и протянула руку к свисающей тонкой веточке, пощупала пальцами молодой листик. Он был живой и влажный. Женщина опять посмотрела на пространство между «стенами», которое она приняла за ковер, и поняла, что это не опушка, а зеленая прогалина между двумя участками леса. Тогда она опустилась на колени и коснулась ковра ладонями. Это была самая настоящая молодая травка с мелкими голубенькими, беленькими и желтенькими цветочками, цветными островками плывущими по зеленой поверхности.

«Проклятые колготки! – обиделась Женщина. – Чертова синтетика!..» Если бы она была босиком, то сразу бы поняла, в чем дело. С каким-то остервенением она задрала подол шерстяного платья мышиного цвета и, сняв колготки, швырнула легкий комок в сторону пальто. Он был слишком легок и, не долетев, приземлился на траве.

«Непорядок», – подумала Женщина, вышла из леса, подобрала колготки, шарф и пальто, отнесла их к сумкам и водрузила сверху. Подумав, добавила в кучу и красную шерстяную кофту. Прислушалась к ощущениям. Ступням было немного свежо и щекотно от прикосновения травинок, но неописуемо приятно. Будто земные токи через травинки проникали в ее тело и наполняли энергией.

Женщина постояла несколько секунд, закрыв глаза, подняв вверх соединенные ладонями руки, словно заряжалась, и вдруг побежала!.. Да так резво, что и сама не успела удивиться. В общем-то, она никогда не увлекалась бегом, а последние четверть века, пожалуй, и совсем не бегала. Разве что метров пять-десять за городским транспортом, когда еще работала, да из очереди в очередь – теперь.

Но она не могла не бежать! Ее тело жаждало бега, как стрела – полета. Правда, у стрелы обычно есть цель, а у Женщины сейчас не было ничего, кроме желания бежать, сильного, ровного дыхания и ощущения, как проворачивается под ней планета при каждом толчке ногами.

Платье было прямое и узкое. Бежать было неудобно. Женщина подтянула вверх подол, и ноги, вырвавшись на волю, заработали с радостным размахом. Но оказались занятыми руки. А что за бег без помощи рук? Убожество…

И она, не снижая темпа, сняла через голову платье и швырнула его за спину. Следом полетела комбинация.

Теперь бег стал свободным и, немного напоминая полет, доставлял огромное удовольствие.

«И откуда что берется? – удивилась Женщина. – В мои-то годы… – И вдруг испугалась: – Ведь я же в комнате!.. Сейчас врежусь в этот треклятый угол!.. Это только обман зрения, что его нет…»

Но угла действительно поблизости не наблюдалось. Он по-прежнему угадывался далеко впереди, где сходились две полоски деревьев, как это рисуют на картинах, обозначая перспективу.

«Господи! Как же это может быть?» – продолжала удивляться Женщина, не прекращая бега и представляя размеры Гостиницы – ее высоту, диаметр основания и радиус (комната ведь треугольная и не может длиться более радиуса!). Конечно, радиус, в ее представлении, оказался немалым, но при том темпе бега, какой она взяла, при самой громадной погрешности оценки он давно должен был быть пройден…

«Вот ведь какие фокусы… А может быть, искривление пространства?.. Скорей всего, я бегу не по прямой, а по кругу, что, как известно, можно делать бесконечно…»

Однако окружающий пейзаж, хоть и не принципиально, все-таки менялся, запоминаясь какими-то особыми приметами – то скалистым утесом, то живописной полянкой, то громадным деревом, то, наоборот, зарослями колючего кустарника…

«Значит, первый круг еще не пройден», – решила Женщина, обрадовавшись вполне рациональному объяснению пространственных парадоксов. И ей захотелось-таки побыстрей пробежать его. Она прибавила скорости, что уже совершенно определенно не имело никакого рационального объяснения.

«Может, воздух какой особый?»

И вдруг ее с ног до головы окатило холодными брызгами!.. И еще раз! Она и взвизгнуть не успела. Но на третьем шагу сообразила, что брызги вылетают из-под ее ног, которые молотят по ручейку, притаившемуся в траве. Женщина остановилась и сделала несколько глубоких вдохов-выдохов, восстанавливая дыхание.

«Хорошо!» – констатировала она, слыша, как ровно и полно бьется сердце, которое уже годик-другой начало малость пошаливать, и тело полнится упругой энергией. Даже в молодости, похоже, она никогда не испытывала ничего подобного… Правда, может, запамятовала? Очень уж давно это было…

Капельки воды, дрожа, блестели на упругой коже. И куда делась бледная дряблая немочь?..

Женщина, уже не спеша, пошла по руслу чуть прикрытого травой ручейка, с удовольствием погружая в его ласкающую и бодрящую прохладу разгоряченные бегом ноги.

«Да я ли это?» – удивлялась она, оглядывая себя сверху вниз. Раздавшиеся, заплывшие жирком ноги, хотя еще и не потерявшие стройности и привлекательности, сейчас заметно потоньшали и стали как будто бы даже длинней. Под кожей ощущалась игра упругих мышц. Живот, последнее время расслабленно выпиравший вперед и вниз, вдруг подобрался и исчез… Грудь, тоже усиленно оттягивавшая лифчик вниз, вдруг подняла его и, кажется, собиралась выскочить вовсе…

«Давно надо было пробежками заняться», – подумала Женщина.

А ручей стал глубже и шире, полностью освободившись от травяной маскировки. Он весело журчал, упруго обтекая ее ноги, и доходил уже до колен… А временами и выше. И полное ощущение того, что ВСЕ ЭТО принадлежит только ей. Что здесь она может быть самой собой, а не пытаться кем-то или чем-то перед кем-либо казаться.

Женщина, словно пытаясь удостовериться в этом, оглянулась по сторонам – только она, ручей, трава, цветы, кусты, деревья и небо… Красота, конечно, только немного пустовато.

Хотя, быть может, каждому человеку необходимо изредка оказываться в таком месте, где никто не помешает его общению с самим собой и, если получится – с мирозданием. Только на всех, пожалуй, таких Гостиниц не напасешься…

Неожиданно ручей плавно перешел в круглый водоем – не то большой омут, не то маленькое озерцо, из которого на другом берегу вытекала небольшая речушка.

Устье ручья было довольно широким и долгим, отчего его течение почти не тревожило зеркальной поверхности омута-озерца. Не ощущалось и ветра, который бы мог исказить ее рябью. Остановилась и Женщина, застыв у входа в водоем, и посмотрела вниз.

Из зеркала воды на нее глянула молодая стройная девушка с застывшим вопросом в глазах. У нее было очень знакомое лицо. Но Женщина не узнавала себя. Совсем не таким видела она собственное отражение в многочисленных зеркалах последних лет…

Чем-то эта Девушка в омуте была похожа на ее дочь, но постарше, поспелее и женственней, однако гораздо-гораздо моложе Женщины, какой она себя осознавала и видела…

Что ж, вода – не зеркало. Мало ли что ее подводные течения могут сделать с отражением.

Омут был очевидно глубок, но толща воды – столь прозрачна, что хорошо виднелся каждый камешек на дне и крошечные песчаные гейзерчики родничков, пробивающихся со дна. Малюсенькие рыбешки безмятежно парили в недосягаемости и покое.

Солнце припекало спину, и Женщина почувствовала непреодолимое желание окунуться в освежающие, чистые объятия водоема. Однако чувство робости и некоторой собственной чуждости этой чистоте и красоте останавливало ее. Женщина ощущала себя не вполне естественной, не совсем вписывающейся в пейзаж. Что-то ее стесняло. И она сняла с себя последние покровы цивилизации, бросив трусики и лифчик на близкий берег. И ощутила свободу. Естественную раскованность бытия.

И отражение, которое она увидела перед собой, было прекрасно. Оно даже улыбнулось Женщине, и она, почувствовав на собственном лице такую же непроизвольную улыбку, глубоко-глубоко вдохнула и, оттолкнувшись ногами от дна ручья, нырнула в озерцо-омут.

Пронизывающее ощущение свежести и чистоты превратилось в чувство восторга, а оно напоило тело Женщины мощным зарядом энергии, отчего под водой плылось легко и свободно, словно она всю жизнь только и занималась подводным плаванием.

Женщина достигла дна озера и провела рукой над родничками, будто гладила их, почувствовав упругие, похожие на биение пульса толчки в ладонь. Подняла взгляд кверху. Видимо, от ее движения вода взволновалась, и ничего толком видно не было, кроме солнечной ряби на поверхности.

Она неторопливо, с любопытством приглядываясь к подводному пейзажу, поплыла дальше. Серебристые зеркальца рыбешек брызнули в стороны, пропуская невиданного зверя.

Женщина вдруг почувствовала, что ее подхватывает течение, не очень сильное, но настойчивое, и решила вынырнуть, хотя запас воздуха в легких, как ни странно, еще не иссяк. На поверхности она обнаружила, что очутилась вблизи истока вытекающей из озерца речушки. Берега ее, впереди отороченные плакучими ивами, ярко-зелеными травянистыми склонами и инкрустированные скалистыми включениями, выглядели довольно живописно, и поэтому Женщина решила не противиться течению. Тем более что процесс плавания доставлял ей истинное блаженство и давался практически без заметных усилий, как прогулочный шаг по тенистой аллее.

Она сделала несколько мощных гребков брассом и вошла в русло речки. Два невысоких, но крепких и стройных каменных стража, охранявших вход (или выход?), расступились и пропустили ее. По крайней мере, Женщине так показалось. Или захотелось?..

Две ивы соединили свои головы над течением и опустили в него зеленые кудри. Они погладили ее по голове и спине. Это было щекотно, приятно и похоже на детское воспоминание, в котором мама склонялась над ней, желая спокойной ночи и целуя, а ее распущенные волосы падали вниз на кровать и ласкали-щекотали…

«Мама… – подумала Женщина. – После смерти отца она стала быстро сдавать, словно потеряла интерес к жизни. Она не рвала на себе волосы и не билась головой об стену – нет, она просто потихоньку, не привлекая к себе внимания, уходит… Как редко я у нее бываю… Хотя, если не можешь жить вместе, много ли значит это “бывание”?.. А жить вместе?.. У каждой речки свое русло… Даже если у них общий исток… Все равно завтра надо будет заскочить. Уборочку провернуть. Чего-нибудь приготовить…»

Берега подернулись туманной дымкой и, хотя чувствовалось, что они рядом, разглядеть их удавалось с большим трудом. Странно – при чистом небе… Впрочем, туманы любят водоемы.

Женщина, подгоняя течение, сделала несколько сильных гребков, и туман стал рассеиваться, очертания берегов обрели прежнюю четкость. Обнаружилось, что деревья подошли вплотную к берегам, обступив их непроницаемой толпой, словно желая полюбоваться на новую обитательницу речки.

Однако пришли не только сосны, ели да березы. Женщина увидела впереди на правом берегу красавца оленя, тянущего роскошную рогатую голову к потоку. Она стала осторожно подгребать к берегу, чтобы оказаться поближе к первому встреченному здесь живому существу, если не считать рыбешек на дне омута.

Берег был высоковат, и оленю никак не удавалось дотянуться до воды. Он заметил подплывающую Женщину и встрепенулся. Голова взмыла вверх, тонкие ноздри нервно задрожали, чутко принюхиваясь к запахам. Трудно сказать, что он учуял, но, во всяком случае, не убежал, а стоял, подрагивая стройными ногами и внимательно глядя на Женщину грустными и дикими карими глазами.

Она уперлась ногами в дно и медленно выпрямилась. Олень еще больше запрокинул голову назад и чуть вправо, напрягшись, как пружина, готовая в любой момент выстрелить стремительным телом.

– Не бойся, глупенький, – ласковым шепотом заговорила Женщина, – я не сделаю тебе ничего плохого… Ты хочешь пить? Иди же ко мне. Я напою тебя.

Она сложила ладони ковшиком, зачерпнула воды и потихоньку, чтобы не расплескать воду и не спугнуть оленя, стала протягивать ладони к нему.

Олень недоверчиво покосился на ее руки и отступил на шаг назад.

– Ну, не бойся же, не бойся, – ворковала Женщина, – пей, Рыжик, пей, лапочка, пей, Золотое Копытце… Ведь оно у тебя золотое, а вовсе не серебряное… Такая вкусная, свежая, чистая водичка… Не бойся меня…

Ее голос был похож на журчание ручейка. Он успокаивал и манил возможностью утоления жажды… Пахло свежей и чистой водой. Водой реки, знакомой Оленю с рождения. И он шагнул вперед. Шаг. Еще один. И потянулся, и ткнулся мордой в ладони.

Вода моментально исчезла, и шершавый язык ищуще лизнул по коже. Женщина зачерпнула еще и поднесла Оленю. Так продолжалось довольно долго. И, когда вода уходила из ее ладоней, Женщина ощущала внутри себя какой-то холодок, чувство потери, словно она отдавала Оленю что-то изнутри себя, и там образовывалась небольшая область вакуума.

Когда Олень, наконец, утолил жажду, Женщина пошатнулась от неожиданно нахлынувшей слабости, про которую она здесь настолько забыла, что стало казаться, будто таковой и не бывает. Чтобы не упасть под напором вдруг ставшего сильным течения, она непроизвольно ухватилась рукой за шею Оленя.

Олень вздрогнул, напрягся… Тогда Женщина, чувствуя, что сейчас упадет, обняла его за шею обеими руками. Олень поднял голову и извлек Женщину из реки.

Она стояла на земле, обхватив его за шею руками и прижавшись к нему лицом и грудью. Ветерок обдувал ее мокрое тело, и было зябко. Женщина дрожала. Озноб ощущался не только снаружи, но и изнутри. А Олень был теплый и сильный. Она чувствовала волны, пробегающие по его мускулистому телу, поросшему жесткой, но приятной на ощупь шерстью.

Он был живой! Она вдруг ощутила, как это важно, что он живой!.. Женщина, чуть окрепнув и согревшись, ослабила свои объятия, но все еще прижималась телом к Оленю, нежно гладила его рукой по загривку и спине.

– Спас меня, согрел, – бормотала она, – Рыжик мой пугливый… Утолил жажду? Напился… мной?.. – Это произнеслось само собой. Женщина не понимала, откуда в ней такое ощущение, будто она поила Оленя не речной водой, а собой…

Видать, в странном мире и ощущения странные…

Солнце пригревало, и силы прибывали с каждым мгновением. Женщина чуть отстранилась от Оленя. Он повернул к ней голову и ткнулся прохладным нежным носом сначала в щеку, а потом в шею, словно целовал ее, успокаивая. Это было приятно, и Женщина благодарно погладила Оленя по морде. Возникло желание вскочить ему на спину и ускакать в глубину леса…

Олень, как бы приглашая ее, повернулся к ней боком так, чтобы удобней было вскарабкаться на него. И даже сделал попытку подогнуть передние ноги, но она удержала его. Что-то не позволяло ей поддаться импульсу, что-то останавливало…

Подумалось, что она никогда не была приспособлена к верховой езде. Тем более, на диком, неоседланном и необъезженном олене. Женщина представила у себя под копчиком твердый олений хребет и жесткие иголочки меха, вонзающиеся в нежное, беззащитно раскрытое межножье при каждом скачке, ощутила хлесткие удары колючих и упругих ветвей по обнаженному телу и лицу – и ей расхотелось превращаться в лесную амазонку. Хотя, наверное, и к этому можно было бы привыкнуть… Только зачем привыкать к тому, что противоестественно?.. Но почему-то именно противоестественность часто влечет. Не возможностью ли изменить русло?.. Не инстинктом ли свободы?.. Но инстинкт – механизм естественности. Почему же он порой влечет воспротивиться ей?.. Может быть, естественность не исчерпывается течением по руслу?.. Может быть, ее сущность гораздо глубже видимости?

Женщина на мгновение удивилась, что мыслит «речными» категориями, а не человеческими, но решила, что это вполне человеческий способ мышления – через подобие, аналогии, модели, зримые, отстраненные образы…

Олень терпеливо ждал, внимательно и, казалось, разумно глядя ей в лицо. А Женщина, задумавшись, продолжала гладить его морду и шею.

Солнце припекало все сильней, и она стала ощущать общий дискомфорт – спину пощипывало, подмышками образовался пот, дышалось труднее, и в глазах слегка потемнело. Трава под ступнями казалась сухой и колючей. От Оленя понесло крутым животным запахом.

Женщине нестерпимо захотелось обратно – в прохладные нежные струи тихой речки.

Она взяла оленью морду в ладони и повернула к себе. Он доверчиво подчинился, и она поцеловала его во влажный прохладный нос. Прошептала:

– Захочешь пить, приходи… – и, разбежавшись, нырнула в реку.

Река с готовностью приняла ее. Вынырнув, Женщина взглянула на берег и увидела, что Олень грациозно скачет по берегу, издавая тревожные трубные звуки.

Ей было очень приятно плыть и любоваться красавцем-оленем, проявлявшим столь явные признаки внимания к ней. Последние годы она не была избалована вниманием.

«Король-Олень… – подумалось ей. – Может быть, это заколдованный принц?..»

Красивая сказка. Только она давно уже разучилась принимать всерьез такие сказки. В жизни заколдованных принцев заменяют зачуханные мужья… Впрочем, когда-то и они казались принцами…

А Олень все бежал за ней по берегу и трубил, призывая ее.

«Зов плоти…» – подумалось Женщине, ибо эта Плоть во всей своей романтичной, дикой красоте летела вдоль реки и взывала к ней.

И зов этот не был ей безразличен. Напротив, что-то в Женщине резонировало с ним, заставляя сердце биться учащенней, и вынуждая неосознанно подгребать к берегу… Она вдруг увидела себя Оленихой, летящей рядом со своим Оленем по мягкой зеленой траве, полной дурманящих весенних ароматов, воспламеняющих в каждой клеточке ее стремительной молодой плоти жажду любви… И это было прекрасно!..

Когда Женщина это представила, Олень вдруг взлетел в воздух и, описав красивую дугу над водой, нырнул в реку, вызвав фонтаны брызг и нервную дрожь разбегающихся в страхе и смущении волн.

– Глупенький ты мой, – растроганно прошептала Женщина и поплыла к Оленю. Он тоже плыл к ней, но она не знала, хорошо ли плавают олени, и потому боялась, как бы он не утонул.

Женщина плыла по течению на мелководье, где бы он мог почувствовать твердое дно под копытами. А Олень, нырнувший впереди нее, греб навстречу против течения.

Он уже стоял на дне, перегораживая течение, когда она достигла его и, ухватившись руками за рога и шею, чтобы не снесло, взобралась, вернее, всплыла, несомая течением, на оленью спину и сжала его бока ногами.

Даже в воде ощущалась теплота его тела, и нервная дрожь, пробегавшая по мышцам, еще не остывшим от бега, передавалась ей. Женщина крепче обняла Оленя руками за шею и ногами за круп, ощущая его желание и нетерпение.

– Глупенький мой король, – прошептала она неожиданно низким голосом, – мы же такие разные!.. Я не Олениха, а Женщина и не могу быть твоей королевой. – И поняла, что искренне жалеет об этом факте.

А Олень, словно почуяв ее состояние, задрожал еще сильнее и направился к берегу с драгоценной ношей на спине. Он явно желал отобрать ее у реки. Но Женщина помнила ощущение дискомфорта, испытанное ею на берегу и соскользнула с его спины в воду.

– Подожди, милый, – бормотала она, оглаживая его шерсть, – посмотри, как здесь хорошо – чисто и прохладно… Никаких слепней, комаров и противных колючек. Давай, я помою тебя, и ты будешь чистенький и новенький, как олененок…

Она запустила пальцы в его шерсть, добираясь до кожи и действуя ногтями, как скребком. Она обмывала его с нежностью и тщанием, словно младенца. Хотя в те незапамятные времена, когда ей приходилось купать младенцев, помнится, при подобной процедуре она не испытывала такого волнения…

Нравилось ли это ему? Ей казалось, что нравилось. Во всяком случае, он не делал попыток уклониться.

А Женщина закрыла глаза – так ей вдруг захотелось – продолжая свое действо на ощупь. И осязание стало творить с ней нечто невообразимое. Трудно было понять, что происходит с ее ощущениями – не то она почувствовала себя Оленихой, прижавшейся боком к своему нетерпеливому Оленю, не то Оленя вдруг ощутила своим юным мужем, млеющим под ее ласками… И ей совсем не хотелось открывать глаза и разрушать странную иллюзию. Женщине казалось, что исчезли и река, и берег, а ее подхватил раскаленный язык пламени, от которого было почему-то не больно, а если и больно, то боль эта дарила наслаждение. Она сгорала, будучи не то Женщиной, не то Оленихой, и не думала о том, что, сгорев, может превратиться в пепел. Она ощущала, как, сгорая, превращается в свет…

…Может быть, когда превращаешься в свет, просто не замечаешь пепла? Пепел обнаруживается позже, когда свет уже улетел…

… Открыв глаза, Женщина обнаружила себя лежащей на траве. Нет, трава была совсем не колкой, а напротив – очень даже нежной и лежать на ней было приятно. Она повела рукой за головой и нащупала тонкую оленью ногу. Тогда, изогнувшись, Женщина запрокинула голову и увидела красавца-оленя, горделиво воздевшего над ней голову. В глазах его еще пылал огонь, но светилась и нежность, которая делала огонь таким добрым…

Олень возвышался над ней, как памятник самому себе. В его позе победителя было что-то карикатурное, несмотря на очевидную красоту. И женщина рассмеялась. А, рассмеявшись, сгруппировалась и легко поднялась на ноги, хотя на мгновение ей показалось, что Земля вращается чуть быстрее, чем обычно, отчего она не очень твердо держится на ногах. Но чувствовала она себя прекрасно и смеялась от души.

Олень непонимающе покосился на нее громадным глазом, и она ласкающе провела рукой по его морде.

– Ах ты, мой Король-победитель, – вздохнула Женщина, отсмеявшись. – Я не знаю, что это было со мной – сон, обморок или сказочное превращение… Это было прекрасно… Но неужели ты полагаешь, что таким образом можно покорить меня? Что этого достаточно, чтобы я стала твоей Королевой?.. Мне понравилась твоя сказка, но, как видишь, она оказалась бессильной превратить меня в олениху… Может быть, я даже жалею об этом…

Она посмотрела на реку и ощутила ее чарующую глубину. Непрерывность течения наполняла душу покоем и уверенностью в следующем мгновении.

А Женщина хотела покоя. Не потому, что устала пылать, а от ощущения, что вспышка, взрыв, пылание не могут быть способом существования. Мгновеньем, переходным состоянием – да, вполне, но не способом существования. А течение, казалось, именно для этого и приспособлено – оно вечно и неизменно. По крайней мере, таковым представляется…

Что может противопоставить ему Олень, слоняющийся по лесным чащобам?.. Только мгновения…

Женщина прижала оленью морду к своей груди, потом поцеловала его и, еще раз вздохнув, шепнула:

– Я буду помнить тебя, Король-Олень… – и бросилась в поток. А он как будто только и ждал ее, подхватил и повлек в дали дальние… Он – поток?.. Или она – река?..

Эта альтернатива имела значение не очень долго – пока не утих окончательно пламень внутри, сначала превратившись в маленький мечтательный уголечек сожаления и грусти, а потом – в зыбкую тень. Впрочем, долго или недолго – определение весьма расплывчатое. Какова мера долготы – мгновения, жизни?..

Женщина чувствовала, что именно в этом аспекте мира произошли какие-то изменения – то она отсчитывала время с четкостью метронома, то совершенно теряла ощущение его.

Она плыла, лежа на спине, и смотрела на небо, плавно менявшее звездную черноту на голубизну и обратно. В этой смене красок, неповторимых в оттенках, но неизменных в основных тонах, была такая же красота и очарование постоянства, как в течении реки, частью которой Женщина себя ощущала.

Она уже не помнила, как давно возникло это ощущение, но протеста в ней оно не вызывало. В какой-то момент она перестала ощущать свое тело. Только покой, вечное движение и благорастворение…

Изредка Женщина посматривала на берега, которые становились все дальше и дальше по мере того, как полноводней становилась река, принимавшая в себя воды неисчислимых родничков, ручейков и речушек. Иногда Женщине казалось, что между стволов и скал мелькает оленья голова с ветвистыми роскошными рогами, но она не была в этом уверена, а всматриваться пристальней не возникало никакого желания. Мелькает и пусть себе мелькает… Встречался ей когда-то какой-то Олень. Пытался он делать что-то безрассудное и, кажется, ее призывал к тому же… А может быть, ей все это приснилось-привиделось?.. И не было никакого Оленя?.. Собственно, углубляться в эту проблему у нее не было ни желания, ни времени – ее внимание всецело поглощал поток новых ощущений.

Женщина, в действительности, не перестала ощущать свое тело. Это только казалось так какое-то время. Просто ощущала она его теперь совсем иначе – не могла воспринять во всей целостности, как прежде. И механизм ощущений странным образом изменился.

Она видела мир гораздо более четко, чем раньше. И не только малюсенький видимый сектор, на который были направлены глаза, а сразу все пространство, с каким соприкасалась – и зеленый покров травы над ручейком, и камыш вокруг озера-омута. Видела даже лифчик с трусиками на берегу и каменных стражников у начала, и сразу все берега, и небо над руслом, и дно в глубине, и что-то, не совсем отчетливо, – впереди, где ее еще не было.

Видеть все это сразу было интересно, но в то же время утомительно, потому что требовало постоянного внимания. И не только на основном русле, но и на каждом малом и большом притоке, которые ощущались чем-то вроде конечностей… Или корней дерева, если бы она когда-нибудь ощущала себя деревом… Впрочем, временами ей казалось, что и это ей не чуждо – она чувствовала те деревья, которые росли вдоль реки и питались ее водой, и видела часть мира их виденьем.

Она слышала мир, но уже не ушами, которых никак не могла разыскать, а всем телом, не понимая, где у него что, где оно начинается и кончается.

Почти не ощущалась разница между слухом и осязанием. Она осязала воздух и ветер, одновременно слыша их. Но самым удивительным и многообразным было осязание берегов и дна. В это ощущение входило осязание почвы, деревьев – до кончиков их листьев, трав, водорослей и многочисленной живности, обитающей в глубинах реки.

Кстати, к этой живности она испытывала особое чувство, очень близкое к материнскому. Ей хотелось защитить, накормить, вырастить… А «детей» у нее было так много!.. И каждый со своим характером…