Текст книги "Короче, Склифосовский! Судмедэксперты рассказывают"

Когда ты не нужен

Некоторое время мы оживленно обсуждали, как воспринимать и оценивать этот ящик коньяка: взяткой или нет? Надо было его брать или нет? Мнения в споре распределились почти поровну, причем каждая сторона приводила убойные – с их точки зрения – аргументы. В этом споре истина так и не родилась, наверное, просто не успела, зато родился, простите, проснулся Вильгельм Самуилович, наш аксакал, коллега, проработавший экспертом почти четыре десятка лет. Покряхтывая, он повернулся в кровати, откинув одеяло, сел и, широко зевнув, сказал:

– Детки, что вы спорите, как раввин с муллой? Так же громко и бестолково, – Затем, почесав свой необъятный живот, продолжил: – Вот я спрошу вас, господа спорщики: приходилось ли вам пить медицинский спирт? Ну тот, что дают каждому из вас в отделении, а?

Ответ всей спорящей компашки был дружно единогласен: конечно, приходилось, мы же не больные!

– Ну, вот вам и ответ. Вы, – он показал на тех, кто утверждал, что коньяк – это взятка, – сами регулярно используете медицинский спирт не по назначению, а попросту воруете! Да, да – воруете! Имеются все формальные признаки такого деяния! Или на крайний случай это можно назвать так: использование служебного положения в личных и корыстных целях. – И при этом он щелкнул пальцами по горлу! – Вы уж тогда определитесь… Ну как в том анекдоте: или крестик снимите, или трусы оденьте! То есть: коль пьете спирт – не судите за коньяк, или наоборот – не пейте и судите! И потом: этот ящик коньяка – такая малая компенсация эксперту и за нашу сволочную работу, и за то, что он чуть-чуть не погиб, что спорить за этот коньяк просто неприлично!

Все, естественно, притихли, и никто не возразил, а молчание, как вы знаете…

– Ну, мальчики, коль вы старика разбудили, давайте… развлекайте, рассказывайте!

– Так, Самуилыч, ты и расскажи. Поди, за все годы такого нагляделся, что нам, салагам, и не снилось, а?

– Нагляделся. Но лучше вы, а то у меня голова спросонья не работает, «разогнаться» сначала надо.

– Сейчас разгоним, – брякнул Серега Бурков и протянул ему кружку.

– Ну ладно, – проговорил молчавший до сего момента Влад Марлов, – давайте тогда я расскажу. Мне словосочетания «спирт», «лихие 90-е» и «малиновые пиджаки» тоже кое-что напомнили…

Этот случай произошел в конце 94-го года. Представьте картинку: вторая половина ноября, часа два дня. На улице около десяти градусов – в минусе, естественно. Серое низкое небо, на земле уже затоптанный, заплеванный и поэтому тоже серый снежок. Все серое. И настроение безрадостное, серое! Зима неотвратимо приближается, а, в отличие от нее, зарплата не торопится, она уже восемь месяцев даже близко к нашему карману не приближалась! Мелкие подачки, что в нашей больнице называли авансом – не в счет. Их только и хватало разве что на хлеб. Разгул демократии… мать ее! В лаборатории районного судебно-медицинского отделения, а если попросту – в морге, за столом сидят три человека. Два доктора – я и мой напарник патологоанатом – и санитар. Мы пьем спирт. Это единственное, что пока есть. И закуска: полбулки хлеба и вареный картофель, ну еще соль! Мы пьем, потому что замерзли, как цуцики, а замерзли потому, что битый час искали в снегу золотую… пардон, из «желтого металла», цепь. А история случилась такая. Накануне в морг привезли «братка» в том самом пресловутом малиновом пиджаке: разбился на автомобиле. «Нажрался» до соплей – в желудке у него была чистая водка, хоть фильтруй и, пардон, пей по новой. Ну, так вот, напился он, значит, и на скорости порядка 150 км/час въехал в бетонную опору. Опора осталась цела, а вот «браток» подкачал, целым не остался. Замечу в скобках, что среди прочей одежды на его шее еще была толстенная цепь. Ну труп мы, как и положено, вскрыли, вместе с санитаром собрали. То есть привели в божеский вид. Цепь, естественно, описали и в акте, и в списке вещей, что были на трупе. Забирали тело такие же бравые, коротко стриженные ребята в кожаных куртках под руководством очередного Пиджака.

– Такого же, как и в твоем рассказе, Виталий, – повернулся к Кондратьеву Влад, – один в один!

– Да, этот вид прямоходящих, Homo Oligo Sapiens – так я их тогда называл – был на удивление одинаков – в столице, в Сибири и в Киеве, наверное, – согласился Вит, – давай продолжай, Влад, не отвлекайся.

– Ну вот, выдал я этому Пиджаку врачебное свидетельство о смерти «кореша», тот расписался, что забрал ценные вещи, и пошел на улицу. И только тогда я увидел, что толстенная цепь осталась на столе. Забыл, наверное! Я схватил ее и по коридору вслед за ним кинулся:

– Постойте, постойте, вы забыли, – кричу и, догнав его уже в дверях, эту самую цепь буквально заталкиваю ему в руку. А он, зараза, брезгливо этак глянул на меня, сморщился и говорит:

– Ты че, доктор, с дуба рухнул? Кому она нужна?

– Так родным отдайте… память… все-таки дорогая…

– На фиг она им нужна? У них таких цепей… ха!

И не глядя на меня, крутанул цепь над головой, так что воздух свистнул, и запустил ее в сторону кустов, в снег. Только она и мелькнула желтым призрачным блеском в лучах неяркого ноябрьского солнца.

– Вот жлоб, – сказал подошедший сзади санитар, – лучше бы нам ее отдал, а то разбросался… Пиджак хренов!

– И чего бы ты с ней делал? – уныло спрашиваю я у него.

– Как, что? Зубным техникам бы отдали, а они за такую цепуру кучу денег отвалили бы. Грамм сто в ней ведь было?

– Не меньше! А то и все сто пятьдесят.

– А кто это здесь говорит: сто пятьдесят? – спросил вывернувший из-за угла патологоанатом. – Наливай…

– Отстань! Вечно у тебя одно на уме, – ну и рассказали ему о только что случившемся.

– А че тогда стоим, че думаем – айда искать! Ты, – спросил он меня, – заметил, куда она полетела? – И первым двинулся в ту сторону, куда я показал. Ну и мы, как барашки на веревочке, пошли следом.

Короче, ребята, не буду описывать наше почти часовое ползанье по снегу и кустам. Ничего мы не нашли – только замерзли. Бр-р-р! В конце концов плюнули мы и на поиски, и на эту паршивую цепь, и отправились согреваться дедовским, проверенным способом. Про то, как мы глотали разведенный и теплый медицинский спирт, я рассказывать не буду. Думаю, что с этой процедурой все эксперты знакомы не понаслышке.

Тут приехали забирать труп женщины, что пролежала у нас уже четверо суток. А было их в морге, надо сказать, двое: примерно одного возраста, комплекции и цвета (грязно-зеленого). Ну, они показали, кого забирают, санитар ее одел, отдал, и они уехали, получив у меня документы. Не успели мы выпить еще по одной, как приехали уже за другим трупом. Я помог санитару положить ее на стол, и в это время зашел парень и принес одежду. Передавая ее санитару, он, оглядывая тело, сказал:

– А это не наша тетя: у нашей тети не было татуировок, – и показывает на плечи, где уже отчетливо проступили сине-фиолетовые гнилостные подкожные вены. – Да и на лицо не похожа! Не она!!!

– Да какие татуировки, какое лицо? Это гниение тела уже началось, вы бы еще неделю здесь не появлялись… Тоже мне: татуировки… на лицо она им не похожа… – бурчал санитар.

– Сейчас я папу позову – пусть он глянет. – И убежал.

– Слушай, а мы не могли перепутать тела?

– Да не…Те, которые первыми забирали свою родственницу, сами же опознали, уверенно опознали!

Тут вошел парень и с ним еще двое мужчин, и принялись разглядывать труп. И так посмотрят, и эдак… Наконец, санитар не выдержал:

– И долго вы будете гадать, как на ромашке: наша… не наша? Забирайте, что дают, других все равно нет!

Вот так мы отдали труп второй женщины. И разошлись по домам, а ночью меня обуял страх – куда катимся???

– Постой, Влад, – перебил меня Вадик, – вот ты давеча сказал, что вам зарплату больница платила? Или я что-то прослушал?

– Да нет, не прослушал. Дело в том, что в нашем регионе с 1 января 1993 года все районные судебно-медицинские отделения Бюро передали в ведение районных больниц. Передали оборудование, передали «трудовые книжки». Ну а нас, рабов, прикованных к секционным столам цепями, никто и не спросил. Видели бы вы, коллеги, как главные врачи руки потирали довольнехонько! Ну типа, мы этих экспертюг теперя прижмем, мы им покажем кузькину мать, и так далее. Да вы сами все, коллеги, понимаете. Боже мой, какие идиотские указания стали порой приходить от главного врача. Ну типа:

– Алексеич, завтра к тебе придет Федя Залупыйченко – у него перелом малоберцовой кости. Надо, чтоб были тяжкие повреждения. Ты там похлопочи, сделай… – и, не слушая возражений, кладет трубку.

Ну приходит этот… с нехорошей фамилией, и я ему перелом оцениваю как менее тяжкие телесные повреждения. Через час – крики и визг по телефону, вызов на ковер к главному. И никакие ссылки на правила не действовали. А тогда – репрессии, гонения. И никакие апелляции в Бюро не проходили. Там нахально разводили руками и отвечали, что вы, мол, уважаемый, у нас не работаете, так что пардон, простите, сами уж общий язык находите, а докладные пишите своему прокурору. Я как-то в отместку своего бывшего начальника Бюро и заведующего моргом на порог не пустил: мол, простите, я у вас не работаю, так что извините… пардон и… идите, проверяйте свой город. И знаете – все пролезло, уехали. Вот такой бардак был в нашем регионе. А попозже главный врач от нас отстал. Полностью отстал. Он понял, что ему от нас пользы, как… от одного рогатого животного – молока! Деньги перестал платить. Вернее, объективности ради, тогда всем не платили. Но нам-то в последнюю очередь давали кое-какие крохи, как говорится, финансировали по остаточному принципу от уже остаточного.

А тут еще и правоохренительные органы, видимо, решили, что судебка им не нужна: готовые заключения и акты лежали по полгода, по восемь месяцев невостребованными. Еще явный криминал забирали. Да и то…

Вот в ту-то ночь, ребята, я и понял, что самое страшное в нашей работе! Это вовсе не ляпы, сделанные тобой в экспертизах, это не эксгумация, проводимая из-за твоей грубой ошибки. Самое страшное, коллеги, это ощущение ненужности! Специалист, обладающий опытом, знаниями, любящий свою работу – не нужен, его просто терпят!

Вот осознание этого и заставило меня резко изменить образ и мыслей и дел! Работать, наплевав на всех: вскрывать трупы – как учили. Освидетельствовать живых лиц – как предписано правилами. На вопросы следователя отвечать с полной объективностью и честно – несмотря ни на что и ни на кого! Вот понимание этого в гнусной атмосфере всеобщего бардака тех лет и помогло мне выжить в профессии. А может, и не только в профессии… Помогло пережить лихие 90-е.

А с Бюро нас соединили то ли в 2000-м, то ли в 2001 году.

– Да-а-а… Дела! А я и не слыхал о таких локальных реформах в судебной медицине, – удивленно протянул Осипов, – хорошо, у нас до такого не додумались.

– Вроде такая же хрень проводилась в Кемеровской и Ижевской областях и, по-моему, в Ленинградской, – ответил Биттер, – но не уверен!

– И цепочку ту вы, конечно, так и не нашли? – с хитро-невинным выражением лица спросил Бурков.

– Нашли… но не мы! Ее нашли уже по весне два кочегара из больничной котельной, что вывозили шлак. Зубным техникам ее загнали, деньги получили. Вечером обмыли, сидя в своей «копейке» в гараже, а двери-то его были закрыты, и было холодно, и двигатель работал… Причину смерти парней надо кому-то пояснять? Вот такая грустная история.

– М-да! От нечистого золота добра не жди, – подытожил рассказ Самуилыч, и все принялись за рыбку.

Эксперт и Пахан

– Влад, а про кочегаров ты сбрехнул, да? – спросил зашедший в комнату еще в самом начале рассказа Женька Зенин. – Скажи честно.

– Что значит сбрехнул? Рассказываем-то мы о чем? – спросил Влад и сам же ответил: – О жизни судебно-медицинской! Или что, мне надо было закончить так: и они, приняв такое решение, зажили щасливо и дружно, а со своими женами – в любви, полном взаимопонимании и одновременно вышли на заслуженную пензию в званиях заслуженных врачей и отличников здравоохранения? Нет уж. То, что рассказано, – есть суровая правда жизни…

– Чего ты, Эуген, прицепился к Владу? Он рассказал свое. Рассказал интересно и, главное, поучительно. Вот ты сам взял бы, да и рассказал. Или слабо?

– Расскажу, расскажу. Сейчас вроде Самуилыч будет вещать? Или нет?

– Или да! Только дай с мыслями собраться.

Потом он поднялся из-за стола, прошелся по комнате и начал:

– На территории районного отделения, где я одно время работал, есть село… деревня… поселок. Ну, в общем, без разницы, как его обозвать. Главное, что основным градообразующим предприятием этого поселка была колония – ИТК. И была эта колония не простая, а для особо опасных рецидивистов. Там сидели так называемые «полосатики». Колония обеспечивала работой до 80 % жителей деревни. Иногда освободившиеся оставались на жительство в этой деревне, сойдясь с местными и одинокими женщинами. Жизнь есть жизнь. Такие «бывшие сидельцы» были, как правило, в завязке и жили как все деревенские: тихо трудились какими-нибудь кочегарами и никого не обижали. Правда, попивали порой. Я вам, коллеги, расскажу о том, что нельзя играть в карты, глянув при этом на троих слушателей, шлепающих картишками по столу:

– А мы-то че? Мы ничего, мы в дурачка…

– Да играйте, я не о вас, а вообще. А кроме того, расскажу и о том, как мне пришлось о тонкостях… э-э-э… одной насильственной смерти отчитываться перед… Пахано`м зоны!

Да-да! Отчитываться. Подробно объяснить старому урке все, что его интересовало, а хозяин, прокурор района и начальник РОВД наравне с Паханом внимали. Причем молча…

– Да ну, Вильгельм Самуилович, заливаешь. В жизни такого случиться не могло: чтобы перед зэком с согласия и в присутствии главных охранителей закона судмедэксперт отчитывался о…

– Ладно, не перебивай Деда, – сказал Биттер. – Жизнь – удивительная штука, и случиться может все. Продолжай, Самуилыч!

– Случилось это ранней осенью 1986 года. Была середина рабочего дня. Обед. Все знают, что в это время Самуилыча, то есть меня, трогать не рекомендуется! – и похлопал себя по животу. – Ну так вот, именно в обед, дребезжа всеми шестеренками, и подкатил к моргу раздолбанный милицейский «уазик». Забежавший сержант не просто сказал, а заорал так, что мы поперхнулись:

– Вильгельм Самуилович! Срочно! Поехали!.. В Советске (там колония располагалась) убийство. Серьезное…

– А где все?

– Наши уже уехали. Там и начальник милиции, и прокурор, и два следователя, и все опера`, – все это он выпалил на одном выдохе и замолк, шумно дыша.

Я понял, что дело серьезное: не зря же все правоохранители выехали – на ходу допил чай, взял чемоданчик, и мы покатили. На площади у «Белого Лебедя» – так в народе прозвали шикарное длинное четырехэтажное здание, выложенное белым кирпичом, – было довольно пустынно. Вернее, народ, как по проспекту, там никогда особо-то и не ходил, но движение «клерков» с бумажками, охранников, расконвоированных зэков было всегда. А сейчас у входа стояли лишь две «Волги» и кучка наших начальников, полирующих своими пиджаками пыльные бока машин. И только вывалившись из «УАЗа», я увидел, что везде стоит охрана с автоматами и служебными собаками. У меня еще мысль мелькнула: «Сбежал кто-то… и убил кого-то». Не успел я поздороваться, как из входной застекленной двери выбежал прапор:

– Товарищи прокурор и начальник милиции! Вас приглашает начальник колонии. Пройдите, пожалуйста!

Начальство ушло, а мы остались внизу. Из разговора с опера`ми выяснилось… Впрочем, ничего не выяснилось. Они тоже ни черта не знали.

– То ли кто-то кого-то застрелил, а потом повесился… то ли сначала повесился, а потом вспомнил, что еще дела остались – вылез из петельки, шмальнул нехорошего человека из автомата – и на место, – заржал один из оперов.

Так мы у входа с полчаса языки чесали, благо погода позволяла это. Потом снова появился давешний прапор:

– А кто из вас… судоэкспорт? – и назвал мою фамилию.

– Иди, Самуилыч! Твой черед настал! Ты навсегда останешься в наших сердцах, – хохотнул кто-то из оперов и шутовски перекрестил меня.

– Тьфу на вас, – сказал я весельчакам и пошел за прапорщиком. Мы быстро поднялись на второй этаж, в просторный кабинет начальника ИТК. Там было человек пятнадцать – все хмурые, и даже мрачные. Вот что я узнал.

Накануне вечером, в частном доме поселка застрелился бывший «сиделец» этой колонии, освободившийся ровно год назад. Известно, что он незадолго до освобождения проиграл в карты крупную сумму. И он ее за год должен был либо достать, либо, приехав в деревню, сунуть голову в петлю и одновременно застрелиться – по крайней мере, таковы были условия той игры. Труп обнаружили лежащим на полу – он не висел! Вот этот-то момент вызвал волнения среди зэков, ибо информация просочилась за колючку уже к утру. Зэки считают, что его застрелил кто-то из охраны.

– Ну, там еще кое-какие моменты имеются, но они вам, доктор, неинтересны, это чисто наши, внутренние дела, – добавил полковник. – Сейчас сюда приведут осужденного… короче, Пахана по кличке Апостол. Он, так сказать, «держит» зону. И вы, доктор, должны ему доказать, что труп сначала висел, а потом выпал из петли.

– Милое дело! Как же я ему докажу, если я трупа…

– Мы сейчас едем на место происшествия – его тщательно охраняют, и вы осмотрите труп. Сколько вам потребуется времени на это, столько у вас его и будет: час, два, сутки, в конце концов. А уж потом, – начальник кисло усмехнулся, – будет вам явление Апостола. И если вы ему не докажете, что труп висел, прольется много крови. Если вы докажете – он остановит волнения, если нет… Мы их, конечно, все равно прессанем, скоро, – начальник посмотрел на часы, – не позже, чем через час, прибудет спецрота УВД, но уж вы постарайтесь, доктор. Мы вынуждены пойти на такое «сотрудничество» с Апостолом, так как жертвы нам не нужны. А они – могут быть!

Эта ситуация меня поначалу напрягла. Я-то ехал осматривать очередной труп, а тут! А тут придется выступать своеобразным судьей: разрулить, так сказать, ситуацию. А как доказывать? Что говорить? А вдруг там нет странгуляционной борозды, а вдруг… а если…

Однако все мои страхи сняло как рукой, как только я увидел труп. Все оказалось проще, много проще, чем я себе представлял. Довольно быстро, затратив буквально пару минут, я оглядел лежащий на полу труп, комнату и улыбнулся:

– Зовите Апостола, я готов все ему рассказать и показать. Труп висел в петле!

Полковник кому-то махнул рукой и…

– Товарищ п-а-а-лковник, осужденный номер… по вашему приказанию доставлен. – Пока с осужденного снимали наручники, я его оглядел. Да, это действительно был Пахан. Невысокий, очень жилистый, а взгляд, взгляд! Таким, наверное, можно и гвозди гнуть.

– Э-э-э… Товарищ Апостол, э-э-э… – неожиданно зазаикался я, не зная, как вести себя с ним и как разговаривать.

– Да не тушуйся, доктор, – шепнул Апостол, – лучше объясни мне, серому, как умер наш зэка. И все.

– Ну, понимаете, у него на шее – вот тут и тут – участки вдавления в кожу, которые являются фрагментами странгуляционной борозды, что доказывает то, что он… А также, если мы возьмем на микрочастицы…

– Погодь, доктор, погодь! Ты мне не втюхивай про ваши частицы фуфловые. Я знаю, что потом вы нарисуете все, что вам надо. А мне надо сейчас.

И вдруг мне стало ясно, как надо ответить этому зэку. Я вспомнил институт, экзамен по судебной медицине и ответ одного своего собрата-студента, после которого все легли от смеха на столы.

– А вот если я вам, Апостол, задам такой вопрос, – уже спокойно сказал я. – Почему человек, когда вешается, в петле висит и не выскальзывает из нее, а?

– Ну, ясно, почему. Петля сдавливает шею, и тело вниз не провалится, так как… голова больше шеи. Ну, как-то так, примерно.

– Верно, верно, товарищ Апостол, именно поэтому. Примерно так же ответил на похожий вопрос профессора и мой сокурсник: «…потому что на голове растут уши, и через них петля не может перескочить…», а теперь, – сказал я, надевая анатомические перчатки, – гляньте: вот вроде и голову, и даже лицо можно узнать, верно?

– Верно!

– А теперь? – и я стал сминать голову с костями, сделав ее при этом по объему не толще, чем окружность шеи.

– Дело было так: этот человек встал на табуретку, надел на шею проволочную петлю, взял в руку обрез двуствольного ружья, приставил стволы к подбородочной области – вот входное огнестрельное отверстие с отпечатками дульного среза – и нажал на курки. Заряд крупной дроби вынес вверх и мозг, и кости черепа, и кости верхней челюсти – по сути, всю голову, – и я показал ему на потолок, где прилипло все вышеозначенное.

– После этого он повалился с табуретки, и так как головы не осталось, то тело под действием тяжести и ушло вниз. Он, наверное, провисел несколько минут, потом упал на пол, где его и нашли. Вот, на шее, имеются следы скольжения жесткой петли. Вот мое мнение, товарищ Апостол.

Он еще немного постоял рядом, потом повернулся к полковнику:

– Все, хозяин. Мне показали – я, в натуре, врубился. Базара нет. Этот муфлон сам себя заколбасил. Мы бурагозить не будем: кипеша ни вам, ни нам не надо. Отзывай своих псов, – и протянул руки охраннику. На запястьях его снова щелкнули наручники.

– Бывай, доктор. – И Апостола увели.

– Вот такой случай, коллеги, случился со мной почти два десятка лет назад. Да, через месячишко после того случая меня пригласили в наше РОВД и от имени начальника областного УВД вручили грамоту и ценный подарок – часы. – Самуилыч снял свои «Командирские» и с законной гордостью продемонстрировал гравировку на крышечке: «Вильгельму Самуиловичу…» Тут он брюзгливо сказал:

– Только фамилия моя не склоняется, как и у истинных арийцев, а они…

– Ариец… тоже мне, ариец. У тебя что арийского-то и есть, так это твое пивное и истинное баварское пузо! Ура! Да здравствует наш Вильгельм Самуилович! – И все подняли наполненные кружки.