Текст книги "Хроники Советской армии. Оставь надежду, всяк сюда входящий"

Хроники Советской армии
Оставь надежду, всяк сюда входящий
Владимир Викторович Владимиров

© Владимир Викторович Владимиров, 2024

ISBN 978-5-0062-8241-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Хроники Советской армии

Книга 1.

«Оставь надежду всяк сюда входящий»

Данте Алигьери «Божественная комедия. Ад»

Автор: Владимиров Владимир Викторович
2024 год
©

Предисловие

Прежде чем я начну повествование о моей давно забытой истории из жизни, я хочу сообщить тебе, мой читатель, что я уже забыл многие факты тех событий, из моей памяти стерты многие имена. Времени прошло достаточно – более 40 лет. Некоторые события еще ярки в моей памяти своей чудовищной реальностью, похожей на сон, точнее на хождение в забытье в нереальном, потустороннем мире, где нет слова «человечность». Другие тоже в достаточной мере сохранены в моей памяти, и напоминают мне о том, что человечность в том ужасном мире все же была. И эти события по значимости, их числу и яркости воспоминаний примерно пропорциональны и вполне коррелируются между собой. На каждое эмоционально позитивное воспоминание демон моей души награждает меня ужасом совершенно иного воспоминания событий тех далеких дней. И так раз за разом, день за днем. Это первое, что я хочу донести до тебя, мой читатель.

Мой вдумчивый читатель может задаться мыслью: почему я наградил себя прозвищем «Слон»? Почему я не назову себя своим именем в этой истории? Слон – это прозвище, которым меня наградили мои сослуживцы. За каждым прозвищем есть своя история, или свой символ, или недостатки/достоинства самой человеческой натуры. В моем случае это прозвище было заслужено мной в тяжелой борьбе за существование в этой агрессивной среде. Не скажу, что я с самого начала поступления на службу был сильнее, крепче моих сослуживцев. Нет, я был похож на многих из них. Но в ходе моей борьбы за выживание я становился крепче и крепче, чтобы иметь право на свое мнение, свою личную свободу, возможность отстаивать себя как личность. Это право иметь душу и ее проявление – волю. Имя же мое мало что вам скажет. Мой имярек скрывается среди миллионов имен моих сограждан и мало что даст для моей характеристики. Поэтому для тебя, мой читатель, я Слон. И вовсе не потому, что так назвали меня коллеги по армейской жизни, а потому, что я буду и дальше как слон идти со своим повествованием вперед, к эпилогу, со всеми отступлениями так, как этого требует справедливость. Это вторая особенность, которую я бы хотел отметить в этом моем произведении.

Третье, что я бы хотел сказать тебе, дорогой читатель, это моя забывчивость. Я забыл имена многих своих сослуживцев, забыл их прозвища, многие остались в моей памяти фрагментарно. Поэтому, скорее всего имена многих участников тех событий будут искажены. Другие будут заменены на их прозвища. Возможно, их прозвища тоже будут изменены. Ну, или я придумаю им свои прозвища, связанные с той ролью, которую эти участники сыграли в моем повествовании.

Итак, в путь, мой дорогой читатель. В путь по волне моей памяти. Не потеряйся и не заблудись, а я попытаюсь вывести тебя из сложного лабиринта тех событий. «Да чем же он сложен?», – спросишь ты. Тем, что в этой человеческой драме много участников, и у каждого из них своя правда. И, возможно, следуя тексту, ты в результате выберешь не мою сторону, а сторону иного участника этой драмы. Все может быть. Моя задача рассказать наиболее достоверно о тех событиях, свидетелем и участником которых стал я.

Поехали!

Итак, собрав нас у военкомата, военные посадили нас, гражданских в ПАЗик и отправили в пункт сбора. Сам пункт сбора и предварительного размещения призывников представлял собой двухэтажное здание, на первом этаже которого была столовая и служебные помещения, включая охранную комнату с пулеметом. Эту столовую практически никто не посещал, поскольку родственниками еды в дорогу было собрано достаточно. Включая жареных кур, бутербродов и мучного и сладкого. Понятно, что все это расходовалось достаточно быстро, и тогда в ход шли банки тушенки, каши с мясом и рыбой. Единственно, что пользовалось популярностью в пункте сбора, так это холодная и горячая вода. Второй этаж занимал зал для отдыха призывников, заполненный кроватями в два яруса. На кроватях были разложены матрацы. Предполагалось, что застилать бельем эти матрацы должны были сами призывники. Впрочем, перед сбором военком всех заранее предупредил, что постельное белье каждый должен был принести сам, поэтому никаких эксцессов с проживанием в этом месте отдыха у нас не было. Призывники постоянно прибывали и выбывали, было ощущение постоянного движения. По вечерам пьяный прапорщик с куском шланга выгонял нас на прогулку во двор и тем же шлангом гонял нас по кругу. Так было пять дней, после чего меня вместе с другими призывниками загрузили в вагоны и отправили на восток.

Поездка была недолгой, нас выгрузили в ночном Свердловске, прогнали колонной по центру города в направлении аэродрома. Если у нас дома по вечерам уже было морозно: подмерзшие лужи и сухой асфальт, – то в Свердловске было еще сыро, хоть и холодно. На улице был конец октября. На аэродроме были расставлены палатки для защиты от дождя и мокрого снега. Но внутрь палаток никто не хотел. Все ждали посадки в самолет, чтобы лететь дальше на восток нашей Родины. Кое-кто из нашей группы нашел знакомых среди охраны места расположения призывников и хлестал со знакомыми водку. Тут же произошел первый боевой конфликт. Какой-то танкист привязался к призывнику, старательно показывая преимущество советского солдата, отдавшего год своей жизни службе Родине, перед ничтожеством, даже не присягнувшем трудовому народу. Однако ничтожество не было согласно с этим пьяным воспитателем. Цыган просто стал бить сержанта. Тот отбивался, пытаясь наказать наглеца мощным ударом, для чего делал замах и бил по противнику. Удар был настолько неуверенным, что казался замедленной съемкой. Он был реально пьян и физически не был готов к скоротечному маневренному бою, и цыган парой ударов ногой вначале поставил сержанта на колени, а следующим ударом ногой же в ухо свалил сержанта прямо на мокрый асфальт. Выглядело это действие настолько впечатляюще, что все буквально замерли в ожидании, чем ответит цыгану соперник. Но танкист даже не пытался встать. Зато товарищи танкиста из нашей колонны попытались отомстить за приятеля, однако их отогнал мичман. Оказалось, что цыган был из другой колонны призывников, отправлявшихся на службу на Краснознаменный Тихоокеанский флот. Мичман был сопровождающим той колонны.

Вскоре нас загрузили в самолет. Следующим местом посадки стал город Братск. Температура на взлетной полосе, как, впрочем, и во всем Братске была -45 градусов Цельсия. Мы буквально бегом влетели внутрь аэропорта.

Внутри было почти пусто. Видимо поэтому штабные выбрали Братск в качестве транзитного пункта пересылки резервистов. Вслед за нами в здание аэропорта выгрузили призывников из Армении. Это были рослые, крепкие, загорелые ребята, общающиеся между собой на родном языке. Это мешало контакту между нашими двумя группами. Однако нам удалось узнать, что их тоже направляют на восток страны в строительные батальоны. Почему? Многие из этих новобранцев имели приводы в милицию, некоторые имели погашенные судимости. Что вполне объясняло следующие действия этих будущих солдат.

Мой осмотр аэропорта стал периодически прерываться наблюдением того, как армяне окружали группой в несколько человек наших ребят из числа молодых, нерослых и внешне хлипких ребят и забирали у них куртки. Собственно говоря, можно считать, что эти нападения спровоцировали сами ребята из нашей группы, начавшие продававать армянам свои куртки по 5 рублей. Не скажу, что куртки выглядели прилично, но в условиях морозной погоды за витражами аэропорта и необходимостью ходить в туалет на морозную улицу, необходимость в теплой верхней одежде была оправдана. Поэтому спрос на эти куртки был высок. Правда не все наши призывники хотели расстаться с теплой одеждой, но при растущем спросе на тепло выбора у армян не было, и они стали просто отбирать одежду.

Когда количество нападений достигло критического уровня, возник конфликт между группами, который перерос в конфликт на национальной почве. Наша группа пошла толпой на армян, армяне тоже собрались в кучу и пошли на нашу группу. Я посмотрел на расклад сил. Количество их и нас было примерно равно, но! В нашей группе рослых и крепких ребят было не так много, они составили ядро группы сопротивления армянскому беспределу, но дальше были те же низкорослые и щуплые по сути подростки, которым вот только исполнилось 18 лет, что позволило военкомам отправить их в действующую армию. Армяне же были явно старше, да и южный климат способствовал их быстрому взрослению. И тем более участие в преступной деятельности требовали естественного отбора крепких отчаянных ребят.

Итак, эти две неравнозначные толпы начали сходиться в центре зала аэропорта, но тут в действии появились новые фигуры. Это были сопровождавшие новобранцев офицеры и сержанты. Окрики и уговоры развели толпу в разные стороны, но психология толпы не всегда адекватна, и обе группы снова начали сходиться на бой. Я не скажу, что наши ребята боялись таких потасовок. Еще когда я учился в школе, с определенной периодичностью старшеклассники из разных районов сходились в массовой драке друг с другом. «Мирные» дрались с «зеленкой», «верхние» с «нижними» и так далее. В стычках участвовали и по сто, и по двести, и даже по триста человек. Холодное оружие не использовалось, хотя бывали отдельные случаи, когда кто-то выхватывал нож и начинал им махать и колоть противника. Бывали порезы, но смертельных случаев не было. Правда, этот кодекс чести соблюдался в городе. В районах, где ватаги были пореже, ножами пользовались чаще и травмы были опаснее.

Так вот, повторное столкновение начиналось с того, что в руках и тех и других появились ножи. Правда, должен отметить, что армяне выбрали лучшую позицию. Кроме основного отряда они часть своих отправили на лестницы, находившиеся за спинами наших ребят. Было понятно, что нас возьмут в окружение, чтобы посеять панику и так выиграть битву. Возможно, так бы и было, но в зал ввалилась еще одна группа призывников. Это были ребята из Кировограда. Их везли на Тихий океан для призыва в морскую пехоту. Это были бойцы все как на подбор. Армяне вряд ли выдержали их натиск, поэтому они спешно ретировались в угол зала и до нашего отправления вели себя тихо. Нас же вскоре собрали в колонну, и мы двинулись на аэродром, загрузились в ТУ-154 и полетели дальше к месту службы.

В часть

Нас выгрузили на аэродроме, освещенным хоть и осенним, но ярким солнцем. Стоял теплый осенний день. Хотелось снять курточку, рубаху и погреться на этом позднем, но еще теплом солнце. Нас построили в ряд, заставили выложить перед собой вещи из рюкзаков и сумок. Искали запрещенные предметы, точнее алкоголь. Офицер увидел в моих вещах книжку в мягкой обложке и попросил ее подарить. Я не хотел лишиться книги, которую я еще не прочитал и полагал прочитать в свободное время и отказал офицеру. На что офицер сказал, что зря я на это надеюсь, книгу у меня все равно отнимут сержанты или старослужащие. По команде мы собрали вещи и нас рассадили в грузовики, покрытые тентом. Всех отправили в распределительный пункт.

По дороге в пункт распределения произошел очередной случай обмана новобранцев. По тентовой крыше кто-то лез в наш кузов, показался солдат, который начал с ходу объяснять новобранцам принципы неуставных порядков в армии и наше положение на текущий момент. Он стал втолковывать нам, зеленым, что вот сейчас мы попадем в часть, где старослужащие у нас отнимут все: и мыло, и зубные щетки, и другие предметы гигиены, и предложил нам самим добровольно сдать все эти предметы гигиены ему на хранение. Мы все точно попадем в его часть, где получим назад все сданное ему имущество. Пассажиры из числа новобранцев начали соревноваться в скорости передачи ему своего мыла, зубной пасты и иных личных вещей, стараясь понравиться новому знакомому. Тем более, что знакомый явно из числа старослужащих еще и предлагает им свое покровительство. Старослужащий собрал все переданное ему имущество в мешок и тем же самым путем вернулся в кабину. К счастью не все новобранцы оказались настолько доверчивыми, чтобы лишиться средств гигиены. Мне показалось странным, что, собирая вещи призывников, этот рядовой никак не аутентифицировал владельцев зубных щеток, что выходило за рамки гигиены. Решив, что лучше не чистить зубы вообще, если отнимут пасту и щетку, чем чистить их щеткой соседа возможно с больными зубами, я свой гигиенический пакет не передал этому предприимчивому солдату. Но для себя отметил две вещи. Первое, в армии есть старослужащие и сержанты, которые не дружат с уставом. И второе, в армии могут обмануть. Позже я понял, что обман – это система выживания для слабых. Многие солдаты вели себя как малолетки из подворотни, пытающиеся обмануть прохожего. Обмануть сослуживца для них было особой честью. Но что такое честь для солдата?

В это время нас довезли до казармы, высадили и завели в зал, где стояли скамейки и не заправленные койки в два яруса. Здесь уже были новобранцы, ожидающие, кто их купит. Где-то в соседних комнатах офицеры просматривали наши личные дела и выбирали себе команды. В первую очередь брали самых крепких из вновь прибывших. Затем с хорошим образованием. Оставались мелкие, щуплые с деревенским говором и такой же простой лексикой, из чего я предположил, что они еще и малообразованные, поэтому годятся только на грязные работы или в пехоту. Похоже, их накапливали в этом отстойнике, поскольку некоторые из них явно находились в казарме не один день.

Но раз уж у меня было высшее образование, значит и моя очередь наступит после того, как разберут крепких и рослых. Так и вышло. Ко мне подошел капитан и задал несколько вопросов: здоров ли, какое образование, есть ли желание служить? Получив ответы, он рекомендовал мне собраться, поскольку мы скоро выезжаем. Так и вышло, меня и еще несколько человек вывели из казармы, посадили в кузов и повезли в неизвестном направлении. Впрочем, ехали недолго, и вскоре пересекли КПП какой-то воинской части.

Нас выгрузили из машины, отправили в комнату, где находились такие же новобранцы, и объявили, что мы находимся на карантине следующие два месяца.

Карантин

Итак, мы попали в карантин. Из ранее знакомых в части оказался мой земляк Витя. Тоже с высшим образованием, но механик. Что, впрочем, это оказалось плюсом. Количество новобранцев росло практически каждый день. Каждый день привозили новых. Были ребята из Сибири, с Урала, из Ленинграда и центральной России. Были и из Кавказа. Создавалось ощущение, что мы все одна семья, все мы – товарищи, готовые помочь друг другу. Но в нашу дружбу уже была заложена мина. Но мы эту мину не видели. Пока. Пока приезжали новые призывники с рюкзаками и сумками, набитыми домашними продуктами. В столовой мы за одним или двумя столами вскрывали консервы и делили их по страведливости. Раздавали друг другу сладости. Доедали всю ту роскошь, что отправляли с нами наши родные. Все это казалось благодатью, которая должна была длиться вечно.

Но… Наступил момент, когда никого не привезли. Оставалось еще немного домашней еды и консервов, которые мы доели в два или три дня, и на столе осталось только то, что готовили повара армейской столовой. Оказалось, что эта еда была не слишком калорийной, мало питательной, и совершенно безвкусной. Жидкий борщ с кусками сала, листьями капусты и вареной картошкой. Макароны с тем же салом. И все. Ах да, еще и хлеб. Вот с этого хлеба все и началось. Ну не только с хлеба. С системы раздачи. Несправедливой раздачи еды. Черпаком за столом выбирали того, кто сидел ближе к кастрюле. Он же раскладывал второе по тарелкам. А хлеб нужно было резать по числу солдат за столом. Обычно за столом сидело десять человек, но иногда кто-то отсутствовал. И тогда хлеб делили на число сидевших. В один из дней буханка хлеба оказалась в моих руках. Я не хотел резать его, для этого был свой хлеборез. Я хотел уже передать ему буханку, но неожиданно этот хлеб попросил у меня грузин. Почему я не передал ему хлеб? Наверно, это был некий акт бытового национализма, которым поражали наш мозг знакомые и незнакомые люди: «Эти грузины живут лучше нас. Посмотрите, мальчишке только 18 исполнилось, а папа ему уже машину купил». Ну и прочие подобные разговоры скрытого бунка и нелюбви к сытым кавказцам. Конечно, во мне не было осознанной ненависти к людям других национальностей. И, возможно, при прочих условиях я передал бы эту буханку грузину. Но за столом сидело девять русских ребят и один грузин. Поэтому я передал хлеб русскому. Передал не потому, что невзлюбил грузина. Не было этого чувства ненависти или чувства чужого. Может быть относился к нему ровно потому, что с грузинами до этого самого стола вообще не встречался. Но русский национализм все же был скрыт где-то внутри меня. «Передать нужно только своим, русским. Русские должны держаться друг за друга. И вообще, что скажут товарищи, если я отдам эту буханку нерусскому. Взбунтуются. Кому-то кусок достанется тоньше, кому-то достанется корочка. Но виноват будет не грузин, обвесивший своих сослуживцев, а я.». С такими мыслями я передал хлеб тому, кто, как я тогда полагал, обладал кристально честным, то есть русским характером. За что был позже наказан. В один из таких обедов нас с Витей задержали на входе, и за стол мы сели позже других на пару минут. Первое было разложено по тарелкам, хлеб был нарезан по едокам. И только нам хлеба не досталось. Все сделали вид, что сочувствуют нам, и каждый отщипнул по кусочку от своего ломтя. Вот так мы с Витей и сидели за столом, а перед нами как перед голубями лежали маленькие куски хлеба со следами пальцев на мякише. Это было унизительно, копилась зло к соседям, к сослуживцам. Я отказался есть эти подачки, хотя уже недоедал к этому времени, и чувство голода не отпускало меня с утра и до самого сна. Впрочем, недоедал не больше, чем остальные. Я отодвинул от себя эти мякиши Впрочем, этот случай повторился. Уже не с нами. Повторился с тем, кто предложил таким вот образом подкармливать опоздавших коллег. Я с удовольствием отщипнул кусок своего ломтя и кинул на его край стола. Я видел слезы в его глазах, видел, как он, голодный, отказался есть чужие объедки. И получал от этого удовольствие. Это было его решение кормить своих товарищей как кур на птичьем дворе остатками чужой еды. И вместе с тем меня начинало мучить сомнение: «А может быть правильно было бы отдать право хлебореза тому грузину?». Не потому что он чужой, а потому что он никому ничем не обязан, мы все были для него одинаковы. И делил бы он хлеб ровно на каждого сослуживца. Тем более, что к тому времени уже сложилось, кто за каким столом сидит, и запомнить число обедающих не составляло труда. Это была первая трещинка, которая потом разделила все наше фальшивое братство. Разделило на группировки.

Самой крупной группировкой были ленинградские. Они объединились с новгородскими ребятами и стали самой многочисленной и влиятельной группой в роте. Хотя и не самой сильной. Да и не самой сплоченной. Еще были два азербайджанца, но они не поддерживали друг друга. Скорее один из них более молодой и хитрый Мамед подставлял своего земляка Ашрафа, зарабатывая этим как ему казалось, очки у русских. Была группа сибиряков, которые признавали нас с Витей за своих. Была еще одна крупная группировка. Это солдаты с высшим образованием. В эту группу входили и мы с Витей. Это более взрослые и умные солдаты с устоявшимися принципами, традициями, воспитанием, мировосприятием и мировоззрением. Мы старались держаться своим кругом, справедливо считая более молодых солдат нашего призыва не ровней себе. Было еще несколько неопределившихся: немец из Казахстана, удмурт, башкир, молдаване и грузины. Впрочем, кавказцы были под покровительством своего земляка-азербайджанца, владевшего боевыми искусствами. Я испытал на себе боевую технику этого уже отслужившего полгода рядового. Однажды я случайно выключил свет в коридоре, прислонившись к стене. На тумбочке стоял этот самый азербайджанец в качестве дневального. Он подошел ко мне, завел в каморку и парой ударов свалил меня на пол. Я ничего не мог понять, пытался дотянуться до топора, чтобы защититься, но он не стал продолжать избиение и так же вывел меня из подсобки. Больше никаких конфликтом с этим азербайджанцем не было. Я старался держаться подальше от него. Впрочем, был еще один бой уже в конце моей службы. Но этот эпизод требует отдельного вашего внимания.

Вскоре в нашу роту привели старослужащих: дедов и фазанов. Все военнослужащие-срочники в части делились на четыре группы. Духи – это первые полгода службы, когда солдат еще ничего не умеет, недостаточно накачан, чтобы защитить себя и не организован, чтобы дать ответ стенкой на стенку. Считалось, что духи – это те, кого своим дыханием направляют старослужащие. Над ними стоят шнурки, отслужившие более полугода. Они уже руководят духами, но полностью подчинены срочникам, отслуживших год. Таких срочников называют фазанами. Они полностью руководят всеми бытовыми вопросами и не только. В части среди молодых солдат ходила фраза «служу дедам и фазанам». Часто эти самые фазаны ставили свои приказы и команды выше офицерских. Не говоря уже о сержантах, отслуживших менее года. Таким сержантам фазаны так же отдавали приказы, как и офицеры. И в отличие от приказов офицеров сержанты приказам фазанов давали более высокий приоритет. Кроме памятки «служить дедам и фазанам» ходила фраза «будешь служить по уставу». Этой фразой пугали вновь призванных рядовых, Хотя, как я понял позже, лучше служить по уставу, чем по законам старослужащих. Впрочем, до тех пор, пока ты не дослужился до негласного звания «дед». Дедами называли всех, кто прослужил более полутора лет. Эти старослужащие уже были не в системе строевой службы, офицеры не позволяли себе дать дедам грязную или трудную работу. Главной задачей дедов было давать указания молодым или фазанам, и не дай бог тебе не выполнить их приказ. В отличие от сержантов, эти деды обладали реальной властью, и любое неподчинение их приказам жестоко каралось. Однажды я испытал это на себе. После опубликования в прессе приказа Министра обороны СССР об отправке в запал солдат и сержантов срочной службы, отслуживших положенный срок срочной службы, и наборе новобранцев деды переходили в статус «дембель». Это уже совершенно иная категория срочников, которые могли уйти в запас только после выполнения дембельского аккорда – специального поручения командования на выполнение каких-либо работ. Так, к примеру, моим дембельским аккордом, как и других дембелей того же срока службы, было сборка ангара. Впрочем, это уже другая история.

К нам в роту после карантина зачислили несколько дедов, фазанов и пару шнурков на должности отслуживших солдат и сержантов. Их назначили командирами и специалистами отделений, в которых была недостача квалифицированного рядового состава. Они должны были обучить, натренировать и заставить нас освоить сложную технику, которую мы должны будем обслуживать и на которой будем выполнять свои задачи в условиях боевых действий или на учениях. Моим наставником стал сержант Гусев, который через полгода должен уйти в запас. В неуставном штате о званиях он был фазаном, отслужившим год, но уже после приказа становился дембелем и был в том же статусе, что и деды, отслужившими полтора года. Как ты понял, мой читатель, он был инженером, закончившим ВУЗ, и по другому неписаному закону входил в особую группировку вышаков, то есть солдат с высшим образованием. Это была особая каста. Среди нас не было тех, кто кулаком учил своих подчиненных. Все обучение происходило благообразно и достойно. Да и учить особенно было нечему. После пяти лет высшего образования мы легко схватывали несложные армейские инструкции по управлению боевой техникой.

Но то, что происходило в отношениях между молодыми и старослужащими, оставляло многозначительный вопрос. Среди старослужащих, к примеру, был кореец. Его молодые солдаты не любили и дали прозвище «Пес». Впрочем, его не любили и старослужащие. За что? Не знаю. Но он часто избегал встреч с сослуживцами его призыва. Однажды произошел любопытный случай. После принятия присяги мы нас стали назначать в различные наряды: столовая, КПП, караул, дневальным. В один из таких дней, когда роту молодых распределили по командам, меня отрядили в караул. Начальником караула назначили Мамеда. Это азербайджанец, служивший в армии на полгода дольше нас. До этого он учился в армейском учебном центре по схожей специальности. Его назначили помощником командира роты, что очень льстило полуграмотному селянину из горной местности. Для него возможность сохранить эту должность давало в будущем шансы попасть в органы МВД на неплохую, по его мнению, сержантскую должность. Поэтому наш селянин старался изо всех сил угодить всем, от кого зависела его должность. Но, как я описал ситуацию выше, угодить офицерскому составу не значило угодить старослужащим. Нас он в расчет не брал. А зря. Позже ему это сослужило плохую службу. Так вот в ту злополучную ночь, когда я вернулся с поста, Мамед забрал мой автомат и запер в шкафу, я неожиданно для себя обнаружил в караульном помещении Пса. Его не назначали на несение караульной службы, и он не должен был отдыхать в помещении казармы с другими старослужащими. Не знаю, что его так напугало, но он трусливо сбежал из казармы от своих сослуживцев и затаился у нас в караулке, рассчитывая на защиту и убежище. Тот из числа вас, мои читатели, кто знаком с уставом караульной службы, должен понимать, что действия этого полуграмотного корейца подпадали под определение «Нападение на караульное помещение» при отягчающих обстоятельствах – избиение караульных в караульном помещении. В этом случае начальник караула Мамед должен был остановить корейца при вторжении на территорию караула и, более того, стрелять в нападающего в случае его агрессивных действий в отношении караульных либо попытке захвата оружия. Но Мамед конечно же этого не сделал, поскольку его ждали бы разборки следующим вечером в казарме и Бог знает что еще.

Находившиеся в караулке двое караульных были явно запуганы. Похоже, они уже получили воспитательных люлей от корейца и тихо жались в угол. Можно было бы пойти на принцип и заставить пса ползать под шконкой и просить о пощаде. Но оружие начальник караула запер в оружейке, не предупредив меня о вторжении посторонних в караульное помещение. Он боялся. Боялся всего. Боялся настолько, что готов был сдать оружие Псу, если бы тот потребовал. Но у корейца была другая задача: спрятаться и переждать, когда в казарме все успокоятся и уснут. Около двух часов ночи он ушел и караульного помещения. Остался открытым вопрос: «Ну и кто же командовал этой частью?». Деды или офицеры? Ответ номер один правильный. Все контрольные позиции управления частью были в руках старослужащих. Как повела бы себя советская армия в случае полномасштабной войны? Под конец моей службы, когда мои сослуживцы уже сами стали старослужащими, однажды ночью меня встревожила одна беседа между моими сослуживцами. Их было четверо или пятеро, пивших водку, принесенную заранее в казарму. Алкоголь расшевелил им языки, а безнаказанность давала повод высказать крамолу. А крамола заключалась в следующем: один из собутыльников стал высказывать свое неудовольствие в отношении офицерского состава. Он доказывал собутыльникам, что в случае начала боевых действий первым, что он сделает, получив боекомплект – расстреляет весь офицерский состав. И спросил собутыльников: поддержали ли бы они его? Что же это было, если не призыв к бунту? Другие стали его поддерживать, вспоминая обиды и несправедливости по отношению к ним со стороны командования части и старослужащих. За что? За то, чего они натерпелись, пока были молодыми солдатами. За унижение и избиение молодого поколения военнослужащих части. За наказание бунтарей офицерами за то, что они били тех, на месте которых они сами были еще полгода назад. И, понимая, что за подстрекательство к бунту можно схлопотать реальный срок, один из подстрекателей вдруг сказал: «Не сможете вы этого сделать, поскольку на случай боевых действий в штабе армии лежит приказ о полной замене руководства части другими офицерами». Похоже, среди этих подстрекателей был стукач, который попытался замять этот неудобный разговор, зная, что за эти мысли вслух пострадают все, в том числе и он.

Дедовщина в армии – это очень старая традиция. Даже среди старослужащих нет единства. Однажды я наблюдал удивившее меня событие. Среди старослужащих был один шибздик. Так, невзрачный коротышка, которого вроде как все должны унижать. Не зная порядков в этой части, я однажды случайно оскорбил его. Я в принципе человек мирный, но этот шибздик чем-то меня задел. Когда я ответил ему в довольно хамской форме, он просто завелся как баба базарная. Столько визга на одного коротышку я не слышал ранее. Вначале он меня удивил, а затем и начал пугать. В ответ я ему еще раз ответил довольно резко. Что тогда началось. Все деды дружно стали защищать шибздика. Что меня действительно напугало. И заячье молчание сослуживцев только убедило меня, что все сложно, очень сложно и дипломатически непросто. Ладно, я тогда ушел от конфликта, не понимая, какого врага я нажил. Так вот о событии, что я наблюдал. Этот коротышка на полном серьезе избивал моего наставника Гусева. Вот представьте себе картину: тринадцатилетний мальчик избивает взрослого двадцатипятилетнего дядьку. При этом вид у дядьки крайне испуганный, он не сопротивлялся, он боялся обидеть этого мальчика. Что вы решите о том, кто этот мальчик? Точнее, кто его родители или покровители? Дядька был уже в состоянии паники, не знал, куда ему деться, но при этом боялся сбежать от колотящего его наотмашь малыша. А теперь поставьте на место ребенка нашего шибздика и получите полную картину. Дед Гусев мог одним ударом отправить в нокаут деда шибзика. Но боялся этого сделать. Почему? Потому что этот коротышка избивал моего наставника, когда Гусев был шнурком, а шибздик уже фазаном. И ничего не меняло в извращенной уголовной картине, сложившейся в части, то, что Гусев был сержантом и здоровым бугаем, способным одним ударом отправить коротышку в глубокий нокаут. А коротышка, вспотевший при «избиении» здоровяка, никакого ущерба сержанту так и не нанес. Кроме морального унижения и нравственной травмы. Кто ввел эти уголовные порядки в воинской части? Я даже не догадывался.