Текст книги "Беглая Русь"

* * *

Между тем от долгого пьянства Костылёву самому стало жутко невмоготу, и почувствовав над собой собравшуюся грозовую тучу, готовую разметать его в пух и прах, он вдруг одумался и бросил пить, так как уже было дальше некуда…

За неделю до этого столь отрадного события, после разговора с Жерновым, в тот же день Староумов уехал на двуколке в хутор Большой Мишкин. Там у него была давняя знакомая молодая женщина, работавшая в тамошнем колхозе весовщицей. По работе Ивану Hayмовичy приходилось не раз бывать на току мишкинского колхоза по перенятию опыта храпения семенного и фуражного зерна. И там он познакомился с Феней, родители которой в 1933 году умерли от голода один за другим, а спустя несколько лет сгинул муж, после ложного оговора, якобы участвовавшего в поджоге колхозного двора. С того времени, не имея детей, она больше не выходила замуж, слывя скромной, малоразговорчивой, уже перешагнувшей тридцатилетний рубеж. И вот нежданный приезд Староумова и его предложение, естественно, вызвали на круглощёком, румяном лице, в умных карих глазах некоторую растерянность. Ведь до сих пор Феня не надеялась выйти замуж, поскольку из-за полученной в отрочестве травмы она не могла иметь детей. И по этой причине считала себя обречённой на полное одиночество. У человека, работавшего бригадиром, потерявшего недавно жену, было трое детей. Как же это было ответственно принять такое неожиданное для неё решение.

Видя на лице женщины озадаченное выражение, Староумов счёл необходимым вселить Фене полную уверенность в скорое удачное замужество.

– Феня, не раздумывай, жалеть не будешь сильно. Попервости всегда берут сомнения, но они пройдут, как только в воскресенье привезу Макара, так что ты нас обязательно жди. И потом гляди, ещё благодарить меня станешь. Мужик толковый, не спесивый, под стать тебе, ну немного выпивает!

* * *

Не прошло и недели, как Староумов велел Макару запрячь лошадей в линейку. И вот солнечным июльским днём, во второй половине – ближе к вечеру, они покатили за четыре версты в хутор Большой Мишкин.

Разумеется, Феня Жаркова ждала гостей. Для этого у неё всё уже было припасено: и закуска, и выпивка, несмотря на то что мужики прихватили с собой бутылку крепкой.

Небольшая, из двух горниц, хатка была чистая, прибранная, все недорогие предметы расставлены так затейливо, что казалось, лучше уже их не определишь.

В гостях у Фени, как ни странно, Макар пил мало. И боялся вымолвить лишнего слова, Староумов подбадривал бригадира, чувствуя над ним своё полное превосходство. Правда, к выпивке не принуждал в столь важный и такой ответственный момент, чтобы снова на свою беду не увлёкся спиртным. А в подходящий случай посчитал нужным незамедлительно выйти на двор покурить, чтобы Макар мог сладить дело без посторонних глаз и ушей.

Однако Макар долго молчал, супил напряжённо свои густые брони, неловко поводил плечами, словно ему пиджак был тесен и безвольно опускал глаза. А потом вздохнул, набрался смелости и сбивчиво поведал ей всё о себе, что могло заинтересовать симпатичную женщину. Выводок детей, уже немаленьких, Феню совершенно не пугал, самое главное, чтобы с ними сложились у неё тёплые и доверчивые отношения. Лишь меньшенькой дочери ещё могла потребоваться забота – непосредственное внимание наречённой мачехи. А сможет ли она заменить полностью Макару жену? Это Феню тоже немало беспокоило, и вот Макар, словно услышав её внутренние сомнения, изрёк:

– Я тебя не буду обижать, Феня. Из меня драчун не получился, – несколько шутливо прибавил Макар, искательно глядя на женщину. – Детей, конечно, я люблю всей душой. Думаю, они тебе много хлопот не прибавят. Шура, как я обещал ей, продолжит ученье в школе. А пока она у меня и за мамку, и за хозяйку, прилежная и способная девочка, но гордая немного.

– От трудностей я никогда не убегала, Макар, так что мне ничто не страшно, хотя очень боюсь, что не угожу чем-либо детям или тебе. Я предчувствую, как они начнут меня сравнивать с матерью, да и ты, наверное, тоже? И если сразу не поладим, тогда у нас согласной жизни не получится.

Макар грустно покачал головой, оценив по достоинству мудрые и взвешенные слова женщины, которая должна заменить ему жену, а детям мать. И разве при этом он обойдётся без сравнения? Потом неожиданно для себя, тряхнув головой, предложил Фене выпить за их обоюдное желание начать совместную жизнь.

– Феня, давай, моя радость, за счастье наше, чтобы не вставало на пути никаких преград, – при этом он заметил, как она наклонила слегка вперёд голову, подняла удивлённо на него глаза, точно открыла для себя в его словах нечто важное, без чего отныне она не сможет существовать. Ведь Макар для неё открывался новой гранью, новой сутью своего исконного естества. Наверное, он может быть ласковым и нежным. Как хорошо, что Макар не суетливый, вполне обстоятельный, рассудительный человек, чем ей очень близок по её духовному складу характера.

– Как удачно ты сказал! Лишь бы мы сами не возводили эти преграды, – проникновенно, с настроением под влиянием горькой, приятно кружившей голову, ответила она и подняла вторую предложенную им стопку того же самогона, чуть наморщив лоб, перебарывая неприятие спиртного.

– Да, будем всегда старатся обходить их и не лезть напролом. Мне уже не терпится перевезти тебя. На этой неделе надо управиться с переездом. Как ты на это смотришь?

На его предложение Феня кротко промолчала, лишь робко как-то качнулa головой, но как оно выйдет на самом деле ещё неизвестно: примут ли дети будущую мачеху? Надо бы заранее их повидать, а не въезжать нежеланной тёткой, которой мужик только и нужен. И никак не обойтись без этих личных отношений супругов, и получалось, что ради этого и сходятся разнополые люди, а значит, ей пришёл срок попробовать забытое бабское счастье… От этой мысли делалось как-то весело и в то же время страшно и даже не по себе. Она опомнилась, когда увидела протянутую руку со стопкой крепкого самогона, наречённого ей мужчины и смутилась от своих греховных мыслей, потянулась своей к нему и они чокнулись, медленно выпили, чтобы совместная жизнь не была горькой, как эта водка, подумала она.

– Завтра я приеду за тобой, – вдруг отрезал он с выдохом горечи выпитой стопки самогона.

– А что так скоро?! – испуганно воскликнула она. – Надо сперва, чтобы твои дети меня увидели. Может, они не примут? Вот тогда это будет больше, чем беда.

Макар как будто не хотел признавать этого непредвиденного затруднения, и потому на секунду глубоко задумался. А потом опомнился: как бы Феня не истолковала превратно его нежданную тихую грусть. Ещё не хватало, чтобы она подумала, будто он стал вдруг вспоминать покойную жену и сравнивать её с ней, Феней?

– Вот хорошо, что ты вовремя подсказала, прямо сейчас и поедем, чего нам тянуть резину?! – радостно воскликнул хмельным тоном Макар, кротко, просветлённо глянув на милую женщину, сидевшую в домашнем с вышитыми узорами на рукавах и по вороту и груди платье, ладно облегавшем её плотную фигуру.

На его бойкую тираду Феня смущённо улыбнулась. Она с должным пониманием простой женщины восприняла желание Макара спрямить путъ-дорожку к их ожидаемому счастью в совместной жизни. Её затянувшееся молчание, вызванное некоторой растерянностью и таким неожиданным, даже в чём-то сумасбродным предложением, Макар воспринял, однако, как безоговорочное её согласие. И тогда он побежал на двор, чтобы сообщить Староумову о принятом ими обоюдном решении.

Кладовщик курил у калитки, степенно рассматривал на другой стороне улицы добротные подворья с полутораэтажными домами, с надстроенными деревянными верхами на кирпичной основе ещё, видно, относящиеся к старым временам, но уцелевшим в них людей? Но таких было не очень много…

– Старый, поди, хутор. Какие крепкие казачьи куреня, и никто их не тронул, – заметил он, увидя сияющего от счастья Макара. – Вот даже и церковь уцелела, небось век стоит, но безбожники с купола крест всё-таки сорвали. Сколько их таких теперь на Руси? А в ней-то, как в матушке-Руси, основа всей русской жизни… чего нынче власти не понимают.

– Слышь, Иван я тоже люблю старину, это ещё успеем обговорить. Тут у меня решение вызрело… надобно её брать и ехать ко мне с ходу, – заговорил несколько сбивчиво от волнения Макар.

– Ну, слава тебе Господи, уладилось! А я ненароком боялся, что телком окажешься и без моей помощи не договоришься. А теперь пойдём с устатку на дорожку пропустим по стопке, да и лихо махнём по дорожке указанной, – ласково и удоволенно изрёк Староумов.

…Чем ближе к хутору подъезжала линейка, тем на сердце у Фени становилось донельзя тревожно. Больше всего она боялась, что дети Макара не примут её, а местные досужие бабы станут из-за этого её обсуждать. Но она умела скрывать чувства, сохранять выдержку и терпение. И даже бровью не повела, что в роли будущей мачехи eй чрезвычайно жутко вступать в хату мужика, у которого трое детей, оставшихся по воле судьбы без любящей матери, которую должна им заменить. Причём она никогда не думала, что придёт день и ей предстоит выбирать суженого, предложенного ей по стечению какой-то странной оказии. До этого дня ей не приходилось бывать в новом посёлке, где подворья колхозников ещё хорошо не обустроены. Многие белостенные хаты с малыми в крестовину оконными ликами стояли открытыми всем ветрам, так как были ещё не огорожены заборами и плетнями из лозы и жердей. Перед многими хатами пока ещё не росло ни одного деревца, и оттого перед всеми стихиями природы выглядели совсем беззащитными. Правда, такие были не все, стоявшие, однако, крепко, основательно на отведённых для них наделах земли.

Подворье Костылёвых начинало свой отсчёт хат сверху улицы, от колхозной усадьбы. Перед двором, обнесённым забором из жердей, на лавочке, сколоченной из старых досок, сидел старик Пантелей, дымя самокруткой. А неподалёку, на куче песка, играли дети. Это были младшие Зябликовы Боря и Витя, да Костылёвы Назар с четырёхлетней Ольгой, курносой в отца. Как только детвора завидели подъезжавшую ко двору запряжённую парой гнедых лошадей линейку, она тут же бросила возню в песке, встала и смотрела на бригадира с гостями.

Во дворе у Зябликовых – соседей Костылёвых – в это время никого не было. Екатерина с дочерью Ниной в огороде по картошке полола сорняк, а Фёдор Савельевич со старшим сыном Денисом ещё с утра отправился рубить по балкам хворост и жерди для забора.

Феня несмело сошла с линейки и тут как тут перед ней оказались дети. Она старалась угадать Макаровых и скоро, но, правда, не очень уверенно, указала на Ольгу, а вот Назара из детворы выделила не сразу, она посмотрела на русого мальчугана, в загоревшем лице которого что-то было схожее с девочкой. Скорее всего губами и несколько широковатым носом.

– Я думаю, этот твой, на тебя похож, – тихо сказала она Макару и тот сдержанно кивнул, глянув как-то заискивающе и долго на сына, чтобы тот не осуждал отца.

Феня осталась довольна, что ей удалось угадать его детей, и тут же простосердечно всем улыбнулась. Короткостриженный малец подбежал к отцу, прижался плечом к его ноге. Макар погладил сына по головке. Оля засунула палец в рот; её светлые кудряшки тонкорунными волосиками, весело и как-то озорно вились по головке, она, как завороженная, уставилась на незнакомую женщину. Назар, со слегка вытянутым лицом, точно при виде дива, даже чуть приоткрыл рот…

На приглашение Макара зайти в хату Староумов вежливо отказался, посчитав, что свою миссию исполнил с честью до конца. И, попрощавшись с хозяином, Феней, он валко пошагал на бригаду. Макар, тихо улыбаясь, положил Назару на плечо руку, погладил его по спине, затем взял на руки Олю и пошёл с ней в хату, пропуская вперёд Феню, державшую в руке узелок с гостинцами для детей, опустив голову, почувствовав нарастающее волнение и от этого ноги ей отказывались подчиняться…

Дети Макара и сам дед Пантелей (на вид ещё достаточно крепкий старик) ни словом, ни взглядом не выразили какого-либо недовольства после известия, что скоро у них поселится новая хозяйка, готовая заменить им мать. Впрочем, для самого Макара, вводившего в дом вторую жену, это событие произошло настолько неожиданно, что ему всё ещё не верилось – неужели он в ближайшее время женится. Но, видно, судьбе было угодно, чтобы у детей появилась мать, хотя при этом его мучил один и тот же вопрос: как воспримет Феню старшая дочь Шура? Когда умерла мать, которую она так сильно любила, казалось, её глаза не будут просыхать от слёз. Но Макар даже не видел, чтобы по ней она сильно горевала. Одиннадцатилетняя девочка, с красивой внешностью, со сдержанными манерами, по своему характеру была сложная и замкнутая. Вечно углублённая в себя, она больше походила на городскую барышню, чем на деревенскую. Шура училась в городской школе-интернате, и с каждый прожитым там годом она превращалась в гордую и своенравную девочку. Она приезжала домой лишь на выходные и каникулы, чувствуя себя в семейном кругу одинокой. Подруг тут у неё не было и её одолевало томление, она часто скучала. Но когда умерла мать, Шура понимала, что за меньшими братом и сестрой нужен уход, отец один с ними не управится…

Между тем Макар даже сам не предполагал, что он и Феня так быстро сговорятся о совместной жизни. Но пока Шура будет учиться в городе, младшие дети вполне свыкнутся с присутствием чужой женщины. И потому скоро должна успешно решится их дальнейшая судьба, она сообщит ему о своём согласии принять незавидную долю мачехи. Конечно, Макар опасался её отказа из-за одного того, что дети могли Феню не принять, как свою мать. Вот и выходило, что только от них зависело, быть ли ему с Феней вместе. И Макар молил Бога, чтобы она пришлась по душе его чадам, но особенно младшей Оле. Если она её примет, то и Шура должна с ней посчитаться, ведь ей всё равно с мачехой долго не жить, так как после школы пойдёт учиться дальше.

И вот сейчас Макар волновался не меньше Фени; он без конца с опасением всматривался в глаза детей, и хотя старался быть спокойным, не без воленния переводил взгляд на свою милушку, от присутствия которой в хате, кажется, даже посветлело. От Фени исходило благонравное, мягкое, тёплое излучение, растекавшееся по горнице, наполнявшее благотворной энергией душу Макара.

От угощения хозяина Феня вежливо отказалась, правда, лишь согласилась выпитъ чаю, так как за дорогу под палящим июньским солнцем она изрядно вспотела и теперь от пережитой тревоги без конца чувствовала жажду.

Дед Пантелей с самого начала для такого дела почёл себя здесь совершенно лишним, сказав, что ему пора отправляться дежурить на конюшню, захватив с собой бумагу, кисет с табаком и немного еды.

С чего начинать при детях разговор, Макар совершенно терялся, он хмурился и озадаченно чесал затылок. Феня находчиво подозвала к себе Олю, которая исподлобья зыркала на женщину, вызывавшую у неё чрезвычайное любопытство. Макар оживился, но видя, что дочка сама к ней не подойдёт, стал Оле ласково объяснять, что тётя очень хорошая. Девочка тут же осмелела, оживилась и приблизилась к ней, Феня взяла её за ручку, погладила белые мягкие кудряшки, затем подняла девочку на руки и с ней присела на табурет.

– Неужели ты меня боишься?

– Я уже не боюсь.

– Как же тебя зовут?

– Я Костылёва Оля! – отрезала девочка.

– А я тётя Феня…

– Я могу спеть, – бедово выпалила она.

– Вот хорошо! И заодно плясунья?

– Да! А ты сто у нас будесь делать? – вдруг спросила Оля, чуть от неё отклоняясь, разглядывая внимательно женщину.

– Пока ничего, – захотела познакомиться с тобой и с твоим братом. И если захочешь, я буду с вами жить и сошью тебе красивое платье.

– А Назалу?

– Ему рубашку и отцу тоже. И везде всегда будет чисто.

– У нас мусола нет, Сула убилает, она тозе сить умеет и сколё пливезёт из голода мне конфет.

– А у меня вот яблоки, абрикосы… – и она развязала узелок на столе. – Бери, бери Назар, не стесняйся, – предложила она, видя с каким интересом мальчик смотрел на неё, когда она выложила фрукты.

…Приезда Шуры из города Феня не стала ждать, полагая, что засиживаться долго необязательно, о чём Макар посетовал вслух, с обожанием глядя на молодую женщину. Они уселись с детьми на линейку и плавно покатили вниз по укатанной дороге. Фене дети Макара понравились и дорогой весело переговаривались о том о сём. И когда приехали в хутор Большой Мишкин, Феня одарила Макара обнадёживающим взглядом. Единственно, только она не хотела, чтобы так быстро, без долгих раздумий, решилась её судьба. Однако Макар не желал затягивать женитьбу на неопределённо длительный срок. И сказал Фене, что через неделю он перевезет всё её имущество к себе в хату…

Так и было сделано. Два дня она укладывалась к отъезду, и столько же понадобилось на сам переезд. И вот наконец они, как молодожёны, соединились в супружеский союз. А ещё через неделю, не откладывая в долгий ящик, молодые поехали на линейке в поссовет, находившийся в строившемся посёлке Октябрьском Новочеркасского района, куда дорога пролегала сначала по старому городу, затем по крутому Петербургскому спуску, минуя Триумфальные ворота и через недавно построенный каменный мост, перекинутый через реку Тузлов… С того летнего дня, отмеченного шумным свадебным весельем, плясками и песнями, с участием Павла Ефимовича и Марфы Никитичны Жерновых, Ивана и Полины Староумовых, Гурия и Авдотьи Треуховых, Семёна и Серафимы Полосухиных, гармониста Захара и Варвары Пироговых, да немногочисленной родни Фени, жизнь новобрачных покатилась, как по хорошо наезженной дороге. Оля норовившая на свадьбе что-то петь и пытаться танцевать как взрослые, довольно быстро стала называть Феню мамой, а глядя на сестру повторял и Назар. По спокойному настроению Шуры Макар так и не понял: дочь с пониманием или с осуждением встретила его женитьбу? Но его успокаивало одно: на свадьбе Оля почти не слезала с рук Фени, отчего её лицо осветилась гордой радостью…

Но скоро наступила осень и Шура, как было накануне решено отцом, уехала в школу-интернат. Из города она приезжала домой, как и раньше, только на воскресенье и каникулы. Макару казалось, будто дочь таит на него, отца, не выказанную обиду оттого, что с момента женитьбы он значительно меньше стал обращать на неё внимания. Действительно, с появлением в доме молодой хозяйки Макар заметно ожил и работал в колхозе и дома с огоньком.

Однако то беспробудное пьянство, в какое он надолго втянулся после смерти первой жены, для него даром не прошло, оставив в его судьбе досадную мету. Ведь когда ещё жена была в полном здравии, он выпивал разве что по праздникам, теперь же начал тянуться к зелью даже в будни. И на этой почве его отношения с Жерновым обострялись до такой степени, что председатель был уже близок к тому, чтобы сместить Макара с поста бригадира.

– Ты что же, Макар, меня слушать не хочешь? Ведъ полетишь к ядрёной матери! – однажды не выдержав его очередного пьянства на работе, Жернов стал трясти Костылёва за отвороты хлопчатобумажного пиджака, почувствовав исходивший от бригадира сивушный густой запах.

– Я всегда готов, Ефимович, это остатний… после вчерашнего, – запинаясь ответил тот, но видя, что Жернов не верит, прибавил, не глядя на председателя: – Приходил ко мне Захар Пирогов, хочет, чтобы Гришку его учиться на ветеринара послали. Хотя парень сам против, ему хорошо и на тракторе.

– У тебя почему-то всегда находится причина самая уважительная! Чего это Пирогов ко мне не обратился, а сразу к тебе? – с брезгливым видом спросил жёстко председатель. Этот разговор состоялся ещё до того, как Староумов предлагал своего сына послать на курсы ветеринаров.

– Да чтобы, я так думаю, передал тебе его просьбу!..

– Неужто считает, што я бы не понял его так же?

– Не знаю, спроси: почему он обходит тебя?

– Ладно, не будем лезть в душу… А ты вот учти, только как кликну, так на твоё место мигом многие запросятся…

– Ефимович, понятное дело, а ты разве не закладываешь? Я под дождик вчера в поле попал, вымок, а вечером для согреву пропустил, чтобы не простыть… И тут как раз Пирогов подоспел…

– Ищь, ты как заговорил под этим делом, а от трезвого слова правды не добьёшься. Мы, я так тебе скажу, по-своему все грешны… А ты, Макар Пантелеевич, мне глаза не коли; пить надо уметь, чтобы это не бросалось, понимаешь, людям в глаза. Ты должон блюсти и возвышать свой авторитет. Был бы ты партийный – разговор пошёл совсем другой… Я, как коммунист, не хочу, чтобы о тебе люди плохо судачили, дак ещё бы приплетали меня, что на ответственном посту терплю горького пьяницу. У тебя ведь жена диво, любо-дорого посмотреть, как твои дети бегают за ней, а ты её так страмишь. Выходит, сначала пил от несчастья, а нынче от переизбытка?

Макар при слове «жена» вспомнил не Феню, а покойную, которую, оказывается, тоже любил, что понял только теперь, но вовсе не оттого, что в Фене разочаровался. Нет, наоборот, и покойная жена была старательная, и нынешняя. Но первая до того тихая, что порой слова не дождёшься и от этого иногда сердился. Но зато всё у неё спорилось, и вот почему-то вдруг стала сниться, а ему казалось – она и там ревновала его, что бывало делала изредка при жизни. Хоть и во сне она молчала, но он знал, что не одобряла его раннюю женитьбу… Да к тому же у неё и привычки не было его успокаивать, когда приходил домой чем-то расстроенный. Особенно на первых порах из-за того, что не умел с людьми общаться…

А Феня была мастерица успокаивать, оттого, наверное, покойная и снилась, что и там ревновала его к ней. Он от кого-то слыхал, что с того света покойники всё видят, что тут делается… Хотя и трудно было верить в эти небылицы, но снилась же она ему…

Сейчас ему нечего было отвечать Жернову, и потому не глядел на того, лишь по привычке как-то обречённо махнул рукой, утёр ладонью набрякшие слезами глаза… Но разве кому под силу заглянуть в душу другому, вот и председателю было не понять его душевные переживания.

– А, что, стыдно? – бросил тот. – Понимаю, думаю, проняло, а теперь ступай, да больше не пей. Гляди мне, последний раз предупреждаю…