Текст книги "Сочинения"

1960 год
x x x

И. Кохановскому

 
Тебе б филфак был лучшим местом:
Живешь ты с рифмой очень дружно.
Пиши ты ямбом, анапестом,
А амфибрахием – не нужно!
 

Сорок девять дней

 
Суров же ты, климат охотский, —
Уже третий день ураган.
Встает у руля сам Крючковский,
На отдых – Федотов Иван.
 
 
Стихия реветь продолжала —
И Тихий шумел океан.
Зиганшин стоял у штурвала
И глаз ни на миг не смыкал.
 
 
Суровей, ужасней лишенья,
Ни лодки не видно, ни зги, —
И принято было решенье —
И начали есть сапоги.
 
 
Последнюю съели картошку,
Взглянули друг другу в глаза…
Когда ел Поплавский гармошку,
Крутая скатилась слеза.
 
 
Доедена банка консервов
И суп из картошки одной, —
Все меньше здоровья и нервов,
Все больше желанье домой.
 
 
Сердца продолжали работу,
Но реже становится стук,
Спокойный, но слабый Федотов
Глотал предпоследний каблук.
 
 
Лежали все четверо в лежку,
Ни лодки, ни крошки вокруг,
Зиганшин скрутил козью ножку
Слабевшими пальцами рук.
 
 
На службе он воин заправский,
И штурман заправский он тут.
Зиганшин, Крючковский, Поплавский
Под палубой песни поют.
 
 
Зиганшин крепился, держался,
Бодрил, сам был бледный, как тень,
И то, что сказать собирался,
Сказал лишь на следующий день.
 
 
«Друзья!..» Через час: «Дорогие!..»
"Ребята! – Еще через час. —
Ведь нас не сломила стихия,
Так голод ли сломит ли нас!
 
 
Забудем про пищу – чего там! —
А вспомним про наших солдат…"
"Узнать бы, – стал бредить Федотов, —
Что у нас в части едят".
 
 
И вдруг: не мираж ли, не миф ли —
Какое-то судно идет!
К биноклю все сразу приникли,
А с судна летит вертолет.
 
 
…Окончены все переплеты —
Вновь служат, – что, взял, океан?! —
Крючковский, Поплавский, Федотов,
А с ними Зиганшин Асхан.
 

Педагогу

Е. Ф. Саричевой

 
Вы обращались с нами строго,
Порою так, что не дыши,
Но ведь за строгостью так много
Большой и преданной души.
Вы научили нас, молчащих,
Хотя бы сносно говорить,
Но слов не хватит настоящих,
Чтоб Вас за все благодарить.
 

x x x

 
День на редкость – тепло и не тает, —
Видно, есть у природы ресурс, —
Ну… и, как это часто бывает,
Я ложусь на лирический курс.
 
 
Сердце бьется, как будто мертвецки
Пьян я, будто по горло налит:
Просто выпил я шесть по-турецки
Черных кофе, – оно и стучит!
 
 
Пить таких не советую доз, но —
Не советую даже любить! —
Есть знакомый один – виртуозно
Он докажет, что можно не жить.
 
 
Нет, жить можно, жить нужно и – много:
Пить, страдать, ревновать и любить, —
Не тащиться по жизни убого —
А дышать ею, петь ее, пить!
 
 
А не то и моргнуть не успеешь —
И пора уже в ящик играть.
Загрустишь, захандришь, пожалеешь —
Но… пора уж на ладан дышать!
 
 
Надо так, чтоб когда подытожил
Все, что пройдено, – чтобы сказал:
"Ну, а все же не плохо я прожил, —
Пил, любил, ревновал и страдал!"
 
 
Нет, а все же природа богаче!
День какой! Что – поэзия? – бред!
…Впрочем, я написал-то иначе,
Чем хотел. Что ж, ведь я – не поэт.
 

x x x

 
Если б я был физически слабым —
Я б морально устойчивым был, —
Ни за что не ходил бы по бабам,
Алкоголю б ни грамма не пил!
 
 
Если б я был физически сильным —
Я б тогда – даже думать боюсь! —
Пил бы влагу потоком обильным,
Но… по бабам – ни шагу, клянусь!
 
 
Ну а если я средних масштабов —
Что же делать мне, как же мне быть? —
Не могу игнорировать бабов,
Не могу и спиртного не пить!
 

x x x

 
Про меня говорят: он, конечно, не гений, —
Да, согласен – не мною гордится наш век, —
Интегральных, и даже других, исчислений
Не понять мне – не тот у меня интеллект.
 
 
Я однажды сказал: «Океан – как бассейн», —
И меня в этом друг мой не раз упрекал, —
Но ведь даже известнейший физик Эйнштейн,
Как и я, относительно все понимал.
 
 
И пишу я стихи про одежду на вате, —
И какие!.. Без лести я б вот что сказал:
Как-то раз мой покойный сосед по палате
Встал, подполз ко мне ночью и вслух зарыдал.
 
 
Я пишу обо всем: о животных, предметах,
И о людях хотел, втайне женщин любя, —
Но в редакциях так посмотрели на это,
Что, прости меня, Муза, – я бросил тебя!
 
 
Говорят, что я скучен, – да, не был я в Ницце, —
Да, в стихах я про воду и пар говорил…
Эх, погиб, жаль, дружище в запое в больнице —
Он бы вспомнил, как я его раз впечатлил!
 
 
И теперь я проснулся от длительной спячки,
От кошмарных ночей – и вот снова дышу, —
Я очнулся от бело-пребелой горячки —
В ожидании следующей снова пишу!
 

1961 год
x x x

 
Пока вы здеь в ванночке с кафелем
Моетесь, нежитесь, греетесь, —
В холоде сам себе скальпелем
Он вырезает аппендикс.
 
 
Он слышит движение каждое
И видит, как прыгает сердце, —
Ох жаль, не придется вам, граждане,
В зеркало так посмотреться!
 
 
До цели все ближе и ближе, —
Хоть боль бы утихла для виду!..
Ой, легче отрезать по грыже
Всем, кто покорял Антарктиду!
 
 
Вы водочку здесь буздыряете
Большими-большими глотками,
А он себя шьет – понимаете? —
Большими-большими стежками.
 
 
Герой он! Теперь же смекайте-ка:
Нигде не умеют так больше, —
Чего нам Антарктика с Арктикой,
Чего нам Албания с Польшей!
 

Татуировка

 
Не делили мы тебя и не ласкали
А что любили – так это позади, —
Я ношу в душе твой светлый образ, Валя,
А Алеша выколол твой образ на груди.
 
 
И в тот день, когда прощались на вокзале,
Я тебя до гроба помнить обещал, —
Я сказал: «Я не забуду в жизни Вали!»
«А я – тем более!» – мне Леша отвечал.
 
 
А теперь реши, кому из нас с ним хуже,
И кому трудней – попробуй разбери:
У него – твой профиль выколот снаружи,
А у меня – душа исколота внутри.
 
 
И когда мне так уж тошно, хоть на плаху, —
Пусть слова мои тебя не оскорбят, —
Я прошу, чтоб Леха расстегнул рубаху,
И гляжу, гляжу часами на тебя.
 
 
Но недавно мой товарищ, друг хороший,
Он беду мою искусством поборол:
Он скопировал тебя с груди у Леши
И на грудь мою твой профиль наколол.
 
 
Знаю я, своих друзей чернить неловко,
Но ты мне ближе и роднее оттого,
Что моя – верней, твоя – татуировка
Много лучше и красивей, чем его!
 

Красное, зеленое

 
Красное, зеленое, желтое, лиловое,
Самое красивое – на твои бока!
А если что дешевое – то новое, фартовое, —
А ты мне – только водку, ну и реже – коньяка.
 
 
Бабу ненасытную стерву неприкрытую,
Сколько раз я спрашивал: «Хватит ли, мой свет?»
А ты – всегда испитая, здоровая, небитая —
Давала мине водку и кричала: «Еще нет!».
 
 
На тебя, отраву, деньги словно с неба сыпались —
Крупными купюрами, «займом золотым», —
Но однажды – всыпались, и сколько мы не рыпались —
Все прошло, исчезло, словно с яблонь белый дым.
 
 
А бог с тобой, с проклятою, с твоею верной клятвою
О том, что будешь ждать меня ты долгие года, —
А ну тебя, проклятую, тебя саму и мать твою!
Живи себе как хочешь – я уехал навсегда!
 

x x x

 
Дорога, дорога – счета нет столбам,
И не знаешь, где конец пути, —
По дороге мы идем по разным сторонам
И не можем ее перейти.
 
 
Но на других не гляди – не надо.
Улыбнись только мне, ведь я рядом.
Надо б нам поговорить, ведь наш путь еще далек,
Перейди, если мне невдомек.
 
 
Шагаю, шагаю – кто мне запретит! —
И лишь столбы отсчитывают путь.
За тобой готов до бесконечности идти —
Только ты не сверни куда-нибудь.
 
 
Но на других не гляди – не надо!
Улыбнись только мне, ведь я рядом.
Надо б нам поговорить, ведь наш путь еще далек,
Перейди, если мне невдомек.
 
 
Улыбка, улыбка – для кого она?
А вдруг тому, что впереди идет?
Я замер и глаза закрыл, но снова – ты одна,
А я опять прозевал переход!
 
 
Нет, на других не гляди – не надо.
Улыбнись только мне, ведь я рядом.
Надо б нам поговорить, ведь наш путь еще далек,
Перейди, если мне невдомек.
 

Ленинградская блокада

 
Я вырос в ленинградскую блокаду,
Но я тогда не пил и не гулял,
Я видел, как горят огнем Бадаевские склады,
В очередях за хлебушком стоял.
 
 
Граждане смелые,
а что ж тогда вы делали,
Когда наш город счет не вел смертям?
Ели хлеб с икоркою, —
а я считал махоркою
Окурок с-под платформы черт-те с чем напополам.
 
 
От стужи даже птицы не летали,
А вору было нечего украсть,
Родителей моих в ту зиму ангелы прибрали,
А я боялся – только б не упасть!
 
 
Было здесь до фига
голодных и дистрофиков —
Все голодали, даже прокурор, —
А вы в эвакуации
читали информации
И слушали по радио «От Совинформбюро».
 
 
Блокада затянулась, даже слишком,
Но наш народ врагов своих разбил, —
И можно жить, как у Христа за пазухой под мышкой,
Но только вот мешает бригадмил.
 
 
Я скажу вам ласково,
граждане с повязками,
В душу ко мне лапою не лезь!
Про жизню вашу личную
и непатриотичную
Знают уже органы и ВЦСПС!
 

Я в деле

 
Я в деле, и со мною нож —
И в этот миг меня не трожь,
А после – я всегда иду в кабак, —
И кто бы что не говорил,
Я сам добыл – и сам пропил, —
И дальше буду делать точно так.
 
 
Ко мне подходит человек
И говорит: "В наш трудный век
Таких, как ты, хочу уничтожать!"
А я парнишку наколол —
Не толковал, а запорол, —
И дальше буду так же поступать.
 
 
А хочешь мирно говорить —
Садись за стол и будем пить, —
Мы все с тобой обсудим и решим.
Но если хочешь так, как он, —
У нас для всех один закон,
И дальше он останется таким.
 

Бодайбо

 
Ты уехала на короткий срок,
Снова свидеться нам – не дай бог, —
А меня в товарный – и на восток,
И на прииски в Бодайбо.
 
 
Не заплачешь ты и не станешь ждать,
Навещать не станешь родных, —
Ну, а мне плевать – я здесь добывать
Буду золото для страны.
 
 
Все закончилось: смолкнул стук колес,
Шпалы кончились, рельсов нет…
Эх бы взвыть сейчас! – жалко нету слез —
Слезы кончились на семь лет.
 
 
Ты не жди меня – ладно, бог с тобой, —
А что туго мне – ты не грусти.
Только помни – не дай бог со мной
Снова встретиться на пути!
 
 
Срок закончится – я уж вытерплю.
И на волю выйду, как пить, —
Но пока я в зоне на нарах сплю,
Я постараюсь все позабыть.
 
 
Здесь леса кругом гнутся по ветру,
Синева кругом – как не выть!
Позади – шесть тысяч километров,
А впереди – семь лет синевы…
 

Город уши заткнул

 
Город уши заткнул и уснуть захотел,
И все граждане спрятались в норы.
А у меня в этот час еще тысяча дел, —
Задерни шторы
и проверь запоры!
 
 
Только зря: не спасет тебя крепкий замок,
Ты не уснешь спокойно в своем доме, —
А потому, что я вышел сегодня на скок,
А Колька Демин —
на углу на стреме.
 
 
И пускай сторожит тебя ночью лифтер,
И ты свет не гасил по привычке —
Я давно уже гвоздик к замочку притер,
Попил водички
и забрал вещички.
 
 
Ты увидел, услышал – как листья дрожат
Твои тощие, хилые мощи, —
Дело сделал свое я – и тут же назад,
А вещи – теще
в Марьиной роще.
 
 
А потом – до утра можно пить и гулять,
Чтоб звенели и пели гитары,
И спокойно уснуть, чтобы не увидать
Во сне кошмары,
мусоров и нары.
 
 
Когда город уснул, когда город затих —
Для меня лишь начало работы…
Спите, граждане, в теплых квартирах своих —
Спокойной ночи,
до будущей субботы!
 

x x x

 
Что же ты, зараза, бровь себе побрила,
Ну для чего надела, падла, синий свой берет!
И куда ты, стерва, лыжи навострила —
От меня не скроешь ты в наш клуб второй билет!
 
 
Знаешь ты, что я души в тебе не чаю,
Для тебя готов я днем и ночью воровать, —
Но в последне время чтой-то замечаю,
Что ты мне стала слишком часто изменять.
 
 
Если это Колька или даже Славка —
Супротив товарищей не стану возражать,
Но если это Витька с Первой Перьяславки —
Я ж тебе ноги обломаю, в бога душу мать!
 
 
Рыжая шалава, от тебя не скрою:
Если ты и дальше будешь свой берет носить —
Я тебя не трону, а в душе зарою
И прикажу в залить цементом, чтобы не разрыть.
 
 
А настанет лето – ты еще вернешься,
Ну, а я себе такую бабу отхвачу,
Что тогда ты, стерва, от зависти загнешься,
Скажешь мне: «Прости!» – а я плевать не захочу!
 

У тебя глаза – как нож

 
У тебя глаза – как нож:
Если прямо ты взглянешь —
Я забываю, кто я есть и где мой дом;
А если косо ты взглянешь —
Как по сердцу полоснешь
Ты холодным, острым серым тесаком.
 
 
Я здоров – к чему скрывать, —
Я пятаки могу ломать,
А недавно головой быка убил, —
Но с тобой жизнь коротать —
Не подковы разгибать,
А прибить тебя – морально нету сил.
 
 
Вспомни, было ль, хоть разок,
Чтоб я из дому убег, —
Ну когда же надоест тебе гулять!
С грабежу я прихожу —
Язык за спину завожу
И бегу тебя по городу шукать.
 
 
Я все ноги исходил —
Велосипед себе купил,
Чтоб в страданьях облегчения была, —
Но налетел на самосвал —
К Склифосовскому попал, —
Навестить меня ты даже не пришла.
 
 
И хирург – седой старик —
Он весь обмяк и как-то сник:
Он шесть суток мою рану зашивал!
А когда кончился наркоз,
Стало больно мне до слез:
Для кого ж своей я жизнью рисковал!
 
 
Ты не радуйся, змея, —
Скоро выпишут меня —
Отомщу тебе тогда без всяких схем:
Я тебе точно говорю,
Востру бритву навострю —
И обрею тебя наголо совсем!
 

x x x

 
Если нравится – мало?
Если влюбился – много?
Если б узнать сначала,
Если б узнать надолго!
 
 
Где ж ты, фантазия скудная,
Где ж ты, словарный запас!
Милая, нежная, чудная!..
Эх, не влюбиться бы в вас!
 

x x x

 
Из-за гор – я не знаю, где горы те, —
Он приехал на белом верблюде,
Он ходил в задыхавшемся городе —
И его там заметили люди.
 
 
И людскую толпу бесталанную
С ее жизнью беспечной и зыбкой
Поразил он спокойною, странною
И такой непонятной улыбкой.
 
 
Будто знает он что-то заветное,
Будто слышал он самое вечное,
Будто видел он самое светлое,
Будто чувствовал все бесконечное.
 
 
И взбесило толпу ресторанную
С ее жизнью и прочной и зыбкой
То, что он улыбается странною
И такой непонятной улыбкой.
 
 
И герои все были развенчаны,
Оказались их мысли преступными,
Оказались красивые женщины
И холодными и неприступными.
 
 
И взмолилась толпа бесталанная —
Эта серая масса бездушная, —
Чтоб сказал он им самое главное,
И открыл он им самое нужное.
 
 
И, забыв все отчаянья прежние,
На свое место встало все снова:
Он сказал им три самые нежные
И давно позабытые слова.
 

1962 год
Тот, кто раньше с нею был

 
В тот вечер я не пил, не пел —
Я на нее вовсю глядел,
Как смотрят дети, как смотрят дети.
Но тот, кто раньше с нею был,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Что мне не светит.
 
 
И тот, кто раньше с нею был, —
Он мне грубил, он мне грозил.
А я все помню – я был не пьяный.
Когда ж я уходить решил,
Она сказала: «Не спеши!»
Она сказала: "Не спеши,
Ведь слишком рано!"
 
 
Но тот, кто раньше с нею был,
Меня, как видно, не забыл, —
И как-то в осень, и как-то в осень —
Иду с дружком, гляжу – стоят, —
Они стояли молча в ряд,
Они стояли молча в ряд —
Их было восемь.
 
 
Со мною – нож, решил я: что ж.
Меня так просто не возьмешь, —
Держитесь, гады! Держитесь, гады!
К чему задаром пропадать,
Ударил первым я тогда,
Ударил первым я тогда —
Так было надо.
 
 
Но тот, кто раньше с нею был, —
Он эту кашу заварил
Вполне серьезно, вполне серьезно.
Мне кто-то на плечи повис, —
Валюха крикнул: «Берегись!»
Валюха крикнул: «Берегись!» —
Но было поздно.
 
 
За восемь бед – один ответ.
В тюрьме есть тоже лазарет, —
Я там валялся, я там валялся.
Врач резал вдоль и поперек.
Он мне сказал: «Держись, браток!»
Он мне сказал: «Держись, браток!» —
И я держался.
 
 
Разлука мигом пронеслась,
Она меня не дождалась,
Но я прощаю, ее – прощаю.
Ее, как водится, простил,
Того ж, кто раньше с нею был,
Того, кто раньше с нею был, —
Не извиняю.
 
 
Ее, конечно, я простил,
Того ж, кто раньше с нею был,
Того, кто раньше с нею был, —
Я повстречаю!
 

x x x

 
Как в старинной русской сказке – дай бог памяти! —
Колдуны, что немного добрее,
Говорили: "Спать ложись, Иванушка!
Утро вечера мудренее!".
 
 
Как однажды поздно ночью добрый молодец,
Проводив красну девицу к мужу,
Загрустил, но вспомнил: завтра снова день,
Ну, а утром – не бывает хуже.
 
 
Как отпетые разбойники и недруги,
Колдуны и волшебники злые
Стали зелье варить, и стал весь мир другим,
И утро с вечером переменили.
 
 
Ой, как стали засыпать под утро девицы
После буйна веселья и зелья,
Ну, а вечером – куда ты денешься —
Снова зелье – на похмелье!
 
 
И выходит, что те сказочники древние
Поступили и зло и негоже.
Ну, а правда вот: тем, кто пьет зелие, —
Утро с вечером – одно и тоже.
 

Серебряные струны

 
У меня гитара есть – расступитесь стены!
Век свободы не видать из-за злой фортуны!
Перережьте горло мне, перережьте вены —
Только не порвите серебряные струны!
 
 
Я зароюсь в землю, сгину в одночасье —
Кто бы заступился за мой возраст юный!
Влезли ко мне в душу, рвут ее на части —
Только б не порвали серебряные струны!
 
 
Но гитару унесли, с нею – и свободу, —
Упирался я, кричал: "Сволочи, паскуды!
Вы втопчите меня в грязь, бросьте меня в воду —
Только не порвите серебряные струны!"
 
 
Что же это, братцы! Не видать мне, что ли,
Ни денечков светлых, ни ночей безлунных?!
Загубили душу мне, отобрали волю, —
А теперь порвали серебряные струны…
 

x x x

 
Люди говорили морю: «До свиданья»,
Чтоб приехать вновь они могли —
В воду медь бросали, загадав желанья, —
Я ж бросал тяжелые рубли.
 
 
Может, это глупо, может быть – не нужно, —
Мне не жаль их – я ведь не Гобсек.
Ну а вдруг найдет их совершенно чуждый
По мировоззренью человек!
 
 
Он нырнет, отыщет, радоваться будет,
Удивляться первых пять минут, —
После злиться будет: "Вот ведь, – скажет, – люди!
Видно, денег куры не клюют".
 
 
Будет долго мыслить головою бычьей:
"Пятаки – понятно – это медь.
Ишь – рубли кидают, – завели обычай!
Вот бы, гаду, в рожу посмотреть!"
 
 
Что ж, гляди, товарищ! На, гляди, любуйся!
Только не дождешься, чтоб сказал —
Что я здесь оставил, как хочу вернуться,
И тем более – что я загадал!
 

Правда ведь, обидно

 
Правда ведь, обидно – если завязал,
И товарищ продал, падла, и за все сказал:
За давнишнее, за драку – все сказал Сашок, —
И двое в синем, двое в штатском, черный воронок…
 
 
До свиданья, Таня, а, может быть – прощай!
До свиданья, Таня, если можешь – не серчай!
Но все-таки обидно, чтоб за просто так
Выкинуть из жизни напрочь цельный четвертак!
 
 
На суде судья сказал: «Двадцать пять! До встречи!»
Раньше б горло я порвал за такие речи!
А теперь – терплю обиду, не показываю виду, —
Если встречу я Сашка – ох как изувечу!
 
 
До свиданья, Таня, а, может быть – прощай!
До свиданья, Таня, если можешь – не серчай!
Но все-таки обидно, чтоб за просто так
Выкинуть из жизни напрочь цельный четвертак!
 

x x x

 
Я не пил, не воровал
Ни штанов, ни денег,
Ни по старой я не знал,
Ни по новой фене.
 
 
Запишите мне по глазу,
Если я соврал, —
Падла буду, я ни разу
Грош не своровал!
 
 
Мне сказали – торгаши
Как-то там иначе, —
На какие-то гроши
Строят себе дачи.
 
 
Ну и я решил податься
К торгашам, клянусь,
Честный я – чего бояться! —
Я и не боюсь.
 
 
Начал мной ОБХС
Интересоваться, —
А в меня вселился бес —
Очень страшный, братцы:
 
 
Раз однажды я малину
Оптом запродал, —
Бес – проклятая скотина —
Половину взял!
 
 
Бес недолго все вершил —
Все раскрыли скоро, —
Суд – приятное решил
Сделать прокурору.
 
 
И послали по Указу —
Где всегда аврал.
Запишите мне по глазу,
Если я соврал!
 
 
Я забыл про отчий дом
И про нежность к маме,
И мой срок, как снежный ком,
Обрастал годами.
 
 
Я прошу верховный суд —
Чтоб освободиться, —
Ведь жена и дети ждут
Своего кормильца!..
 

Зэка Васильев и Петров зека

 
Сгорели мы по недоразуменью —
Он за растрату сел, а я – за Ксению, —
У нас любовь была, но мы рассталися:
Она кричала и сопротивлялася.
 
 
На нас двоих нагрянула ЧК,
И вот теперь мы оба с ним зека —
Зэка Васильев и Петров зека.
 
 
А в лагерях – не жизнь, а темень-тьмущая:
Кругом майданщики, кругом домушники,
Кругом ужасное к нам отношение
И очень странные поползновения.
 
 
Ну а начальству наплевать – за что и как, —
Мы для начальства – те же самые зека —
Зека Васильев и Петров зека.
 
 
И вот решили мы – бежать нам хочется,
Не то все это очень плохо кончится:
Нас каждый день мордуют уголовники,
И главный врач зовет к себе в любовники.
 
 
И вот – в бега решили мы, ну а пока
Мы оставалися все теми же зека —
Зека Васильев и Петров зека.
 
 
Четыре года мы побег готовили —
Харчей три тонны мы наэкономили,
И нам с собою даже дал половничек
Один ужасно милый уголовничек.
 
 
И вот ушли мы с ним в руке рука, —
Рукоплескали нашей дерзости зека —
Зека Петрову, Васильеву зека.
 
 
И вот – по тундре мы, как сиротиночки, —
Не по дороге все, а по тропиночке.
Куда мы шли – в Москву или в Монголию, —
Он знать не знал, паскуда, я – тем более.
 
 
Я доказал ему, что запад – где закат,
Но было поздно: нас зацапала ЧК —
Зека Петрова, Васильева зека.
 
 
Потом – приказ про нашего полковника:
Что он поймал двух крупных уголовников, —
Ему за нас – и деньги, и два ордена,
А он от радости все бил по морде нас.
 
 
Нам после этого прибавили срока,
И вот теперь мы – те же самые зека —
Зека Васильев и Петров зека.
 

Весна еще в начале

 
Весна еще в начале,
Еще не загуляли,
Но уж душа рвалася из груди, —
Но вдруг приходят двое
С конвоем, с конвоем.
«Оденься, – говорят, – и выходи!»
 
 
Я так тогда просил у старшины:
«Не уводите меня из Весны!»
 
 
До мая пропотели —
Все расколоть хотели, —
Но – нате вам – темню я сорок дней.
И вдруг – как нож мне в спину —
Забрали Катерину, —
И следователь стал меня главней.
 
 
Я понял, я понял, что тону, —
Покажьте мне хоть в форточку Весну!
 
 
И вот опять – вагоны,
Перегоны, перегоны,
И стыки рельс отсчитывают путь, —
А за окном – в зеленом
Березки и клены, —
Как будто говорят: «Не позабудь!»
 
 
А с насыпи мне машут пацаны, —
Зачем меня увозят из Весны!..
 
 
Спросил я Катю взглядом:
«Уходим?» – «Не надо!»
«Нет, хватит, – без Весны я не могу!»
И мне сказала Катя:
«Что ж, хватит так хватит», —
И в ту же ночь мы с ней ушли в тайгу.
 
 
Как ласково нас встретила она!
Так вот, так вот какая ты, Весна!
 
 
А на вторые сутки
На след напали суки —
Как псы на след напали и нашли, —
И завязали суки
И ноги, и руки —
Как падаль по грязи поволокли.
 
 
Я понял, мне не видеть больше сны —
Совсем меня убрали из Весны…