Текст книги "Охота на волков"

Я был слесарь шестого разряда

 
Я был слесарь шестого разряда,
Я получки на ветер кидал, —
Получал я всегда сколько надо —
И плюс премию в каждый квартал.
 
 
Если пьешь, – понимаете сами —
Должен чтой-то иметь человек, —
Ну, и кроме невесты в Рязани,
У меня – две шалавы в Москве.
 
 
Шлю посылки и письма в Рязань я,
А шалавам – себя и вино, —
Каждый вечер – одно наказанье,
И всю ночь – истязанье одно.
 
 
Вижу я, что здоровие тает,
На работе – все брак и скандал, —
Никаких моих сил не хватает —
И плюс премии в каждый квартал.
 
 
Синяки и морщины на роже, —
И сказал я тогда им без слов:
На фиг вас – мне здоровье дороже, —
Поищите других фрайеров!..
 
 
Если б знали, насколько мне лучше,
Как мне чудно – хоть кто б увидал:
Я один пропиваю получку —
И плюс премию в каждый квартал!
 

1964

Ребята, напишите мне письмо

 
Мой первый срок я выдержать не смог, —
Мне год добавят, может быть – четыре…
Ребята, напишите мне письмо:
Как там дела в свободном вашем мире?
 
 
Что вы там пьете? Мы почти не пьем.
Здесь – только снег при солнечной погоде…
Ребята, напишите обо всем,
А то здесь ничего не происходит!
 
 
Мне очень-очень не хватает вас —
Хочу увидеть милые мне рожи!
Как там Надюха, с кем она сейчас?
Одна? – тогда пускай напишет тоже.
 
 
Страшней, быть может, – только Страшный
                                            суд!
Письмо мне будет уцелевшей нитью, —
Его, быть может, мне не отдадут,
Но все равно, ребята, напишите!..
 

1964

А люди все роптали и роптали

«День на редкость – тепло и не тает…»

 
День на редкость – тепло и не тает, —
Видно, есть у природы ресурс, —
Ну… и, как это часто бывает,
Я ложусь на лирический курс.
 
 
Сердце бьется, как будто мертвецки
Пьян я, будто по горло налит:
Просто выпил я шесть по-турецки
Черных кофе, – оно и стучит!
 
 
Пить таких не советуют доз, но —
Не советуют даже любить! —
Есть знакомый один – виртуозно
Он докажет, что можно не жить.
 
 
Нет, жить можно, жить нужно и – много:
Пить, страдать, ревновать и любить, —
Не тащиться по жизни убого —
А дышать ею, петь ее, пить!
 
 
А не то и моргнуть не успеешь —
И пора уже в ящик играть.
Загрустишь, захандришь, пожалеешь —
Но… пора уж на ладан дышать!
 
 
Надо так, чтоб когда подытожил
Все, что пройдено, – чтобы сказал:
«Ну а все же неплохо я пожил, —
Пил, любил, ревновал и страдал!»
 
 
Нет, а все же природа богаче!
День какой! Что – поэзия? – бред!
…Впрочем, я написал-то иначе,
Чем хотел. Что ж, ведь я – не поэт.
 

<Конец 1950-х – начало 1960-х>

«Про меня говорят: он, конечно, не гений…»

 
Про меня говорят: он, конечно, не гений, —
Да, согласен – не мною гордится наш век, —
Интегральных и даже других исчислений
Не понять мне – не тот у меня интеллект.
 
 
Я однажды сказал: «Океан как
                              бассейн», —
И меня в этом друг мой не раз упрекал —
Но ведь даже известнейший физик Эйнштейн,
Как и я, относительно все понимал.
 
 
И пишу я стихи про одежду на вате, —
И такие!.. Без лести я б вот что сказал:
Как-то раз мой покойный сосед по палате
Встал, подполз ко мне ночью и вслух
                              зарыдал.
 
 
Я пишу обо всем: о животных, предметах,
И о людях хотел, втайне женщин любя, —
Но в редакциях так посмотрели на это,
Что – прости меня, Муза, – я бросил тебя!
 
 
Говорят, что я скучен, – да, не был я
                              в Ницце, —
Да, в стихах я про воду и пар говорил…
Эх, погиб, жаль, дружище в запое
                              в больнице —
Он бы вспомнил, как я его раз впечатлил!
И теперь я проснулся от длительной спячки,
От кошмарных ночей – <и> вот снова
                              дышу, —
Я очнулся от белой-пребелой горячки —
В ожидании следующей снова пишу!
 

Конец 1950-х – начало 1960-х

«Если нравится – мало?…»

 
Если нравится – мало?
Если влюбился – много?
Если б узнать сначала,
Если б узнать надолго!
 
 
Где ж ты, фантазия скудная,
Где ж ты, словарный запас!
Милая, нежная, чудная!..
Эх, не влюбиться бы в вас!
 

<1961>

«Из-за гор – я не знаю, где горы те…»

 
Из-за гор – я не знаю, где горы те, —
Он приехал на белом верблюде,
Он ходил в задыхавшемся городе —
И его там заметили люди.
 
 
И людскую толпу бесталанную
С ее жизнью беспечной <и> зыбкой
Поразил он спокойною, странною
И такой непонятной улыбкой.
 
 
Будто знает он что-то заветное,
Будто слышал он самое вечное,
Будто видел он самое светлое,
Будто чувствовал все бесконечное.
 
 
И взбесило толпу ресторанную
С ее жизнью и прочной и зыбкой
То, что он улыбается странною
И такой непонятной улыбкой.
 
 
И герои все были развенчаны,
Оказались их мысли преступными,
Оказались красивые женщины
И холодными и неприступными.
 
 
И взмолилась толпа бесталанная —
Эта серая масса бездушная, —
Чтоб сказал он им самое главное,
И открыл он им самое нужное.
 
 
И, забыв все отчаянья прежние,
На свое место все стало снова:
Он сказал им три са<мые> нежные
И давно позабытые <слова>.
 

<1961>

«Люди говорили морю: «До свиданья»…»

 
Люди говорили морю: «До свиданья»,
Чтоб приехать вновь они могли —
В воду медь бросали, загадав желанья, —
Я ж бросал тяжелые рубли.
 
 
Может, это глупо, может быть – не нужно, —
Мне не жаль их – я ведь не Гобсек.
Ну а вдруг найдет их совершенно чуждый
По мировоззренью человек!
 
 
Он нырнет, отыщет, радоваться будет,
Удивляться первых пять минут, —
После злиться будет: «Вот ведь, —
                              скажет, – люди!
Видно, денег куры не клюют».
 
 
Будет долго мыслить головою бычьей:
«Пятаки – понятно – это медь.
Ишь – рубли кидают, – завели обычай!
Вот бы, гаду, в рожу посмотреть!»
 
 
Что ж, гляди, товарищ! На, гляди, любуйся!
Только не дождешься, чтоб сказал —
Что я здесь оставил, как хочу вернуться,
И тем боле – что я загадал!
 

<1962 или 1963>

«Я не пил, не воровал…»

 
Я не пил, не воровал
Ни штанов, ни денег,
Ни по старой я не знал,
Ни по новой фене.
 
 
Запишите мне по глазу,
Если я соврал, —
Падла буду, я ни разу
Грош не своровал!
 
 
Мне сказали – торгаши
Как-то там иначе, —
На какие-то гроши
Строют себе дачи.
 
 
Ну и я решил податься
К торгашам, клянусь,
Честный я – чего бояться!
Я и не боюсь.
 
 
Начал мной ОБХС
Интересоваться, —
А в меня вселился бес —
Очень страшный, братцы:
 
 
Раз однажды я малину
Оптом запродал, —
Бес – проклятая скотина —
Половину взял!
 
 
Бес недолго все вершил —
Всё раскрыли скоро, —
Суд – приятное решил
Сделать прокурору.
 
 
И послали по Указу —
Где всегда аврал.
Запишите мне по глазу,
Если я соврал!
 
 
Я забыл про отчий дом
И про нежность к маме,
И мой срок, как снежный ком,
Обрастал годами.
 
 
И прошу верховный суд —
Чтоб освободиться, —
Ведь жена и дети ждут
Своего кормильца!..
 

<1962 или 1963>

«Давно я понял: жить мы не смогли бы…»

 
Давно я понял: жить мы не смогли бы,
И что ушла – все правильно, клянусь, —
А за поклоны к праздникам – спасибо,
И за приветы тоже не сержусь.
 
 
А зря заботишься, хотя и пишешь – муж, но,
Как видно, он тебя не балует грошом, —
Так что, скажу за яблоки – не нужно,
А вот за курево и водку – хорошо.
 
 
Ты не пиши мне про березы, вербы —
Прошу Христом, не то я враз усну, —
Ведь здесь растут такие, Маша, кедры,
Что вовсе не скучаю за сосну!
 
 
Ты пишешь мне про кинофильм «Дорога»
И что народу – тыщами у касс, —
Но ты учти – людей здесь тоже много
И что кино бывает и у нас.
 
 
Ну в общем ладно – надзиратель злится,
И я кончаю, – ну всего, бывай!
Твой бывший муж, твой бывший кровопийца.
…А знаешь, Маша, знаешь, – приезжай!
 

1964

«Сколько павших бойцов полегло вдоль дорог…»

 
Сколько павших бойцов полегло вдоль дорог
          Кто считал, кто считал!..
Сообщается в сводках Информбюро
          Лишь про то, сколько враг потерял.
 
 
Но не думай, что мы обошлись без потерь —
          Просто так, просто так…
Видишь – в поле застыл как подстреленный
                              зверь,
          Весь в огне, искалеченный танк!
 
 
Где ты, Валя Петров? – что за глупый вопрос:
          Ты закрыл своим танком брешь.
Ну а в сводках прочтем: враг потери понес,
          Ну а мы – на исходный рубеж.
 

1965

«Экспресс Москва – Варшава, тринадцатое место…»

 
Экспресс Москва – Варшава, тринадцатое место, —
В приметы я не верю – приметы ни при чем:
Ведь я всего до Минска, майор – всего до Бреста, —
Толкуем мы с майором, и каждый – о своем.
 
 
Я ему про свои неполадки,
Но ему незнакома печаль:
Материально – он в полном порядке,
А морально… Плевать на мораль!
 
 
Майор неразговорчив – кончал войну солдатом, —
Но я ему от сердца – и потеплел майор.
Но через час мы оба пошли ругаться матом,
И получился очень конкретный разговор.
 
 
Майор чуть-чуть не плакал, что снова уезжает,
Что снова под Берлином еще на целый год:
Ему без этих немцев своих забот хватает, —
Хотя бы воевали, а то – наоборот…
 
 
Майор сентиментален – не выдержали нервы:
Жена ведь провожала, – я с нею говорил.
Майор сказал мне после: «Сейчас не сорок первый,
А я – поверишь, парень! – как снова пережил».
 

1966

«Что сегодня мне суды и заседанья…»

 
Что сегодня мне суды и заседанья —
Мчусь галопом, закусивши удила:
У меня приехал друг из Магадана —
Так какие же тут могут быть дела!
 
 
Он привез мне про колымскую столицу
                              небылицы, —
Ох, чего-то порасскажет он под водку мне
                              в охотку! —
Может, даже прослезится долгожданная девица —
Комом в горле ей рассказы про Чукотку.
 
 
Не начну сегодня нового романа,
Плюнь в лицо от злости – только вытрусь я:
У меня не каждый день из Магадана
Приезжают мои лучшие друзья.
 
 
Спросит он меня, конечно, как ребятки, —
                              всё в порядке! —
И предложит рюмку водки без опаски —
                              я в завязке.
А потом споем на пару – ну конечно,
                              дай гитару! —
«Две гитары», или нет – две новых сказки.
 
 
Не уйду – пускай решит, что прогадала, —
Ну и что же, что она его ждала:
У меня приехал друг из Магадана —
Попрошу не намекать, – что за дела!
 
 
Он приехал не на день – он все успеет, —
                              он умеет! —
У него на двадцать дней командировка —
                              правда, ловко?
Он посмотрит все хоккей – поболеет, похудеет, —
У него к большому старту подготовка.
 
 
Он стихов привез небось – два чемодана, —
Хорошо, что есть кому его встречать!
У меня приехал друг из Магадана, —
Хорошо, что есть откуда приезжать!
 

1966

«А люди всё роптали и роптали…»

 
А люди всё роптали и роптали,
А люди справедливости хотят:
«Мы в очереди первыми стояли, —
А те, кто сзади нас, уже едят!»
 
 
Им объяснили, чтобы не ругаться:
«Мы просим вас, уйдите, дорогие!
Те, кто едят, – ведь это иностранцы,
А вы, прошу прощенья, кто такие?»
 
 
Но люди всё роптали и роптали,
Но люди справедливости хотят:
«Мы в очереди первыми стояли, —
А те, кто сзади нас, уже едят!»
 
 
Им снова объяснил администратор:
«Я вас прошу, уйдите, дорогие!
Те, кто едят, – ведь это ж делегаты,
А вы, прошу прощенья, кто такие?»
 
 
Но люди всё роптали и роптали,
Но люди справедливости хотят:
«Мы в очереди первыми стояли, —
А те, кто сзади нас, уже едят…»
 

1966

«Парад-алле! Не видно кресел, мест!..»

 
Парад-алле! Не видно кресел, мест!
Оркестр шпарил марш – и вдруг,
                                 весь в черном,
Эффектно появился шпрехшталмейстр
И крикнул о сегодняшнем коверном.
 
 
Вот на манеже мощный черный слон, —
Он показал им свой нерусский норов.
Я раньше был уверен, будто он —
Главою у зверей и у жонглеров…
 
 
Я был не прав: с ним шел холуй с кнутом —
Кормил его, ласкал, лез целоваться
И на ухо шептал ему… О чем?!
В слоне я сразу начал сомневаться.
 
 
Потом слон сделал что-то вроде па —
С презреньем, и уведен был куда-то.
И всякая полезла шантрапа —
В лице людей, певиц и акробатов…
 
 
Вот выскочили трое молодцов —
Одновременно всех подвергли мукам, —
Но вышел мужичок, из наглецов,
И их убрал со сцены ловким трюком.
 
 
Потом, когда там кто-то выжимал
Людей ногами, грудью и руками, —
Тот мужичок весь цирк увеселял
Какой-то непонятностью с шарами.
 
 
Он все за что-то брался, что-то клал,
Хватал за все, – я понял: вот работа!
Весь трюк был в том, что он не то хватал —
Наверное, высмеивал кого-то!
 
 
Убрав его – он был навеселе, —
Арену занял сонм эквилибристов…
Ну всё, пора кончать парад-алле
Коверных! Дайте туш – даешь артистов!
 

<Между 1967 и 1969>

«День-деньской я с тобой, за тобой…»

 
День-деньской я с тобой, за тобой —
Будто только одна забота,
Будто выследил главное что-то —
То, что снимет тоску как рукой.
 
 
Это глупо – ведь кто я такой?!
Ждать меня – никакого резона.
Тебе нужен другой и – покой,
А со мной – неспокойно, бессонно.
 
 
Сколько лет ходу нет – в чем секрет?!
Может, я невезучий – не знаю!
Как бродяга гуляю по маю,
И прохода мне нет от примет.
 
 
Может быть, наложили запрет?
Я на каждом шагу спотыкаюсь:
Видно, сколько шагов – столько бед, —
Вот узнаю в чем дело – покаюсь.
 

Зима 1966/67

«У меня долги перед друзьями…»

 
У меня долги перед друзьями,
А у них зато – передо мной, —
Но своими странными делами
И они чудят, и я чудной.
 
 
Напишите мне письма, ребята,
Подарите мне пару минут —
А не то моя жизнь будет смята
И про вас меньше песен споют.
 
 
Вы мосты не жгите за собою,
Вы не рушьте карточных домов, —
Бог с ними совсем, кто рвется к бою
Просто из-за женщин и долгов!
 
 
Напишите мне письма, ребята,
Осчастливьте меня хоть чуть-чуть,
А не то я умру без зарплаты,
Не успев вашей ласки хлебнуть.
 

<1969>

Бить человека по лицу я с детства не могу

Песня о сентиментальном боксере

 
Удар, удар… Еще удар…
Опять удар – и вот
Борис Буткеев (Краснодар)
Проводит апперкот.
 
 
Вот он прижал меня в углу,
Вот я едва ушел…
Вот апперкот – я на полу,
И мне нехорошо!
 
 
И думал Буткеев, мне челюсть кроша:
И жить хорошо, и жизнь хороша!
 
 
При счете семь я все лежу —
Рыдают землячки.
Встаю, ныряю, ухожу —
И мне идут очки.
 
 
Неправда, будто бы к концу
Я силы берегу, —
Бить человека по лицу
Я с детства не могу.
 
 
Но думал Буткеев, мне ребра круша:
И жить хорошо, и жизнь хороша!
 
 
В трибунах свист, в трибунах вой:
«Ату его, он трус!»
Буткеев лезет в ближний бой —
А я к канатам жмусь.
 
 
Но он пролез – он сибиряк,
Настырные они, —
И я сказал ему: «Чудак!
Устал ведь – отдохни!»
 
 
Но он не услышал – он думал, дыша,
Что жить хорошо и жизнь хороша!
 
 
А он всё бьет – здоровый, черт! —
Я вижу – быть беде.
Ведь бокс не драка – это спорт
Отважных и т. д.
 
 
Вот он ударил – раз, два, три —
И… сам лишился сил, —
Мне руку поднял рефери,
Которой я не бил.
 
 
Лежал он и думал, что жизнь хороша.
Кому хороша, а кому – ни шиша!
 

1966

Песня о конькобежце на короткие дистанции, которого заставили бежать на длинную

 
Десять тысяч – и всего один забег
                              остался.
В это время наш Бескудников Олег
                              зазнался:
Я, говорит, болен, бюллетеню, нету сил —
                              и сгинул.
Вот наш тренер мне тогда и предложил:
                              беги, мол.
Я ж на длинной на дистанции помру —
                              не охну, —
Пробегу, быть может, только первый круг —
                              и сдохну!
Но сурово эдак тренер мне: мол, надо,
                              Федя, —
Главное дело – чтобы воля, говорит, была
                              к победе.
Воля волей, если сил невпроворот, —
                              а я увлекся:
Я на десять тыщ рванул как на пятьсот —
                              и спёкся!
Подвела меня – ведь я предупреждал! —
                              дыхалка:
Пробежал всего два круга – и упал, —
                              а жалко!
И наш тренер, экс– и вице-чемпион
                              О РУД а,
Не пускать меня велел на стадион —
                              иуда!
Ведь вчера мы только брали с ним с тоски
                              по банке —
А сегодня он кричит: «Меняй коньки
                              на санки!»
Жалко тренера – он тренер неплохой, —
                              ну Бог с ним!
Я ведь нынче занимаюся борьбой
                              и боксом, —
Не имею больше я на счет на свой
                              сомнений:
Все вдруг стали очень вежливы со мной,
                              и – тренер…
 

1966

«Комментатор из своей кабины…»

 
Комментатор из своей кабины
Кроет нас для красного словца, —
Но недаром клуб «Фиорентины»
Предлагал мильон за Бышовца.
 
 
Что ж, Пеле как Пеле,
Объясняю Зине я,
Ест Пеле крем-брюле,
Вместе с Жаирзинио.
 
 
Муром занялась прокуратура, —
Что ему – реклама! – он и рад.
Здесь бы Мур не выбрался из МУРа
Если б был у нас чемпионат.
 
 
Я сижу на нуле, —
Дрянь купил жене – и рад.
А у Пеле – «шевроле»
В Рио-де-Жанейро.
 
 
Может, не считает и до ста он, —
Но могу сказать без лишних слов:
Был бы глаз второй бы у Тостао —
Он вдвое больше б забивал голов.
 
 
Что ж, Пеле как Пеле,
Объясняю Зине я,
Ест Пеле крем-брюле,
Вместе с Жаирзинио.
 
 
Я сижу на нуле, —
Дрянь купил жене – и рад.
А у Пеле – «шевроле»
В Рио-де-Жанейро.
 

1970

Песенка про прыгуна в высоту

 
Разбег, толчок… И стыдно подыматься:
Во рту опилки, слезы из-под век, —
На рубеже проклятом два двенадцать
Мне планка преградила путь наверх.
 
 
Я признаюсь вам как на духу:
Такова вся спортивная жизнь, —
Лишь мгновение ты наверху —
И стремительно падаешь вниз.
 
 
Но съем плоды запретные с древа я,
И за хвост подергаю славу я.
У кого толчковая – левая,
А у меня толчковая – правая!
 
 
Разбег, толчок… Свидетели паденья
Свистят и тянут за ноги ко дну.
Мне тренер мой сказал без сожаленья:
«Да ты же, парень, прыгаешь в длину!
 
 
У тебя – растяженье в паху;
Дрыгать с правой – дурацкий каприз, —
Не удержишься ты наверху —
Ты стремительно падаешь вниз».
 
 
Но, задыхаясь словно от гнева я,
Объяснил толково я: главное,
Что у них толчковая – левая,
А у меня толчковая – правая!
 
 
Разбег, толчок… Мне не догнать
                              канадца —
Он мне в лицо смеется на лету!
Я снова планку сбил на два двенадцать —
И тренер мне сказал напрямоту,
 
 
Что – начальство в десятом ряду,
И что мне прополощут мозги,
Если враз, в сей же час не сойду
Я с неправильной правой ноги.
 
 
Но лучше выпью зелье с отравою,
Я над собою что-нибудь сделаю —
Но свою неправую правую
Я не сменю на правую левую!
 
 
Трибуны дружно начали смеяться —
Но пыл мой от насмешек не ослаб:
Разбег, толчок, полет… И два двенадцать
Теперь уже мой пройденный этап!
 
 
Пусть болит моя травма в паху,
Пусть допрыгался до хромоты, —
Но я все-таки был наверху —
И меня не спихнуть с высоты!
 
 
Я им всем показал «ху из ху», —
Жаль, жена подложила сюрприз:
Пока я был на самом верху —
Она с кем-то спустилася вниз…
 
 
Но съел плоды запретные с древа я,
И за хвост подергал все же славу я, —
Пусть у них толчковая – левая,
Но моя толчковая – правая!
 

1970

Бег иноходца

 
Я скачу, но я скачу иначе, —
По камням, по лужам, по росе, —
Бег мой назван иноходью – значит:
По-другому, то есть – не как все.
 
 
Мне набили раны на спине,
Я дрожу боками у воды.
Я согласен бегать в табуне —
Но не под седлом и без узды!
 
 
Мне сегодня предстоит бороться, —
Скачки! – я сегодня фаворит.
Знаю, ставят все на иноходца, —
Но не я – жокей на мне хрипит!
 
 
Он вонзает шпоры в ребра мне,
Зубоскалят первые ряды…
Я согласен бегать в табуне —
Но не под седлом и без узды!
 
 
Нет, не будут золотыми горы —
Я последним цель пересеку:
Я ему припомню эти шпоры —
Засбою, отстану на скаку!..
 
 
Колокол! Жокей мой «на коне» —
Он смеется в предвкушенье мзды.
Ох, как я бы бегал в табуне, —
Но не под седлом и без узды!
 
 
Что со мной, что делаю, как смею —
Потакаю своему врагу!
Я собою просто не владею —
Я прийти не первым не могу!
 
 
Что же делать? Остается мне —
Вышвырнуть жокея моего
И бежать, как будто в табуне, —
Под седлом, в узде, но – без него!
 
 
Я пришел, а он в хвосте плетется —
По камням, по лужам, по росе…
Я впервые не был иноходцем —
Я стремился выиграть, как все!
 

1970

Песенка про прыгуна в длину

 
Что случилось, почему кричат?
Почему мой тренер завопил?
Просто – восемь сорок результат, —
Правда, за черту переступил.
 
 
Ой, приходится до дна ее испить —
Чашу с ядом вместо кубка я беру, —
Стоит только за черту переступить —
Превращаюсь в человека-кенгуру.
 
 
Что случилось, почему кричат?
Почему соперник завопил?
Просто – ровно восемь шестьдесят, —
Правда, за черту переступил.
 
 
Что же делать мне, как быть, кого винить
Если мне черта совсем не по нутру?
Видно, негру мне придется уступить
Этот титул человека-кенгуру.
 
 
Что случилось, почему кричат?
Стадион в единстве завопил…
Восемь девяносто, говорят, —
Правда, за черту переступил.
 
 
Посоветуйте вы все, ну как мне быть?
Так и есть, что негр титул мой забрал.
Если б ту черту да к черту отменить —
Я б Америку догнал и перегнал!
 
 
Что случилось, почему молчат?
Комментатор даже приуныл.
Восемь пять – который раз подряд, —
Значит – за черту не заступил.
 

1971

Марафон

 
Я бегу, топчу, скользя
По гаревой дорожке, —
Мне есть нельзя, мне пить нельзя,
Мне спать нельзя – ни крошки.
 
 
А может, я гулять хочу
У Гурьева Тимошки, —
Так нет: бегу, бегу, топчу
По гаревой дорожке.
 
 
А гвинеец Сэм Брук
Обошел меня на круг, —
А вчера все вокруг
Говорили: «Сэм – друг!
Сэм – наш гвинейский друг!»
 
 
Друг гвинеец так и прет —
Все больше отставанье, —
Ну, я надеюсь, что придет
Второе мне дыханье.
 
 
Третье за ним ищу,
Четвертое дыханье, —
Ну, я на пятом сокращу
С гвинейцем расстоянье!
 
 
Тоже мне – хорош друг, —
Обошел меня на круг!
А вчера все вокруг
Говорили: «Сэм – друг!
Сэм – наш гвинейский друг!»
 
 
Гвоздь программы – марафон,
А градусов – все тридцать, —
Но к жаре привыкший он —
Вот он и мастерится.
 
 
Я поглядел бы на него,
Когда бы – минус тридцать!
Ну а теперь – достань его, —
Осталось – материться!
 
 
Тоже мне – хорош друг, —
Обошел на третий круг!
Нужен мне такой друг, —
Как его – забыл… Сэм Брук!
Сэм – наш гвинейский Брут!
 

1971