Текст книги "Город Зга"

В третий раз я его видел мельком, вечером, совсем издалека, у переезда. Он немного понаблюдал за нашим катаньем, перешел железную дорогу и исчез за насыпью.

Все пацаны уже разошлись, было поздно, темно и холодно. Задержались мы трое с Лёхой и Витьком.

Я уже не хотел кататься, у меня мёрзли пальцы ног, и побаливало плечо, ушибленное во время очередной кучи-малы на спуске. Но Лёха с Витьком опять поднимались на холм, махали мне руками, звали с собой.

– Финальные гонки суперменов! – орал сверху неугомонный Витёк, – Сани с фотонными ускорителями! Последний смертельный спуск!

Знать бы ему, сколь близки к истине были дурацкие эти слова…

Они поднялись наверх, а я дополз до середины, до поворота, тем самым определив себе функцию сигнальщика.

Дорога мне виделась прекрасно в свете огромной луны и фонарей у переезда. Переезд был закрыт, поезд слышался издалека, из-за холма неторопливым колёсным постуком. Перед шлагбаумом стоял большой зелёный грузовик-фургон. На ступеньке я разглядел фигуру водителя. Он нервно жестикулировал, обращаясь к дежурной по переезду – мощной тёте в ватнике и оранжевой спец-жилетке – он был недоволен задержкой, наверное, ругался, что шлагбаум закрыли слишком рано.

Всё было нормально, и я махнул пацанам, чтоб съезжали. Когда они с гиканьем пронеслись мимо меня, я лёг на свои санки и тоже рванул вслед. Я катился и смотрел прямо на летящую под меня ленту спуска. А мне бы поднять глаза на переезд, мне б увидеть, как проклятый грузовик с наглецом-водителем огибает закрытый шлагбаум, перекатывается по рельсам и, набирая скорость, выезжает на дорогу. Конечно, шоферюга, занятый неправедным этим делом, не заметил нас, несущихся наперерез. И мы увидели его только выскочив на обочину дороги. Лёха с Витьком, не успев испугаться и затормозить (слава Богу, что не успев!), пролетели перед передними его колёсами. Я катился сзади и скорость моя была меньше…

Испугаться я тоже не успел. Я успел только айкнуть, увидев перед собой громаду грузовика, заскрести носками ботинок по снеговому насту за санками. Торможения не получилось, санки крутнулись, сделали вместе со мной полный оборот перед передними колёсами, но инерция продолжала тащить их дальше под задние. В последний миг я увидел их рядом, перед глазами, над собой: громадные, страшные, неумолимые… резиновые… каменные глыбы. Нет, в предпоследний миг, а в самый последний миг предо мной… вокруг меня… во мне что-то вспыхнуло ярко, многоцветно, бодро, чуть ли не весело – после вспышки грянула тьма, я не мог ничего видеть, только слышал… Я слышал противный то ли железный скрежет, то ли деревянный хруст… – Нет, – подумал я; как ни странно, подумал, я ещё смог подумать… – Нет, – подумал я, – это не дерево, не железо, это кости мои… колёса… кости… да, а где боль? где ужас боли?.. а затем – всё… ничего… тьма… тишина… Тьма была. Тишины не стало. Потом не стало и тьмы. Я увидел перед собой снег, колёса – рядом со мной… неподвижные… рядом – по другую сторону, уже справа… справа от меня – громады колёс.

Я лежал плашмя на земле… на снегу. Нет. Я лежал на санках… санках, на том, что было несколько мигов назад санками, до того, как по ним прокатилась чёрная каменная резина колёс. Раздавленные, вмятые в снеговой наст алюминиевые уголки, раскрошенные щепки сиденья – я лежал на этом. Я лежал на въезжающих под задние колёса санках тогда. Я лежал на изуродованных остатках санок сейчас. Я лежал целый. Это не кости мои дробились. Это корёжились санки – от колёс… подо мной… Подо мной!

Я поднялся, сел на коленки, повертел головой, оглядывая себя. Из кабины грузовика выскочил… медленно, ватно, как во сне… выскочил водитель, здоровенный мужик без шапки. Лицо его было белым.

Мы шли втроём домой молча. Пацаны смотрели на меня почтительно, но не боязливо. Время от времени они трогали меня руками, чтобы убедиться, что я им не мерещусь. Ужасные останки моих санок мы спрятали в какой-то канаве, для маскировки прикрыли сверху заснеженным бурьяном. Дома я невразумительно объяснил, что санки где-то потерялись, получил выволочку от отца за ротозейство, лёг спать, спал глубоко и спокойно.

А свет тем вечером и той ночью горел ярко. И не падало напряжение в сети. Все знали, это оттого, что Мик Григорьич в ту ночь бодрствовал.

Глава третья

Неимоверное нельзя измерить достоверным.

Андрей Платонов

1

Кто-то легонько тряс меня за плечо. Я спросонья уставился на седовласого худого старика. Что? Кто? Где я? Вспомнил. Итван. Наш вчерашний спаситель. Станция Киот.

– Вставайте. Не передумали?

– Да, конечно… Конечно. Сейчас. Умыться. Привести себя в вид… Что с собою брать?

– Ничего. Если готовы – пошли.

– Да я и сам сходил бы. Раз недалеко. Вам-то зачем хлопоты?

– Мне именно хлопот не хватает. Впрочем, если вы не…

– Нет-нет. Я рад даже. Вдвоём веселей.

– У нас минут тридцать – сорок.

Я заглянул в соседнюю комнату, где спали Вела с Лёнчиком. Черкнул им записку, чтоб не волновались, оставил на столе. Пусть спят. Вела была бледна, неспокойна во сне. Она неважно себя чувствовала вчера. Лёнчик спал на диване, свернувшись калачом. Мне стало слегка не по себе оттого, что я ухожу, не предупредив их, а они остаются одни. Я ненадолго ухожу, я очень скоро вернусь, ничего не должно случиться за столь короткое время. И всё же…

Мы вышли в степь. В рассвет. Я огляделся.

Грустновато-нелепое зрелище являла собою станция Киот. Железнодорожная станция без поездов, без пассажиров, без цветных огней светофоров. И даже без железной дороги. Были ещё рельсы, и были две заскорузлые платформы, и одноэтажное деревянное здание станции ещё было.

Но километра за полтора до станции железнодорожная ветка была порвана, шпалы разворочены, рельсы вздыблены и закручены в невероятный огромный узел. Мимо него мы вчера проезжали. Какую чудовищную силу надо было применить для этого! Итван сказал, что это сделала Стая. На мой изумлённый вопрос «зачем?» бесстрастно пояснил: Предупреждают. Скоро Кайма придвинется сюда. А Стая движется перед Каймой. Стая – разведчик. Она выбирает место и охраняет его. – От кого? – не понял я. – От случайных, – туманно ответил Итван, – От тех, кто может пострадать. Я так думаю.

Это с одной стороны узел, а с другой – рельсы огибали глубокую лощину – Спадь, поворачивали и уходили вдаль, за горизонт, за Кайму. Оттуда уж конечно никто не мог приехать.

В отдаленьи от станции виднелось несколько домов, пустых, брошенных. Ещё дальше в низине сиротливо темнели крыши деревни. По-всему, тоже давно покинутой. На всю округу из прежних жителей, наверное, остался один Итван – в давние времена – начальник станции, в недавние – путевой обходчик – упрямый, въедливый старикан, приросший к Киоту намертво.

– Все разъехались, все, – прочитал он мои мысли, – даже собак не слыхать.

– А вы чего же? – спросил я, – Не к кому ехать?

– Экхм! У меня трое детей. Пятеро внуков.

– А если Кайма приблизится?

– Что с того? Может – уеду. В последний момент. Может – нет. Не очень-то я боюсь, Каймы этой. И Стаи. Может, я понять хочу… кой чего. Считаете блажь стариковская?

– Не считаю.

– Старый я. Помирать беспонятной пешкой – обидно.

– Я тоже надеюсь понять.

– На всё – Вышня воля. А пока – тихо здесь.

Здесь действительно было тихо. Мы, не торопясь, шагали к берегу Спади. Времени было предостаточно. Я подумал о том, как нам негаданно повезло, что мы очутились здесь, в этой глухомани, где не видно ни армейских баз, ни постов слежения с радарными установками, ни пропускных пунктов, ни патрулей на дорогах, ни самих дорог, а единственная железнодорожная ветка благоразумно перекушена неведомой силой, пришедшей из-за Каймы.

По словам Итвана, вдоль Каймы каждые полчаса пролетали патрульные вертолёты. Но это были мелочи, никак не могущие нам помешать.

Если б мы не отвернули с автотрассы вчера, не потащились, очертя голову, через пыльную песчаную степь с чахлой травой… Если б не нагнал нас диковинный автодрандулет Итвана, возрастом не намного уступавший хозяину… Итван возвращался из Нижнего посёлка с продуктами. Если б мы не рассказали ему, кто мы, куда идём, и он без тени удивленья не посадил бы нас к себе в машину… Если б…

Поразительно много «если б» проложило наш путь сюда, к Кайме. По логике вещей, мы не должны были, не могли никак до неё добраться. Очень могущественные и очень несентиментальные люди обязаны были нам помешать. Но мы дошли. Потому, что мы жили уже по другой, невещественной логике, по логике чуда.

Чудом было всё, что мы смогли. Мы проделали путь в три тысячи километров. Без документов (паспорта у нас изъяли дальновидные власти), без достаточных денег, без чёткого плана действий, без навыков конспирации, с двенадцатилетним ребёнком на руках. Наши наблюдатели и преследователи, матёрые профессионалы, теряли нас из виду там, где никак не могли потерять. Мы странным образом оказывались с ними в разных поездах, едущих в одну сторону. Непостижимо ломались, сходили с дороги их новейшие машины, следовавшие за развалюхой-автобусом, увозившим нас. Они на секунды не успевали к нам у билетных касс, на посадочных платформах, в вокзальных круговоротах людей. Мы никуда не убегали от них, мы просто ехали своим путём. Я не видел лица ни одного из них. Я их всех чувствовал. Я чувствовал всё, что они делали. Их было не меньше десяти.

В конце концов мы вышли из автобуса посреди степи и долгие часы шагали по знойному безлюдью, не зная куда, но туда, куда было нужно. И уже в сумерках нам, шатающимся от усталости, явился наш спаситель Итван.

Теперь уже почти всё позади. Когда проснутся Вела с Лёнчиком, мы перекусим и пойдём напрямик к Кайме. Плевать нам на патрульные вертолёты, ничто не сможет остановить нас. А пока они спят, я успею взглянуть на Стаю. Это недолго.

– Послушайте, Итван… А как вас всё-таки по отчеству?

– Итван.

– Вчера не до разговоров было. А сейчас… Что вы думаете обо всём этом? – я кивнул на горизонт, что-то это должно значить.

– То и значит, – Старик на ходу набивал табаком свою чёрную трубку. Вместо кисета он использовал деревянный цилиндрический школьный пенал, – То, что каша, которую здесь заварили – ох и туго отхлебнётся. Не встала бы нам поперек.

– Кому – нам?

– Человекам – нам. Всем сущим, что ни на есть. А то и грядущим.

– Даже так?

– У меня старший сын работал в одном из модулей научного этого… комплекса. Приезжал. Рассказывал. То что, можно. И даже – что нельзя. Вместе домысливали. Не даётся.

– Помогите и мне домыслить.

– Ты згинец? – Итван, к моему удовольствию, перешёл на «ты», – Родился там?

– Да.

– Ну тебе должно быть хоть что-то ясно.

– Пока ничего. Я жил далеко отсюда.

– Что тебя интересует?

– Скажите, почему взорвали бомбу? Взорвали же бомбу? Не ошибся я?

Итван разжёг свою трубку, выпустил слоистый клуб дыма.

– Экхм. Это такой совершенно секретный секрет, что он известен всем. Отчего-то. Но до бомбы было и другое.

– Что?

– Источник излучений им никак не давался. Очень хотели они его прибрать к рукам. Особенно военные.

– Зачем он военным?

– Ну как же. Излучения, о которых никто ни сном ни духом. Ни один прибор их не ловит. Кроме человека. А человек… человек изменяется от них. Воздействовать можно на человека. С их помощью. На расстоянии. Вот. Поэтому и военных налетело, как саранчи. Стратегический объект. Всё обгородили, оцепили, обсекретили. Всё им подчинялось. Научный комплекс работал на них.

– Удалось им добраться до источника?

– Добраться удалось. Взять – нет. Просчитали, произмерили – под землёй он. Больше километра. Бурят здоровенную скважину. Ствол – так назвали. Зондируют, прослушивают и всё такое… Нету источника. Ниоткуда идут лучи. Не из грунта, не из воды, не из воздуха. Из ничего. И на поверхность поднять их нельзя, хоть тресни. И управлять ими никак невозможно. А наоборот, они сами управляют. Кем захотят.

– Каким образом? – насторожился я.

– В общем, привезли они какую-то машину особенную. Генератор какой-то, что ли. Очень сверхмощный. Я человек тёмный, мне невдомёк. А сын мой в том модуле работал, который занимался этим. Потому знает.

Итван вдруг замолчал, удивлённо-растерянно взглянул на меня, в замешательстве потёр ладонью лоб.

– А зачем я тебе всё рассказываю? И про сына… А вдруг ты – от них, от этих… А потом – и сына… и меня…

– Итван! – развеселился я – Вы на меня ещё посмотрите, внимательно. Хотя вы меня давно уже разглядели, ещё вчера. Вы мудрый, проницательный человек. Вы поняли, что я згинец. Что я не просто так приехал. Что я, возможно, нужен там в Зге больше, чем кто другой. Именно для того, чтобы, как вы сказали, эта каша не встала «поперек».

– Экхм… кхм… – смущённо закашлялся старик, – Мдэ. Так вот, спустили они эту штуковину в Ствол, то ли всю, то ли часть её… не, наверно, часть. Ствол – не колодец, всю-то, наверно, не затолкаешь.

– Не суть важно.

– Вот. Да и включили на всю катушку.

– Зачем?

– Бес их знает. Хотели что-то с лучами сделать. Изменить их как-то. А то – заглушить вовсе.

– И что?

– А не вышло у них.

– И не могло выйти. Что потом? – торопил я старика.

Итван засмеялся – закхекал.

– Потом? Потом начало-ось… веселье.

– Изменилось лучевое психотропное воздействие на людей, – подсказал я.

– На военных. На штатских, в общем-то, тоже. Но больше – на военных.

– А именно?

– Экхм. Забавное дело получилось… Конфуз. Солдаты… как бы это… начали терять боевой дух, воинственность. К оружию стали относиться… с этим… с отвращением, что-ли. Презирать стали оружие, брать в руки отказывались. Средство убийства, мол, недостойное человека, и всё такое. Нет, все здоровы-веселы, у всех всё в норме. Мирно работать – сколько угодно, а к оружию – ни-ни. Испытывали головокружение, тошноту, расстройство кишечника. При наличии автомата. Даже незаряженного. Вот. Ну и… Массовое неподчинение приказам. А что, под трибунал же всех не отдашь. И в психушку всех не положишь.

– Неужели у всех сразу такое?

– Нет, конечно. По-первой, у тех, кто ближе был к этому самому источнику, к Стволу. Потом дальше – больше. Генеральское начальство спохватилось, стало вывозить военных. Не помогло. Ничего не помогло.

– Это всё происходило внутри Каймы?

– Да. И ещё. С этого времени Кайма начала раздвигаться. И изменилась сама.

– Как изменилась?

– Говорят, раньше сквозь неё можно было проходить свободно. И туда и назад. А теперь – с великим трудом. Что-то теперь мешало проходить. Стопорило, – Итван постучал крючковатым пальцем себя по темени, – Здесь что-то стопорило.

Мы подходили к взгорку, к ближнему берегу Спади. Под ногами хрустел крупный щебнистый песок.

Солнце уже целиком выкатилось из-за горизонта за нашими спинами, отмывалось от красного, набирало золотины и ярчи. День обещал быть жарким.

Старик поотстал на подъёме, отдышливо закашлялся. Я сбавил шаг, взял, было, его под руку.

– Ещё чего! – капризно отстранился он.

– Что потом, Итван? – нетерпеливо спросил я.

– Потом? Экхм. Потом забавы закончились. И начались вещи плоховатые. Весьма плоховатые. А чего другого было ждать? Ничего другого. Сами ж виноваты, а как же?

– Н-ну.

– В общем, испугались они все. Дело-то выходит из-под их власти. Кайма раздвигается. Зона растёт. С людьми делается непонятное. Что дальше – невесть. Вот. Но тогда они ещё плохо испугались. Это потом они испугались хорошо. До обгаженных штанов. Только поздно. А тогда они плохо испугались.

– Гос-споди! – страдальчески простонал я.

– Короче. То ли погасить источник они хотели. То ли повлиять как-то на излучение. То ли припугнуть кого. Бес их знает, чем они думали. Задницами в лампасах. Заложили заряд атомный туда, в Ствол. Да и взорвали. Отсюда взрыва-то не почуял никто – далековато. Это потом я узнал, что взрыв.

– Что в Зге? – хрипло спросил я, – Разрушения?

– Про разрушения не знаю. Взрыв-то глубокий, подземный. Что с излучением сделалось – неизвестно. Потому что закрылась Кайма. Все, кто был там – никак оттуда. Кто был здесь – никак туда. Никакой связи с теми, кто там. Что там с ними творится, никто не знает. Но похоже, что ничего хорошего.

– Ваш сын… не там? – осторожно спросил я. Мелькнула мысль: неплохо бы встретиться, поговорить с этим человеком.

– Слава Богу. Да он уже не работает в комплексе. Уехал с семьёй. Почему-то его отпустили. И ещё многих с ним. Даже помогли уехать. Странно. Перед отъездом приезжал ко мне. Поговорили.

– Вот и хорошо. А Кайма? Продолжает раздвигаться?

– И быстрее, чем раньше. Сейчас увидишь её. Да, и ещё… Появилась Стая. Стая – это… экхм. Со Стаей ты тоже сейчас познакомишься.

Ближний берег Спади был крут, каменист и являлся самой восподнятой частью окрестной равнины. Соседний берег, наоборот – полог и рыхл, покрыт плотной потускневшей от жары травой. Меж берегами – кривая лощина – древний земной провал. Внизу трава была сочней и гуще, зелено пенился кустарник, из которого торчали факелы берез и тополей.

Вдали у горизонта я увидел Кайму. Ровная туманная полоска, ничего особенного. Белесый шнурок, начало и конец которого исчезали за горизонтным сгибом. Я представил, какая территория вмещается теперь внутри Каймы, и поёжился. Двадцать лет назад она отделила нашу родную Згу от прочего мира. Предупредив тем самым прочий мир. О чём? О Некоем. О Неведомом. С чем нельзя общаться нахрапом и силой. А мир… Власть в мире придержащие не вняли предупрежденью, пошли напролом, на запуг, на своё толкование Некоева. И вот… Отсюда до Зги больше сотни километров. Что там за Каймой? Уж конечно, не то, что должно быть. Кто виноват? Те, которые? Не только. И згинцы… згинцы тоже. Что уехали, забыли, бросили Згу – исток себя на произвол настырных невежд. А теперь? Когда свершилось отвратное, недопустимое. Теперь… Можно ли что-то сделать? Мы вернулись. Эх! Мик Григорьич, подсказали б! Что ж не являетесь вы? Где вы там за Каймой? За Каймой ли?

– Смотри! – торжественно сказал Итван.

Мои невесёлые мысли прервало несколько маленьких серебристых вспышечек над полоской Каймы. Они разлетались в разные стороны. И одна из них летела прямо сюда.

Вначале я увидел только облачное пятно, напоминавшее лоскуток легкой блескучей ткани. По приближении лоскуток терял единоцелость, превращаясь в скопище простых фигурок-элементов: углов, зигзагов, кругов, эллипсов, дуг, спиралей, парабол, какихто петель-закорючек. Элементы складывались в сложный изменчивый узор, в нём была какая-то система, какой-то смысл, мне недоступный. Узор наращивался спереди, словно проступал из прозрачности воздуха, как фотография в проявителе, и гас, растворялся сзади. Так оно двигалось.

Да, Итван точно назвал это Стаей. Стаей живых существ это и было. Не вполне похожих, но родственных друг другу. Движущихся по одному закону и ведомых общей загадочной целью. Живых ли? Я по-чувствовал до озноба по спине – живых. Не так живых, не теми категориями живых, как мы. Не только живых, но, возможно, и разумных.

– Вы встречались с ней раньше? – спросил я у Итвана, почему-то перейдя на полушепот.

– Издали. Она мной не интересовалась. А тобой… Вот увидишь.

– В каком смысле? – забеспокоился я.

– Вот увидишь.

Старик даже отошел в сторону, чтобы мне не мешать.

Он оказался прав.

Стая остановилась над нами. Я смотрел молча, задрав голову. Она опустила углы, выпуклилась посредине, как парус под ветром. Элементы-существа Стаи задвигались быстрее, узоры, складывающиеся из них, сделались причудливей, ассиметричней. У меня слегка закружилась голова, от выплесков непривычных энергий.

Из свисших углов соскользнули вниз несколько существ: спиралей-зигзагов, кругов-петель, приблизились и затанцевали в воздухе пред моими глазами. Непрерывно менялась их форма, толщина, то они вытягивались в тонкие спутанные жгуты, то сбивались в плотные овальные комья, цвет их выливался из мрачного фиолета в нежную бело-голубизну и обратно.

Я протянул руки, попытался прикоснуться к ним. Пальцы ощущали то прохладно жесткую, чуть ли не металлическую твердь, то вдруг эта твердь разжижалась, превращалась в кисель, в воду, в воздух, в неосязаемое нечто. Физическое состояние их было таким же изменчивым, как форма.

Но зато энергетика у них была – дай Бог каждому – мощна и стабильна. Я весь прошит-пронизан был излученьями, импульсами, я чувствовал их: тонкие лёгкие сквознячки, дуновенья, вихри-тайфунчики внутри меня. Каждый окоулок моей души, каждая клеточка моего тела были продуты, просвечены, прообследованы.

Это было не мучительно, не страшно, но слегка неприятно. Они уже знают меня, как облупленного. А я про них – ничего.

– Ну что, – сказал я им дружелюбно и весело, – Нравлюсь, а? Тот я, тот. Будьте уверены. Я к вам пришел. К себе. Не я один.

Существа от меня отстали, поднялись вверх. Стая заиграла своими узорами: думала, обсуждала мою персону, быть может. Узоры начали складываться в нечто предметное, в какие-то очертания, сперва невнятные, неумелые, затем более четкие. Я увидел лицо. Человеческое лицо, стилизованное, без признаков индивидуальности. Я одобрительно закивал головой, понимаю, мол. Что дальше? Дальше лицо стало быстро усложняться, обрастать личностными чертами. Теперь это уже было ни ничьё лицо. Это было моё лицо, без сомненья. Надо мной висел огромный, словно сделанный фиолетовой тушью, мой портрет. Только это был не нынешний мой портрет. Это был я в старости. Мало того, мой портретный образ менялся, старел на глазах. Я с волнением видел, как всё более западают мои щёки, заостряется подбородок, разрастаются морщины. Вот я уже дряхлый-предряхлый старик, почти труп… Блекнут, закрываются глаза… теперь – и не почти. Затем началось обратное.

Ожили глаза, заполнили глазницы, морщины стали разглаживаться, черты лица – округляться. Я стремительно молодел. Я миновал стадию себя теперешнего, прошел себя тридцати… двадцатилетнего… Лицо делалось манерным – юношеским, задумчивым – подростковым, наивно-беззаботным детским… Как грустно-волнительно мне было узнавать, вспоминать себя полузабытого, того, каким я уже никогда не буду! Наконец я увидел лик младенца… сплюснутое личико новорождённого…

Затем лицо рассыпалось в абстрактный неживой узор. Я молча вопросительно смотрел – что дальше? Стая подумала минуту и вдруг сложилась в чьё-то лицо. В лицо странного существа – нечеловека, не с такими, как у человека пропорциями, не с такими глазами и совсем не с таким выраженьем их. Но совсем странным, тревожным было то, что и в нём я непостижимым образом, невесть по каким признакам узнал себя. Я облизнул пересохшие губы. Кто я? Это кто? Тот, кем я был? Кем буду? Или просто розыгрыш?

Я молча смотрел вверх. Что дальше? Ты сама мне расскажешь, Стая? Что делать? Что там? Ты узнала меня?

Я ждал. Изображение рассыпалось. Стая подняла углы, взмыла вверх.

– Эй! – закричал я, – Погоди! Ты так ничего не объяснишь мне? Мне! Я же сподобный! Я – тот!.. Что происходит? Скажи! Что-то должно проснуться, про-ступить во мне. Оставь во мне что-нибудь? Знак…

Стая улетала, быстро скользила к горизонту, к Кайме. На нас с Итваном сыпался её прощальный подарок. Мелкий бумажный цветной дождь. Новогоднее конфетти. Мириады кругленьких, глупых, весёлых пятнышек.

2

Мы спустились с пригорка-берега и направились к станции. Мы шли, ускоряя шаг, потом побежали. Мне было куда спешить. С противоположной стороны к дому снижался большой вертолёт.

Я бежал быстрей и быстрей, скрипя зубами от злости на себя, громко ругая себя за опрометчивость. Уйти одному, не предупредив их… Бросив их на произвол случая… «Идиот! Забыл, что творилось вокруг вас по дороге?»

Вертолёт успел раньше. Не намного, но раньше. Из вертолётного брюха вынырнули человек восемь солдат в ржавой форме спецназовцев, за ними двое в штатском. Половина солдат осталась на улице, остальные вошли в дом.

Я подбежал, дыша, как мул, поработавший рысаком. Двое солдат с автоматами двинулись ко мне: – Кто такой? – Тот, кто вам нужен, – огрызнулся я, проходя мимо них к крыльцу, – Правда, вы мне не очень нужны. Где ваши главари-командиры?

Напряжённые, растерянные глаза Велы. Испуганные глаза Лёнчика. Вспыхнули – успокоились при виде меня. Со мной им ничего не страшно. Почти не страшно. Я найду выход из любого положения. Они так думают, хотят думать. И я им кивнул головой, улыбнулся, утверждая их в этом.

Следом за мной, не намного отстав, вошел Итван, отдышливо сопя, кхекая.

Один из штатский был мне знаком. Ласокский вокзал, наш с Юраном сорванный концерт… Мощношеий непреклонный Затылок. Из сталистого племени всегда правых.

– Я предполагал, что мы должны будем с вами встретиться, – изо всех сил спокойно – сейчас главное, быть спокойным, – сказал я Затылку, – Только не думал, что здесь.

– А где, вы думали? – осведомился Затылок.

Я показал пальцем в окно, в степь, к Кайме, – Там наша встреча могла быть более полезной. Для вас в первую очередь.

– Что ж, вы предполагали, а мы располагали. И встретились мы там, где нам было нужно. И тогда, когда нам стало нужно.

– Вот как? – не очень удивился я, – Значит, вы пасли нас всю дорогу, давая возможность добраться сюда, до этой глуши. И лишь тут решили явить свой лучезарный облик.

– А вы что, и впрямь думали, что мы упускали вас по нерасторопности? Недооцениваете нашу фирму. Обидно.

– Боюсь, что вы сами плохо представляете с какой «фирмой» начали иметь дело, – многозначительно кивнул я за окно.

– Ничего, – недобро усмехнулся Затылок, старательно избегая сталкиваться со мной глазами, – Вы – это всего лишь вы. И пока, что вы здесь, с нами.

– Поживём – поглядим, – ледяным голосом ответил я, – Но встреча организована слабовато. Что это за встреча – какой-то десяток головорезов. Хотя бы уж роту пригнали или батальон. Противник-то до чего сильный у вас: женщина и ребёнок.

– Это не твоего ума…

– Да, вы правы, – перебил Затылка другой штатский, – Вся эта грязная детективщина… Грубо, примитивно, бестактно. Держимордовские методы. Они свойственны некоторым «энтузиастам», – по тону, по осанке его, по коротким острым взглядам, я понял, что он много главней всех остальных здесь. И, похоже, умней, – Поверьте, я не имею отношения к преследованиям вас. Я слегка из другого ведомства.

– Ага… а в этой компании, – кивнул я на Затылка и на солдат, – вы оказались, конечно, случайно. Гуляли себе мимо, да?

– Я приношу извинения за причинённые вам неудобства, за моральный дискомфорт, за все случившиеся эксцессы, – невозмутимо продолжал он, – Мы с вами никакие не противники, вы напрасно так думаете.

– Чудесно! – восхитился я, – Вы принесли извинения, мы приняли. И теперь, как я понял, расстанемся душевными друзьями и пойдём каждый в свою сторону. А?.. нет?

– Нам очень нужно поговорить с вами. Моя фамилия Бейн. Тодор Бейн.

– Не испытываю наслаждения от нашего знакомства. Ну нам-то, наверное, представляться не нужно. Вы про нас всё знаете.

– Кое что знаем, – миролюбиво согласился Бейн.

– А что, для разговора обязателен этот почётный караул? – кивнул я на солдат, бессмысленно топчущихся по комнате.

– Мы хотим пригласить вас поехать с нами. Недалеко. Поговорить в спокойной обстановке с серьёзными людьми.

– Мы никуда не поедем, – нервно сказала Вела, – Какое вы имеете право нас задерживать? Мы что, преступники?

– Это ещё как посмотреть, – с дальней угрозой проговорил Затылок, – Если человек тайно добирается сюда, чтобы уйти за Кайму… Если он знает, как обезопасить огромный район страны, спасти множество людей… Но у него совершенно другие намерения.

– Кого спасти? От чего спасти? – недоумился я.

– От… – Затылок даже слегка растерялся, – От чего? От безумия. Вам лучше знать. Вы имеете к этому отношение.

– О чём речь? Не понимаю.

– Потолковал бы я с тобой, – сквозь зубы процедил Затылок, – Ты бы у меня всё понял. Всё вспомнил. Мне бы…

– Молчать! – грозно сказал Бейн. И Затылок осёкся на полуслове. – Вообще, вы свою миссию, кажется, выполнили. Я в ваших услугах больше не нуждаюсь.

– Осмелюсь заметить, – угрюмо пробормотал Затылок, – У меня есть свои обязанности, и моё руководство меня от них не освобождало. Потому я всё же позволю себе…

– Оставайтесь. Но держите язык за зубами. Иначе, я свяжусь с вашим руководством. И вам от этого будет весьма нехорошо.

Он повернулся ко мне.

– Ладно, давайте говорить здесь. Так, может, и лучше. Только мы разговор начнём часа через полтора. Я к этому времени приглашу наших специалистов. А вы пока успокойтесь, приведите себя в порядок. По-завтракайте. Вы ведь не завтракали ещё? Если вам потребны продукты, то…

– У нас есть продукты, – значительно провозгласил Итван.

– А солдаты? – спросила Вела.

– Солдат мы, разумеется, уберём. И уйдём сами, чтоб вам не мешать. Мы расположимся для разговора в зале ожидания станции. Вы нам обеспечите чистые стулья, стол? – обратился он к Итвану.

– Обеспечу, – буркнул старик.

– Итак, через полтора часа.

3

Мы с Лёнчиком готовили полупоходный завтрак: раскладывали на столе огурцы-помидоры, выгружали из кастрюли варёную картошку, резали сало, пожалованное Итваном, вскрывали банку килек в томате. Ждали Итвана, он поплёлся благоустраивать нежданных гостей, наводить порядок в зале ожидания.

Лёнчик был хмур, насторожен.

– Ерунда, – бодро сказал я, – Успокойся. Сегодня мы будем там.

– Т-ты уверен? – блеснул он глазами из-под соломенного чуба (мы с ним недавно перешли наобоюдное «ты», но он ещё не привык, слегка тушевался).

– Кто сможет нам помешать? Эта солдатня?

– Я в общем-то… о другом, – задумчиво сказал Лёнчик, – Ты уверен, что там… там нам будет хорошо?

– Должно быть. Надеюсь.

– Вообще, что там?

– А вот мы скоро всё узнаем. Там – наш дом. Зга. И ещё… что-то.

– Что?

– Пока не могу сказать.

Вела стояла у окна, отвернувшись от нас, не принимая участия ни в разговоре, ни в предтрапезных хлопотах. Я смотрел на её прямую напряженную спину. Я чувствовал в ней неладное. Нервы сдают? Или посерьёзней что?

– Лёнчик, – сказал я, – сходи к старику, помоги ему. И вместе возвращайтесь.

Когда Лёнчик ушёл, я приблизился к Веле, тронул её за плечи. Она вздрогнула, но не оторвала взгляда от окна. Через раскрытое окно не было видно дальнего горизонта и Каймы, они загораживались хозяйственным двором станции: штабелями бетонных шпал, аккуратно разложенными пучками резервных рельс, тремя древними бурыми цистернами, навечно поставленными на тупиковом пути, приземистыми строениями каких-то складов.

На ровной гравийной площадке перед станцией стоял вертолёт, привезший незваных гостей. Тупоносое серое чудище с острыми верхними лопастями винтов. В стёклах пилотской кабины жёлто отблескивало солнце. Дверца в вертолётном брюхе была открыта. Оттуда двое солдат выгрузили какой-то ящик, отнесли его в здание. Трое других солдат прохаживались вокруг станции, часто поглядывая на наше окно.