Текст книги "Непобежденный"

«В конце февраля 1943 года Пинское партизанское соединение вело тяжелые бои с превосходящими силами оккупантов. На нас бросили сорокатысячную группировку войск, танки, авиацию. Немцы окружили партизан…

После нескольких дней упорных боев отряды стали отходить на запад, в Логишинский и Телеханский районы. А три роты отряда В. З. Коржа оказались за кольцом окружения. Корж приказал командовать “отколовшимся” отрядом Николаю Баранову, а я стал комиссаром. Пришлось нам выходить в Любанскую партизанскую зону. Это был трудный переход. Мы везли на санях и несли на себе своих раненых. Их предстояло самолетом отправить на Большую землю. Люди измучились до предела.

В штабе Минского партизанского соединения Р. Н. Мачульский и И. А. Бельский отдали приказ нашему отряду временно перейти в их подчинение. Через сутки приказали атаковать крупный гарнизон в Постолах. Капитан Николай Баранов ответил:

– Есть разгромить гарнизон противника.

Я как комиссар отряда возразил: приказ выполнять нельзя. Погубим людей. У партизан по сотне патронов на винтовку, по два диска на РПД. Это на полчаса боя.

А наступать придется по чистому снегу. Надо подкрепить нас патронами, гранатами, дать время на разведку и подготовку к бою. В общем, по своему комиссарскому праву я “тормознул” приказ командира отряда.

Сразу же вызвали в штаб соединения: почему не выполняете приказ? Я объяснил.

– Вы не наши, вы пинские, боеприпасов не дадим.

Завязалась словесная перепалка.

Бельский:

– Вы трусы. Расстреляем за трусость.

– Это кто трус, я? – И за автомат.

Мы с 1941-го знали цену каждому, кто трус, а кто нет. Выражения мои были, разумеется, непечатные.

Зимянин был около хаты и слушал всю эту перепалку. Ворвался разъяренный:

– Как разговариваешь со старшими, мальчишка! Стать смирно!

Я подтянулся, насупился, молчу.

– Как смеешь возражать в таком тоне заместителю командира соединения?

– А как он смеет называть нас трусами? Мы вырвались из пекла, у нас обоз с ранеными. Патроны на исходе, а он посылает на штурм гарнизона. Не поведем людей на верную гибель. Можете меня расстрелять, но я свой приказ не отменю. И если уж на то пошло, то у нас свой командир соединения. Бельскому не подчинюсь.

Зимянину был в диковинку такой партизанский разговор. Он не знал наших взаимоотношений, но интуитивно понял: тут что-то не так. И посоветовал минчанам их приказ отменить».

В отряде, которым командовал легендарный партизан Роман Наумович Мачульский, с Зимяниным приключилась беда. От неожиданной острой боли он потерял сознание, а очнувшись, увидел над собой озадаченное лицо незнакомого юноши, который, недолго думая, заставил Зимянина выпить стакан медицинского спирта, после чего без промедления приступил к операции. Двадцатидвухлетний лекарь Николай Малиновский с помощью самых примитивных режущих инструментов, продезинфицировав их остатками спирта, искусно без всякого наркоза прооперировал Зимянина, у которого острый аппендицит уже перешел в воспаление брюшины… (Спустя 40 лет судьба вновь сведет М. В. Зимянина с главным хирургом Кремля, Героем Социалистического Труда, академиком Николаем Никодимовичем Малиновским, который поможет отцу оправиться от тяжелейшей травмы – перелома ребер при случайном падении.)

В начале октября 1941 года П. К. Пономаренко с Зимяниным были направлены на Брянский фронт, где в течение двух недель они пытались обеспечить организованный отход наших войск, едва не истребленных танками Гудериана.

После Брянского фронта член Военного совета 3-й Ударной армии Пономаренко командировал старшего батальонного комиссара Михаила Зимянина в район Ржева и Великих Лук, где шли долгие кровопролитные сражения, «для выполнения специального задания по сбору данных о противнике и по вопросам связи с партизанскими отрядами». Здесь, в болотах и лесах, создавались так называемые окна, через которые налаживалась связь с белорусскими партизанами, доставлялись боеприпасы, другое военное снаряжение, продукты питания, медикаменты.

Осенью 1942 года издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия» выпустило 30-тысячным тиражом брошюру М. В. Зимянина «Молодежь Белоруссии борется», которую и сегодня нельзя читать без волнения: «Испепелены многие города и села Белоруссии, замучены многие тысячи ее верных сыновей и дочерей, преданы поруганию и мучениям наши матери, сестры и дети, но белорусский народ не покорился врагу и никогда не станет его рабом». С болью и гневом повествуя о чудовищных злодеяниях гитлеровских оккупантов, автор приводит запоминающиеся примеры массового героизма юных народных мстителей, «презирающих смерть во имя победы, полных неукротимой ненависти к врагу». «Бей же его сильнее, будь к нему еще злее и беспощаднее, славная белорусская молодежь», – призывал руководитель комсомола Белоруссии.

Рассказывая о совместной работе в Минско-Полесской партизанской зоне, К. Т. Мазуров утверждал, что работа М. В. Зимянина «принесла большую пользу» не только ему, но также партийным и партизанским руководителям.

Только за пять первых месяцев 1943 года руководитель белорусских комсомольцев, ближайший сотрудник начальника Центрального штаба партизанского движения П. К. Пономаренко, Михаил Зимянин побывал в отрядах Минской, Полесской, Гомельской, Пинской областей.

За работу в Минско-Полесской партизанской зоне он был удостоен высшей награды страны – ордена Ленина.

* * *

Как известно, Центральный штаб партизанского движения при Ставке Верховного Главнокомандования был создан только 30 мая 1942 года. По решению И. В. Сталина штаб возглавил П. К. Пономаренко. Известно также, что первый секретарь ЦК коммунистов Украины Н. С. Хрущев предлагал на этот пост своего ставленника – руководителя украинского НКВД некоего Сергиенко.

Годом позже Сталин намеревался переместить Пономаренко на Украину вместо Хрущева, которому удалось сохранить свой пост только благодаря энергичному заступничеству Берия, Маленкова и Булганина, с мнением которых Сталин тогда считался. «Заступники» же не без оснований рассматривали Пономаренко как политического противника, более опасного для них, чем простоватый, как им тогда представлялось, Никита Сергеевич.

Соперничество между Пономаренко и Хрущевым началось в 1939 году, когда после завершения военной кампании в Польше белорусский руководитель сумел отстоять перед Сталиным свой вариант западной части белорусско-украинской границы. Хрущева же вождь высмеял за представленную в качестве довода, по выражению Сталина, «петлюровскую карту», согласно которой ряд районов Белоруссии, в том числе города Брест, Пружаны, Пинск, Лунинец, большая часть Беловежской пущи, отходил Украине. Вместе с тем белорусы, понимая желание соседей получить лесные территории, которых так не доставало Украине, поделились с украинцами Камень-Каширским районом.

Жесткие споры Хрущева с Пономаренко не затихали и в военные годы. Как правило, Сталин принимал сторону Пономаренко. Так, на одном из совещаний в Кремле Хрущев выступил с инициативой создания крупных семитысячных партизанских бригад. Пономаренко же утверждал, что отряды должны быть небольшими по численности и поэтому более мобильными и маневренными. Многотысячные, базирующиеся во вражеском тылу соединения должны были снабжаться за счет и без того разоренного оккупантами населения. Рано или поздно ситуация, когда обирали бы и «свои» – партизаны, и «чужие» – оккупанты, вызвала бы взрыв людского негодования, направленного не только против немцев, но и против партизан. Понимая это, Сталин предложение Хрущева отверг.

Однажды, выслушав доводы разгоряченных очередным спором Никиты Сергеевича и Пантелеймона Кондратьевича, вождь с усмешкой заключил: «Вот если бы к энергии Хрущева да голову Пономаренко!» Легко представить, какие чувства при этом испытывал болезненно самолюбивый Хрущев…

Конечно, сюжеты взаимоотношений высокопоставленных деятелей принадлежали к особо хранимым тайнам «кремлевского двора». Сталин жестко пресекал любые обсуждения высшей кадровой политики за стенами своего кабинета. Видимо, поэтому у многих партийных чиновников, работавших в сталинские годы, на всю жизнь осталась маниакальная боязнь оказаться услышанными, а точнее подслушанными в самое неподходящее время.

По каким-то одному ему ведомым причинам Сталин потворствовал усилению неприязни Хрущева к Пономаренко. Иначе чем объяснить, к примеру, вызов Пономаренко в сталинский кабинет в тот момент, когда перед вождем на коленях стоял Никита Сергеевич. Об этом эпизоде, относящемся к 1943 году, Пантелеймон Кондратьевич поведал спустя много лет своему помощнику В. М. Николаеву. По версии Пономаренко, Хрущев умолял Сталина сохранить жизнь сыну Леониду, военному летчику, перешедшему на сторону врага, а затем захваченному партизанами, но получил отказ. Вспомним, что вождь не пощадил и собственного сына Якова, который одно время находился в фашистском концлагере на территории Белоруссии. Разрабатывался даже план освобождения Якова силами тринадцатой партизанской бригады, но Сталин об этом и слышать не хотел.

По свидетельству Николаева, Пономаренко и сам был не всегда безупречно вежлив по отношению к Хрущеву. «В годы войны, как известно, Пантелеймон Кондратьевич возглавлял Центральный штаб партизанского движения, – вспоминает Николаев, – а Хрущев был членом штаба. Как-то раз он заставил ждать Никиту Сергеевича в приемной своего кабинета почти два часа… Таких вещей злопамятный Никита никому не прощал».

В октябре 1952 года вместе с другими членами белорусской делегации на XIX съезде КПСС Зимянин был официально представлен Сталину. Именно тогда отец обратил внимание на сталинскую манеру разговаривать с людьми. Сталин имел обыкновение беседовать, опустив голову, лишь изредка бросая на собеседника острый взгляд прищуренных глаз. Отец утверждал, что такая манера Сталина объяснялась просто: его глаза заметно косили. Говорил вождь четко, размеренно, но тихо, как бы себе в усы, и поэтому от слушателей требовалось особое внимание, чтобы не пропустить ни одного слова. Ни на съезде, ни на последующем пленуме Центрального Комитета, в ходе которого состоялось знаменитое двухчасовое выступление Сталина, ставшее его своеобразным политическим завещанием, отец не заметил даже подобия улыбки на сталинском лице.

Впервые избранный членом ЦК КПСС, Зимянин даже представить себе не мог, что сразу по окончании съезда начнется скрытая подготовка к основательному реформированию государственных и партийных структур.

На XIX съезде партии в октябре 1952 года П. К. Пономаренко ввели в состав Президиума ЦК КПСС, расширенного по указанию Сталина до 25 человек. Оставаясь одним из ведущих секретарей Центрального Комитета, ответственным за вопросы государственного планирования, финансов, торговли и транспорта, Пономаренко также занимал пост министра заготовок СССР. Этой его работе также уделялось особое значение вследствие необходимости рационального сохранения и распределения продукции сельского хозяйства.

Поднаторевшая в кремлевских интригах «старая гвардия», а ее позиции после съезда значительно ослабли (Сталин отдалил Молотова, Микояна и Ворошилова), настороженно следила за усилением позиций сталинских выдвиженцев – Н. А. Михайлова, В. А. Малышева, М. Г. Первухина, М. З. Сабурова и П. К. Пономаренко, который продолжал пользоваться особым расположением вождя. Характерно, что теперь, явно по воле Сталина, в руководящих органах партии значительное число составляли так называемые хозяйственные работники и представители научно-технической интеллигенции. Две трети президиума – люди с высшим образованием, в том числе три доктора наук, чего никогда не было за всю историю партии.

В декабре 1952 года И. В. Сталин распорядился ознакомить членов Президиума ЦК КПСС с проектом документа о назначении П. К. Пономаренко Председателем Совета Министров СССР. Выдвинув Пономаренко на ключевой государственный пост, который сам Сталин занимал с мая 1941 года, вождь окончательно определил своего преемника.

К началу 1953 года проект этого документа был завизирован всеми членами Президиума ЦК КПСС, за исключением Л. П. Берии, Н. С. Хрущева, Г. М. Маленкова и Н. А. Булганина.

Отец не знал о существовании подобного проекта, но говорил мне, что чувствовал приближение существенных перемен и в партии, и в стране. В кругу связанных в недавнем прошлом комсомольской работой близких отцовских друзей вполголоса обсуждались возможные намерения Сталина «основательно перетряхнуть» партийную номенклатуру, отстранить ее от власти, то есть лишить ЦК КПСС возможности управлять государством, упразднив сам аппарат. Поговаривали также и о том, что роль лишенных управленческой власти коммунистов будет сведена лишь к идеологической и кадровой работе на местах.

Сегодня опубликовано много свидетельств, подтверждающих решимость Сталина передать всю полноту власти в стране Совету Министров СССР, который должен был возглавить П. К. Пономаренко. Сталин собирался вновь поставить вопрос о своей отставке с поста главы правительства, который он поднимал на Октябрьском Пленуме ЦК, ссылаясь на старость и болезни.

Известно также, что этот документ и другие сталинские планы намечалось обсудить 3 марта 1953 года на заседании Президиума Верховного Совета СССР, а в десятых числах марта уже на Пленуме ЦК КПСС принять соответствующие решения. Это подтверждает бывший Председатель Верховного Совета СССР А. И. Лукьянов, который в одном из интервью заявил, что ему доводилось слышать об этом документе от «доверенных людей».

Внезапная болезнь Сталина и его кончина 5 марта 1953 года вызвали вспышку борьбы за власть. Согласно официальному сообщению, вождь умер в 21 час 50 минут. А в 20 часов, еще при живом Сталине, его «верные соратники» Хрущев, Маленков и Берия уже созвали совместное заседание Пленума ЦК, Совета Министров и Президиума Верховного Совета, которое продолжалось около сорока минут. «Страна не может терпеть ни одного часа перебоя в руководстве», – заявил Маленков, которого, по предложению Берии, срочно назначили Председателем Совета Министров СССР.

«Иосиф Виссарионович Сталин умер насильственной смертью! – объявил в 2012 году Михаил Никифорович Полторанин, вице-премьер правительства России в 1990–1993 годах, возглавлявший межведомственную комиссию по рассекречиванию документов КПСС.

Близкий сподвижник Сталина Лазарь Моисеевич Каганович, когда к нему приехал в 1981 году из Америки племянник Стюарт Коган, слышал от него, как убивали Сталина. У Лазаря была племянница врач Роза в кремлевской больнице, которая дала вождю таблетку – эквивалент сегодняшней “Тромбо Асс” для разжижения крови. А при изменении состава она становится ядом. Потом были заявления многих деятелей, в том числе и руководителя Албании Энвера Ходжи.

Убийство Сталина – это была спецоперация, к которой долго готовились. Многих людей из окружения вождя убрали, например, Поскребышева, Власика, умер от отравления комендант Кремля. Берия заменил начальника ЛЕЧСАНУПРА, который непосредственно отвечал за лекарства. Когда Иосифу Виссарионовичу стало плохо, 28 февраля 1953 года созвали консилиум. После того как взяли анализ крови и мочи, выявили значительное увеличение печени, что явно указывало на отравление (число лейкоцитов было увеличено в четыре раза). Позже началась кровавая рвота, и цвет кожи изменился на ярко-розовый с синюшными оттенками.

А ведь он всегда был здоровым мужиком, единственное, что у него было: начальная стадия гипертонии, ревматизм в коленках и ничего больше. А тут такие симптомы! В своей записке профессор Русаков, который принимал участие во вскрытии тела, писал новому начальнику ЛЕЧСАНУПРА о том, что Сталин отравлен цианидами и, очевидно, синильной кислотой. Через три дня профессор Русаков скончался… Заявление Русакова я лично держал в руках!»

Проект сталинской записки был отвергнут теми, в чьи руки перешла власть. С приходом к руководству партии Н. С. Хрущева этот документ исчез.

Пономаренко был освобожден от обязанностей секретаря ЦК КПСС, переведен из членов Президиума ЦК в кандидаты и назначен руководителем Министерства культуры СССР, учреждения, которое впервые создавалось в нашей стране.

Неприязненное отношение к Пономаренко мстительный Хрущев вскоре распространит на сослуживцев и друзей Пантелеймона Кондратьевича. В хрущевский «черный список» будет занесен и Михаил Васильевич Зимянин.

* * *

25 июня 1953 года в Минске М. В. Зимянин выступал перед участниками Пленума ЦК Компартии Белоруссии. Впервые за всю историю своих пленумов и съездов белорусские коммунисты с удивлением слушали директивный доклад на родном языке. Еще больше удивило их содержание доклада.

Как следовало из выступления Зимянина, Центральный Комитет КПСС выражал обеспокоенность по поводу того, что белорусское руководство не поняло поставленных перед ним задач по выдвижению национальных кадров на работу в партийные и советские учреждения. Приведенные докладчиком примеры показывали, что в аппарате партийных органов кадры коренной национальности составляли всего 62,2 %. Так, в системе республиканского Министерства внутренних дел из 173 начальников районных отделов только 33 были белорусами.

Зимянин назвал ненормальным явлением ведение делопроизводства в партийных и советских органах республики только на русском языке, крайне малые тиражи книг, журналов и газет на белорусском языке, который фактически превратился в предметную дисциплину в большинстве школ и высших учебных заведений.

«Говорить с народом нужно на его родном языке!» – провозгласил М. В. Зимянин, вызвав дружное одобрение земляков. Правда, докладчик тотчас разъяснил, что его призыв не сводится к требованию говорить в Белоруссии только по-белорусски. Ведь среди населения республики тысячи русских, украинцев, евреев, представителей других национальностей, которые имеют полное право говорить на своих родных языках. Точно так же более активное продвижение национальных кадров на руководящие посты не означает огульной замены работников небелорусской национальности.

– За годы работы в Белоруссии, – отметил М. В. Зимянин, – многие русские товарищи и работники других национальностей изучили белорусский язык, культуру, обычаи белорусского народа. Те же, кто не придавал до сих пор необходимого значения изучению белорусского языка, должны выправить это. Изучение белорусского языка не явится особенной трудностью, ибо он чрезвычайно близок языку старшего брата – великого русского народа.

А вот следующая фраза породила впоследствии немало кривотолков и послужила поводом для обвинения М. В. Зимянина в национализме. Этим не преминут позднее воспользоваться сторонники отчуждения Белоруссии от России, причислив Зимянина к своим единомышленникам.

– Ну а те, – сказал Михаил Васильевич, – кто посчитает более целесообразным перейти в условия, где для них будут возможности работать на родном языке, – заявил Зимянин, – пусть обращаются в партийные органы, где они получат возможность перевестись на работу в соответствующие республики и области.

Зимянин завершил выступление сталинскими словами: «Партия посчитала необходимым помочь возрожденным нациям нашей страны стать на ноги во весь рост, оживить и развить свою национальную культуру, развернуть школы, театры и другие культурные учреждения на родном языке, национализовать, то есть сделать национальными по составу, партийный, профсоюзный, кооперативный, государственный, хозяйственный аппараты, выращивать свои национальные партийные и советские кадры и обуздать все те элементы – правда, немногочисленные, – которые пытаются тормозить подобную политику партии».

В итоге двухдневных прений все положения основного доклада получили единодушную поддержку, а кадровая рекомендация ЦК КПСС, означавшая замену русского Н. С. Патоличева белорусом М. В. Зимяниным на посту первого секретаря ЦК Компартии Белоруссии, столь же дружно одобрена.

Вечером 26 июня Зимянину позвонил Г. М. Маленков. Поинтересовавшись, как проходит Пленум, он вдруг спросил: «А может быть оставить Патоличева в Белоруссии? Не трогать его? Что Вы думаете?»

– Раз есть у вас такое предложение, перечить не буду, – просто ответил Зимянин и неожиданно для себя добавил. – Сами знаете, я сюда не рвался.

– Ну, хорошо, дадим такую рекомендацию ЦК участникам Пленума, а они пусть проголосуют и решат. Поручаем сказать об этом Вам.

О дальнейших событиях Михаил Васильевич рассказывал следующее.

«Возвращаюсь в зал заседаний, выхожу на трибуну: “Товарищи! Звонили из Москвы…”

Мне и невдомек было знать, что в этот день – 26 июня – арестовали Берию. Об этом Хрущев уже сообщил Патоличеву, а тот, естественно, никому ни слова. Не зная всей подоплеки, продолжаю: “В Москве есть мнение: с учетом хода Пленума оставить товарища Патоличева на посту первого секретаря. Давайте решим”.

До этого обсуждение шло достаточно оживленно: звучали выступления и с критикой, и с добрыми словами. Теперь же итоги дебатов были фактически предрешены. Проголосовали, естественно, за то, чтобы “просить Президиум ЦК КПСС пересмотреть постановление ЦК КПСС от 12 июня с.г. в отношении тов. Патоличева Николая Семеновича и оставить его первым секретарем ЦК КПБ”.

Объявили перерыв. Я позвонил Маленкову. “Хорошо, – сказал тот. – Позднее мы Вас информируем о нашем решении”.

Доложил участникам о том, что Кремль дал “добро” и передал председательство на Пленуме Патоличеву, а тот сразу на трибуну выступать: “Товарищи, ЦК поддерживает наше решение! У ЦК также есть мнение о назначении товарища Зимянина Председателем Совета Министров БССР, а товарища Клещева, занимавшего этот пост, отправить на партийную учебу. Нет возражений? Нет!”

Поздно вечером захожу к Патоличеву. Поздравил его, а потом спрашиваю: “Будьте добры, скажите, говорили ли Вы с Хрущевым? Что означают подобные повороты?”

– А разве ты не знаешь? Берия арестован. В этом весь вопрос!

– Николай Семенович, будем считать наш разговор законченным. Желаю Вам успехов, а сам, с Вашего разрешения, завтра уезжаю в Москву. Надеюсь, что здесь я с Вами больше не встречусь.

Повернулся и ушел.

В секретариате Н. С. Хрущева попросил меня принять. Через три дня он меня принял: “Это еще что такое? Почему тут появился?”

– Так уж получилось. Не складывается…

– Вы очень легкомысленно относитесь к решениям ЦК: то туда, то сюда!

– Никита Сергеевич, а Вы меня спрашивали, когда направляли туда, а потом отменяли свое решение? Поинтересовались, согласен ли я работать Предсовмина Белоруссии? Прошу доложить Центральному Комитету о моей просьбе: разрешить мне вернуться в Москву.

Через два дня вызвали на заседание Президиума ЦК – Маленков, Хрущев, Молотов, Ворошилов.

– Товарищ Зимянин, мы считаем, что Вы честно выполнили решение ЦК по Белоруссии, – сказал В. М. Молотов. – К Вам претензий нет. И все-таки, почему Вы хотите оттуда уехать?

Я постарался не вдаваться в подробности.

– Видите ли, товарищ Молотов, обстановка складывается так, что мы с Патоличевым будем напоминать двух медведей в одной берлоге. Прошу избавить меня от этого.

– А Вы, собственно, чего хотите? – прозвучал после короткой паузы вопрос.

– Здесь присутствует Вячеслав Михайлович… Если не будет возражений, хотел бы работать в МИДе.

Неожиданно меня поддержал Н. С. Хрущев.

– А действительно. Вячеслав Михайлович, как Вы смотрите на это предложение?

– Пожалуйста, хоть завтра, – ответил Молотов. – Он для нашей компании подходит. Пусть возвращается».

* * *

В. М. Молотов поддержал Зимянина, упомянув его как «хорошего товарища» на июльском Пленуме ЦК КПСС, участники которого в течение шести дней осуждали «преступные антипартийные и антигосударственные действия Берии и его приспешников».

А ведь к таким приспешникам мог быть причислен и М. В. Зимянин. Н. С. Хрущев в своих «Воспоминаниях», изданных впервые на Западе в начале 1970-х годов, уверял, что линия на выдвижение национальных кадров в руководстве союзных республик «всегда была налицо в партии. Но он (Берия. – В.З.) поставил этот вопрос под резким углом антирусской направленности в выращивании, выдвижении и подборе кадров. Он хотел сплотить националов и объединить их против русских. Всегда все враги Коммунистической партии рассчитывали на межнациональную борьбу, и Берия тоже начал с этого.»

Смертельно опасное испытание выпало тогда на долю Михаила Васильевича Зимянина. Было ему в пятьдесят третьем году всего тридцать девять лет. Угодил он, сам того не желая, в жернова большой политики, коварной и безжалостной. Но устоял, не поступился ни честью, ни достоинством и, как покажут все последующие прожитые им годы, сохранил свое доброе имя.

Правда, навсегда останутся в его душе горький осадок, обида на старых товарищей, которые тогда предпочли отойти в сторону. Слепое подчинение партийной дисциплине? Боязнь навредить себе? Никогда он не позволял себе высказывать в их адрес слов осуждения. Уже смертельно больной, он, вопреки запретам врачей и близких, нашел в себе силы, чтобы студеным декабрьским днем проводить в последний путь земляка и боевого друга, поддержки которого ему так не хватало в далеком пятьдесят третьем…

Лишь в начале 1990-х годов Михаил Васильевич в беседе с белорусским журналистом согласился поговорить о событиях почти полувековой давности.

То, что произошло с ним в пятьдесят третьем, он во многом объяснял ненавистью Хрущева к П. К. Пономаренко и его окружению.

«При аресте Берии в его записной книжке среди прочих обнаружили запись: “Патоличева снять, Зимянина назначить”. Эту запись потом долго припоминали.

Направляя меня в Минск, за две недели до ареста Берии, Хрущев уже все решил. Об этом мне позднее говорил один из его помощников.

Перед поездкой Никита Сергеевич давал мне такие наставления: “Деликатно проконсультируйтесь у осведомленных людей, как там в Минске, какие ошибки допущены руководством, как их лучше исправить. Используйте эти две недели для того, чтобы подготовить Пленум надлежащим образом. Вам же его вести”. Думаю, что, нацеливая меня на проведение “консультаций” с белорусами, Хрущев хотел потянуть время, чтобы я до расправы с Берией не успел сменить Патоличева. А с Патоличевым Никиту Сергеевича Хрущева связывали теплые воспоминания о совместной работе на Украине и борьбе с Л. М. Кагановичем. Хрущеву, конечно же, хотелось меня проверить, ведь я был воспитанником ненавистного ему Пономаренко. А то и подловить меня на возможных интригах в борьбе за власть.

Предстояла задуманная еще при Сталине замена русских руководителей партийных организаций Украины и Белоруссии на представителей коренных национальностей. Кстати, на Украине новым руководителем стал человек Хрущева – Алексей Илларионович Кириченко.

Я же ни о чем ином не думал, кроме одного – успешно выполнить директивы Центрального Комитета. Разумеется, позволь я себе хотя бы на мгновение проявить пренебрежительное отношение к Патоличеву или выразить стремление удержать власть, все могло завершиться по-другому.

Да, в финальной истории с Берией Хрущев вел себя мужественно, он рисковал жизнью, и я ценю его за это. Но со мной он вел бесчестную игру. Спасла меня тогда, да и спасает теперь наука моего учителя Пантелеймона Кондратьевича Пономаренко: “Живи по совести!”»

М. В. Зимянин к В. М. Молотову сохранил благодарное и уважительное отношение. Летом 1956 года, когда Молотова снимали с должности министра иностранных дел, Зимянина, как заведующего отделом и члена Коллегии МИДа, вызвали на заседание московского партийного актива, с расчетом на то, что он выступит с осуждением политических ошибок своего бывшего руководителя. Михаил Васильевич ограничился критикой позиции Молотова по югославскому вопросу. Молотов считал Югославию буржуазной страной и соглашался на восстановление прерванных Сталиным советско-югославских отношений только по государственной линии. Зимянин подчеркнул, что он неоднократно выражал несогласие с такой позицией министра, ведущей к ослаблению влияния Советского Союза на Балканах.

Выступление М. В. Зимянина вызвало раздражение у руководителя московской партийной организации Екатерины Алексеевны Фурцевой: «Могли бы и больше сказать!»

Михаил Васильевич промолчал, хотя он был далек от того, чтобы идеализировать Молотова, зная много примеров его грубого, черствого и даже жестокого отношения к людям. Этим Вячеслав Михайлович разительно отличался от П. К. Пономаренко, который в послевоенные годы наказывал Зимянину, тогда секретарю ЦК Компартии Белоруссии по кадрам, занимавшемуся проверкой личного состава партийных и государственных органов республики: «Смотри, Миша, не губи людей!»

При встречах с Н. С. Патоличевым Зимянин держался предельно вежливо, но всегда соблюдал дистанцию и всячески избегал какого бы то ни было неофициального общения. Не скрывал своей антипатии к Зимянину и Патоличев. Хорошо знавший обоих журналист из «Правды» недоумевал: «Два умнейших человека так и остались непримиримыми, не смогли перешагнуть через личную неприязнь, глубоко засевшую в их сознании».

Михаил Васильевич считал Н. С. Патоличева «очень опытным партийным работником», но вместе с тем отмечал его «откровенную самовлюбленность, стремление к авторитарному стилю руководства». «Особенно настораживала его хитрость. Он был явно не из тех, кто говорил прямо. В 1950–1953 годах я работал с ним с определенной оглядкой, хотя в целом наши отношения были в пределах нормы».

Патоличев руководил партийной организацией Белоруссии до 1956 года, пока Хрущев не распорядился перевести его в МИД СССР на должность заместителя министра. Еще через год он был назначен министром внешней торговли СССР.

Правительство Белоруссии возглавил после отказа Зимянина Кирилл Трофимович Мазуров. В 1956 году он сменил Патоличева на посту первого секретаря ЦК КПБ.

А в жизни Михаила Васильевича Зимянина начался «дипломатический период». Он вернулся в Четвертый Европейский отдел, руководство которым после его отъезда в Минск было поручено Ю. В. Андропову.

Они знали друг друга с довоенной поры. Оба работали в комсомоле, возглавляли молодежные организации Белоруссии и Карело-Финской ССР. В войну встречались в Москве в Центральном штабе партизанского движения у П. К. Пономаренко. До 1953 года состояли в высшем партийном руководстве своих республик. Почти одновременно «погорельцами», как шутил Михаил Васильевич, пришли к Молотову в МИД. Зимянину доводилось слышать о том, что Андропову, едва ли не единственному из руководителей Карелии, чудом удалось избежать ареста в связи с «ленинградским делом». Оценивая деликатность Юрия Владимировича, не докучавшего расспросами о минской поездке, Зимянин также избегал вопросов о карельском периоде жизни Андропова. Хотя у него вызывало недоумение отсутствие боевых наград у человека с партизанским прошлым, который к тому же как-то обмолвился, что занимался подготовкой и заброской диверсионных групп за линию фронта.