Текст книги "Прилив"

4

Порохневич долго стоял у двери маленького ветхого дома, прежде чем решился войти. Стены жилища были сколочены из кусков старой, изъеденной морем фанерной дощечки. Дверь, пропуская его, недовольно скрипнула пенсионного возраста петлями и угомонилась.

– Добрый день, губернатор, – сказал Порох и привычно уселся на грубую табуретку в углу. – Как ваше здоровье?

– Спасибо, отвратительно, – раздался голос со стороны груды тряпья на кровати.

Куча зашевелилась и из-под нее показался сухенький старичок с лицом, напоминающим Панча в те годы, когда он еще получал от Джуди палкой по физиономии. – А у тебя никак деньжата вышли? – поинтересовался старик, исследуя Порохневича маленькими крысиными глазками.

– Именно так, губернатор.

– Просто Карл, дружище. Просто Карл, – старик охнул и потер спину. – Проклятая подагра или что там еще бывает!

– Сочувствую, – Порох явно имел в виду «скоро сдохнешь». Но старик никак не отреагировал. – Я думаю, это не помешает нам сыграть.

– Ни в коем случае, – старик полез на шкаф, покоившийся рядом с кроватью. Благо у шкафа не было ножек, и дотянуться до верхней полки хозяину не представляло труда. – Какие сегодня ставки?

– Как обычно, – Порохневич встал, взял из рук старика шахматную доску, а затем принялся расставлять рассыпанные по столу фигуры.

– Значит десять моих, а если ты проиграешь, неделю будешь делать то, что я скажу, – резюмировал старик.

– Именно так.

Порохневич расставил фигуры и уже сидел за столом. Его противник долго искал по разным углам нечто, оказавшееся очками, затем старательно протер их салфеткой, хранящей следы обедов в каком-нибудь дешевом ресторанчике. В конце концов старик занял свое место и сделал первый ход.

– Что слышно нового, Порох? – поинтересовался он.

– Сегодня на остров выбросило одного типа. Довольно интересный малый. Журналист.

– Вот как? – старик пошевелил бровями и сделал рокировку. Фигура королевыпредставляла собой обнаженную девицу с огромным бюстом. Пальцы Брайера скользнули по выточенным из дерева выпуклостям, а затем поставили королеву на нужную клетку. Старик вздохул. – Приведи его ко мне. Я расскажу ему о газовых камерах. Думаю, журналисту это будет интересно.

Порохневич сделал ход и покачал головой.

– Сомневаюсь.

– Ха-ха! – старик окинул взглядом доску. – Вот поэтому ты и не стал настоящим священником, Порох. Ты слишком часто сомневаешься. А я бы, например, смог. Я никогда не сомневался. Я просто по морде видел, кого надо в камеру, а кого пока нет…

Порохневич нервно заерзал на табурете. Он не мог сейчас ничего говорить. Просто не мог.

– Твой ход, – напомнил старик.

Порох пошел пешкой на левом фланге.

– А если бы вам на глаза попалась моя морда? – спросил он. – Что бы вы со мной сделали?

– В камеру, – не раздумывая ответил его противник. – Что же еще?

Порох усмехнулся.

– Спасибо, губернатор.

– Ну-ну, – успокоил его старикашка. – Мы ведь не в лагере. Здесь остров, другое дело. Но, ей богу, маленькая газовая морилка мне бы совсем не помешала, ха-ха. Значит так, Карл Брайер, слон на е-семь! И вам, сударь, шах!

Порох увел короля, но одновременно заметил еще два слабых места в своей обороне.

– Больше всего хлопот доставляли женщины. Их мы… шах! Кстати, Порохневич, вы знаете, как устроена газовая камера? Это же чудо техники!

– Представляю, – мрачно согласился Порох. – Боюсь мне не выкрутиться.

Старик победным взором обвел доску и передвинул ладью.

– Видимо, мат, – сказал он.

Порох покачал головой и рассеянно улыбнулся.

– Пат, губернатор. Ничья.

Старик задумался, глядя на доску. Его ладонь нервно теребила смешной вытянутый подбородок, губы что-то беззвучно шептали.

– Действительно, – нерешительно проговорил он и поднял глаза. – Пат. Вы выкрутились, Порохневич, но выигрыша никому не полагается. Так что вы остались без денег.

– А вы без верного слуги. Рабу не быть рабом, рабе не быть рабой…

– Помолчите, – сердито сказал старик. – Ваши стихотворные строчки действуют мне на нервы.

Порохневич улыбнулся и забарабанил пальцами по столу. Конечно, Карл Брайер – начальник концентрационного лагеря в предместье Лодзя – очень не любит поэзию. Она ему не по душе. Не по его мешковатой штопанной душонке. Не так ли, господин бывший начальник? Ему гораздо больше нравится поэтическая стихия газовых камер, о которых он вспоминает с таким вожделением. Мир газовых камер! Ах, как это поэтично! Я только потуже затяну ремешки на ваших кистях, пани. Ради вашего же удобства. Сейчас вам будет немного душно…

– Послушайте, губернатор, – Порохневич навалился грудью на стол, чтобы приблизиться к старику. Фигуры больно впились в тело, но он не обратил на них внимания. Лицо Брайера было прямо перед ним. – Послушайте, вы ведь скоро умрете. Климат на острове очень влажный, и это добьет вас. Вы умрете мучительно…

Старик испуганно вжался в стул и, казалось, стал еще меньше.

– Нет, вы не умрете. Вы сдохнете, – поправился Порохневич. – Вы будете гореть в аду. Долго. Очень долго. А потом Они отправят вас в газовую камеру подышать. Они все видят.

– Что ты несешь, Порох? – Панч получил палки и молил о пощаде. – Что ты…

– Да, в камеру, черт возьми! – заключил контрабандист и опустился на место. – А если у Них вдруг не окажется камеры, я надеюсь, Они воспользуются простой духовкой…

Старик закашлялся. Лицо его покраснело, затем стало просто багровым.

– Уходи, – он замахал руками, продолжая кашлять. – К черту!

– Сейчас уйду, – сказал Порохневич. – Я давно хотел вам сказать, герр Брайер, что мир не умещается в газовой камере. На вашем месте… Впрочем, нет. Я бы не хотел оказаться на нем. Подумайте. Здесь вас называют губернатором, а на самом деле вы просто дерьмо. Счастливо оставаться.

Порох поднялся и вышел наружу. Сердце его безумно колотилось в груди, словно какой-то сумасшедший тамтам. Бум-бум-бум! А денег нет. Стоило бы поискать этого журналистишку. Где он сейчас может находиться? Сидит на берегу и вспоминает свою Ирму, наверное. Или спит. Или пьет. Тьфу! Как мерзко.

Порохневич успокоился. Он лег у берега, прочитал на память всего «Ворона» По, убедился, что не забыл ни строчки и, поднявшись, пошел к Каллиопию, подпрыгивая на раскаленном песке.

Недалеко от заведения Порохневич встретил Бартека. На том же месте, где они расстались. Бартек задумчиво наблюдал печальную гладь океана, лежа в тени огромного валуна.

– Заработали? – спросил он.

– Ни гроша, – контрабандист усмехнулся. – Можно сказать, что я лишился работы.

Бартек промолчал.

Зной медленно спадал и, казалось, что на остров, наконец-то, снисходит благодать.

То с кадильницей небесной серафим пришел сюда?

5

Порох докурил папиросу, раскопал ямку в песке и, положив туда окурок, засыпал его, соорудив на поверхности нечто вроде холмика.

– Бартек, чего вы боитесь больше всего в жизни? – спросил он.

Бартек лениво перекатился на бок. Индиферентный окружающему миру негр, сидящий метрах в тридцати от берега, напевал блюз, выстукивая ритм на своих острых коленях.

– Лучше скажите, Порохневич, почему вы вернулись без денег?

– Вы не хотите поделиться главным страхом своей жизни? – Порох запустил руку в песок и извлек на свет ранее похороненный окурок. Произведя эксгумацию, он исследовал остатки папиросы и, признав их непригодными к курению, отбросил в сторону. – Понимаю. Вы все еще находитесь во власти собственных иллюзий, Бартек. Вам кажется, что стоит хорошенько оглядеться, и можно будет заметить на жарком позолоченом песочке шоколадных девочек с длинными ногами, голых ребятишек и широкоплечих мужчин, а где-то рядом – кабинки для переодевания. Увы, здесь не Калифорнийское побережье! Иллюзии тают, а страх остается.

– Да что вы пристали ко мне с этим страхом! – вспылил Бартек. – Я сам отлично знаю чего боюсь. В детстве я боялся темноты, в школе – двоек. Потом боялся, что у меня…

Порох жестом остановил его.

– Вы слишком долго будете перечислять, – сказал он. – Это утомительно. Лучше дайте мне денег. Взаймы. Я не Мавр, мои долги всегда возвращаются.

Бартек кивнул. Липкая струйка пота неприятно скользнула из-под мышки.

– Дам. Но сначала расскажите мне о той девушке, – сказал он. – О той девушке с рыбачьей лодкой.

– Вы очень любите ставить условия, – недовольно пробормотал Порохневич, – и черт с вами. Я расскажу. Во-первых, она переспала почти со всем мужским населением острова, а во-вторых, она сумасшедшая. У нее есть пистолет из которого эта милая наяда однажды ни с того ни с сего пристрелила одного парня.

– Значит было за что, – сказал Бартек.

– Конечно! Он покушался на ее честь, которой она щедро делилась со всеми страждущими. Достойный повод, не правда ли? Она сумасшедшая, Бартек. Честное слово, – Порох посмотрел в песок, как-будто его заставляли признаваться в чем-то постыдном.

– Почти со всем мужским населением, значит, – пробормотал Бартек. – Не слишком-то оно велико, ваше население.

– Мужчин на острове восемнадцать. С вами – девятнадцать.

– Спасибо за статистику. Я слышал об одной студентке, которая коллекционировала партнеров. Это было в полумиллионном городе.

– Она переспала со всем городом, – предположил Порох.

– Не успела. Шестьдесят восьмой любовник убил ее бронзовой чернильницей, – Бартек поднялся на ноги, лениво потянулся. Откуда-то ветер донес до него запах костра.-

Ладно, – снисходительно произнес он. – Сколько вам нужно денег?

Порох просеивал сквозь пальцы песок, глядя куда-то в даль. Взгляд его был неподвижен.

– Так сколько? Не молчите, ради бога!

– На пару бутылок, – неохотно ответил контрабандист. – И не стройте из себя отца-благодетеля. Когда вы окажетесь на мели, я с радостью буду занимать вам деньги.

– С нетерпением жду этого времени.

Порох взял протянутую банкноту, затолкал ее в нагрудный карман рубашки и рассмеялся.

– И все-таки не могу заставить себя поверить в то, что вы хотели стать священником, – сказал Бартек. – В вас нет ни капли святости.

– Все это чушь, – Порох разочарованно отмахнулся. – Хотите я покажу вам настоящего святого?

– Как-нибудь в другой раз, – возразил Бартек. – Лучше найдите мне парикмахера. И еще: мне нужны бумага и чернила.

Порох изумленно поднял брови.

– Это еще зачем?

– У меня сохранилась паркеровская ручка, – Бартек хлопнул себя по нагрудному карману. – Хочу написать что-нибудь. Только не смотрите на меня так. Буду сочинять письма, закупоривать в бутылки и… – он махнул рукой в сторону океана. – Какой-нибудь мичман сделает на них состояние.

– Да уж, бестселлер напишете, не иначе, – съехидничал Порох.

– Так как насчет бумаги с чернилами?

– Можно попытаться. Хотя никаких гарантий я вам дать не могу. Да и стоить это будет…

Бартек кивнул.

– Я представляю. Но даже, если мне придется потратить свои последние деньги…

– Понятно, – Порохневич встал. – Пора в трактир.

– Счастливого пути.

– А вы что же?

– Не хочу больше напиваться.

Порох вздохнул и, тяжело ступая, словно к его ногам были привязаны пудовые гири, направился к ветхому сарайчику, чья крыша выглядывала из-за ближайшего песчаного холма.

Едва контрабандист скрылся из поля зрения, как со стороны нескольких крытых пальмовыми листьями лачуг показался Мавр. Старик был уже довольно крепко пьян, но, судя по горлышкам двух бутылок, выглядывающих из карманов полинялого пиджака, к приливу собирался упиться до положения риз.

– Дерьмо, – сказал Мавр и ударил себя в грудь кулаком. – Жизнь – дерьмо!

– Однозначно, – поддержал его Бартек.

– Порох где?

Бартек неопределенно махнул рукой куда-то в сторону и объяснил:

– Пошел к Каллиопию.

– А-а-а! Заливает, значит, – заключил старик и, пошатываясь продолжил путь.

Пройдя несколько шагов он остановился, чтобы помочиться в прибрежный песок, затем сплюнул и снова побрел куда-то.

Негр все еще напевал свой блюз, но уже пьяным голосом. Было слышно, как он останавливается, издает странные, нечленораздельные звуки, и вновь пытается уловить ритм мелодии. «I wo-о-оnna big fat mamma-a-a».

Бартек покачал головой и пошел туда, откуда ветер доносил запах костра. Все говорят о страхе, думал он, ковыляя вдоль извивающегося змеей берега. О самом главном страхе жизни. Абсурд какой-то… Человеку свойственно бояться смерти – это понятно. Остальные страхи являются всего лишь физической реакцией на опасность. Адреналин, повышенное давление… Тогда при чем здесь прилив? Кто такие Они? Скорее всего это форма массового психоза.

Он остановился у рыбачьей лодки, которую недавно затаскивал на берег. В десяти шагах от нее горел небольшой костер. Над костром был подвешен миниатюрный, покрытый копотью чайник. Рядом сидела девушка. Когда Бартек приблизился, она подняла голову, привычным движением отбросила волосы с лица и рассмеялась.

– Садитесь, раз пришли, – предложила она.

Бартек сел на песок рядом с ней. Около костра было невыносимо жарко и дым ел глаза, вызывая большие редкие слезы. Иногда девушка подбрасывала в огонь какую-нибудь мелочь: щепки, кору или высохшие водоросли, и костер, забавно потрескивая, принимал свою очередную жертву, обращая ее в золу.

– Скоро прилив, – сказал Бартек.

Девушка обняла колени руками, прижала их к подбородку и замерла, глядя на огонь.

– Уже прилив, – прошептала она.

Бартек оглянулся. Вода почти вплотную подошла к лодке, поглотив часть берега. На секунду он испугался, но спокойствие, если не сказать равнодушие сидящего рядомчеловека, вернуло ему самообладание.

– Странно, – пробормотал Бартек, – мне говорили, что во время прилива становится страшно. Но я не чувствую никакого страха. Наверное, мой дракон меня еще не нашел. Поэтому так.

– У всех по-разному, – сказала девушка. Она ловко сняла чайник с огня и поставила его на песок. – Но рано или поздно это случается.

– Что? – не понял Бартек.

– Прилив, – объяснила она. – Когда моего отца позвал прилив, он вышел на лодке в океан, а утром ее пустую прибило к берегу, – девушка протянула Бартеку маленький алюминиевый стаканчик с горячим напитком. – Когда-нибудь он всех нас заберет.

Бартек сделал глоток и ощутил как жидкость обожгла внутренности, а вслед за тем наполнила тело необычайной легкостью. Голова утонула в мягких перистых облаках, песок стал зыбким. Воздух заговорил непонятным ароматом, густым и дурманящим.

– Что это? – спросил Бартек, цепляясь за уходящую из-под него землю.

– Ничего, – сказала девушка и, наклонившись, прижалась к Бартеку всем телом.

Он ощутил ее теплое успокаивающее дыхание и, когда она коснулась его лица губами, мягко отстранил ее. Она замерла, горячо дыша у его щеки.

Совсем рядом послышался шум горного ручья, а в вышине затрепетали кроны могучих деревьев, обласканные ветром.

На какое-то мгновение Бартек растерялся, не зная как себя вести и что делать дальше.

– Я не брился три дня, – словно оправдываясь сказал он.

– Пустяки, – прошептала девушка. – Это пустяки.

Бартек улыбнулся и упал в пустоту.

6

– Эй, Бартек! Да проснитесь же!

Порохневич вытер тыльной стороной ладони пот со лба и еще раз крепко тряхнул Бартека за плечо. Тот устало открыл глаза, прищурился, уворачиваясь от яркого солнечного света и пробормотал:

– Что вам от меня нужно?

– Вставайте, – потребовал Порох. – У нас покойник. Вы должны присутствовать на церемонии.

Бартек отрешенно смотрел в небо никак не реагируя на заявление контрабандиста. В голове все еще шумели кроны гигантских деревьев, только уже где-то там – вдали, куда не хватало глаз. Пустяки, сказала она. Не надо обращать внимания на пустяки…

– Так заведено, если хотите, – продолжал Порохневич. – Каждый новый житель острова обязан через это пройти. Слышите, Бартек?

Ты такой славный, сказала она. (Ее рука скользнула под рубашкой). Ты такой славный…

– Где девушка? – спросил Бартек у самого себя. – Где она?

– Да очнитесь же, черт подери! – заорал Порох.

Бартек поднял голову.

– Идите прополощите мозги, – посоветовал контрабандист. – С вами невозможно разговаривать. Накурившийся опиума китаец – и то сообразительнее.

Бартек поднялся и направился к океану.

– Никакого прилива нет, – сказал он на ходу.

Порохневич схватил его за плечо, развернул и изо всех сил ударил в челюсть. Бартек упал, сплюнул слюну, смешанную с кровью и крепко выругался.

– Это вам за то, что вы слишком много о себе думаете, – объяснил Порохневич.

Вот скотина, подумал Бартек.

Он дополз до воды, умылся, побрызгал на голову. Шелест деревьев умолк, только где-то внутри все еще слышался ее голос, тихий и восторженный, сливающийся с шумом прилива.

– Что вам от меня нужно? – спросил Бартек.

Порохневич неторопясь раскурил папиросу и лишь потом ответил:

– Во время прилива повесился Тито.

– Итальянец?

– Да.

– Мне нравятся итальянцы, – сказал Бартек. – Но идиотов я не люблю. Самоубийство, по-моему, привилегия идиотов.

Порохневич сплюнул и выбросил папиросу.

– Раз вам нравятся итальянцы, значит вам должно нравиться их хоронить. И не будем дискутировать, Бартек. Пойдемте.

Недалеко, метрах в двустах, их уже ждали Мавр и крепкий седоволосый мужчина с бронзовой кожей. На берегу лежало тело покончившего с собой итальянца, завернутое в кусок грубой мешковины, с привязанным к ногам огромным камнем, так сильно выгоревшем на солнце, что он стал напоминать кусок глины.

Завидев Порохневича с Бартеком, Мавр со своим напарником подтащили к берегу большую рыбачью лодку, подняли тело итальянца и положили его на дно.

– Садитесь, – сказал Мавр Бартеку. – Посмотрите что всех нас ждет.

Никакого прилива нет, подумал Бартек, но благоразумно воздержался от высказывания этой мысли вслух. Он оттянул край мешковины и посмотрел на лицо покойника. Тито, по-видимому, было не больше тридцати.

Порохневич оттолкнул лодку от берега и седоволосый мужчина (наверное скандинав, подумал Бартек) начал грести. Все четверо сидели молча, и лишь когда лодка достаточно далеко удалилась в океан, Мавр нарушил молчание:

– Пожалуй хватит, а? – он переглянулся с Порохом.

– Достаточно. До дна здесь метров двадцать, – ответил тот.

Гребец сложил весла и перебрался на корму. Порохневич сел рядом с покойником.

– Прилив забрал твое тело, Тито, – пробормотал он, – но душа твоя всегда принадлежала богу. Если ты был грешен, – а так оно и было, – надейся, что Господь простит тебя, хотя наложившие на себя руки и не входят в число его любимцев. В конечном итоге, ты получил все, что хотел. Пусть душа твоя радуется, ибо в море мы так же близки к небесам, как и на земле. Аминь.

Мавр закинул тело на борт лодки, и с помощью Порохневича перебросил его в воду.

Раздался тяжелый всплеск.

Бартек вздрогнул.

– По-моему, итальянцы католики, – сказал он.

– Это не имеет значения, – возразил Порох. – Здесь всех хоронят по одному обряду.

– Всех, – мрачно подтвердил Мавр. – Даже масульман.

Когда лодка ткнулась в прибрежный песок, Бартек хлопнул Порохневича по спине.

– Я хочу знать имя девушки, – сказал он.

Порох облизнул высушенные зноем губы и неохотно ответил:

– Ноэла. Ее зовут Ноэла.

Бартек соскочил на землю и быстро зашагал вдоль берега.

– Постойте! – закричал Порох. – Вам не нужно с ней связываться! Она сумасшедшая!

Контрабандист бросился за Бартеком и нагнал его в несколько шагов.

– Она сумасшедшая, – повторил он.

– Заткнитесь, – сказал Бартек. – Лучше вот что… Если мне придется сдохнуть на этом чертовом острове, позаботьтесь прочитать над моим телом что-нибудь более… м-м-м, оригинальное, нежели сегодня. Договорились?

– Хорошо, – согласился Порох.

Бартек улыбнулся и почти не размахиваясь неожиданно ударил контрабандиста по левой скуле. Порохневич упал, перевернулся на живот и застонал.

– Это вам за то, что вы слишком много думаете за других, – сказал Бартек. – А приливы на острове обходятся без этих ваших дурацких кошмаров. Это абсолютно точно. И вот что еще… – Бартек махнул рукой. – Впрочем, черт с вами. Оставьте меня в покое.

Порохневич выплюнул на песок обломки зуба и захохотал.

Бартек недоуменно посмотрел на него и, пожав плечами, тоже неожиданно рассмеялся.

7

Он застал Ноэлу у хижины. Она только что вернулась с ловли и теперь развешивала добычу на солнце, чтобы приготовить запас сушеной рыбы. Бартек несколько минут простоял в десяти шагах от нее, наблюдая как под незастегнутой рубашкой поднимается маленькая грудь девушки, когда она, потянувшись, насаживает очередную рыбину на кусок высоко натянутой лесы. Бартек вспомнил о некоем Пьеро Лоренцони, который крепко задумавшись, вывел зависимость характера женщины от формы ее груди. Впрочем, во всем этом наверняка было больше шарлатанства нежели эмпирических изысканий. Бартек улыбнулся.

– Ноэла! – позвал он.

Девушка обернулась и, завидев взлохмаченного, небритого Бартека еще более напоминавшего Робинзона Крузо, чем прошедшим вечером, засмеялась, прижимая к груди руку с зажатой в ней рыбешкой.

– Не вижу ничего смешного, – пробормотал он, подступая к ней. – Я что, похож на идиота?

– Ничуть.

Ноэла бросила рыбу в корзину и, вытирая руки о край рубашки, отошла от Бартека на несколько шагов назад. Ему показалось, что она такая легкая, что не оставляет следов на песке. Ветер разворошил ее волосы и они развевались в изумительном беспорядке.

– Иди в хижину, – сказала Ноэла, не то упрашивая, не то настаивая. – Иди. Я скоро приду. Мне нужно искупаться. Тебе ведь не понравится, если я буду пахнуть рыбой?

– Не знаю, – задумчиво ответил он. Ему было все равно. Эта женщина могла пахнуть чем угодно. Он хотел ее такую здесь и сейчас. – Не знаю. По-моему, ты пахнешь марципаном.

– У тебя галлюцинации, – Ноэла снова расмеялась и побежала к воде. У самой кромки она сбросила рубашку и с разбега ушла в набегавшую волну. Бартек вздрогнул, словно волна прокатилась по его спине, увлекая к берегу, а затем, заметив улыбающееся лицо девушки над водой, зашел в хижину.

В углу стоял маленький ящик с книгами. Некоторые из них были разбросаны по полу в совершеннейшем беспорядке. Ницше соседствовал с романами Грэма Грина, томик стихов Блейка скрывал под собой зачитанный до дыр детектив Эллери Куина. Бартек уселся среди всех этих сокровищ и принялся листать книги одну за другой. Это доставляло ему огромное удовольствие. Казалось, само зрелище типографского шрифта могло вызвать у него экстаз.

– Только не делай такое умное лицо, – Ноэла демонстративно выжала на пороге свои трусики, прилепила их на крышу и проскользнула внутрь, спрятавшись за спиной Бартека. Он протянул наугад руку и ухватил девушку за влажную лодыжку. Она взвизгнула и отскочила в сторону. Потом засмеялась. Набросив на плечи халат, села рядом с Бартеком, поджав под себя ноги.

– Ну что? Начитался?

– Все это я уже читал, – грустно констатировал Бартек, перекладывая книги. – Ничего нового.

Ноэла смешно надула щеки и выпустила воздух.

– В книгах никогда не бывает нового, – она улыбнулась и прижалась к его плечу.

– Иногда встречаются приятные исключения, – возразил Бартек.

Ноэла прижалась к нему еще сильнее.

– А вчера тебе было хорошо со мной?

– Не помню. Правда, не помню.

– Значит хорошо, – уверенно сказала она.

– Почему?

– Потому что не помнить можно только хорошее, а плохое застревает в памяти навсегда. Мне тоже было хорошо.

Бартек попытался рассуждать о примитивной природе человеческого счастья, которое порой можно выразить одним наречием, но мыслям его не суждено было иметь логического завершения.

Он коснулся ее губ одновременно проводя ладонью под халатом. Она вдохнула – перехватила ртом воздух, – вжалась в него, словно боясь упустить, потерять из виду, вздрогнула и медленно опустилась на пол.

– Ты же меня любишь, – произнесла она с непонятной утвердительно-презрительной интонацией. – Любишь… Робинзон.

Но Бартек не слышал ее слов. Он священнодействовал, парил над бескрайней гладью жемчужных вод, отзывающихся легким волнением на каждое его прикосновение. Ладонь его медленно двигалась по ее животу, гладкому как любовно обточенный океаном морской камушек, потом ниже, туда где она уже не могла сдержать тихий, словно шелест листьев стон.

Ветер неслышно подпевал им, путаясь в частоте и тональностях звуков. В конце концов ему это надоело и он утих, как и появился – так же неожиданно.