Текст книги "Есенин. Гибель. Графиня ПохабIас"

Есенин. Гибель
Графиня ПохабIас
Владислав Мирзоян

© Владислав Мирзоян, 2017

ISBN 978-5-4490-1266-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Осень 1925-го года у Есенина выдалась тяжкой

В каноническом есениноведении принято считать, что в на-чале сентября, в поезде Баку – Москва, Есенина не пустили в ва-гон-ресторан и он поднял шум. Дипкурьер Адольфа Рога сделал ему замечание. В ответ Есенин оскорбил его на национальную тему. И Рога подал в суд.

На самом деле в суд подало Министерство иностранных дел СССР за нападение на дипкурьера – якобы, Есенин рвался к не-му в купе, вовсе не для того, чтобы дать по этой самой морде, а отобрать государственной важности секретную почту.

Поэт Иван Грузинов:

– «1925 год. Осень.

Ранним вечером в моей комнате собрались поэты, издатели и одна московская поэтесса. Человек шесть.

Все пришли случайно».

Дело происходит в Москве,

в Столешником переулке, дом №5 кв. №12.

Это центр, у памятника Юрию Долгорукому (тогда памятника Свободы) – Союз поэтов совсем рядом – удобно

и у Грузинова всегда поэтическая туса.

Он живёт у сестры, которая, то ли сама замужем за работни-ком типографии ОГПУ, то ли муж её там работает – но, скорее все-го, это коммуналка – в ней у сестры с мужем две комнаты, одну из которых отдали Грузинову.

Грузинов:

– «Явился Есенин.

Он был каким-то вялым.

Молча сидел в кресле.

Вид у него был усталый, измученный.

Казалось, он только что пережил неприятные минуты».

А неприятностей у Есенина в ту осень было – немало: народ-ный судья Липкин пытается объединить пять ранних уголовных дел Есенина:

1. дело №1 – от 11/Х-1923 г.

«Дебош, драка, хулиганство в кафе «Стойло Пегаса»

на Тверской ул., 15/IX-23 г.»

2. дело №2 – от 20/I-1924 г.

«Хулиганство в кафе «Домино» на Тверской и буйство

в отделении милиции»

3. дело №3 – от 9 февраля 1924 г. «Скандал в кафе «Стойло Пегаса»

4. дело №4 – от 23 марта 1924 г. «Драка на Тверском буль-варе»

5. дело №5 – от 6 апреля 1924 г. «Дебош и драка в Малом театре».

Эти дела Есенину удалось в своё время с помощью высоких покровителей отложить в долгий ящик.

+

наверняка, судья не прочь добавить ещё и четыре задержа-ния ОГПУ – если все дела дойдут до суда, мало Есенину не бу-дет – даже по году на дело – 10 лет Соловков гарантировано.

+

неприятности личного порядка с женой Софьей Толстой,

которая, кроме рогов с писателем Пильняком и ещё кое-че-го, неумно спасая мужа от уголовного преследования, вовлекла его в сложнейшую политическую интригу с участием главного редактора журнала «Красная Новь» Александра Воронского,

ярого сторонника Троцкого,

посла СССР в Англии Христиана Раковского, тоже троцкиста

и… Дзержинского, в то время уже союзника Сталина —

председателя ОГПУ Раковский с Воронским пытаются втянуть в предсъездовские игры со Сталиным – коммунисты готовятся к XIV-тому съезду партии, на котором Зиновьев с Каменевым

(и Троцкий сам по себе)

решили свалить Сталина.

В итоге – в конце ноября Есенину приходится лечь в платное отделение психиатрической клиники и купить себе спасительный диагноз – Delirium tremens — белая горячка – в народе ласко-во – белочка.

Так проходила осень…

Иван Грузинов:

– «Есенин был недоволен поэтессой: она почему-то ему не нравилась.

Начал по адресу поэтессы говорить колкости…»

Короче – пришёл скандалист Есенин.

Безо всяких паркетных церемоний за новым уголовным де-лом…

Грузинов:

– «Не обижай её, Серёжа! Она – Есенин в юбке, – сказал я.

Есенин замолчал и оставил поэтессу в покое.

Приятели пробыли у меня недолго. Каждый куда-то спешил. Быстро начали расходиться».

То есть – Есенин всех разогнал.

Вот такой вот склочный самодур – на всех кидался.

Но больше всего – на какую-то поэтессу.

Как говорила Марина Цветаева:

 
О, вопль женщин всех времён:
«Мой милый, что тебе я сделала»?
 

Через сто лет сидеть-гадать-вычислять участников той

вечеринки, конечно, бесплодное безумие.

Но попробуем вычислить хотя бы ту несчастную поэтессу…

И ключиком у нас будет редчайшее слово – юбка —

по юбке и попробуем узнать.

Как говорил незабвенный Иван Барков:

 
Перед амуром нет различий,
Санов и рангов – все равны.
Ни этикетов, ни приличий…
Есть только юбки и штаны.
 

Юбок много.

Но юбка писала стихи.

Уже проще.

Поэтесса в юбке – это особая примета,

как поэт в штанах.

К тому же она названа – Есенин в юбке.

Теперь – совсем просто.

Её в те годы называли немного иначе – Барков в юбке.

Что сильно преувеличено.

 
Телом скатанная как валенок
Головы мосол между ног
Вышиб любовь на заваленку
Сапожищем протоптанный кот
Довольно колеса белок
Аркане шею тянуть
Над отопленном спермой телу
Креститель поставил свечу
У меня все места поцелованы
Выщипан шар живота
Как на скачках язык оторван
Прыгать барьеры зубам
О кланяйтесь мне совнаркомы
священник и шимпанзе
Я славнейшая всех поэтессин
Шафрана Хебеб Хабиас.
 

или вот —

 
Солнце моё вымя ливызало
Лощит купол живот
Вытянул смако резиной
Слушаю шохот шагов.
Допошел. Узил глазом
Китайский стянутый рот
Целовал по одному разу
Вымыленный липкий лобок
Стянутый нутро туго
Вылущенных щуки щупь
                         1921
 

До разухабистых вагин и весёленькой мудистики Баркова с его «Ебихудом» ей, конечно, далековато, но вот этими – Хе-беб-шерчато-шара-шурами – она его явно переплюнула.

 
И ты Господи стал военкомом
Прислал мне пшеничный мундштук
Ты один мной неодеванный
Генеральный штаб сюртучок
Ты едва политруком не хлюсил
Улюлатя тючку слюны
Господи прийми бесплатно
Вытяжку семенных желёз.
                                   1921
 

И тут – в семенных улюлатя-тючку-жертвоприношениях она Баркова обскакала.

И Грузинову Баркова стало мало и он назвал её – Есенин в юбке.

Что – ещё более преувеличено.

 
О как безрадостен, как скуден вечер
О как лицо тревожное сберечь
В растрепанной гряде
Моих раскосых дней.
Ах, сохнет кровь,
Спадает ветхою перчаткой кожа,
Веточки растут между бровей,
На темных впадин
Помутневших век.
                     1926
 

Ну, вылитый Есенин!

Только он с керосиновой лампой на голове ходил,

 
Я нарочно иду нечесаным,
С головой, как керосиновая лампа, на плечах.
Ваших душ безлиственную осень
Мне нравится в потёмках освещать.
 

как Диоген днём с фонарём ходил-искал человека.

А у поэтессы – невыщипанные «веточки растут между бро-вей» и, хорошо бы, ненароком, не выросли усы и борода.

 
Мы не состаримся вместе,
О суетный, неверный друг,
Хоботками отмечает месяц
Медные на вкус года.
Любви скудеющую чашу
Не донесу до трепетной черты
И имя горькое сожжённой Хабиас
На сухоньком кресте прочтут.
                                         1925
 

Имя вычислили – Нина Хабиас.

В девичестве Комарова.

В двадцать пятом – тридцать три полных года.

Журналист Эмилий Миндлин – «Необыкновенные собесед-ники»:

– «В 1921-ом году самой приметной, во всяком случае наи-более шумной, из всех посетителей «Домино» была Н. Хабиас-Комарова.

Говорили, будто она из бывших графинь…»

Нет, она не графиня.

Просто – первый раз замужем – за Оболенским.

Князем.

Да и сама – из «бывших».

А «Домино» – это дореволюционное название кафе в Мо-скве, через Тверскую напротив Центрального Телеграфа, кото-рое образовавшийся в 1918 году Союз поэтов (СОПО) арендо-вал у новой власти, назвав «эстрада-столовая при СОПО».

Эмилий Миндлин – «Необыкновенные собеседники»:

– «Хабиас была полной розовощёкой дамой с монгольски-ми чертами лица, зимой в роскошном котиковом манто, летом в режущих глаза пёстрых и дорогих нарядах».

На единственной сохранившейся фотографии Нины Хабиас она не так уж полна и розовощёка. Может, фотография более поздняя.

Но за что Есенин её так?

Ведь не за розовые щёчки и не за графиню – у него и само-го жена графиня.

И не за пёстрые же наряды.

И не за стихи же.

Как говорила всё та же Цветаева:

 
Я глупая, а ты умён.
Живой, а я остолбенелая.
О, вопль женщин всех времён:
«Мой милый, что тебе я сделала»?
 

А и вправду – что она ему сделала?…

Нина Хабиас появилась в Москве летом 1921 года из Ир-кутска и в некоторых интернетных статьях названа провинциал-кой.

Устроилась на работу в ВЧКлб – это тоже Всероссийская Чрезвычайная Комиссия только по ликвидации безграмотности.

В сентябре – она читает стихи со сцены в кафе «Домино»…

Поэт Тарас Мачтет, низкорослый горбун, которого Маяков-ский, со свойственной ему хамоватостью, представил со сце-ны, – «Тарас Мачтэт стихи прочтэт» – «Дневники»:

– «Хабиас, новая поэтесса, читает свои похабные, барков-ские стихи с эстрады….»

Ну а чем ещё может провинциальная поэтесса подивить мос-ковскую революционно-полуголодную, но зажравшуюся эпа-тажными стихами публику – только матом. Ведь не писать же ей, как папа Тараса Мачтета, депрессивные пролетарские песни, вроде «Замучен тяжёлой неволей», которые семьдесят лет угрю-мо пела вся страна.

Поэт Тарас Мачтет – «Дневники»:

– «Шум, гром, крики… милицию даже вводили».

Вот так и завоёвывается Москва.

Стало быть – моралист Есенин рассердился, что поэтесса Шафрана Хебебовна Хабиас ругается матом – и наговорил ей «колкостей».

Так Сергей Александрович и сами были мастер по этой час-ти – большой и малый загибы Петра Великого – около трёхсот слов и морской и казачий загибы знали назубок, и полтора года назад с этой же сцены эстрады-столовой читали:

Вы, любители песенных блох,

Не хотите ли отс… ать у мерина?

(по другой версии – просто вышел и послал публику матом куда подальше)

И тоже был скандал – шум, гам, крики, – Зоофилия!

И тоже вызывали милицию.

И ЧК.

О чём на Лубянке завели уголовное дела №10055.

Оказалось – никакой зоофилии. Просто – парижский поце-луй.

А мерин – это кличка поэта Мариенгофа.

Ну а коль не мат – так что ж так возбудило Есенина в Нине Хабиас?

 
Сопо китайский домику
Людей опенково банк
Лягаш гуляще застегнутый
Христос Грузинов Иван
Хорда плечо близоруко
Взмет лица меня прочь
Сердцу укушена мукой
Карей повидла ночи
Стыдно стону стенкам
Обмоткам мокро души
Стально давит коленом
Сладчайше Грузинов Иван
Гиря тело вагону
Трава деревень мель-мельк
Станциям три поклона
Колокола дли-ми-ни-длень
Запястья сердец загибом
На рыси рельсовых кос
Память стынет заливы
Салфеток снов Хабиас
                            1921
 

Что такое «сопо (СОюз ПОэтов) китайскому домику» – не-известно, но это хоть поэтический образ, а вот в какое такое ме-сто «стально и сладчайше давит коленом» Грузинов Иван – тут уже явно какая-то революционная садо-мазо-кама-сутра и но-чи, как повидло.

Но получается – Есенин пришёл в гости к Ивану Грузинову – обхамкал и выпер из дому не просто гостью, а любовницу хозя-зина дома.

Ну, зверь человек – никаких понятий.

Журналист Эмиль Миндлин:

– «В один из вечеров в „Домино“ Хабиас торжественно со-общила мне о сделанном ею сенсационном открытии: её сожи-тель, поэт-имажинист Иван Грузинов, не кто иной, как сам… Ии-сус Христос!»

О как!

Тут не просто – тут небесное.

Духовное сожительство.

Тантрический секс, кундалини-йога и немного спирта с ржа-вой селёдкой.

Умела барышня дурить.

Журналист Эмилий Миндлин – «Необыкновенные собесед-ники»:

– «Говорили, будто она из бывших графинь, называли её «Похабиас».

Она выпустила внецензурное издание книжки стихов с изо-бражением фаллоса на обложке.

Книжка открыто продавалась в кафе «Домино» и пользо-валась невообразимым успехом у московских извозчиков.

Чёрным по белому стихотворными строками были в ней на-печатаны настолько циничные выражения, что даже извозчики не решались читать их вслух».

Вряд ли извозчики покупали стихи.

Тем более, что тираж был конфискован.

Да и весь тиражок-то был всего 100 (сто) экземпляров.

Экземпляр №79 (вписано от руки),

был недавно продан на аукционе за полтора миллиона руб-лей.

(по курсу $ – 35 р.)

Правда, с рукотворным автографом Хабиас.

 
автограф
головы своей соломинку
гутаперчу гусиных мудей
твоей ли молиться иконе мне
когда ночь наушником таю (?)
Н. Хабиас 1921 г.
 

(последнее слово трудно поддается прочтению – то ли таю, то ли тело)

Через сто лет прапраправнуки тех извозчиков могли бы при-обрести вполне себе машину за тоненькую брошюрку поэтессы Хабиас.

Так что – извозчики подальновиднее, может, и успели купить до конфискации.

Книга, а точнее брошюрка, толщиной в двенадцать страниц, если считать с обложкой, была издана в Петрограде, конце 1921 года, вместе с такой же толщины брошюркой Ивана Грузи-нова с мудрёным названием «Серафические подвески», которая за рукописным номером 40

и тоже с автографом Грузинова, подписанным – «Бутырская т. 1922 год».

продана была тоже за полтора миллиона.

Род Комаровых известен с середины IVIII века,

первый Комаров – Дмитрий N (ум. между 1790 и 1796) в 1774 в составе отряда премьер-майора Михельсона участво-вал в подавлении пугачевского бунта.

После увольнения из армии поселился в своем поместье близ Саратова.

Один из его сыновей – отставной поручик артиллерии Савва Дмитриевич, (р. ок. 1741), выйдя в отставку, приобрел неболь-шое имение и был причислен к дворянству.

А крепостных у него было – аж четыре души.

Потом род Комаровых так разросся, что в 1912-том в Пе-тербурге состоялся… съезд Комаровых

на котором двадцатилетняя Нина несомненно присутствова-ла, но на фото её почему-то нет.

Все мужчины в роду служили по военной части.

Дед Нины Комаровой – генерал, усмирявший мятежных гор-цев на Кавказе, а в русско-турецкую – командовал Кавказской гренадерской дивизией.

Бабушка со стороны отца – дагестанская армянка.

Со стороны матери – Елена Петровна Вениаминова-Стар-кова одна из первых в России женщин врачей.

Отец – Пётр Дмитриевич Комаров, полковник, командир 105-го пехотного Оренбург-ского полка, погиб в 1914-том году в Восточной Пруссии и посмертно произведён в генерал-май-оры.

Стало быть, Нина Хабиас внучка генерала и дочь генерала.

И тётка её – писательница Ольга Форш – в девичестве Ко-марова – тоже замужем за генеральским сыном.

И правильно она не Форш, а фонЪ ФоршЪ.

И никакая Нина Хабиас не провинциалка, как пишут в ин-тернете – родилась она в Москве.

Потом в Петербурге закончила Смольный институт с золотой медалью.

Медаль, правда, ей не дали – в связи с войной медали кон-чились.

Но свидетельство осталось.

Два года проучилась в университете на юрфаке и с началом Первой Мировой ушла на фронт медсестрой.

Три года на войне.

За Веру, Царя и Отечество.

За Россию монархическую.

В гражданскую – она тоже сестра милосердия.

У белых. У Колчака.

Два года.

За Россию республиканскую. Без Царя.

Но в 1919 году с Ниной Комаровой происходит странная ме-таморфоза – она вдруг объявляется в Политотделе 5 Красной армии, в комитете по ликвидации неграмотности и становится не то членом ВКП (б), не то кандидатом в члены.

Согласитесь…

Но, видимо, время было такое – люди ложились спать ли-бералами, просыпались с партбилетом.

И наоборот.

А может – так было выгоднее – проснуться другим чело-веком.

У хабиасоведов нет ясного представления о псевдониме Ха-биас.

И даже непонятно, где ставить ударение.

Скорее всего, на последнем слоге.

По одной из версий, псевдоним связан с популярной доре-люционной детской сказкой писателя и художника Валерия Кар-рика, полурусского, полушотландца, где странного вида «хобiа-сы» приходили по ночам из лесу пугать детей и пожирать стари-ков, пока их не съела охотничья собака.

Однако, приехав летом 1921 года в Москву и устраиваясь на работу в комиссию по ликвидации неграмотности Нина Ха-биас, заполняя в анкете графу «семейное положение», напи-сала – вдова.

И подписалась – Нина Хабiас – Комарова.

Зачем писать в анкете комиссии по ликвидации неграмот-носности литературный псевдоним?

Следующую анкету будет заполнять уже следователь ГПУ.

В середине марта 1922 года Хабиас и Грузинов были арес-тованы за свои тоненькие брошюрочки стихов, отпечатанные в обход установленных советским государством правил.

Тюремное

 
Сырость ворванью киснут
стихи и рыжий клоп
стенке головою мыслями
клочечек неба голубом
вперлись площицею мой глазу
трухлой тюря белок
это на мне железные спазмы
и прищемлень тупой замка
ах знаю другую теперь ты
когда я камеру бетон хрящиком бью
папа и Смольный мне не поверили
матрасика голода соломой жевать
небо простенком простынку засунули
железный брусок по щекам
пращуры верю небесными заступом
главный ударят набат
                           1922
 

«ах знаю другую теперь ты

когда я камеру бетон хрящиком бью…»

…носом в сырую тюремную стену, в ожидании срока, или да-же расстрела,

а любимый изменяет…

тоска…

но гражданский муж её Иван Грузинов тоже сидит…

Или не знала…

Ну да это личное.

За брошюрочку со стилизованным фаллосом в сто экземп-ляров, конечно, не расстреляют,

да и не фаллос интересует ГПУ и не обсценные буковки —

кто и где без ведома советской власти отпечатал книгу? —

вот в чём вопрос.

Ну, дадут лет пять Соловков – это ж не контрреволюция, просто бранные слова…

Но Нина свято верит в небесное заступничество своих пред-ков, включая покойного мужа (она же – вдова) —

 
«пращуры верю небесными заступом
главный ударят набат» —
 

и следователь с её слов запишет в анкете:

муж – Степан Платонович Оболенский, князь,

командир егерского батальона особого назначения,

начальник мобилизационного отдела при правительстве

Колчака.

Егери – с немецкого – охотники.

И переводя на современный язык – это армейская разведка, спецназ Белой армии.

Вряд ли пылающий симпатиями к большевикам.

И сколько красных головушек успел порубать этот княжина – егерь Оболенский, пока сам не лёг.

То есть – подследственная Комарова честно призналась, что была замужем за лютым врагом советской власти —

а куда ей было деваться – всё равно установят.

Но в 90-тые, воскрешая биографию поэтессы, дотошные ха-биасоведы раскопали:

– «В родословиях князей Оболенских человека с таким именем НЕ НАЙДЕНО.

В мобилизационном отделе армии Колчака ни начальника, ни рядовых сотрудников с фамилией Оболенский – НЕ БЫЛО».

Что за девичьи игры с ГПУ?

На Лубянке так не шутят.

И следователи там были – подотошнее нынешних хабиасо-ведов.

В Москве, в комиссии по ликвидации неграмотности, первое что сделала – скинула себе три годика – и 29-тилетней, стала помоложе.

Но это по-дамски, это нормально.

У неё полно родственников, но она прикидывается чуть ли не сиротой:

– «Всероссийская Чрезвычайная Комиссия по ликвидации безграмотности просит Вашего распоряжения коменданту обще-жития Главполитпросвета тов. Шпякину о предоставлении вне очереди комнаты инструктору-организатору ВЧКлб тов. Хабиас, прибывшей в Москву из Поарма 5, (ПРОлетарской АРМии).

При этом ВЧКлб сообщает, что у тов. Хабиас в Москве не имеется ни знакомых и ни родственников и ей совершенно некуда приютиться и ей приходится временно проживать в уч-реждении и спать на том столе, на котором она занимается».

И это тоже понятно – ей негде жить, ей нужна жилплощадь, она спит на столе.

Вероятно, накрывшись тем самым манто из морского котика.

В следующем заявлении она пишет, что у неё украли пальто.

Это видимо, чтобы получить компенсацию.

А, может, даже и пальто из партийных кладовых – больше-вики народ запасливый, у них кладовки ломятся от награблен-ного.

Вернее, экспроприированного у эксплуататоров.

Плясунья Айседора Дункан – приехала в Москву в 1921-ом и зимой, когда грянули морозы, выяснилось, что ей не в чем ходить и она мёрзнет.

Луначарский повёл её на склад и она выбрала себе, как пи-шет её секретарь Илья Шнейдер, что-то меховое и скромнень-кое с чьего-то барского расстрельного плеча.

И ничего – носила божественная босоножка – не побрезго-вала.

Просвещённые знают – всё на этой Земле – принадлежит Творцу.

И добрым посланникам Его – коммунистам.

А кто этого не знает – того в расход.

Мелочи, вроде количества сестёр в анкете – опускаю.

Но комиссия по ликвидации безграмотности – это одно,

а мутить на допросе в ГПУ…

Это вам не комиссия по ликвидации неграмотности.

Следователи очень быстро установили то, что через семьде-сят лет выяснили хабиасоведы – не было никакого мужа-князя Обо-ленского….

Либо эта Нина Хабиас не умна, как пробка.

Либо пытается играть с ГПУ в какие-то игры.

Но какие и зачем?

Ведь за неимением революционного времени могут в суете и спешке и шлёпнуть.

За мужа-князя, да за комбата армейской разведки.

(Кстати, карикатурист Борис Ефимов утверждал, что выра-жение шлёпнуть, в этом смысле, ввёл в русский язык Яков Блюм-кин и оно стало в известных кругах очень модным.)

В графе №9 анкеты ВЧКлб, на вопрос

«9. Какие местности России хорошо знаете, сколько лет там прожили, и были ли за границей» ответ был таков:

«Крым, Кавказ, Польша, Сибирь, ДВР. Центр.

За границей – Германия, Швейцария».

Да, помотало нашу дворяночку по бескрайним просторам России.

И обратите внимание:

Польша – не заграница,

Крым – наш,

а ДВР – это Дальневосточная республика, которая включа-ла в себя Амурскую, Забайкальскую, Камчатскую, Приморскую и Сахалинскую области.

Что такое «Центр» – неясно.

Но следователю ГПУ даже и спрашивать не надо было – и так всё понятно – Нина Хабиас-Комарова пыталась смыться из Советской Рос-сии через Японию или Китай в США.

Как это сделали тысячи и тысячи.

Как это сделал Давид Бурлюк,

с которым она где-то пересеклась и который благословил её писать стихи —

да у неё почему-то смыться не вышло.

И поехала она в другую сторону – в Москву.

Значит – советскую власть гражданка дворянка Нина Хаби-ас – не очень.

А с ВКП (б) – скорее всего, прикидывается.

Что партийная чистка 1921-го и подтвердила.

Из всего этого напрашивается предположение,

или покойный муж Нины Хабиас

был ещё хуже, чем князь

и пострашнее белого спецназовца —

какой-нибудь сверхлютый вражина советской власти.

Или…

Арестованный в 1920-ом году вместе с Есениным поэт Алек-сандр Кусиков,

автор слов популярного романса «Бубенцы» – через три не-дели пишет из камеры Лубянки письмо-вопль своему следова-телю:

– «Я форменным образом изнемогаю!».

Ну понятно – допросы, камера, вши, клопы.

И подписывается:

– «Готовый к услугам».

Собственно, чего от него и ждали.

И тут же выходит на волю.

И через год уезжает в Берлин.

И тут же получает у эмиграции кличку «чекист».

И наивно думать, что чекисты не догадывались, что эмигра-ция будет звать его именно так.

Скорее всего, Кусиков был только ширмой.

Для другого чекиста.

О котором эмиграция не догадалась.

Но как топорно сработано – «готовый к услугам».

Сейчас почему-то принято думать, что белые были монар-хисты и сражались за Веру, Царя и Отечество.

Белые были – республиканцы.

Это белые – сделали февральскую революцию.

Это белые – свергли царя.

И бились они ни за какую на за Святую Русь, а за свои заво-ды, дома-поместья, вклады в банках и демократическую Рос-сию – как в Америке – где царя нет, а живут хорошо.

И когда их выгнали из страны, в эмиграции они вдруг все стали монархистами.

Даже сами, наверное, не заметили.

После февральской революции чиновнику Министерства пу-тей сообщения Александру Якушеву,

сорока одного года от роду, женатому, отцу троих детей,

сам глава Временного правительств России князь Львов

предложил портфель товарища (зама) министра путей сооб-щения.

Честный и гордый Александр Александрович заявил, что он подданный Его Величества (то есть Царя, которого уже не было) и не признаёт никаких временных правительств с их иудиными портфелями.

После прихода к власти Ленина – Якушев, конечно, участ-вовал в антибольшевистском подполье.

Будучи крупным чиновником наркомата внешней торговли,

в 1921 году имел контакты с представителями Белого движе-ния.

За что тут же был арестован.

А чекист Артузов (Фриче) —

он вам не князь Львов, он портфели не раздаёт.

Он раздаёт приговоры и сроки – вышка, червонец, Соловки.

И благороднейший Александр Александрович Якушев, на Лу-бянке тут же забыл о том, что он подданный Его Величества Государя-императора и согласился (согласили) сотрудничать.

Так началась операция «Трест».

Чекистами была создана липовая организация «Монархи-ческое объединение Центральной России» (МОЦР) и на Якуше-ва, как на керосиновую лампу полетели белогвардейские мо-тыльки.

Пять лет, до 1926-го, охватывая сотни и сотни людей, шла эта дьявольски блестящая операция ГПУ.

Настолько блестящая, что генерал Кутепов, когда узнал, что весь этот монархический маскарад – это происки ГПУ, пообе-щал бросить свои диверсионно-политические игры против Со-ветской власти и стать столяром.

Но слово не сдержал и был убит при похищении —

и это – всё продолжение «Треста».

В декабре 1917-го – в ЧК – 40 сотрудников.

В 1918 – 120.

А в 1922 ГПУ уже боится весь мир.

С такой скоростью даже инопланетяне не размножаются.

И многие, и многие в этом «Тресте» сыграли свои роли.

Большие и маленькие.

Даже не догадываясь.

Как, например, поэт Кусиков.

И на этот «Трест» попались крупные рыбины – Сидней Рейли, Борис Савинков, Шульгин – а сколько ещё средних и мелких бе-логвардейских рыбёшек выловило ГПУ, наверное не считало да-же само ГПУ – когда рыба идёт косяком, кто её считает.

Кстати, нынешние, нарушаемые многими авторитетами, осно-вы воровских понятий – не иметь паспорта, не работать на госу-дарство, ибо оно антихристово и дьяволово – принесены в во-ровской мир белыми офицерами, ушедшими в криминал.

В 1941-ом по такой же схеме ГБ построило операцию «Мо-настырь».

Якобы, с началом войны в Москве зашевелилось монар-хистское подполье и ждёт прихода немцев, чтобы восстановить престол русских царей.

Часть этой игры была построена вокруг парализованного с 1916-го года поэта Бориса Садовского, который в кафе «До-мино» в 1921-ом дал Нине Хабиас прозвище Нибу.

Садовский с женой жил в одной из келий бывшего Новоде-вичьего монастыря, его не печатали он писал в стол и соответ-ствующим органам был известен своими монархическими сим-патиями.

Его не трогали – кому нужен инвалид в коляске, но в опе-рации «Монастырь» он пригодился.

Три года шла игра – НКВД пускало в Берлин дезу, СМЕРШ ловил связных,

Один из двоих основных участников операции —

начальник 2-го отдела 3-го управления НКВД СССР комис-сар ГБ Виктор Ильин —

потом стал писателем и секретарём Союза писателей.

А начальник 3-го отдела 4-го управления НКВД полковник ГБ Мхаил Маклярский —

успешным сценаристом и одним из основателей Высших Кур-сов сценаристов и режиссёров в Москве.

Кои ваш покорный слуга и закончил.

Круговорот литераторов в природе – из поэтов в агенты, из ГБ в прозу.

А поэт Борис Садовской до самой смерти своей в 1952-ом так и не узнал, что послужил подсадной уткой в операции «Мо-настырь», которую даже назвали по месту его проживания.

Но сейчас – ещё март 1922-го.

Операция «Трест» только набирает обороты.

Нина Хабиас-Комарова на Лубянке.

За тоненькую брошюрочку в десять страниц.

Понятия не имеет и никогда не узнает, что такое «Трест».

Но следователь-то знает.

Конечно, ровно столько, сколько ему положено знать.

И он, несомненно, спросил:

– Зачем же вы, Нина Петровна, оговариваете себя? Не было у вас никакого мужа Оболенского. Ни князя, ни егеря. Мы ведь вас по запарке-то могли и шлёпнуть…

Но справку о настоящем муже почему-то к делу не прило-жил.

Представление интеллигенции о контрразведке исчерпыва-ется формулой покойной Валерии Новодворской – «кгговавая гэбня» – и не более.

И счастье наших диссидентов, что Новодворская не работа-ла в ГБ – вот уж кто бы им там понавыпустил кровощи и киш-ки бы мотал вокруг горла, так это Валерия Ильинична, точно – достаточно посмотреть на её лицо.

И после таких, как Новодворская, «кгговавая гэбня» пока-залась бы воспитанными мальчиками с манной кашкой на губах.

Но, слава Богу – бодливой корове, Бог дал только очки.

А контрразведку, в отличие от интеллигенции – интересу-ет всё.

И что делает интеллигенция, и что ест ваша кошечка.

Потому что вашу кошечку подарил вам ваш друг, который купил её у своего друга, который когда спаривал её маму с ко-том, был замечен с человеком, который имел контакты с хозя-ином дедушки вашей кошечки – резидентом разведки Зимбаб-ве.

Нет, нет, за вашей кошечкой не будут следить, не арестуют и не будут пытать, но когда в вашей жизни появится новая по-друга с такой же кошечкой…

Потому что потом – она предложит вам скрестить вашу ко-шечку с котом, хозяин которого замечен…

Впрочем вы этого никогда не узнаете.

Как Борис Садовский.

А контрразведку интересует всё.

Кроме того, что вы думаете о контрразведке.

Ибо она и так знает, что вы о ней ничего не думаете.

А в роду Комаровых все мужчины – по военной части,

И эта Хабиас – генеральская внучка и генеральская дочка – и она, ой как, нужна сейчас ГПУ.

Хотя бы ещё и потому, что в графе «владение иностранными языками» у неё написано – «французский, немецкий – говорю, читаю, пишу».

Она, правда, одевается, как белогвардейское пугало, о чём сообщил журналист Эмилий Миндлин в «Необыкновенных собе-седниках»:

– «Хабиас была полной розовощёкой дамой с монголь-скими чертами лица, зимой в роскошном котиковом манто, ле-том в режущих глаза пёстрых и дорогих нарядах».

И матом ругается, как колхозница – по слухам, однажды ма-тросы за это даже пошли её убивать.

Но – так и не разведчицу же из неё будут делать.

Из неё будут делать подсадную утку.

Примерно, как Якушева.

Как поэта Кусикова.

Да, как многих.

И, кажется, она это сообразила.

И Нина Хабиас сработала тоньше, чем «готовый к услугам – всё-таки женщина – и на опережение – с первых же строк дала понять ГПУ, что готова к княжеским играм…

Но, дабы не оскорбить памяти Нины Петровны Хабиас-Кома-ровой незаслуженными подозрениями —

оговоримся —

это только предположение, всего лишь предположение.

Но, до воя, естественное —

20 век, Россия, судьба дворянства —

либо партия Белой розы,

либо партия Красной.

Между ними – только вышка.

Или Соловки.

Которые хуже вышки.

Но попробуем проследить, как изменилась жизнь Нины Ха-биас, после визита в ГПУ…

Так как на интернетовских хабиасоведов надежды мало,

да они уже и всё сказали,

придётся нам самим —

идти за биографией Нины Хабиас по её стихам,

да вычитывать между строк.

Если Бурлюк был крёстным отцом Нины Хабиас в поэзии,

то учителем своим она называла Алексея Кручёных.

Одни (как Маяковский) считали и считают его великим но-ватором поэзии, вторые – вообще отказывают в умении писать стихи, но кто не знает:

 
дыр бул щыл
убешщур
скум
вы со бу
р л эз
 

Могучий стих сей написан в декабре 1912-го года, намертво прилип к русской поэзии и Кручёных утверждал, что «в этом пя-тистишии больше русского национального, чем во всей поэзии Пушкина».

Кто б спорил.

И, выйдя из Бутырки, Нина Хабиас пишет стих над заглавием:

ОБРАЩЕНИЕ К УЧИТЕЛЮ МОЕМУ ЗА №2 АЛЕКСЕЮ КРУЧЁ-НЫХ

(Обращение №1 мне, увы, неизвестно, но строка построена так, что не поймёшь – то ли это второе по счёту обращение к учителю, то ли Кручёных – учитель номер два и первое обра-щение можно и не искать.)

 
Двадцать четыре паскудий тупоумье бабьих не выполаскать мне
только я Хебеб желтогрудая
день ночь золоту свою головы
мозгов хлопья тюря
скок вскользь вдоль ушей
лыбья камера выпять губы
шопота шушуку вшу
                         1922
 

Считается, что Грузинов и Хабиас провели в тюрьме по два месяца —