Текст книги "Бронзовый грифон"

– Может быть…

– Не «может быть», а точно. Думаешь, отец меня не проверял? Вот у сестры был дар. И очень неплохой. Она могла бы вырасти отличной магичкой и возродить славу нашей семьи, утраченную со смертью Тельмара Мудрого. Могла бы…

Он замолчал. Хоть он и ушел из дома, а все же изредка, проезжая неподалеку от родимых мест, пытался узнать – как там, что там, чем живут, все ли здоровы… Они были здоровы. Занимались все теми же магическими глупостями – на взгляд Берельма, само собой. А потом он узнал, что в Ресенну, городок небольшой и тихий, пришла холера. Отец возомнил себя целителем из стародавних времен, кинулся спасать людей. Ходил из дома в дом, составлял эликсиры, лечил самоцветами и призывал силы четырех стихий. А поскольку он не обладал и десятой долей умения и силы своего тестя, Тельмара, заразился и умер. Вместе со всей семьей. Зачем об этом лишний раз говорить вслух? Да и кому? Сыщику.

– А ты знаешь, что у тебя есть еще одна сестра? – негромко сказал Мастер.

Ловкач взглянул на него с недоумением.

– У меня была сестра. Но она умерла…

– Нет. Я имею в виду совсем другую девушку, – покачал головой сыщик. – Разве ты не знаешь? Она родилась уже после твоего побега. Сейчас ей чуть больше восемнадцати.

– Не может быть…

– Может. Если ты выполнишь мое поручение, я вас познакомлю.

– Какая-то девчонка… Как я смогу проверить, правду ты говоришь или нет?

– Когда ты ее увидишь, то поймешь, что я честен, как перед Триединым.

– И все-таки… Она мне совсем чужая. И я ей тоже…

– Ловкач… – Мастер глядел почти сочувственно. – Не пытайся выглядеть хуже, чем ты есть. Я тебе это уже говорил или нет?

– Не помню…

– Тогда говорю. Судьба сделала тебя таким, каков ты есть сейчас. Ты ловкий и хитрый мошенник, прожженный аферист, но ты незлобливый и по-своему справедливый человек. Помоги мне. Я помогу тебе. Как ты думаешь, девочке было легко все эти годы?

– Я в этом не виновен.

– И все же. Подумай. Родная кровь. Вы нужны друг другу.

Берельм скрипнул зубами:

– Это нечестный прием, сыщик.

– Почему? Я кого-то предал, украл, убил невиновного?

– Нет, но… Она в Аксамале? – Ловкач наклонился вперед настолько быстро, что у Мастера дернулась левая рука, на мгновение в пальцах возник и вновь скрылся метательный нож.

– Да. Она в Аксамале. Сыта, одета и обута, но я не думаю, что она счастлива.

– Хорошо, сыщик, – с мукой в голосе проговорил Берельм. – Я принимаю твое предложение. Но с одним условием.

– Это с каким же? – нахмурился Мастер. – Обычно тайный сыск сам диктует условия.

– Ничего. Не переживай. Это условие необременительное.

– Ну-ну…

– Ты приглядишь за девочкой, пока я буду занят?

Сыщик вздохнул с облегчением:

– Можешь быть спокоен. Обещаю. Она, вообще-то, довольно самостоятельная особа, но я пригляжу. Так будет лучше для всех.

– Спасибо, – искренне поблагодарил мошенник. – Тогда и я обещаю выполнить все твои поручения. Я принимаю твои правила игры, и с этого дня вольнодумцам Аксамалы следует попросту стремглав убегать из столицы.

Мастер усмехнулся. Накинул капюшон плаща. Жестом предложил Берельму последовать его примеру.

А в небе над Аксамалой продолжала яриться гроза, уползая потихоньку в сторону Великого озера. Гремел гром, сверкали молнии. Дождевые струи хлестали землю.

Глава 6

Когда после двухдневного непрекращающегося ни на миг дождя из-за туч вышло солнце, Аксамала погрузилась во влажную жару. Словно в бане. Люди задыхались и обливались потом – слишком уж необычная погода для весеннего месяца Медведя. Исподволь столица Сасандры погрузилась в тревожную дремоту, тяжелую и не приносящую желанного отдыха. Горожане старались меньше выходить на улицы, рыночные торговцы раньше времени сворачивали палатки и убирали лотки с товарами, стражники предпочитали не бродить по мостовой, а отсиживаться в харчевне, где можно получить пиво из погреба. Сторожевые коты не натягивали цепи со свирепым мяуканьем, а валялись на спинах, выпятив круглые животы и раскинув лапы.

Т’Кирсьен плотно притворил двери чуланчика, который ему выделила фрита Эстелла.

Пышногрудая хозяйка «Розы Аксамалы» отнеслась довольно благосклонно к новому жильцу. Поворчала для вида, что, мол, всякие молодые оболтусы только и заняты пьянками да потасовками, а другого и в мыслях нет. Выдавать парня страже, сказала бордельмаман, противно ее натуре, и вообще, выглядит так, словно она заискивает перед этими мздоимцами и бездельниками из магистрата. А поэтому нужно гнать его поганой метлой. Пускай сам устраивает свою жизнь, как захочет. Хочет – сдается властям, хочет – удирает на родину и держит ответ перед строгими родителями за безобразное поведение в столице. Но девочки: рыжеволосая Флана, кудрявая брюнетка Рилла, пухлая маленькая Лита, синеокая Алана с капризно надутыми губками, – так уговаривали фриту Эстеллу, так просили не выгонять Кира хотя бы до тех пор, пока не уляжется среди обывателей шумиха, вызванная кровопролитием в день тезоименитства матушки императора, да живет он вечно, что хозяйка не выдержала и махнула рукой. «Ладно, уговорили щебетухи. Только кормите его сами – не хватало мне из своего кармана ваши капризы оплачивать!»

От вышибалы Ансельма бывший офицер все еще скрывался. И вовсе не потому, что боялся. Охранник никогда не стал бы перечить фрите Эстелле – коль та не прогнала парня, так ему какое дело? Кирсьен побаивался болтливого языка Ансельма. Одно неосторожное слово, брошенное в присутствии кого-либо из постоянных клиентов, и по Аксамале поползут слухи. А там, глядишь, и стража заявится. Или сыщики. Пускай вышибала пока остается в неведении.

Кир прислушался.

В зале никого не было. Да оно и понятно – время раннее, колокола клепсидры еще не отзвонили четырех часов дня. Кто с утра по борделям шляется? Может быть, и Ансельм еще не проснулся. А раз так, значит, входная дверь на засове и бояться нечего.

Тьялец миновал узкий коридорчик, соединяющий лестницу, ведущую к черному ходу, с более широким, куда выходили комнаты девиц. Толкнул дверь.

В его ноздри ворвался запах догоревших свечей, южных благовоний (скорее всего смолы дерева омоак, растущего лишь в небольшой долине западной Айшасы), приторный аромат помады и перебивающая все вонь мужского пота.

Флана спала, натянув на голову край шкуры саблезуба. Правая рука свесилась с кровати, обнаженное бедро выглядывало из-под измятого капота.

Кир пересек комнату и открыл ставни, впуская горячий, напоенный испарениями большого города воздух. Парилка… Но по сравнению с затхлостью борделя – просто живительный глоток. После он дернул тяжелые бордовые занавеси.

Свет и воздух.

Молодой человек брезгливо оглядел убранство. Казалось бы, ничего особо вызывающего. А если подумать, так гораздо скромнее, нежели в любом другом борделе.

Кир грустно усмехнулся, подумав, что еще дней шесть назад ему бы не пришла в голову подобная мысль. Разве лейтенант, недавно произведенный в чин, молодой офицер, перед которым открывается блестящее будущее и бесконечная карьера, задумывается об эдаких мелочах? Но одно дело – изредка (или довольно часто, но на краткое время) посещать дом терпимости, и совсем другое дело – жить в нем на правах постояльца. На многое открываются глаза, и видеть мир начинаешь по-иному.

Флана пошевелилась – большая зеленая муха, влетев в окно вместе со свежим воздухом, села ей на щиколотку. Кир подхватил валяющуюся на полу у изголовья кровати плетку-шестихвостку, махнул ею, прогоняя назойливое насекомое. Муха попалась упорная или попросту глупая, улетать не хотела. Вилась и кружила по комнате, не замечая призывно распахнутого окна. В сердцах Кир ударил на поражение, промахнулся – иного трудно ожидать, когда пытаешься выцелить летучую бестию, – зато плеть ударила по спинке кровати со звонким щелчком. Такими звуками гуртовщики сгоняют в плотное стадо молодых бычков, когда гонят их на продажу.

– Что?! – Флана вскочила, суматошно озираясь. На щеке ее отпечаталась полоска от покрывала, а капот распахнулся, открывая маленькую грудь с розовым соском. – А… Это ты… Что ж ты шумишь так? Спать хочу – сил нет…

– Извини. – Кир сел рядом с ней, рассеяно взвесил на ладони плетку. – Муха…

Девушка потянулась:

– Который час-то?

– Четыре пробило.

– Ох, и рань… – Флана зевнула, прикрывая рот ладошкой.

– Да ты спи. – Молодой человек вздохнул. – Спи.

Она откинулась на спину, запахнула капот, вытянула ноги.

– Да, похоже, выспалась… Хотя еще можно было бы…

– Так спи.

– Нет. Не буду.

– Тогда вставай.

– И вставать не хочу. Валялась бы и валялась…

Кир пожал плечами.

– Если хочешь валяться… – Он потянулся рукой к Флане. Осторожно коснулся кончиками пальцев мочки уха, провел вдоль шеи до ключицы.

– Ой, нет! – С недовольной гримаской девушка отвела его ладонь. – Не сейчас.

– А когда? – нахмурился бывший лейтенант. – Позавчера – «не сейчас», вчера – «не сейчас», сегодня – тоже «не сейчас»…

Флана порывисто вскочила. Села на кровати лицом к лицу с Кирсьеном.

– Тебя, когда в полку служил, на плацу гоняли? Строевой шаг, там, упражнения с мечом. Гоняли, а?

– Ну, гоняли… – с непонимающим лицом протянул молодой человек. – До производства в чин… А откуда ты знаешь? И вообще, к чему это ты?

– Сейчас узнаешь! А когда свободный денек выпадал, тебя сильно тянуло вновь пошагать? Тяни носок! Выше подбородок! Грудь вперед!

– Совсем не тянуло! А к чему… Ты хочешь сказать?

– Вот-вот! – кивнула девушка. Похлопала ладонями по смятому покрывалу. – Мне эта кровать, что тебе плац…

Кир засопел.

– Вот оно что! А я думал – я тебе…

– Да! Небезразличен! Больше скажу – ты мне очень нравишься. Но влюбляться при моей работе – роскошь непозволительная. – Она вздохнула, накрыла ладонью запястье Кира. – Не обижайся.

Молодой человек стиснул кулаки. Вырвался, вскочил с кровати.

– Проклятье! Ну почему все так оборачивается? Разве мы достойны такой участи? Разве ты создана для борделя? Ты же умная, красивая, добрая! Что тебе тут делать? – Он махнул рукой, обводя полукругом комнату. – Если бы я мог тебя забрать отсюда! Увезти куда-нибудь далеко-далеко – в Окраину, на остров Халида, в Лотану, Гронд… – Кир поднял глаза к потолку и не заметил легкого отсвета надежды, промелькнувшего на лице Фланы. Впрочем, она тут же взяла себя в руки. Глянула равнодушно, даже с легким оттенком сочувствия к горячащемуся парню.

– В Гронде холодно, а в Лотане сыро. В Окраине лютуют кентавры, а на Халиде – пираты, – сказала она. – По-моему, Аксамала – весьма неплохое место, чтобы жить. И выживать…

– Скажи лучше – доживать! Весь век ютиться в чуланчике и прятаться от Ансельма! Проклятая жизнь! Кому она такая нужна?!

«Быстро же ему надоело жалеть меня, – подумала Флана. – Еще бы! Жалеть себя – не в пример интереснее. Любимое занятие большинства людей».

– Жизнь нужна любая, – негромко проговорила она. – Самая плохая жизнь лучше самой хорошей смерти. – Помолчала. Добавила: – Помнишь, я рассказывала тебе о своих родителях?

Молодой человек кивнул.

– Они от холеры умерли. Верно?

– Верно. Но я тебе не говорила, вроде бы, что отец мой колдуном был.

– Нет. Не говорила.

– Так вот он всегда учил меня, что хуже смерти нет ничего. Одна лишь жизнь достойна поклоненья… Так поэт древний сказал. И отец так же считал. И дед. А дед мой почти нашел средство от смерти. Почти…

– Он тоже волшебник?

– Был.

– Тоже холера?

– Нет. Бубонная чума. Он умер давно. Очень давно. Задолго до моего рождения.

– А-а-а… – протянул Кир. – И средство не помогло?

– Только не надо издеваться! – вспыхнула Флана. – Он не жалел своей Силы для людей, но на себя ее уже не хватило… Если бы не он и его братья по Ордену Чародеев, народ Сасандры исчез бы, и только дикие коты да совы населяли бы леса.

– Я учил историю, – обиженно произнес т’Кирсьен, но потом спохватился и, стесняясь собственного ребячества, поправился: – Прости. Я не должен был плохо отзываться о твоем предке… Подвиг Ордена Чародеев велик, и недооценивать его нельзя. Все, ныне живущие в Империи, обязаны им.

– Да! – с воодушевлением подхватила Флана. – Едва ли не сорок лет прошло. Чародеи погибли почти все. Или, вернее сказать, все. И мой дед тоже.

Молодой человек вздохнул:

– И все же ты достойна лучшей участи. Чем больше узнаю тебя…

– Давай не будем. – Девушка отвернулась к стене.

Кир открыл было рот, но не решился сказать вслух то, что рвалось с языка. Нет. Потомок древнего, пусть и обедневшего рода не может связать судьбу со шлюхой. Можно перешагнуть через многое – через почет, деньги, воинскую славу, но не через гордость, настоянную на десятках поколениях предков. Он и любить-то ее не может. Вернее, не должен… Но все-таки…

Дверь, пронзительно взвизгнув петлями, распахнулась.

– Ой! – Лита попыталась остановиться, засеменила, взмахнула широкими рукавами и едва не упала. – Ой… Извини… Я думала… – Она прижала ладошку к губам и зарделась.

Вот к чему бывший лейтенант никак не мог привыкнуть, так это к самому обычному поведению девочек фриты Эстеллы в нерабочей, так сказать, обстановке. Циничные и бесстыжие с посетителями, они, оказывается, умели смущаться ничуть не реже, чем простые горожанки или крестьянские дочки. Могли беззлобно подтрунивать друг над другом, пожалеть бездомного котенка или такого, как он, отщепенца, подкармливать его, лишаясь части заработка. Хотя у Литы, к примеру, в пригороде жили родители – слепой отец, лепивший из глины свистульки, и мать, раскрашивавшая их и таскающая продавать на ближний рынок, а много ли заработаешь на детских игрушках? К Рилле раз в месяц приезжал пьянчуга-брат – красномордый и опухший – и она безропотно отдавала ему четыре пятых отложенного серебра. С этих денег он покупал хоть немного еды для восьмерых детишек и забитой до состояния бессловесного животного жены. Большую часть, правда, пропивал…

– Извини, пожалуйста… – пятилась за порог Лита. – Я не знала…

– Прекрати сейчас же! – возмутилась Флана, вскочила с кровати, хватая подругу за руку. – Нашла время церемонии разводить! И ничуть ты нам не помешала. Просто разговариваем. О жизни, о смерти… Можешь присоединяться.

– Да я… Нет, я… – Лита отчаянно замотала головой.

– Ничего, ничего… – Флана едва ли не силой втащила ее в комнату, захлопнула дверь, скривилась. – Ансельму сказать надо, чтоб смазал – скрипит отвратительно. Словно шило в сердце втыкают!

Кир неодобрительно зыркнул на Литу – приперлась, неймется ей у себя сидеть. А ведь, наверное, из-за какой-то ерунды, выеденного яйца не стоящей…

– Мне… Я… Я хотела заколку у тебя попросить. Ну ту, помнишь, с гранатовой вставочкой… В виде розочки… – промямлила гостья, все еще испытывая неловкость.

«Ну вот! Заколочку ей! А оторванную пуговку не пришить?»

Т’Кирсьен в сердцах изо всех сил лупанул рукоятью плети-шестихвостки, которую продолжал бездумно крутить в пальцах, по резной спинке кровати.

Раздался жалобный треск.

– Ты чего? – обернулась Флана.

Молодой человек застыл, недоуменно разглядывая треснувшую вдоль рукоятку.

– Эй, ты что творишь? – более настойчиво проговорила девушка. – Ломать-то зачем?

– Она пустая внутри, – удивленно пожал плечами Кир.

– Ну, так и что? Ломать надо?

– Я пойду, пожалуй, – дернулась Лита.

– Еще чего! – Флана толчком усадила ее на кровать. Сама шагнула к парню. – А ну, дай сюда! Может, склеим?

Кир безропотно отдал изуродованную плетку.

Девушка повертела ее в пальцах, поддела ногтем острую, оттопыренную щепку.

– Нет… – протянула она разочарованно. – Уже не склеить. Постарался на славу… А это что? – Голос ее дрогнул.

– Где? – наклонился поближе т’Кирсьен.

– Вон, белеет что-то!

– Да где же?

– Внутри, где же еще? Увидел? Ну, слава Триединому!

– Похоже, бумажка. Сейчас мы ее… – Юноша решительно взял плеть двумя руками, напрягся… И с хриплым выдохом переломил рукоять.

На затоптанный вчерашними гостями ковер выпала скрученная в трубочку бумага. Подпрыгнула и покатилась.

Лита ойкнула и, стремительно наклонившись, подхватила ее.

– Ух ты! – воскликнул Кир. – Любовная записка, не иначе! От кого бы это?

– Ерунды не говори, – резко оборвала его Флана. – Любовные записки в таких тайниках не передают.

– Тогда что?

– А вдруг это айшасианские шпионы? – тихонько проговорила девушка.

Лита снова ойкнула и едва не отбросила записку прочь от себя. На лице ее застыла маска брезгливости, да и бумажную трубочку она теперь держала кончиками пальцев – как раздавленного таракана.

Кир рассмеялся:

– Вот только не надо везде видеть айшасианских шпионов! А то прямо как старушки-болтушки: в Камате виноград не уродил – Айшаса виновата, у соседки молоко свернулось – тоже шпионы из-за моря сглазили, император налоги на переправу поднял…

– Конечно! – прервала его Флана. – Мы же дуры темные! В гвардии не служили, секретных приказов нам не зачитывали, как отличать шпионов и как с ними бороться…

– Ну почему сразу «дуры»? – сбавил тон молодой человек. – Просто не верю я, что Айшаса спит и видит, как бы нашу Империю изничтожить. Есть, конечно, и шпионы, и вредители… Так и наши в Айшасу немало ихнего брата засылают. На каждого шпиона свой сыщик найдется. А на урожай пшеницы в Тьяле лазутчики из Айшасы влияют ой как слабо…

– Тогда, может, эти… Вольнодумцы? – несмело произнесла Лита. – Заговор против государства…

– Заговор против государства в борделе! – воскликнул Кир, с трудом сдерживая рвущийся смех. Хрюкнул, фыркнул и, не выдержав, захохотал, зажимая ладонями рот – не хватало еще, чтобы Ансельм услышал и прибежал снизу.

Флана взглянула на подругу, у которой глаза уже наливались слезами, выхватила у нее из пальцев записку.

– А вот сейчас прочитаем – и дело с концом! Да прекрати ты ржать, господин офицер, не на конюшне!

Т’Кирсьен кивнул, судорожно дергая плечами. Согнувшись крючком, доковылял до кровати, уселся и только тогда отнял ладони от лица. Дышал он тяжело, как будто портовый грузчик, ворочающий мешки с зерном.

– Все… Уже прекратил… Вы уж простите меня, но заговор…

– Ладно! Молчал бы уже! Сам скрываться от стражи в борделе может, а заговорщикам отказывает! – Несмотря на суровость, звучащую в ее голосе, Флана легонько улыбнулась.

Кир взмахнул руками – мол, все, не буду больше!

Девушка осторожно развернула записку. Шагнула ближе к окну и, шевеля губами, замерла. Видно, не очень-то часто в последнее время ей доводилось читать и писать. Немудрено и забыть грамоту.

– Что… Что там? – несмело прошептала Лита, подаваясь вперед. Она, казалось, разрывалась между желанием узнать, что же пишут неведомые шпионы-вольнодумцы, и тягой задать стрекача.

– Жди осени. Шерсть скоро отрастет. Задействуй мудрецов для подкопа тюрьмы… – прочитала Флана. Оторвала взгляд от бумаги, несколько ошеломленно огляделась. Пожала плечами. – Ничего не понимаю.

– Бред какой-то! – воскликнул парень. Протянул руку. – Дай мне!

– Да пожалуйста! – Флана небрежным движением протянула бумагу.

Кир впился глазами в записку. Прочитал раз, потом еще второй и третий…

– Ничего не понимаю…

– То-то же, господин лейтенант, – усмехнулась Флана. – Не учили тебя такому в гвардии?

– Не учили, – кивнул т’Кирсьен. – Это или придурок какой-то писал, или…

– Тайнопись! – пискнула Лита и от испуга зажала себе рот.

– Может быть. Осталось разгадать эту тайнопись…

– А не лучше отдать кому следует? – поморщилась Флана. – Что, в Аксамале мало сыскарей? Пусть разбираются. Им за это от имперской казны жалование полагается.

Кир вздохнул. Аккуратно свернул бумажку в трубочку.

– Пойди. Скажи. Думаешь, тебя и хозяйку твою власти по головке погладят, когда узнают, что у вас, в «Розе Аксамалы», шпионы айшасианские пасутся? Все загремим на каторгу.

Он брезгливо бросил сломанную плетку в угол, в два шага пересек комнатушку, поставил записку-трубочку на комод около подсвечника.

Флана молчала. Хмурилась, кусала губы.

Лита переводила испуганный взгляд с подруги на молодого человека и обратно. Казалось, что она вот-вот расплачется.

– Ну, что решила? – первым не выдержал бывший гвардеец.

– Да что я могу решать? Прав ты, как ни крути. Нельзя к сыщикам бежать. И никому нельзя говорить. Разве что фрите Эстелле… – задумчиво произнесла Флана.

– А я думаю, и ей не стоит, – несмело сказала Лита.

– А как мы узнаем, чья это записка? – спросил т’Кирсьен.

– Ой! А зачем нам знать? – снова испугалась Лита.

– А затем! – отрезала Флана. – Мы хоть и шлюхи, а Империю в обиду не дадим! Верно, господин лейтенант?

Молодой человек нерешительно кивнул:

– Боюсь, искать шпионов все-таки мне придется. Не могу представить тебя или Литу, выслеживающими айшасианов по трущобам и припортовым закоулкам.

– Почему это по трущобам? – вскинула бровь девушка. – Наши посетители – люди приличные и состоятельные. Где попало не живут.

– Я не пойду… – запротестовала Лита.

Кир рассмеялся:

– Я же говорил! Не переживай – я выслежу их. Осталось только выяснить, кого выслеживать будем.

Флана решительно прошагала от окна до двери и обратно. Распахнувшиеся полы капота обнажали стройные ноги. Парень невольно почувствовал зарождающееся желание.

– И думать не смей! – будто угадала его мысли девушка. – И не мешай мне вспоминать… Значит, так! С плетками игры затевают три человека. Одного из них уже больше месяца не было. Не думаю, что секретное шпионское послание столько провалялось бы невостребованным.

Кир кивнул:

– Согласен. Копать надо за последние десять дней.

– Тогда так. У меня были два старикашки. Один за другим. В тот самый вечер, когда вы со студентами сцепились…

– Так это ты с ними была занята? – скривился молодой человек. – Фу-у…

– Я отрабатываю плату, – парировала Флана. – И мне некогда думать: «фу» ли не «фу»! А не нравится…

– Все, все! – Кир взмахнул руками. – Я не спорю, не возражаю и не осуждаю! Рассказывай дальше.

– Один кривоплечий, щуплый – кожа да кости. Зато нос… Про такие носы говорят – для семерых рос, а одному достался.

– Ага! Точно! – поддакнула Лита. – Помню такого…

– Дальше, дальше… – торопил Кир.

– Кто он и что из себя представляет – ума не приложу… – виновато проговорила Флана. – Никогда не задумывалась. Посетитель как посетитель. Лишь бы скудо исправно выкладывал…

Молодой человек кивнул – а чего, и вправду, нужно ждать от девочки из борделя? Она же не частный сыщик. И не государственный, тем паче.

– А второй?

– Второй тоже пожилой. Невысокий, с брюшком. Смуглый очень. Ну, прямо такой, что с айшасианом спутать можно…

– Вот он – шпион! – воскликнула Лита. – Айшасиан переодетый!

Кир едва удостоил ее презрительным взглядом:

– Айшасианы, конечно, сволочи, но не дураки. Знаешь, у нас на отцовской вилле управляющий любил байки по вечерам травить под кувшинчик-другой вина. Сядет на веранде со старшим конюхом и псарем и начинает… Когда похабные, а когда и не очень… А мы с братьями прятались под верандой и слушали, слушали, слушали… – Он даже вздохнул, вспомнив блаженное детство и ставшее в одночасье недосягаемым родительское имение.

– То-то и видно! – нахмурилась Флана.

– Да что тебе видно? Вот управляющий как-то и рассказал байку, как из Айшасы в Камату шпионов забрасывали. Одежду подобрали – от каматийцев не отличить, речь выучили – настоящий деревенский выговор… Короче, все как положено. Один в один, не отличить. Приплыли, высадились в маленькой бухточке, идут по проселку. А навстречу дед-козопас, старый, беззубый и наполовину слепой. И этот дед сразу, без раздумий, заявляет им: «Подобру-поздорову, айшасианские шпионы!» Те, само собой, опешили – как же так, столько лет подготовки и все насмарку? Спрашивают его: «Дедушка, как же так? Откуда ты узнал, что мы из Айшасы?» А он им: «Так, сыночки, у нас всех, у кого морда черная, айшасианскими шпионами зовут»…

Флана рассмеялась, а Лита, напротив, обиженно засопела.

– Не расстраивайся, – утешила ее подруга. – Я сама сперва на этого черномазого подумала. Только сильно просто это было бы…

– Верно, – кивнул т’Кирсьен. – Айшасианы не дураки. Значит, будем носатого крутить?

– Как это – «крутить»? – не поняла девушка.

– А вот так! Как волчок. Пока на чистую воду не выведем. Подождем, пока очередной раз заявится, да пригрозим, что выдадим тайному сыску!

Лита хмыкнула:

– А он увидит, что вы плеть поломали, и удерет!

– Куда ж он удерет? – удивился Кир. – За шкирку схватим – запоет не хуже петуха!

– Да он просто скажет – я не я и плетка не моя. Да еще нас обвинит, что наклеп на честного горожанина возводим, – стояла на своем девица.

– Тогда точно в сыск заявим! – взмахнул кулаком молодой человек. – У них в башне и не такие разговаривают! Соловьями заливаются!

– Погоди-погоди! – поддержала подругу Флана. – А чем докажем? Чем мы докажем, что плеть его? Она сломанная. Вот если бы… – Она пригласила пальчиком друзей пододвинуться поближе, понизила голос: – Слушайте меня. Ни фрите Эстелле, ни Ансельму ничего не говорим. Ни-ни!

Лита и Кир кивнули.

– Плетку я закажу сделать новую. Есть мастер один – за солид выточит точь-в-точь, не отличишь. А еще пару скудо сунуть, так за ночь управится… После дождемся носатого или кого там еще снежные демоны за плетью принесут. Я постараюсь подглядеть, достанет он записку или нет. А ты, Кир, пойдешь за ним и проследишь – куда он отправится, с кем встретится… Не боишься?

– Ты с ума сошла? – опешил т’Кирсьен. – Чтоб я, офицер гвардии, носатого старикана испугался?

– Да я не про то! Страже попасться не боишься? Тебя ж, наверное, ищут все еще…

– Ничего. Я тихонечко. – Он потер подбородок, заросший черной, колючей щетиной. – Вот борода отрастет – меня вообще никто в Аксамале не узнает. Даже однополчане.

Они обменялись заговорщицкими улыбками. Мол, уж если мы беремся за дело, то скоро паре-тройке айшасианских шпионов, вздумавшим свить гнездо в столице благословенной Сасандры, не поздоровится. Держитесь, двурушники заморские!

В полутемный коридор городской тюрьмы Аксамалы Берельм вступил с гордо поднятой головой. Раз уж согласился играть роль знаменитого заговорщика, играй. Как говорится, назвался карасем – живо в садок.

Да, садок в Аксамале отгрохали что надо. На несколько сотен рыбешек хватит. И мелких, и крупных. И жирных карасей, и хищных щук. Взять хотя бы тот этаж, на который Берельма привели мрачные, неразговорчивые надзиратели, вооруженные обтянутыми кусками кожи шестами и дубинками. Нижний, полуподвальный – забранные решетками окошки на уровне земли. Ему объяснили, что узники, отбывающие (или, как они сами говорят, «мотающие») срок в городской тюрьме, стремятся попасть на более высокие этажи. Третий, например, или четвертый. Там и теплее, и суше, и солнечные лучи радуют скользящими по стенам зайчиками. Но так просто туда не отправляют. Нужно пользоваться уважением не только сокамерников, но и самих надзирателей. А начинают все на первом, полуподвальном.

Берельм шагал неспешно, сохраняя достоинство. Нужно сразу произвести впечатление на заключенных. Правда, Мастер обещал, что слухи о появлении великого борца за справедливость Дольбрайна, вольнодумца, гиганта мысли, автора целого ряда философских трактатов, обосновывающих необходимость смены государственного устройства Сасандры, уже ползут по тюрьме.

Его вели мимо решетки, и мошенник имел прекрасную возможность полюбоваться на своих будущих сподвижников, которых он же собирался в скором времени предать. Черными воронами застыли оборванцы, пойманные стражниками в порту и припортовом квартале, – иногда городские стражи порядка устраивали облавы, чтобы проредить заполонившую эту часть Нижнего города. Грязный, укрывающийся немыслимо изодранным тряпьем, сброд, они держались друг дружки и старались не замечать ничего вокруг. В стороне от них сидели, по всей видимости, мелкие уголовники – карманники, домушники. Их Берельм не любил. Почитал падальщиками, отбирающими последние крохи у бедняков, тогда как сам Ловкач обирал исключительно богатых – банкиров, купцов и расплодившихся в последние сто лет промышленников. Неподалеку от карманников сидели преступники уровнем повыше – вооруженный грабеж, кражи со взломом, убийства. Эти держались особняком и чувствовали себя увереннее прочих. Что им политика, когда каждому грозит по меньшей мере каторга, если не виселица, за преступления доказанные и недоказанные? Этих Берельм тоже не любил – не за что, но уважал и не собирался связываться без очень уж веской причины.

А это что за компания?

Пятеро молодых людей. Одежда совсем недавно была новой, но теперь испачкана, а кое-где и порвана. Лица смышленые. Двое белобрысых – скорее всего северяне. Но только один повыше и шире в плечах. Должно быть, уроженец Барна. А вот второй с плохо поджившей раной на щеке, по всей видимости, табалец. Про жителей Табалы говорят – хвосты овцам крутят с утра до вечера. Правда, стараются сказать это за глаза. Иначе можно и в зубы схлопотать. Овцеводы хоть и северяне, а горячие, не хуже каматийцев, родившихся на жарком побережье Ласкового моря. Вот, кстати, и каматиец рядом с ними сидит. Вообще-то не совсем рядом, а как бы чуточку особняком. В ссоре они, что ли? Около барнца лежит чернявый парень с перевязанной головой. Скуластый, нос с горбинкой. Вполне возможно, что приехал из Окраины – степной край, граничащий с владениями кентавров. Откинувшись на каменную кладку и нимало не заботясь о том, что камни сырые и холодные, сидел пятый из молодых людей. Вот в его лице наметанный глаз Берельма безошибочно определил отпечаток благородного происхождения. Ему самому еще учиться и учиться так держать подбородок, так глядеть на окружающих из-под полуприкрытых век, такому излому губ – слегка надменному, но, если разобраться, вполне благожелательному. Интересные ребята… Кто же они такие? Ладно, времени разобраться еще будет предостаточно.

А вот и нечто более интересное!

Бунтовщики и вольнодумцы!

Задержанные, ясное дело, под любыми, часто надуманными предлогами, они, тем не менее, нашли друг друга в тюрьме, как находят своих соотечественников на улицах Аксамалы, да и любого иного города Империи великаны из Гронда. Молодые и пожилые, богатые и бедные, толстые и тощие, высокие и низенькие. Утонченные лица с печатью университетского образования на челе и низкие лбы золотарей и портовых грузчиков.

Ничего, пообщаемся, пооботремся и разберемся, кто из вас чего стоит.

Берельм отвернулся, чтобы не привлекать излишнего внимание к себе, и, не приведи Триединый, не дать понять, будто в ком-то нуждается. Он – дикий кот, одинокий охотник. Он привык обходиться один, своими силами и своим умом. Он и здесь будет один – гордый, независимый, погруженный в глубокомысленные раздумья.

– Стой! Руки на решетку! – скомандовал тот надзиратель, что шел справа. Коренастый, изрыгавший запах лука, способный сшибить с ног непривычного человека.