Текст книги "Поцелуи в кукольном домике"

Поцелуи в кукольном домике
Владислав Олегович Терещенко

© Владислав Олегович Терещенко, 2015

© Анастасия Андреевна Кардашова, иллюстрации, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Поцелуй меня в кукольном домике

Но каждый из нас утром, глядя в зеркало,

смотрит лишь на себя самого,

и не глядит вокруг,

и не замечает наготы другого,

и я не люблю тебя – любимая.

Хулио Кортасар

Перед тем, как ее глаза навсегда сомкнулись, Варвара вспомнила нежные поцелуи в кукольном домике. То было весной, февральский снег резал ей щеки, отчего всю дорогу она причитала. «Пальцы окоченели, тепло никогда не придет в этот город», – ее хрупкие кисти не спасал даже карман вельветового пальто. У нее была странная аллергия на промозглость, кисти покрывались густыми, красными пятнами, коими в древности обладали лишь христовы невесты и дельфийские пророчицы. Олег Платонович как мог растирал ее руки своими, тепло улыбался, и чтобы хоть как-то спасти положение, пригласил Варю пройти в галерею, находившуюся всего в нескольких метрах от влюбленных.

Зайдя в помещение, и отряхнув стопы от грязных тающих остатков, Олег Платонович и Варечка (как он любил временами ее называть) проследовали на второй этаж, дабы приобрести контрамарки. Особенность галереи была в ее перемежении с гостиницей. Вот только кассира они не нашли. И постояльцев в ней не было. Она была абсолютно пуста, чему Варвара обрадовалась до детских слез, изрядно застилавших ее нежное, детское веко, и к чему Олег Платонович отнесся с большим недоверием и легкой опаской. «Ну же, пойдем посмотрим, не будь занудой. Смотри какая картина! Интересно, художник жив или мертв? Как ты считаешь, Олег, он любил один или множество раз? Когда он писал картину луна представлялась ему хлебным мякишем или грудой палой листвы?» «Ты ребенок, Варя». Олег Платонович расплывался в теплой улыбке. «Луна ему мнилась исключительно луной. И любил он только однажды». «Откуда такая уверенность?». «Мужчина всегда любит лишь один раз, все остальное – клише навязанное беллетристической литературой и мирскими бреднями.» «А многим женщинам до меня ты признавался в любви?» «Достаточному количеству, но в своих словах я опирался на то понятие, которым до тошноты переполнена наша культура, то, которое муссируют в рекламах, газетах, кинематографе, а значит правды в моих признаниях было столько же, сколько эти девицы могли унести в своих ушах, но никак не в сердце.» «Если умру, сможешь полюбить другую?» «Не хочу даже об этом думать, ты и в прям ребенок.» «Просто хочу, чтобы мы были как Филемон и Бавкида». Варвара была убеждена, что ей суждено умереть ровно в 24 года. Эта идея-фикс поселилась в ее голове будучи в восьмилетнем возрасте. Тогда она вместе с родными поехала смотреть на только что купленную дачу загородом. Проехав около четырех километров по местному тракту, она стала замечать могильные плиты с венками и черно-белыми фотографиями. Ее это впечатлило настолько, что ночью ей приснился (как после она станет считать) наполовину вещий сон.

Томленье

Ей снились ржавые ограды плотно вкопанные в изъеденную проплешинами и проталинами землю, цвета болотной тины. На неизвестном гротескном (в силу странной, неправильной геометрии) кладбище пахло сыростью, пластмассовыми куклами, и, что странно, не процессами окончательного разложения, но обыкновенной (в той степени, в которой это может сойти за обыкновение) старостью. (Вероятно, здесь сыграло особую роль топографическое расположение детства Варвары. До 7 лет оно проходило в деревне у родственников по материнской линии. Тамара Иннокентьевна [бабушка Вари по материнской линии] постоянно наказывала ей ходить в мрачный погреб за солениями, не то чтобы это было мукой для маленькой девочки, но бурная детская фантазия, вкупе с обостренным обонянием, дорисовывали в голове Вари абрис кромешной темноты и играли им на свой коварный лад). На надгробных памятниках висели до сепии выцветшие фотографии, они изображали не самого человека, но то кем и как он себя видел еще при жизни. Плиты были усеяны четным числом вечно алых гвоздик, и нетронутыми рюмками с кристальной водкой. Захоронения, по прихоти мертвого хозяина, могли долгое время пустовать, оттого они являлись нечто средним между могилой и кенотафом. Примечательно, что определенность эта терялась вместе с усопшим. Варвара наблюдала, как мертвые совершенно спокойно совершали своеобразный ритуальный променад по собственным владениям, но были ограничены (то ли высшими силами, то ли законами сновидения) ржавой оградой, выйти за которую они не могли. Тела их были укутаны в желтые простыни. (в чем по прошествии времени, Олег Платонович, коему из уст в уста поведается со всей филигранностью сон в его тончайших деталях, найдет символ от которого мурашки пойдут по затылку, а зубы горько заноют. После вкрадчивых раздумий, которым изрядно будет мешать патетика вопросительного тона Варвары, он расскажет ей, что индуистские жрецы которым надоедали рамки брахманистского учения, в поисках абсолютной истины предавались аскезе уходя в бесплодные пустыни. Таким образом жрецы становились шраманами – странствующими философами. После долгих хождений, и психопрактик под зноем и палящим солнцем, некогда белоснежные одеяния становились желтыми, что в последствии служило отличительным знаком) Выглядели они отнюдь не юродствующими или прокаженными, а скорее напоминали обычных, глубоко пожилых людей демонстративно хранящих свое молчание. (В этом месте сна, Олег Платонович вспомнит махасиддхов [великие святые] которые собирались группами на кладбищах и предавались созерцанию). Сами могилы (кенотафы) были оформлены на манер комнат в малосемейках. По мебели и общей обстановке можно было с легкостью сделать вывод о профессии покоящегося. Варвара побывала в нескольких. В одной она увидела журнальный столик с кипой бумаг, на которых были выведены отчего-то зачеркнутые ноты. В углу стоял грязный плафон и пыльный, но этого не теряющий своей солидности, контрабас. В центре же располагался пюпитр и одинокий смычок. Другая «комната» была буквально завалена бланками, счетами, и директивами. Ничего кроме бесчисленных полок и уставшей печатной машинки в ней не было. Создавалось впечатление, будто без письменных указаний, хозяин (еще будучи живим) не мог существовать, и в упор не видел того, что не было заверено на бумаге юридически корректно. Сомнамбулической походкой Варвара проследовала в соседнее помещение, которое располагалась через вымощенную тропу. Никакой двери или входного люка, лишь арка сделанная из неизвестного материала беспечно-пепельного цвета. Внутри комнаты тускло горело вытекшее, каким-то образом из лампады, масло. Подобно патоке, оно медленно стекало сначала с лакированной поверхности резного стола, продолжало двигаться в низ по его ветхим ножкам, пока в конце концов маленькой лужицей не останавливалась на каменном полу. Языки пламени были преисполнены кротости, и, наверное, в силу того, что проживали здесь на полных правах (наверняка заверенных в соседкой «конторе») никоим образом не наносили мебели ущерба. Возле правой стены вольготно себя ощущала стоячая вешалка, на которой висел слегка изъеденный молью цилиндр и увесистый черный зонт-трость.

Пройдя вглубь помещения, по все той же правой стороне, Варвара увидела встроенный в стену камин, а напротив него массивную полку с несколькими книгами. Рассматривая (не разбирая строчек) одну из них, она подумала, что все виденные кенотафы выглядели бедно, а иногда и вовсе заброшено. С другой стороны, смысла в хорошо устроенном быту для мертвых Варвара так и не смогла найти. Из закоулков собственных мыслей ее заставило вернуться чье-то легкое прикосновение ладонями. Обернувшись (вовсе не держа на сердце тревогу) Варвара увидела перед собой измазанного в саже мальчика, лет двенадцати, который был одет в мутно-оливковый (и явно приходившейся ему не по размеру) макинтош. Он молча взял ее за руку, отвел прямо под арку, и тихой, размеренной интонацией произнес: «Когда вы вырастете в прекрасную женщину с детским лицом, вас вырвут из теплых, любящих рук, дабы вы стала добычей пламени». Как только Варвара начала открывать рот, чтобы задать вопрос, мальчик резким движением положил на ее влажные губы темный лепесток и сказал: «Вам пора». С этого момента, ноги Варвары перестали ее слушаться и несли тело по собственной воле к увитой плющом калитке. Там где, ее стопа касалась земли, вырастал черный тюльпан. Как только ей удалось выйти за ограду кладбища, Варвара проснулась, и тут же побежала рассказывать сон своей бабушке. Через семнадцать лет, она поведает его и Олегу Платоновичу, но в отличии от Тамары Иннокентьевны, истолковывающей рассказанные сны натощак, он обладал даром менее экзотическим, но от этого не менее важным – снимать с языка.

Ничем не примечательное жизнеописание Варвары

Ее мать звали редким, по тем временам, именем – Марианна. Поэтому когда вышел сериал «Богатые тоже плачут» с главной героиней тезкой, и ее возлюбленным (в фильме) Луис Альберто, множество людей (и это если сознательно упускать такой эпитет как «великое») при знакомстве с ней не упускали случая пошутить на дурной манер. «Вас как зовут?» «Марианна» «Ну тогда я Луис Альберто!». Зачастую, общение с визави прекращалось именно на этом моменте.

Варвара родилась когда Марианна была на первом курсе, а ее муж Дмитрий, в это же время, заканчивал пятый. Старались как могли. Очень часто Варвару брала к себе Тамара Иннокентьевна, предварительно уведомив всех своих подруг, что телефон она отключает дабы полностью посвятить себя развитию маленькой Вари. Такой подход не заставил себя долго ждать и уже вскоре начал давать плоды. В один год и два месяца Варвара умела считать до 10, различать некоторые цвета, и уверенно выстраивать простые предложение. Какого же было удивление гостей, когда маленькая Варя выходила из своей комнатки, внимательно смотрела на только что пришедшую девушку и безошибочно произносил. Однажды, когда у них гостили друзья семьи, Варя вышла из своей комнатки, внимательно посмотрела на приезжую девушку, и произнесла: «У тети глаза синие». Стоит ли говорить о том, что удивлению присутствующих не было предела.

Первого сентября, на линейку, Варвара явилась с самым пышным букетом, который отец дотошно выбирал в цветочном магазине находившемся всего в двух светофорах от школы. Свежевыкрашенные парты, выглядящее комильфо школьники и учителя, благоговейный трепет внутри сотен юных сердец бьющихся в разнобой. Марианна почувствовала себя плохо в самый разгар построения школьников. Скорая не заставила себя долго ждать. В больнице, после нескольких анализов, ей диагностировали онкологию. Многие до последнего не хотели верить, но прилагали все усилия, и выкручивались как могли. Пока Дмитрий работал, а Марианна проходила обследования то в одной больнице, то в другой, Варвару с занятий забирали друзья. В мае, спустя 9 месяцев, Марианна умерла.

Еще горели свечи и дух витал, но уже через 9 дней Дмитрий привел в дом новую девушку. Ее звали Алена. Она тут же обогрела Варвару вниманием, ходила с ней по паркам, интересовалась делами на учебе, дарила всевозможные подарки.

Во втором классе Тамара Иннокентьевна нашла записную книжку Вари, в которой детским почерком были подробно описаны все впечатления от траурного известия. «Страшно оставаться одной» – глаза Тамары Иннокентьевны наливались гроздьями слез. В перерывах между занятиями, она начала обучать Варю ключевому (ставшем в последствии кредо) постулату «лучше горькая правда, чем сладкая ложь». В этот же период Дмитрий начал уходить в запои. Варвару пришлось перевести в другую школу, которая располагалась через 9 пешеходных переходов от дома, так как ей была необходима продленка. Тамара Иннокентьевна думала, что убьет зятя, когда узнала, будто он, пару раз показавший дочери дорогу туда и обратно, спокойно выводит ее из дому и повелительным (отличительным) тоном говорит «Ну иди», а сам преспокойно возвращается в квартиру.

Алена переселилась к ним жить. «Девятилетнюю Варвару будто подменили» – причитала она после. Но на деле все было иначе, никто никого (естественно) не подменял, коварная женщина нагло пользовалась доверием Варвары ради успешного достижения собственных целей, которые, собственно говоря, и осуществились. Варвара часто желала «доброго утра», но в ответ она все чаще стала находить лишь молчание. Тамара Иннокентьевна стала находить во внучке некую закрытость. Началась ломка взглядов, поведения. В школе она перестала доверять подружкам, и идти на компромиссы. Однажды она перевернула в столовой стол. Таким образом она защищалась. Защищалась от внешнего мира который ей начал претить.

Бывало Дмитрий набирался наглости, звонил Тамаре Иннокентьевне, и говорил: «Ну что, хотите Варьку к себе на неделю забрать? В таком случае, придется за нее денег подкинуть». Своеобразный выкуп не заставлял себя долго ждать. Дарить подарков он не умел (за что Марианна, еще при жизни, на него постоянно ругалась). Варвара росла самостоятельной девочкой, и старалась никогда ничего не просить. Но Тамара Константиновна научилась отлично различать ее взгляды, и даже предугадывать некоторые желания. Если Варя заостряла взгляд на одной из бакалей или витрин, то на следующий день, бабушка останавливала ее на этом же месте со словами: «Слушай, я тут приглядела одну вещь, давай это обсудим». И Варино сердце становилось в этот момент практически необъятным.

Алена внезапно ушла. Дмитрию вовремя удалось понять – эта женщина ему ничего не сможет дать. «У Марианны ум был, а у этой в голове мякина, да и готовит она отвратно». Позже он стал водить в дом вавилонских блудниц, Варвару же выставлял за порог и говорил: «Иди куда хочешь». Естественно, она шла к бабушке смотреть излюбленный диафильм – «Аленький цветочек». Дмитрию удалось мастерски привить Варе ненависть к самому себе.

Варвара поступила на архитектурный. За время ее учебы на первых курсах, ей удалось побывать в Индии, Франции, Америке, Литве, Латвии, Чехии. Больше всего ей импонировал Вильнус. Тамара Иннокентьевна однажды спросила: «Чего тебе там больше всего приглянулось?». «Чулоки, бабушка» – отвечала Варя. За это время у Дмитрия появляется новая женщина. Властная, яркая, красивая, самоуверенная, богатая вдова, с (как ошибочно предполагают) исконно русским именем – Наталья.

По профессии она, как и Марианна, врач-венеролог в одной из местных больниц. Ее муж умер 6 лет назад от рака, оставив ее одну с пятилетним сыном на руках. «Более поэтичного союза вдовы и вдовца и выдумать сложно» – любила пустить острую фразу Тамара Иннокентьевна. Почти сразу же Наталья окружает (и чуть ли не удушает) Варвару неким суррогатом материнства. «Мне с тобой так хорошо, девочка ты моя, моя доня». Доня – странное слово, призванное медом вливаться в уши Варвары, почему-то загустевало на пол пути и вызывало приторную тошноту. Позже она свыклась, и даже научилась находить в этом словообразовании благозвучие. Прошло несколько недель и Варвара поделилась с Тамарой Иннокентьевной: «Знаешь, бабушка, я не помню счастья своего при маме в 7 лет, но сейчас меня так любят. Я так счастлива. Скоро назначу Наташе свидание, и расскажу ей всю свою жизнь, чтобы показать ей изнанку собственного сердца. Мне хочется довериться, бабушка, хочется рассказать самое сокровенное». Через месяц она снова пришли поговорить с Тамарой Иннокентьевной, но тон ее уже не был так восторжен: «Знаешь, она меня не поняла. И вряд ли поймет» Спустя еще месяц Дмитрий и Наталья узаконили свои отношения. Варвара называла их родителями и никогда о них плохо не отзывалась, но навсегда стала закрытой для собственной семьи. Наташа оказалась жадной, частенько из ее уст вылетало: «Нет денег». Не потому что Варя просила, а просто так, предупреждала.

Изрядно выпив, Дмитрий попросил дочку сделать ему кофе. Варвара поставила его на стол. «Дай в руки». «Сам возьмешь». Дмитрий пришел в бешенство за долю секунды, он взял кофе и вылил его на голову Вари. Заплаканная, она добежала до бабушки, которая тут же одела свой гуттаперчевый плащ и направилась серьезно разговаривать с отцом своей любимой внучки. «Ты, наверное, забыл зятек, что у Вари есть дееспособные бабушка и дедушка, у которых полгорода знакомых, готовых тут же ринуться на помощь. Если понадобится, мы не глядя разменяем эту квартиру, и тебе по праву достанется комната в бараке с ведром на голове». После этих слов, Дмитрий существенно умерил свой пыл, и стал впервые думать, прежде чем делать.

В июне Варвара поехала в Санкт-Петербург проходить практику. В сентябре он позвонил теще с вопросом, который ставил в тупик: «Вы Варю-то спонсируете?». «Нет, на Невском стоит». Молчание. «В Москве стоит на Тверской, а в Петербурге на Невском.» Гудки. Тамара Иннокентьевна вкладывала в Варю все свои силы. По окончанию университета Варя переехала в Санкт-Петербург, так как там ее уже ждала работа. И именно в этом городе, она повстречала любовь всей своей жизни. Буддолога – Олега Платоновича.

Чрево кита

По щекам Гераклита бежали обжигающие слезы злости, когда глядя в реку он понял, что все течет, и все непременно меняется. Нельзя не только войти в одну и ту же реку дважды, но нет и того, кто дважды бы в эту реку зашел. Время никогда не застынет на миг – от этого осознания всегда остается горькое послевкусие. Дхарма учит, будто именно это и заставляет человека страдать. Горячие слезы – неотъемлемое свойство всех древних. Платон проливал их, видя как человек, которому предначертано быть художником, расточает свою жизнь работая на каменоломне. Страницы его теории о устройстве государства рельефны, потому как пропитаны этой влагой. Ахилл пускал пусть и скупую, но все же слезу над копнами антрацитовых волос Антея, ибо видел в нем тождество. Вязкое ощущение снедающего меня беспокойства. Только откуда ему взяться? Изнывающие от усталости желтые поручни, стертые спинки сидений, крупные окна (на которых она так обожает рисовать зимой) явственный гул внутри душного салона. Чем больше скорость троллейбуса, тем громче это давящее на виски гудение, и как следствие – учащенное сердцебиение. Запах мятной жвачки. Девушка сзади ведет себя нарочито в проявлении своих эмоций. Ее рассказу не хочется верить. Мной начинает овладевать непреодолимое желание встать в центр салона и начать декламировать стихи Виславы Шимборской. Вечерний рейс. В кожаном портфеле лежит свежий выпуск газеты «Чай да яблоки», но если возьмусь читать сейчас, то вместо структурного восприятия текста, смогу увидеть лишь хаос, и даже если вопреки усталости все же получится уловить рациональное зерно, то я скорее всего предпочту поупражняться на нем в деконструктивизме. На мужчине справа надеты очки. Величайшими изобретениями человечества являются очки и музыкальная шкатулка. Первое нивелирует изъяны хрусталика, избавляя от вечного тумана в глазах, а второе прекрасно помогает детям болеющим бессонницей. Скоро остановка. Девушка сидящая чуть сбоку достает из сумки кошелек на котором изображен бесконечный узел. Знает ли она, что носит с собой символ взаимозависимости? Движение вперед. Шум открывающихся дверей. Остановка. Одни люди приходят, другие покидают троллейбус. Неизменным остаюсь лишь я. Но скоро мне тоже придется сойти. Вместе с вечерней прохладой в салон залетела маленькая бабочка. Сегодня мне снился странный сон, за обеденным столом (рассчитанным на не менее чем 12 персон) в гордом одиночестве сидела Варвара. К еде она не притронулась, потому как не хотела спугнуть недвижно сидящих на ее губах бабочек «павлиний глаз» (Inachis io) названных так в честь царя Аргоса и его дочери. Взгляд ее был опущен под идеальным углом таким образом, чтобы сидящая насупротив персона устыдилась собственного действия или бездействия. Мне посчастливилось оказаться этим визави. Наблюдая за плавными движениями крыльев бабочек, мне удалось разгадать Варвару. Чешуекрылые на ее алеющих губах символизировали стеснение в словах. Она хотела мне что-то рассказать, но не могла в силу своего тушевания. Что было после узнать не удастся, я проснусь (как всегда) жутко не вовремя и вовсе некстати. Инах тоже проливал горячие слезы, когда ему сообщили о похищении финикийцами его дочери. Отстроить целый город для блага народа, и получить взамен пропажу самого дорогого человека. Бесконечный узел взаимозависимости здесь как-то туго вяжется. Огромная стальная коробка работающая на электричестве, мы тратим себя на пустые изречения длинной в сотни слов, в момент, когда самое главное может передать лишь одно единственное. Уважаемая огромная стальная коробка работающая на электричестве, я знаю, что молчание – лучшее из красноречий, но сейчас я готов сказать Варваре самое важное. Дорогая огромная стальная коробка работающая на электричестве, выпусти меня из своего чрева, и я пойду сеять слог сердца вопреки когда-то данному разумом обету. Остановка. Шаг в разлитую мглу.