Текст книги "Сети судьбы. Первая любовь – как первый блин…"

Сети судьбы
Первая любовь – как первый блин…
Владлен Росс

© Владлен Росс, 2023

ISBN 978-5-4490-2770-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая. Детство, отрочество

Глава 1

Жизнь у некоторых – сплошные приключения, расслабиться некогда!

Здравствуйте.

Меня зовут Владлен Росс.

Почему-то все, с кем мне приходилось общаться довольно близко: друзья, коллеги по работе, соседи – всегда делились со мной своими секретами, как в фильме «Слушатель».

И я молча выслушивал, соглашаясь. Иногда мне рассказывали о своих обидах и призывали рассудить спор.

Но как я могу принимать чью-то сторону – когда у меня со всеми хорошие отношения?..

Вот и сейчас: я находился на отдыхе, на побережье Чёрного моря, и грелся на солнце, когда моё внимание привлёк один из отдыхающих. Нырнув, он довольно долго, около двух минут, мог держаться под водой. А ведь на вид ему было уже около семидесяти лет. В отличие от остальных, барахтающихся на поверхности у берега, этот пожилой, поджарый человек постоянно нырял и плавал под водой.

Я пригласил его на кружку пива, чтобы, пользуясь случаем (подчеркну – он мог оставаться под водой довольно продолжительное время, в нашем возрасте мало кто обладает подобными способностями), выяснить, как ему удаётся сохранить блестящую физическую форму. По пути к бару новый знакомый сказал мне, что если бы не был в молодости заядлым ныряльщиком, то мы бы уже и не беседовали.

Это знакомство получило продолжение. Все две недели отдыха мы с увлечением общались. Мой приятель оказался замечательным рассказчиком, и я уже старался не пропустить чего-нибудь из его истории. То, что я услышал, – повесть его жизни – я решил донести до более широкого круга, с надеждой на то, что вам тоже покажется интересной судьба этого человека.

Ведь у некоторых людей вся жизнь проходит однообразно, как у меня, например: детсад, школа, работа на одном месте – до пенсии. И вспомнить нечего! А у других – сплошные приключения, расслабиться некогда!

Названия городов и имён я поменял, как водится. Но все события постарался передать точно.

Ну и поведу рассказ от первого лица, стараясь прочувствовать написанное так, как чувствовал мой собеседник, который, закончив свою историю, спешно собрал чемодан и уехал.

Как будто сбросил весь свой груз на меня! И я даже не успел спросить его, в какую сторону он ринулся.

Глава 2

Лёжа на дне и любуясь рыбками, я ловил себя на мысли, что совсем не хочется дышать. Это такое неописуемо счастливое чувство!

Итак! О нырянии.

Когда я был студентом медучилища, у меня произошел серьёзный конфликт с одним местным парнем из-за девушки. (Может, позже я вернусь к этому.) После того случая прошло около полутора лет.

Мы с приятелем загорали и купались на озере, где всегда было много отдыхающих, как местных, так и курортников. И вдруг я издалека вижу троих парней, среди которых и тот, с кем у меня случилась драка.

Я решил, что лучше избежать нового конфликта, и пошел в воду, тем более что их было трое. Но они увидели меня и, раздеваясь на ходу, направились в мою сторону. Я отплыл от берега и подальше от купающихся. Парни, подплыв ко мне, решили, что лучше не драться в воде, а тихо утопить меня.

Я ждал чего-то подобного, поэтому набрал побольше воздуха в легкие, дважды выдохнув и глубоко вдохнув. Когда они схватили меня и стали топить, я не сопротивлялся. Но тут один отпустил меня и всплыл наверх. Я понял, что ему не хватило воздуха, и уже сам вцепился в оставшихся двоих.

Сначала один задёргался, стараясь освободиться от меня, потом – второй. Я не отпускал их и старался уйти глубже.

Мои «обидчики» так запаниковали, что я еле удерживал их. В общем, подержав ещё чуть, я разжал пальцы, глядя, как они неистово гребут к поверхности, затем сам уплыл под водой в гущу плескавшихся курортников. Вынырнув, я затерялся среди множества голов и видел, как мои недавние противники, ругаясь и оглядываясь, взяли свои шмотки и ушли вдоль берега.

Позже я встретил главного врага в городе, но, к удивлению, не увидел враждебности в его взгляде, а через энное количество лет, в «местах не столь отдалённых», о чём я тоже потом расскажу, мы стали приятелями.

Ну а плавать под водой я научился вот как.

Каждое лето мои родители возили нас с младшей сестрой на Чёрное море.

Отец с мамой устраивались в пионерский лагерь музыкальными работниками – ну там зарядку под музыку, песни пионерские, костровые. А нас зачисляли в отряды. Но! Мы с сестрой были на особом положении. Когда у всех начинался «тихий час» после обеда, нас родители забирали и вели на море купаться и загорать.

Все школьные годы, каждое лето, почти полных три месяца, мы бывали в этом лагере. Я научился так плавать и нырять, что равных среди друзей, дома, в городе мне не было.

Я уже мог, расслабившись, спокойно лечь на дно и лежать, не всплывая. Потом подумать о всплытии и подняться к поверхности не спеша, не шевеля ни руками, ни ногами. Как сказал один коллега на работе, услышав от меня про моё ныряние, это – левитация.

Иногда ловил себя на мысли, лёжа на дне и любуясь рыбками и крабами, что мне совсем не хочется дышать, что я так долго там лежу и нет потребности в воздухе. Это такое неописуемо-счастливое чувство!

Сейчас я вспомнил, как однажды отец хотел меня выпороть за то, что я напугал их с мамой. Дело было всё в том же пионерском лагере. Мы, как всегда после обеда, когда у всех тихий час, пошли на море. Погода прекрасная, на море штиль. Я взял надувной маленький круг и отплыл с ним метров пятьдесят от берега. И что мне взбрело в голову?! Может, я хотел показать, как долго могу не выныривать? Я нырнул под круг, оставив только рот над поверхностью воды, и довольно долго так держался. На берегу поднялся такой крик, что я даже в воде услышал. Все подумали, что я утонул!

Мне самому было не по себе от этой шутки.

Однажды дома мои друзья, не поверив, что я могу довольно долго не дышать, проделали эксперимент. Один ладонью закрыл мне рот, а другой зажал нос. Засекли время. Прошло ровно четыре минуты, и я застучал рукой, показывая, что всё! Больше не могу терпеть! Эта приобретённая в детстве способность долго находиться под водой выручала меня неоднократно.

Глава 3

Я с нетерпением ждал возвращения родителей с работы. А когда они приходили без еды, я просил: «Ну хоть корочку с солью».

Я чуть не родился в театре. Мама ждала родов со дня на день.

Летним кисловодским вечером ей стало совсем не по себе. Папа предложил маме отвлечься и повел её в театр. Постановка действительно увела все её мысли к происходящему на сцене. До конца второго акта оставалось несколько минут. И тут я… решил сам увидеть финал пьесы. Но раз уж весь спектакль слушал, как радиопостановку, не было особого смысла смотреть и его конец. Хоть я и вытаращил бы глаза, вряд ли увидел бы что-либо, учитывая мое месторасположение: ракурс был бы не слишком удачный.

В общем, мама прошептала папе, что пора, они быстро, как только могли, вышли из театра и… в роддом!

Заканчивались сутки, обозначенные в календаре двенадцатым июля. Пока шла подготовка к родам, «пробил двенадцатый час, как с плахи голова казненного…», как произнес в своем произведении «Облако в штанах» В. Маяковский.

Наступило 13 число, раздался вопль – то ли возмущения, что не уложились в 12-е, то ли радости, что наконец свобода. Но, как ни крути, я появился. И судьбу мою, видимо, определила сама дата рождения – «чёртова дюжина».

Середина 40-х, война постепенно близилась к завершению. Последствия этих жутких лет долго ещё будут сказываться на людях.

Одно радовало, что мамины родители жили в Кисловодске, в отличие от папиных. Климат здесь более подходящий, чем в Уфе, где были папины корни. Вот не помню, как оказалась мама в Уфе, да еще выпускницей музыкального училища по классу скрипки. То ли в связи с эвакуацией, из-за войны, то ли приехала поступать из Кисловодска в Уфу (что маловероятно). Но факт остается фактом, познакомились родители в Уфе.

Как оказался на Урале отец, я знаю хорошо. До Великой Отечественной он участвовал в Финской кампании 1939 года, командовал разведвзводом. В 1942-м, будучи лейтенантом, попал в окружение под Сталинградом. В результате бомбежки его контузило и ранило в правую руку. Осколок попал в локтевой сустав. Его, как и других раненых, в санитарном вагоне отправили на Урал.

Ранение в руку могло оказаться для отца роковым. Я объясню почему. Мне вспоминается трогательный эпизод из его детства, рассказанный им самим. Когда в 1922 году ему было 11 лет, его отец, мастер по изготовлению и ремонту баянов, и мама пошли в кино. А вернувшись, услышали, что кто-то играет на баяне популярный в то время вальс. Причем с вариациями и с басами. На следующий день моего отца отвели в музыкальную школу. Потом он окончил и музыкальное училище.

Так вот, ранение в руку, да еще в сустав, можно было сказать, перечёркивало всю жизнь. Поднялась температура, рука стала черная, распухла и сильно болела. Врачи пришли к выводу, что ее необходимо ампутировать ввиду начавшейся гангрены. Надо представить, что творилось в душе отца, музыканта, играющего на баяне и саксофоне…

В последний момент отец категорически отказался от операции. Его положили в палату для безнадёжных, но продолжали делать перевязки и давать лекарства.

Случилось невероятное! Рука из черной становилась черно-фиолетовой, затем фиолетово-бордовой, потом бордово-красной. Дальше цвет светлел – до полного выздоровления.

Но, поскольку осколок остался в суставе, рука уже не разгибалась полностью, и невозможно было, конечно, поднимать ею тяжести. Поэтому всю оставшуюся жизнь отец носил баян, либо саксофон, либо чемодан – в левой руке.

После госпиталя он работал руководителем оркестра в художественном театре Уфы. Мама была скрипачкой в этом оркестре. Рассказывала, как они с подружками обсуждали нового руководителя, гадали, какой он по характеру, строгий или нет.

В итоге, после того как отец еще и научил маму играть на аккордеоне, они поженились. Перед моим рождением они еще и гастролировали, вместе со мной! Но потом гастроли отпали, нужно было найти работу на месте.

Вариант жить у маминых родителей молодым не подходил – не было нормальных условий. Поэтому, после непродолжительных поисков, отец решил переехать в небольшой курортный город, где как раз требовался руководитель оркестра в кинотеатре «Звезда». Но перед тем как осесть на постоянной работе, родители отправились в заключительные гастроли по Краснодарскому и Ставропольскому краям.

Мне был год, и я все время проводил с бабушкой, папиной мамой. Когда, вернувшись с гастролей, меня взяла погулять мама, я назвал её тётей. Она мне объясняла, что она – мама. Но я продолжал своё. Тогда она спряталась за кустом, а я от страха стал звать: «Тётя, тётя!» Безрезультатно. Тогда я произнес «мама», и она тут же вышла. Вот так я осознал, что это – моя мама.

«Судьбоносное» число дня рождения – ещё не всё! Когда мне было почти два года (понял это через много лет), я наверняка был ещё и проклят! Мама рассказывала, что однажды меня взяла на руки работница кинотеатра, имеющая короткую прическу и грубые мужские черты лица, и я сказал ей: «Тётя, сними маску». Даже сейчас я чувствую неловкость, представляя эту ситуацию.

Перед вечерними сеансами в фойе кинотеатра собирался народ, на сцене выступали и вокалисты. Вел концерт очень талантливый конферансье. Песни, музыка переплетались с его шутками. Кстати, в то время подобные оркестры существовали во многих городах.

Это был и расцвет культуры, и постепенное восстановление всего, что разрушила война. Но время было тяжелое – шёл голодный 1947 год.

Я с нетерпением и надеждой ждал возвращения родителей с работы, потому что они приносили что-нибудь съестное. А когда они приходили без еды, как рассказывала мама, я просил: «Ну хоть корочку с солью».

Кинотеатр временно находился на первом этаже двухэтажного Дома культуры, т. к. главное здание кинотеатра «Звезда», расположенное на другой, самой оживленной улице, было разрушено бомбёжкой.

Позади него находились три старых деревянных домика. В крайнем жили мы: я, папа с мамой и бабушка – папина мама.

Был палисадник, огороженный низким заборчиком, в палисаднике хранились сложенные на зиму дрова. В сенях стояла бочка с водой, которую наполняли ведрами из колонки на улице. Там же содержался и разный хозяйственный инвентарь. Там же спала наша собака по кличке Рамка. Вся черная, как смоль, чуть меньше овчарки.

Однажды она пропала. Не было её месяца четыре. Соседи предполагали, что Рамку кто-то отравил.

Все «отравления» в то время сводились к тому, что изверги вставляли иголку в кусок мяса или хлеба. Собаки, проглотив такое «лакомство», испытывали боль и убегали, видимо, не соображая, где получить помощь. Тем более что кормились они все на улицах.

И вдруг однажды, ближе к вечеру, когда все были дома (родители уходили работать в оркестре к вечерним сеансам), послышался шорох, поскрёбывание в дверь. Слышно было очень слабо, т. к. перед комнатой были ведь сени. Но когда звук повторился, пришлось идти смотреть, в чём дело.

Радости нашей не было конца! Рамка, взвизгивая, прыгая и крутясь, старалась всех лизнуть. Была худая, как скелет, а на шее болтался полуметровый конец толстой веревки. По концу этой веревки было видно, что она перегрызена. Но радовались мы недолго. «Не прошло и года», как собака опять пропала, и теперь навсегда.

Ещё помню, в соседнем домике жила семья без мужчины. Мать с четырьмя дочерями и сыном. Самая взрослая дочь была старше меня лет на восемь. Остальные – мал мала меньше… (Кто жил в третьем домике, не вспомню.) Но об этой семье потом. Скажу только, что когда я подрос, понял: средства к существованию эта семья добывала проституцией – поток мужчин не иссякал.

В праздники музыканты, те, кто сдружились семьями, собирались за большим столом у кого-нибудь дома. Приглашались и соседи. Из детей были только я и дочь музыканта-еврея, на год младше меня. Хорошо помню, как мы с ней, пока шло застолье, располагались или под этим праздничным столом или под кроватью.

Мне было около пяти, ей, соответственно, около четырёх лет. Поэтому мы легко помещались и там и там, учитывая, что кровати были очень высокими, с железными спинками в виде арок, и играли. А над головой у нас звучала музыка, звенели бокалы, слышался смех. Мы были никому не нужны в этот момент.

Что удивительно, почему-то, подросши, мы даже не дружили. Хотя при встрече радостно приветствовали друг друга много лет.

Когда мне исполнилось шесть, родители стали учить меня играть на пианино. Роль педагога чаще брал на себя отец. Позже, класса с восьмого, подключилась бабушка, мамина мама. В семь лет, после года домашних занятий, отец отдал меня в музыкальную школу. А ещё через год – забрал. Сказал, что мне неправильно пальцы ставят.

Так я и учился музыке дома под руководством и папы, и бабушки Ксении.

В свое время, когда в кинотеатрах показывали немые фильмы, бабушка Ксения сопровождала их игрой на фортепьяно. Была тапёром.

Благодаря, конечно, ей, к восемнадцати годам я выучил самые красивые лирические произведения классиков: «Грёзы любви» Ф. Листа, «Пробуждение весны» Х. Синдинга, «Прелюдию до-диез минор» С. Рахманинова, вальсы и полонезы Ф. Шопена. И, конечно, «Лунную сонату» Бетховена.

Но больше всего я полюбил музыку Шопена. А позже, когда прочитал биографический роман Ф. М. Оржеховской о Шопене, понял, почему я так проникся его произведениями. Оржеховская, сравнивая произведения Листа и Шопена, написала, что музыка Листа подобна картине природы, где тщательно прописаны все жилки на каждом листике. А музыка Шопена – это сама природа.

По утрам по улицам ездили на телегах, запряжённых ишаками, старьёвщики, которые принимали разный хлам: старую, рваную, грязную одежду, обувь, всё, что надо было выкинуть, а взамен давали разноцветные мячики на длинной резинке и свистки из глины. Зальёшь воды в такой свисток, и он свистит с переливами – как соловей.

С криками: «Чиню, лужу, кастрюли паяю!» также на телегах ездили мастера по ремонту посуды, тазов. И с большими кОзлами на плече, с ременной передачей на ножную педаль, ходили точильщики ножей, топоров.

Глава 4

Не знаю, что происходило на самом деле, какая сила двигала предметы, но то, что это был не я и не мой дружок, – это точно.

В 1951 году родителям и жителям соседних домиков предоставили другое жилье. Это был двор Дома культуры, с огромными, тяжелыми железными зелёного цвета воротами, выходящими на улицу и со встроенной в них дверью.

Двор был заасфальтирован с небольшим углублением в центре. После дождя всегда образовывалась лужа около трёх метров в диаметре.

Нам, детворе, это было только в радость. Все бегали босыми, с палками-саблями, пускали в луже корабли-щепки. Была во дворе и зигзагообразная, широкая, деревянная лестница, ведущая на второй этаж Дома культуры. Как бы черный ход.

Под лестницей мы из кусков фанеры и картонных коробок строили, насмотревшись военных фильмов, «штаб». Там же и от дождя прятались.

Часть двора была ограничена четырьмя сараями, в одном из которых находился общий туалет с выгребной ямой. Изредка во двор заезжала ассенизаторская машина и шлангом опустошала яму. В такие моменты все жители двора старались уйти из домов к знакомым или к родственникам по известным причинам. Этот «аромат» стоял ещё несколько дней.

На черепичной крыше сараев часто отдыхал, греясь на солнце, ничей дворовый кот. Размером он был с приличную собаку, и звали его Тарзаном. Не знаю, кто дал ему такую кличку, но она полностью соответствовала этому зверю. Питался он не только крысами, обитавшими в сараях, но и голубями не брезговал. А уж когда курицу задушил, то хозяин курицы, подманив его, раскроил топором ему череп.

Полуживой, кот каким-то образом забрался на крышу и долго лежал там без движения. На следующий день он исчез.

Все забыли про него. Но на следующий год, когда солнце стало греть по-настоящему, все увидели Тарзана на его любимом месте. Посередине головы виднелся шрам, на котором не было шерсти. Шрам был шириной с палец. Мы, детвора, были очень рады видеть нашего Тарзана.

Летом, в жару, когда ездили «поливалки», мы бежали впереди и купались под их струями. А поливали они не как сейчас, напором смывая грязь с улиц, а пускали струи вверх, под углом 45 градусов. Просто орошали, причем ехали медленно.

Дворники, как можно увидеть в старых фильмах, мели улицы мётлами, одеты были в белые фартуки. Милиция тоже в белой форме была, как в фильме про Дядю Стёпу.

Когда в Доме культуры на втором этаже проводились вечера танцев под оркестр, подвыпивший народ шёл во двор и мочился на внутреннюю сторону ворот, где было совсем темно. Представьте, на раскалённый в жару асфальт попадают продукты жизнедеятельности пьяных; и соответствующий «аромат» на весь двор.

Музыку было слышно хорошо во всем дворе, так что засыпали мы дома под красивые мелодии. А ночами, когда отец расписывал партитуры для оркестра, из радиоприёмника тихо звучал джаз по «Голосу Америки».

Бабуля, так мы с сестрой называли бабушку, папину маму, была верующей, изредка ходила в церквушку, которая была в трёх кварталах от нас.

На территории церкви было небольшое, уже не действующее кладбище. Но, в дни Пасхи народ шел на это кладбище и оставлял крашеные яички и куличи на заросших могилках. И мы, конечно, тырили все эти «дары».

Так вот, хоть говорят, что верующие не должны верить гаданиям или заниматься этим, тем не менее бабушка иногда любила заглянуть в будущее с помощью движущегося блюдца или танцующего деревянного столика, больше похожего на подставку для цветов.

Не знаю, что происходило на самом деле, какая сила двигала эти предметы, но то, что это был не я и не мой дружок, который младше меня на год, – это точно.

Блюдце, можно сказать, бегало с такой скоростью, что крутилось под пальцами быстрее, чем успевали пальцы за ним.

Когда мы клали ладони на столик и задавали вопрос какому-нибудь духу, чаще известному поэту или композитору, предлагая в случае отрицательного ответа крутануть столик, а в случае положительного раскачать его, результат поражал разнообразием движений.

Можно не верить, но то, что я рассказываю, чистая правда. Однажды спросили духов об окончании школы. В ответ на вопрос, окончит ли друг Илья десять классов – столик по нашему условию должен был подойти к печи и покачаться.

Кстати, печь топилась углём-антрацитом. Бывало, заедет во двор самосвал и высыпет кучу угля прямо к двери, на асфальт. Мы всей семьёй, быстро, как только можно, вёдрами перетаскивали его в сени. Удобно! Тлеет долго, плита раскалялась докрасна. Продолжу о гадании.

Бабушка осталась сидеть на диванчике, а мы с Ильёй, держа ладони на поверхности столика, были вынуждены идти за ним, передвигающимся враскачку (как будто его кто-то кантовал) до печки. Мы обалдели, когда он под руками резко, как будто его кто пнул ногой, провернулся вокруг своей оси. Это означало, что он не закончит десятилетку.

Позже мы с Ильёй вспомнили это предсказание, т. к. я окончил десятилетку, а друг бросил учиться в девятом классе. Потом он, конечно, доучился в вечерней школе, а затем поступил в институт.

А уж про то, что нам писал с помощью блюдца дух Пушкина, когда мы с Ильёй (пока родители были на работе) гадали у него в квартире, находящейся через дверь от моей, – говорить не буду. Вы все равно не поверите. Скажу одно: когда он уставал от многочисленных вопросов, посылал нам такие матерные стихи, что мы бросали гадание.