Текст книги "Судьи"

Влас Михайлович Дорошевич
Судьи[1]1
  Впервые – «Россия», 1899, 4 сентября, No 129. Печатается по изданию – Сцена.


[Закрыть]

* * *

Писатель пишет, актер играет, – и интересно знать, для кого все это делается?

Петербург очень любит драматическое искусство.

Он не может одного дня прожить без драматического искусства. Он возит его с собой даже на дачу, как любимую болонку. Нигде вы не найдете такой массы летних драматических театров, как под Петербургом. Каждое Парголово имеет свой «храм Мельпомены»[2]2
  Каждое Парголово имеет свой храм Мельпомены. – Парголово – дачная местность под Петербургом. Мельпомена – в греческой мифологии муза театра.


[Закрыть]. Всякое коровье стойло тщательно вычищается, корова выводится вон, в коровнике вешается занавес и две лампы, и даются спектакли постоянной труппой драматических артистов.

Но эти артисты набраны из таких отбросов провинциальных сцен, они так не умеют ходить по сцене, так не учат ролей, так врут всякую отсебятину, публика так награждает их аплодисментами за то, что они коверкают бедные пьесы, что вы приходите к убеждению:

– Петербург терпеть не может драматического искусства! Чтоб помирить эти две крайности, возьмем золотую середину:

– Петербург ничего не понимает в драматическом искусстве.

У Петербурга есть одна связь с Россией – неграмотность. У малограмотной страны – неграмотная столица. Это естественно, логично и даже отрадно. Все-таки, значит, не совсем еще потеряла связь с родиной!

В 1893 году в Александрийском театре в бенефис г. Варламова, в первый раз давали «Смерть Пазухина»[3]3
  В 1893 г. в Александрийском театре, в бенефис г. Варламова, в первый раз давали «Смерть Пазухина». – Спектакль по пьесе М.Е. Салтыкова-Щедрина шел 2 декабря.


[Закрыть]. Пьеса, видимо, понравилась: публика усиленно весь вечер вызывала:

– Автора!

Оставалось только, чтобы тогдашний «заведующий» г. Крылов вышел к своей публике и проанонсировал:

– Автор Щедрин выйти не может. Его в театре нет: он умер.

На днях один из рецензентов, давая отчет о первом представлении «Галеотто»[4]4
  «Галеотто» – пьеса испанского драматурга, политического деятеля Хосе Эчегарая-и-Эйсагирре (1832—1916), была поставлена в Александринском театре в 1899 г.


[Закрыть], писал:

«К сожалению, самой интересной части пьесы, пролога, публика не слушала».

Это, хоть и написано в рецензии, но правда. Во время, пока шел пролог, в публике стоял гул, публика двигалась, шепталась, пересмеивалась, переговаривалась.

Рецензент тут же дает и объяснение:

«Наша публика не любит литературных разговоров».

На втором представлении «Шутников»[5]5
  На втором представлении «Шутников»… когда несчастный Оброшенов вскрывал пакет… виноват уж Давыдов!.. Свободин умер от волнения после этой сцены. – Имеется в виду спектакль по пьесе АН. Островского, состоявшийся в Александринском театре 1 сентября 1899 г. В.Н. Давыдов исполнял в нем роль Оброшенова. П.М. Свободин, ранее исполнявший эту же роль, умер во время спектакля в том же театре 9 октября 1892 г.


[Закрыть] публика Александрийского театра очень весело смеялась, когда несчастный Оброшенов вскрывал пакет, подброшенный ему «шутниками».

Гоготала, предвкушая, какую рожу сейчас скорчит старичок, которому вместо денег подсунули газетную бумагу!

– Но в этом виноват уж Давыдов! Значит, он недостаточно сильно провел эту сцену!

Мы не будем разбирать, достаточно или недостаточно сильно провел г. Давьщов эту поистине трагическую сцену.

Но самая сцена написана так сильно, так потрясающе, что Свободин умер от волнения после этой сцены.

Вот и извольте обличать «шутников» перед публикой, состоящей из таких же «шутников», не обладающих достаточным нравственным смыслом, чтобы разобраться, что происходит перед ней, – нечто смешное или нечто возмутительное до глубины души.

Потрудитесь же писать и играть для публики, которая не любит литературных разговоров, не может отличить трагедии от фарса и вызывает знаменитых писателей после их смерти.

Петербург это город, где «Царь Борис»[6]6
  «Царь Борис» – имеется в виду трагедия А.К. Толстого.


[Закрыть] выдерживает едва десяток представлений, а «Измаил» идет 60 раз подряд[7]7
  …«Измаил» идет 60 раз подряд. – «Измаил» – историческая драма М.Н. Бухарина (1845—1910), шла в Театре Литературно-художественного кружка в сезоне 1898—1899 гг. Дорошевич писал о ней в рецензии «Измаил» («Одесский листок», 1899, 22 апреля, No 105).


[Закрыть]. Город, где можно с успехом ставить «Шпиона» и «Невинно осужденного»[8]8
  ..можно с успехом ставить «Шпиона» и «Невинно осужденного». – «Шпион» – пьеса английского драматурга В. Джилетга. «Невинно осужденный» («Честный Жак») – пьеса французских драматургов Жоржа Гризона и Леона Сази.


[Закрыть]. Город, в котором еще до сих пор смотрят «Ограбленную почту»[9]9
  …смотрят «Ограбленную почту»… – «Ограбленная почта» – пьеса французских драматургов Э. Лемуана Маро, П. Сиродена и А. Делькура (переделка Ф.А. Бурдина).


[Закрыть] и «Двух сироток». Город, где гибнет драматический театр с серьезным литературным репертуаром и процветает театр-фарс[10]10
  Город, где гибнет драматический театр с серьезным репертуаром и процветает театр-фарс. – Имеются в виду Александрийский театр и Театр Литературно-художественного кружка.


[Закрыть].

Я думаю, что 141-е, кажется, представление «Меблированных комнат Королева»[11]11
  «Меблированные комнаты Королева» -пьеса А.Ф. Крюковского и С. Райского (К.А. Тарновского).


[Закрыть] – вполне достаточный аттестат для Петербурга.

Если взять тот репертуар, который с наибольшим успехом преподносится петербургской публике, то окажется, что Петербург стоит не выше любого губернского города и уж гораздо ниже любого провинциального университетского «центра».

– Но Петербург 60 раз подряд смотрел и «Феодора Иоанновича»[12]12
  Но Петербург 60 раз смотрел и «Феодора Иоанновича». – Трагедия А.К. Толстого была поставлена в Театре Литературно-художественного кружка в 1898 г. В главной роли с большим успехом выступил П.Н. Орленев.


[Закрыть]. Я не петербуржец[13]13
  Я не петербуржец… – Дорошевич всегда считал себя и по рождению и по духу москвичом.


[Закрыть], но люди, хорошо знающие Петербург, уверяли меня, что это делалось «из-за моды».

– Уверяем вас, что большинство прямо-таки скучало. Скучало и ходило, – потому что «мода». «Все» идут смотреть! Давились от зевоты, а говорили «великолепно!» – потому что «известно, что пьеса замечательная!» Нельзя же показать себя невеждами.

Не знаю, так это или не так. Но допускаю, что публика, которая находит одну из лучших драматических сцен Островского «очень смешной», могла найти «Феодора Иоанновича» – «скучным».

К крайней невежественности у петербургской публики присоединяется еще и чрезвычайная боязливость.

Петербургская публика напоминает ту квартирную хозяйку, которую описывает Джером К. Джером в своей превосходной книге «Трое в одной лодке, не считая собаки».

«Эта почтенная дама имеет слабость считать себя круглой сиротой, а потому полагает, что весь свет с ней дурно обращается».

Петербургская публика тоже ужасно боится, чтобы с ней не стали дурно обращаться, пользуясь ее круглым сиротством в области драматической литературы.

А вдруг возьмут, да и подсунут заведомо скверную пьесу, – нарочно, чтоб она не разобрала и похвалила!

Поэтому она и возлагает все свои упования на критику:

– Посмотрим, что понимающие люди скажут!

Нигде театральная критика так не могущественна, так не всесильна, как в Петербурге.

Она имеет «полную доверенность на ведение всех дел» от публики. Публика берет у нее готовыми и мнения и вкусы. Вкус – это то же, что галстук в костюме мужчины.

– Галстук – это человек! – определяет один французский писатель, делающий французу свойственное, очень мелочное, но тонкое замечание. – Не судите о человеке по костюму, по шляпе, – судите о нем только по галстуку. Покрой платья, – это зависит от портного! В магазине могло не найтись более подходящей шляпы, и пришлось удовольствоваться этой. Но галстук всякий человек завязывает себе сам. Галстук – это его вкус. По тому, как он завязан, вычурно или просто, красиво или с безвкусными претензиями, – вы можете судить о вкусе человека.

Из книг и газет можно брать готовыми такие громоздкие вещи, как принципы. Но такой пустячок, как вкус, надо завязывать самому.

И человек, который берет готовые вкусы, – это человек, который покупает готовые галстуки. Он просто не умеет сам завязать, не знает, что будет ему к лицу.

И обречен быть вечно одетым «по приказчичьему вкусу».

– Но позвольте! Есть первые представления, когда критика еще не высказалась! Ведь не расходится же публика с первых представлений молча, вызывает она автора, актеров! Высказывает, значит, свое мнение!

Но, во-первых, никто никогда не видал первого представления ни одной новой, даже самой провалившейся, пьесы, чтоб не вызывали автора.

Автора вызывают из любопытства:

– Какой он из себя? Блондин, брюнет, седой, лысый? Юноша, или старичок, быть может, нагрешил!

Из величайшего любопытства:

– А может быть, он хромой, горбатый, какой-нибудь урод необыкновенный!

Это уж будет бенефисом для публики. За те же деньги соединятся посещение театра с удовольствием от посещения музея «паноптикум».

Автор это бесплатная премия к пьесе.

Если бы портреты авторов новых пьес печатались в афишах – половина публики перестала бы вовсе вызывать автора, а другая половина стала бы вызывать для сравнения:

– А ну-ка, похож он на свой портрет? Может быть, шельма, это он десять лет тому назад снимался, когда в волосах был! Только очки втирает!

То есть, опять-таки стала бы вызывать из боязни, что ее надуют и, пользуясь ее сиротством, станут с ней дурно обращаться.

Но есть еще актеры, которых публика вызывает до того, что приходится прибегать даже к помощи полиции для укрощения восторгов:

«Вызывать полагается не более трех раз. Виновные в неисполнении сих правил подвергаются» и т. д.

Но публика не может даже похвалить актера. Мы не можем хвалить Икса, мы можем только ругать Игрека.

Спросите у двух третей Петербурга:

– Что такое Савина? Вам скажут:

– Помилуйте, какая же Комиссаржевская актриса! Что за «простота»? Ходить по сцене и безучастно читать роль! Да такую простоту вы на любой репетиции увидите! Пойдите на первую репетицию новой пьесы, – все актрисы Комиссаржевские!

Спросите у остальной трети Петербурга:

– Что за артистка Комиссаржевская? Вам с пеной у рта ответят:

– Помилуйте, сегодня Савина, завтра Савина! Пора и честь знать! Это невозможно!

В театр идут одни, чтоб «выкатить» 20 раз Савину, другие – чтоб «выкатить» 40 раз Комиссаржевскую[14]14
  …одни, чтоб «выкатить» 20 раз Савину, другие – чтоб «выкатить» 40 раз Комиссаржевскую. – К.А. Варламов в октябре 1898 г. сообщал актрисе А.И. Шуберт (1827—1909) о жизни Александрийского театра: «Царит у нас Комиссаржевская. Успех имеет она огромный. Савина почти забыта…» (Театр и драматургия. Л., 1967, с. 404). «В мемуаристике и биографической литературе о Комиссаржевской распространено мнение, что годы пребывания в петербургской труппе были для нее годами почти бездействия, что ее активно „затирала“ Савина. На деле актриса играла много, и роли ее совершенно расходились с ролями Савиной, на которые, в свою очередь, никак не претендовала Комиссаржевская. Но привычное амплуа „инженю-драматик“ было тесно для индивидуальности актрисы» (История русского драматического театра. В семи томах. Т. 7, с. 229). В 1902 г. Комиссаржевская покинула труппу Александрийского театра.


[Закрыть]. Это спорт.

Эти аплодисменты «с заранее обдуманным намерением»! У меня голова разболелась от этих криков, от этих воплей:

– Домашеву[15]15
  Домашева Мария Петровна (1875—1952) – русская актриса. Дебютировала в Театре Литературно-художественного общества, с 1899 г. играла в Александрийском театре. Ее сценическая манера отличалась обаятельной мягкостью, естественностью. В спектакле по пьесе А.Н. Островского «Шутники» в 1899 г. исполняла роль Верочки.


[Закрыть]!

Давыдов вел сильно драматические сцены, Варламов был бесподобен в роли купца Хрюкова[16]16
  …Варламов был бесподобен в роли купца Хрюкова… – К А. Варламов исполнял эту роль в том же спектакле по пьесе А.Н. Островского «Шутники».


[Закрыть], а господа, пришедшие с самыми добрыми намерениями, надрывались после этих сцен:

– До-ма-ше-ву-у-у!

Разве могла эта симпатичная артистка во второстепенной все-таки роли затмить всех и вся, первых персонажей, первые роли, все в пьесе!

Если бы это было, – это было бы чудом, которого, однако, в тот вечер в Александрийском театре не случилось.

Разве это были аплодисменты? Это был спорт: перекричать всех и вызвать г-жу Домашеву столько-то раз.

И спорт достиг своей цели. Симпатичная артистка была в тот вечер чемпионом Александрийского театра: ее вызывали больше всех.

Так чемпионат завтра будет принадлежать г-же Комиссаржевской, которую вызовут 20 раз, чтоб «доказать» г-же Савиной, а послезавтра г-же Савиной, которую вызовут 40 раз, чтоб «показать» г-же Комиссаржевской.

Таких спортсменских аплодисментов ни автор, ни артист не могут принимать в расчет.

Теперь мы со страхом переходим ко второй инстанции, которая, после публики, судит автора и актера, – к критике.

На визитных карточках одной трети петербургских критиков написано:

«Икс Игрекович Дзэт. Поставщик столичных газет и журналов. Прозаическое заведение и рифмоплетня. Критики готовые и на заказ. Принимаются подряды на отделку как отдельных лиц, так и целых трупп. Заготовлен большой ассортимент „полемических“ слов. Цены умеренные. Исполнение скорое и аккуратное».

У остальных двух третей этого на визитных карточках не написано, и, за исключением слов «цены умеренные», не написано совершенно напрасно.

Прежде всего, кроме пьес Л.Н. Толстого, потрудитесь за целых десять лет назвать хоть одну новую оригинальную русскую пьесу, которую бы похвалила критика.

Неужели так-таки во всех этих пьесах не было ни одной мысли, ни одного характера, ни одного положения, ни одного выражения нового, интересного, оригинального? И нет ни одного умного человека, который писал бы пьесы?

Ругать всегда гораздо выгоднее, чем хвалить. Публика думает:

– Ого! Какой однако! Должно быть, или видел он очень много, или очень ученый, или уж от природы такой умный, что ничем на него не угодишь!

Тогда как стоит похвалить, – и публика может сказать:

– Эвона! В телячий восторг пришел! Ему палец покажи, а он и рад! На этого угодить нетрудно, – не то что такой-то. Ты вон на того угоди!

Кроме того, ругать легче и безопаснее. Ругайте все сплошь, дурное и самое хорошее, публика будет говорить:

– Ничего не нравится. Запросы у человека от литературы и искусства уж очень большие!

Тогда как хвалить нужно очень и очень с опаской. Ни в чем так ярко не выступает невежество, как в похвале.

– Ругается, ругается человек всю жизнь, все его очень умным, «только очень требовательным» считают, а похвалит что-нибудь, вдруг оказывается, что похвалил-то самую дрянь.

Похвала – это та апельсинная корка, на которой поскальзывались самые авторитетные из «ругательных критиков».

Разнести новую пьесу необыкновенно легко. Я сам никогда не был рецензентом, но, насмотревшись на это ремесло, могу в 10 минут превратить любого читателя в самого записного критика.

Это делается очень легко. Ein, zwei, drei![17]17
  Раз, два, три! (нем.).


[Закрыть] – готово.

Прежде всего нужно приступить к пьесе «с известной меркой».

Возьмите аршин подлиннее.

Если это комедия – сравните ее с произведениями Островского.

Если в произведении говорится о глубоких страстях и чувствах человеческих, сравните пьесу с шекспировскими трагедиями.

Всякое произведение окажется ничтожным, мизерным, жалким.

Не забудьте упомянуть, если автор комик, что он претендует на славу российского Мольера, если его произведение драма, что «автор, кажется, позавидовал лаврам Шекспира».

Остальное все также просто.

Если в пьесе не стреляют, не рубят, не режут, а только говорят, – пишите:

«Пьеса, конечно, не лишена некоторых чисто литературных достоинств. Но какое же это произведение для сцены?! В нем нет прежде всего действия!»

Если же в пьесе стреляют, рубят, режут, – смело катайте:

«Балаганная пьеса! Дешевые эффекты! Это „зрелище“, а не пьеса. Она, правда, смотрится, но лишена каких бы то ни было литературных достоинств».

Прибавьте еще: «Литература в ней даже и не ночевала!»

Эта фраза тургеневская[18]18
  «Литература в ней даже и не ночевала!». Эта фраза тургеневская… – 13 января 1868 г. И.С. Тургенев писал Я.П. Полонскому: «…г-н Некрасов – поэт с натугой и штучками; пробовал я на днях перечесть его собрание стихотворений… Нет! Поэзия и не ночевала тут…» (И.С. Тургенев. Поли. собр. соч. в тридцати томах. Письма, т. 8. М., 1990, с. 99—100).


[Закрыть], и употребить ее очень хорошо.

Теперь, после этого краткого урока, вы совершенно смело можете написать рецензию, – ну, хоть о «Гамлете».

Представьте себе, что «Гамлет» только что написан и в первый раз вдет на Александрийской сцене.

Вы пишете:

«Некий г. Шекспир (вероятно, жид!) разрешился от бремени пятиактной (!) драмищей, которою вчера и украсилась наша „образцовая“ сцена. Пьеса носит претенциозное, но ничего ни уму ни сердцу не говорящее название „Гамлет, принц Датский“. Очевидное дело, название рассчитано на то, чтоб привлекать „праздничную“ публику. Право, затрудняемся дать отзыв о новом произведении нового российского драмодела. „То флейта слышится[19]19
  «То флейта слышится…» – цитата из комедии A.C. Грибоедова «Горе от ума».


[Закрыть], то будто фортепьяно“. Автор не лишен некоторого таланта, и пьеса местами носит литературный характер. Но зато эти сцены, к которым мы причисляем сцены с Полонием, Офелией, почему-то с актерами, – лишены всякого сценического действия и положительно скучны. Свои наставления актерам автор мог бы приберечь для какого-нибудь специально театрального журнала, на сцене им не место! Зато, там, где автор заставляет своих героев „действовать“, он не брезгует никакими сценическими эффектами, годными разве для балагана. Дуэль, яд, похороны, – небрезгливый автор не отказывается ни от чего! Неутомимый „дррраматург“ не оставляет своих героев в покое даже после смерти, и заставляет появляться на сцене даже их черепа! Чтобы охарактеризовать „литературность“ пьесы, достаточно сказать, что на сцене появляется даже призрак! Пьеса, интересная только для г. Прибыткова! Ей место в журнале „Ребус“[20]20
  Пьеса, интересная только для г. Прибыткова. Ей место в журнале «Ребус». – Прибытков Виктор Иванович (1840—1910) – редактор спиритического журнала «Ребус», выходившего в Петербурге в 1881—1917 гг.


[Закрыть].»

В первый раз хорошо. Но если уж вы во что бы то ни стало хотите быть остроумным, – это в рецензентах тоже очень ценится, – добавьте:

«В последнем акте, когда ложатся рядом тела Гамлета, Лаэрта, королевы и короля, сцена напоминала нам коробку сардин!»

Это уж будет совсем великолепно. Даже слишком великолепно.

Рецензию напечатают, где угодно, а публика скажет:

– Вот это критика!

Писать об актерах…

Но по некоторым, «совершенно независящим от редакции» обстоятельствам русские актеры сыграли в истории русской печати совершенно особую роль.

Довольно многострадальную. Роль балаганного «турка».

Гейне говорит в одном месте про Берне[21]21
  Гейне говорит в одном месте про Берне… – Берне Людвиг (1786—1837) – немецкий писатель, публицист. Дорошевич пересказывает слова из очерка Г. Гейне «Людвиг Берне»: «Вот доктор Берне, что пишет против комедиантов… в конце концов его мысли возвращались к Меттерниху» (Г. Гейне. Собр. соч. в десяти томах. Т. 7. М, 1959, с. 7—8).


[Закрыть]:

«Берне не всегда писал про Меттерниха[22]22
  Меттерних, Меттерних-Виннебург Клеменс Венцель Лотар (1773—1859) – австрийский государственный деятель и дипломат.


[Закрыть]. Прежде он писал только о театральных пьесах и изощрял свое остроумие над актерами. Так, один знаменитый хирург, прежде чем приступить к своим изумительным операциям, набил себе руку на ампутации собачьих хвостов. И много артистических репутаций в те времена бегало, благодаря Берне, без хвостов».

Русский журналист «с критически настроенным умом» никогда не доходил до Меттерниха. Он так и застывал на этой подготовительной операции: резанье хвостов у артистических репутаций. И в конце концов, натурально, достигал в этом искусства поразительного. Но дальше, как известно, не шел.

Он «двуногое с пером», и куда-нибудь нужно же вонзить это перо! Его душу разрывают гнев, подавленный смех, негодование, желание разнести администрацию, министров, а перо может вывести только:

«С одной стороны, нельзя не признаться, с другой – нельзя не сознаться».

Это не называется «вонзить»!

Вот он и вонзает свое перо в актеров и актрис, – этих можно! – нанизывает их на свое перо, как шашлык на вертел, и жарит их на медленном огне невыплаканных слез, непроявленной иронии, несказанной брани.

Человек в клочья рвет актера, – ах, Боже мой, да он недоволен современной постановкой судебного следствия! Что ж ему делать!?

В январе юбилей Марии Гавриловны Савиной[23]23
  В январе юбилей Марии Гавриловны Савиной. – См. «Праздник русского искусства».


[Закрыть].

Среди массы венков, которые ей поднесут в день юбилея, ей следовало бы, по всей справедливости, поднести мученический венок от многих, многих ведомств.

Сколько выстрадала эта женщина! Сколько реформ вынесла она на своих плечах.

«Зачем-то» созывались сведущие люди, но сведущим людям давалось право только совещательного голоса, – и люди, недовольные тем, что вообще призывались сведущие люди, и люди, недовольные тем, что у сведущих людей мало прав, – все кричали в один голос:

– На кой дьявол Савина играет крыловский репертуар[24]24
  …крыловский репертуар! – Имеются в виду пьесы В.А. Крылова.


[Закрыть]! Вот ломучка!

– Одних туалетов от Борта[25]25
  …туалетов от Борта… – Борт Чарльз Фредерик (1825—1895) – английский модельер, в 1857 г. основал фирму модных туалетов в Париже, обслуживавшую все королевские дома Европы, был поставщиком русского двора.


[Закрыть] мало! – кричали о г-же Савиной, когда были «не совсем чтобы очень довольны» финансовой политикой теоретика Н.Х. Бунге.

– Это уже не игра! Это калейдоскоп! – вопияли по адресу г-жи Савиной, когда медлительного теоретика Бунге сменил стремительный практик С.Ю. Витте[26]26
  …медлительного теоретика Бунге сменил стремительный практик С.Ю. Витте. – Бунге Николай Христианович (1823—1895) – русский экономист и финансист, в 1881—1886 гг был министром финансов, в 1887—1895 гг. – председателем Комитета министров. Витте Сергей Юльевич (1849—1915) – русский государственный деятель, в 1892—1903 гг. был министром финансов, сменив на этом посту не Н.Х. Бунге, а И.А. Вышнеградского (1830—1895). В 1905—1906 гг. возглавлял Совет министров.


[Закрыть].

Разве не стоит г-жа Савина триумфа?

Такою по независящим от редакции причинам положение актера. Он получает по своему адресу много иронии, предназначенной вовсе не ему.

Актер, да вот еще писатель, – два персонажа, подведомственные российской критике.

Вот почему у нас ни одного убийцы не ругали столь ругательски, сколь человека, написавшего 4 акта даже без пролога и эпилога.

Так что вчуже жаль становится, и думаешь:

– Да что ж он этим семейство, что ли, из четырех душ убил?!

И если бы мне, под страхом смертной казни, предложили выбрать одно из двух: убить семейство из восьми персон или написать одноактную пьесу, – я избрал бы семейство:

– Лучше я уж семейство, – не так в газетах ругать будут.

А если б мне предложили быть актером, я предпочел бы ежедневно резать по человеку:

– Не так от критики доставаться будет.

Теперь вы поймете, надеюсь, почему один очень известный русский писатель после первого представления своей очень оригинальной пьесы, имевшей большой успех всюду, но провалившейся в Петербурге – два дня, в дождь, в сырость бегал без пальто, без шапки по Петербургу, думая, быть может, о самоубийстве: так его приняла публика и так его отделала критика[27]27
  …почему один очень известный русский писатель после первого представления своей очень оригинальной пьесы… так его приняла публика и так отделала критика! – Имеется в виду провал «Чайки» А.П. Чехова в Александрийском театре в 1896 г.


[Закрыть]!

Не пиши оригинально, не пиши так, чтобы критика и публика сразу тебя раскусить не могли!

Когда вы смотрите новую пьесу, вас поражает робость автора, – робость, которая сквозит во всем. Не договаривает человек. Боится новое, смелое положение ввести. Боится свою мысль в яркую, смелую форму облечь.

Словно пишет человек да оглядывается:

– А ну, как сейчас мне по затылку влепят!

Напишет, подумает: «Не влетело бы мне за это уж очень!» – перечеркнет и тоже в вялой, рутинной форме преподнесет.

Вы понимаете, почему многие боятся даже писать пьесы.

Почему авторы, – я говорю про хороших авторов, у которых есть имя и есть, следовательно, что терять, – почему они годами носят пьесы в кармане и не решаются ставить.

– Страшно.

Невежественная публика, злобно настроенная критика. Все, что нужно для того, чтобы вдохновить писателя и артиста!

И часто я думаю о драматических авторах и артистах, обязанных выступать перед нашей публикой и критикой:

– Они столько нагрешили или родители их?