Текст книги "Тайна затворника Камподиоса"

Его преосвященство Игнасио вытер большим платком плевок с лица, не сводя взгляда с Мартинеса и что-то при этом обдумывая.

Наконец он понял! Лицо его исказилось от ярости и ненависти.

– За это ты сгниешь у меня в подземелье! – прошипел он.

ИНКВИЗИТОР ИГНАСИО

Скажите просто: «Да, я клянусь, что нечистый вселился в меня и овладел мною, и да поможет мне Бог!»

Магистр – это прозвище так и закрепилось за Рамиро Гарсия, став вторым именем, – легонько толкнул Витуса в бок:

– Слышишь? Ну, эти шаркающие шаги? Столь уважаемый нами смотритель тюремных камер снова являет нам свой лик.

Он снова прислушался.

– Только на этот раз он не один. Вот сейчас мы и узнаем, добровольно тот его сопровождает или по принуждению.

Ключ заскрежетал в дверном замке. Дверь открыли. Заключенные увидели перед собой человека с перекошенным от ужаса лицом. Он был почти одного роста с Нуну, только, конечно, не такой раскормленный. При хорошем к нему отношении лицо незнакомца можно было назвать даже приятным, не будь у него безжизненно застывшего глаза. Витус предположил, что когда-то ему этот глаз повредили в стычке. Яблоко мертвого глаза поражало своей отталкивающей белизной.

Незнакомец вдруг вздрогнул. Нуну дал ему порядочного тумака.

– Не спи стоя, – проворчал колосс. – Вот здесь, рядом с отхожим местом, для тебя подстелили солому, – он криво ухмыльнулся.

Новичок подозрительно оглядел указанное ему место.

– Не бойся, солома довольно чистая, – доброжелательно проговорил Магистр. – Совсем недавно там лежали два... э-э... приятеля. Когда их увели, потому что... ну, это к делу не относится... Значит, после того как их увели, мы разбросали солому по полу, чтобы она проветрилась. Но эти двое были очень чистоплотными...

– Жопочниками они были, вот что, – объяснил Нуну новому узнику. – Так что для тебя это самое подходящее место, – мерзко расхохотавшись, он собрался уходить.

– Тупая скотина! – проворчал одноглазый.

Все узники в камере и вздохнуть боялись.

Никто и никогда еще не осмеливался оскорбить Нуну. Магистр прошептал на ухо Витусу:

– За что бы этого парня ни посадили, в мужестве ему не откажешь.

– А ну, повтори!

Тот посмотрел Нуну прямо в глаза. Губы его скривились в презрительной улыбке. Подчеркнуто медленно он проговорил:

– Тупая скоти...

Но договорить до конца ему не удалось. С резкостью, которой от него никто не ожидал, Нуну ударил его локтем под дых. Тот отлетел в сторону и так сильно шмякнулся о стену камеры, что воздух со свистом вырвался из его легких. Одноглазый обмяк и шлепнулся на задницу – как раз между Витусом и Магистром.

– Повтори еще раз, – сказал Нуну.

Тот только головой покачал.

– Запомни раз и навсегда: с Нуну лучше не ссориться! – и колосс, хромая, вышел из камеры.

– Добро пожаловать в наш круг, – сказал Магистр, когда новый узник отдышался. Он, видать, калач тертый.

Ничего не ответив, тот застонал, но поднялся на ноги. Магистр, Витус и евреи молча наблюдали за тем, как новичок разглядывает узкие, забранные решетками окна, напоминающие крепостные бойницы, под которыми лежали Витус и Магистр. С тех пор как Аманда и Феликса увели из камеры, все ее узники сдвинулись по часовой стрелке, так что место рядом с нужником освободилось.

Незнакомец встал на цыпочки, чтобы выглянуть, но при всем своем завидном росте так ничего и не увидел. Он ощупал ладонями подоконник и раму с решеткой.

– Узкая, сволочь, в такую и кошка не проскользнет.

Одноглазый сделал шаг назад, наступив при этом на руку Магистру. Маленький ученый так и взвыл.

– Ой-ей-ей!

– Не притворяйся, – новый узник повернулся к Витусу. – Тебя заковали в цепи – выходит, ты особенно опасный преступник?

– Я и сам не знаю, почему меня таким считают, – сдержано проговорил Витус. Он не испытывал ни малейшего желания вступать в продолжительный разговор с новым сокамерником. Впрочем тот, скорее всего, отнюдь не был заинтересован в продолжении беседы, потому что, не дождавшись ответа, сразу направился к отхожему месту.

– Толчок у вас куда ни шло, – оценивающе проговорил он. – Вы, видать, редко ходите мимо.

Когда ответа не последовало, начал тщательно простукивать стену возле своего места.

– Ничего, – пробормотал он некоторое время спустя. – Посмотрим-ка, как насчет двери. – И несколько раз крепко ударил по ней кулаком. – М-да... Крепкие дубовые доски на железной решетке, – подвел он итог. – Такую не выломаешь.

Наконец одноглазый обратился к тому месту в камере, где еще недавно лежали Феликс с Амандом и куда теперь перебрались евреи. Он внимательнейшим образом простучал и эту стену.

– Оп-ля! – воскликнул он вдруг. – Здесь один камень сидит непрочно! – Новичок высоко поднял камень Магистра, который вытащил из стены так ловко, будто только этим каждый день и занимался.

– Это мой камень с датами! – воскликнул Магистр.

– Как это – твой камень?

Маленький ученый объяснил историю с этим камнем. Потом он поднялся и подошел к новому узнику.

– Думаю, нам самое время познакомиться: этих вот людей зовут Хабакук, Давид и Соломон. Они, будучи евреями, собирались заняться на Иберийском полуострове торговлей – вот поэтому и попали сюда.

Братья кивнули новому узнику.

– Вон там, под окном, – продолжал Магистр, – лежит мой друг Витус. Он прежде обучался в монастырской школе. Почему его бросили в это подземелье, нам неизвестно. Мое имя Рамиро Гарсия, но меня чаще зовут просто Магистр. Я ученый-юрист и не в ладах с церковью, – он изобразил нечто вроде поклона. – Могу я спросить, кто ты и что тебя, так сказать, привело сюда?

– Я Мартинес, – ответил тот, – а за что я попал сюда, какая тебе, на хрен, разница!

– Зачем же так грубо, друг мой? – Магистр озадаченно заморгал.

– Я тебе не друг! – огрызнулся Мартинес. – Я ничей не друг. И уж меньше всего – судейского кляузника! Заруби это себе на носу, если собираешься впредь иметь дело со мной.

Он сунул камень с датой в его нишу.

– И монастырских выкормышей у меня в друзьях не водилось. А о евреях я и говорить не желаю. Они нас всех уделывают, где только могут.

– Мы – честные торговцы, – возмутился Хабакук. – Мы никогда никому предпочтения не отдавали, для нас все покупатели были равны – хоть кого спроси! Господь нам свидетель!

– Вы, евреи, Христа убили, вы все! – для Мартинеса этот вопрос был решен раз и навсегда. Люди, с которыми ему предстояло находиться в одной камере, его разочаровали: с такими побега не совершишь. Тряпки и продажные торговые душонки! Рассчитывать он мог только на себя. Если кто и может помочь, то, пожалуй, один только этот жирный боров. Он знал, что все надсмотрщики до одного – взяточники. Одно плохо: у него нет при себе ничего! Мартинес заскрипел зубами, вспомнив, как у него отняли кинжал и кошель с монетами.

– Твое поведение не только неуместно, но и в высшей степени несправедливо, – услышал он слова Магистра. – Как ты можешь обвинять евреев, живущих в одно время с нами, в том, что якобы сделали много веков назад их предки! Вот я приведу тебе пример для сравнения: представь себе, что лет пятьдесят назад твой дед убил кого-то, а сегодня представитель закона запретит тебе заниматься своим делом – предположим, продавать древесину? Чтобы ты на это сказал?

У Мартинеса не было никакого желания спорить с Магистром. Но во взгляде маленького ученого светилась такая убежденность, что не ответить ему он не мог.

– Черт побери, я сказал бы, что у одного с другим нет ничего общего, судейская ты змея!

На губах Магистра появилась улыбка:

– А как насчет евреев? Положим, их предки убили Христа, но разве по этой причине Хабакук, Давид и Соломон должны быть лишены права вести торговлю? И почему им запрещают заниматься другими уважаемыми видами труда? Ты должен признать, что тут уж тем более одно с другим не вяжется.

«Евреи – ростовщики и лихоимцы! Они наживаются на нашей нужде», – скажешь ты. Но они берут вещи в залог и дают в долг под большие проценты, потому что им не позволяют заниматься другим ремеслом! Их просто толкают на этот путь! Ты бы лучше злился на тех, кто такие законы принимает и проводит в жизнь.

– Если еврей берет у меня шпагу в залог, почему он дает мне за нее сущие гроши? – Мартинесу вспомнилась его замечательный толедский клинок. – Именно в этом весь расчет ростовщиков: давать за ценные вещи пустяки! Они надеются, что их вовремя не выкупят и тогда они останутся с большим барышом.

– У кого из евреев ты заложил свою саблю?

– У здешнего ростовщика. В Досвальдесе этом самом, будь он проклят!

– Паршивые овцы встречаются повсюду, – попытался урезонить его Магистр. – В каждой стране, среди людей любой национальности и любой профессии. Нельзя же всех стричь под одну гребенку!

– Плевал я на это! – не успокаивался Мартинес. – Если эти трое такие уж честные и справедливые, как ты говоришь, пусть они позаботятся о том, чтобы мне потом этот клинок вернули.

Он обратился к самим братьям:

– Все вы... желуди гладкие, одним миром мазаны!..

– Ну... Ну... Это уж слишком! – для маленького ученого это прозвучало как совершенно незаслуженное оскорбление вполне порядочных людей. Он даже задрожал от негодования. Его рот открывался и закрывался, но ни звука из него не доносилось. Увидев это, Мартинес, не смог удержаться: когда Магистр снова открыл рот, взял и плюнул в него.

Витус вскочил со звенящей на руках цепью:

– Ты сейчас же попросишь прощения у моего друга!

Мартинес вдруг почувствовал себя героем. На молодого человека он никакого внимания не обратил, зато с удовлетворением смотрел, как маленький Магистр хрипит и отплевывается.

– Черта лысого я извинюсь! – Не монастырскому школяру его пугать. Он тут же вскочил, объятый яростью, заставившей на какое-то время забыть о сильной боли. Он бросился на Витуса, однако маленький ученый преградил ему дорогу. Одним движением правой руки Мартинес отбросил коротышку в сторону. Вот сейчас он задаст этому школяру, тот его еще долго помнить будет! Но тут в его правую руку вцепился Хабакук, Соломон с Давидом тоже подскочили к нему и принялись молотить бывшего наемника кулаками по голове. Мартинес взвыл от боли и обиды. Он широко развел руки, попытался сбросить нападавших, но те повисли на нем, как клещи. Удары сыпались на бывшего наемника один за другим. Он отбивался, как мог, но почувствовал боль в левой, раненой, руке, которой почти не мог больше отбиваться. Да и правую руку он уже отмахал...

Общими усилиями сокамерники так насели на него, что выбили из равновесия – он покачнулся и упал. Остальные навалились на Мартинеса сверху. Под тяжестью их тел он почти не мог двигаться, но все еще не сдавался. Будучи солдатом, он привык сражаться до последнего. И еще один удар цепью, теперь уже по плечам и по голове. Его единственный зрячий глаз словно туманом затянуло. Мартинес почти ничего вокруг не различал.

– Сдаюсь! – пропыхтел он.

– Я себя ненавижу за это! – сказал Магистр. Он сидел на соломе, сжавшись в жалкий комочек, и потирал ушибленные места. – Я, человек закона, выступающий против произвольного применения силы, дрался, как уличный мальчишка!

Все обитатели камеры опять лежали на своих местах, тяжело дыша, словно после долгого бега. У каждого из них были ссадины и кровоподтеки. Но Мартинесу пришлось хуже всех остальных. Он сидел на соломе рядом с отхожим местом и ощупывал рваные раны на ногах.

– Бывают в жизни случаи, когда делаешь такое, что сам себя не узнаешь, – вздохнул Витус. У него был синяк под глазом и царапины на лице. – Не расстраивайся, Магистр.

– Я много бы дал за то, чтобы случившегося не было.

– Из нас всех ты виноват меньше других, – донесся от противоположной стены голос Хабакука. – Тот, кто все это затеял, сидит вон там, – он мотнул головой в сторону Мартинеса.

– У меня после болезни Магистра осталось еще немного лекарственных трав. – Витус вопросительно взглянул на Мартинеса. – Ты, похоже, получил больше всех, Мартинес. Я мог бы немного подлечить твои ноги, а?

– Позаботься о собственном дерьме, – Мартинес действительно испытывал сильную боль и хотел бы, конечно, чтобы ему оказали помощь, но только не этот монастырский щенок. – У тебя у самого под глазом букет фиалок!

Его приободрила мысль о том, что этот синяк посадил парню он. Мартинес видел, что Витус взял из рук Магистра платок, который тот предварительно смочил в бачке с водой. Выжав его, юноша повязал себе голову этим платком.

«Паршивец, облегчение получает, – подумал он, – а у меня все тело горит от боли!» Недолго думая, бывший наемник вскочил на ноги. В два-три прыжка он оказался рядом с этим монастырским барашком и сорвал у него платок с головы.

– А ну-ка дай эту тряпку!

– Рехнулся ты, что ли? – испуганно воскликнул Витус.

– А ну верни платок. Немедленно! – прикрикнул Магистр на Мартинеса.

– И не подумаю! – Мартинес махал платком перед носом маленького ученого. Тот попытался схватить его. Мартинес приподнял его ровно настолько, чтобы Магистр, лежа, не мог до него дотянуться. Ученый попробовал привстать и вырвать платок – ничего не вышло. Так иногда глупые недоросли дразнят малышей конфетой, но не дают ее. Мартинесу эта забава пришлась по душе.

– Стряпчий-обманщик был несправедлив к Мартинесу, – подначивал он. – И другие тоже!

– Ну, хватит! – твердо проговорил Витус. – Ты уже и без того затеял драку. Бери платок, а то еще получишь на орехи!

– Ты так в этом уверен? – в голосе Мартинеса прозвучала издевка. – Тогда смотри, что я с этой тряпкой сделаю, – он разорвал платок на несколько кусков, а потом порвал в клочья и их. – Вот так! Вот так! Итак! – он бросал под ноги Магистру один ошметок за другим.

Маленький ученый был готов расплакаться.

– Ты даже не представляешь, что ты натворил! – прошептал он.

Вечером опять появился Нуну. Со стуком поставил на каменный пол камеры бачок с супом. Часть его перелилась через край. Но никто и слова не проронил, в том числе и Мартинес. Нуну поставил рядом плетеную корзинку с сухарями.

– Наваливайся, парень, – сказал он Мартинесу. – Может, когда-нибудь станешь таким сильным, как я!

– Тупая скотина, – сказал Мартинес.

Но только тогда, когда Нуну захлопнул за собой дверь камеры.

Магистр поднялся и отряхнул прилипшую к штанам солому.

– Ну, чего там, начнем, – он заглянул в бачок. – Скажу вам, что это тот же суп, который они дают нам каждый раз...

Взяв в руки разливную ложку, Магистр повернулся к Мартинесу.

– Суп, конечно, дрянь последняя, но, думаю, ты не из самых привередливых едоков в стране. Как-нибудь проглотишь. Давай поедим вместе и забудем о том, что случилось. Я ссор не люблю.

– А кто разливает суп? – выжидательно спросил Мартинес.

– Я, – ответил Магистр, – так у нас сложилось. Я уже к этому делу приноровился, у меня каждый получит не больше и не меньше, чем другие.

– Ни за что не соглашусь.

– Ты что, мне не доверяешь? Готов поклясться чем угодно, что никто еще ни разу не обижался на мою дележку.

«Это как раз то самое и есть, что мне не по нутру, паршивый ты законник!» – подумал Мартинес. А вслух сказал:

– Когда делят жратву, я никому, кроме себя самого, не доверяю! – Долгие годы, проведенные в армии, убедили его, что это самый верный способ отхватить кусок получше.

На другое утро Нуну появился непривычно рано. Он прошел через всю камеру прямо к Витусу:

– Доктора-еретика на допрос в мэрию!

Он схватил Витуса, еще не вполне проснувшегося, и поставил его на ноги.

– Поторапливайся! Инквизитор терпеть не может, когда его заставляют ждать.

Витус почувствовал, как всем его существом овладевает страх.

– А в чем меня обвиняют? – собственный голос показался ему чужим. – Ты ведь наверняка что-то слышал?

– Я ничего такого не знаю, клянусь невинностью Пресвятой Матери Господа нашего! – колосс толкнул Витуса в сторону пустого бачка.

– Неси его! – велел он. – Уж если выходишь из камеры, то хоть на что-то сгодишься!

Его преосвященство Игнасио преисполнился воли исправлять нравы со всей подобающей строгостью, не делая поблажек никому. Ему надоело пассивно наблюдать, как ересь все глубже проникает в жизнь людей на Иберийском полуострове. Если отвлечься от нескольких десятков процессов о ведьмах в Арагоне и Наварре, то перед судом инквизиции предстало слишком мало людей, повинных в ереси. Совсем не то, что в Италии, Германии, Венгрии, Боснии, Англии или Шотландии, где инквизиторы с врагами святой матери-церкви не церемонились.

Но теперь, когда на место инквизитора поставлен он, Гонселоде Игнасио, первые успехи обозначились и здесь. Свидетельство тому – процесс против еретиков Пабло Категун и Лонсо Арвоса. Этот случай завершился аутодафе несколько неожиданно для него самого. Оба еретика наотрез отказались признать себя виновными, хотя им раз за разом это предлагалось. Упрямцы твердо стояли на том, что они совершенно нормальные люди. Разве может считать себя нормальным мужчина, который любит другого мужчину?

Он презрительно поморщился и аккуратно сложил перед собой в стопку отдельные пергаментные листы. Не отрывая глаз от них, нащупал левой рукой вазочку с орехами. Взял один в рот, пожевал, как заяц, и снова вынул. Посмотрел на надкушенный орех, с удовольствием отрыгнул и макнул орех в горшочек с мелким-мелким сахаром. Потом орех исчез за его тонкими губами. Мысли инквизитора вернулись к обоим еретикам.

Не заупрямься они так, дело до сожжения, может, и не дошло бы. После этих аутодафе всегда столько разговоров... А еще больше всяких неприятных вопросов... К тому же оба они оказались бедными, как церковные мыши, и никакого добра после них не осталось. Прискорбное обстоятельство, если учесть, что понтифик всегда с большим пониманием относится к инквизиторам, которые способны пополнить его казну.

Игнасио взял еще один орех, и повторилась процедура его засахарения. С удовольствием жуя это лакомство, он мысленно вернулся к повседневным делам. Молодой человек по имени Витус обвиняется в том, что вступил в союз с духами и демонами. Игнасио взял в руки протокол с показаниями доносителя и углубился в чтение. После первого листа на его лбу появились морщины, он засопел носом. Пресвятая Матерь Божья! Этот случай обещал быть очень интересным. Он повернулся к сидевшему по левую руку от него отцу Алегрио, которому предстояло вести протокол допроса.

– Есть у вас более подробная информация об этом самом... – он еще раз бросил взгляд на лежавшие перед ним листы пергамента, – об этом Витусе?

Алегрио покачал головой:

– Увы, ваше преосвященство, нет. Разве только то, что сокамерники считают его очень умелым целителем.

– Целителем? Чудеса творит, да?

– Это мне неизвестно, ваше преосвященство, – Алегрио учтиво повел плечами.

– А вам что-либо известно об этом парне, дон Хайме? – спросил Игнасио сидевшего по правую руку от него представителя верховной светской власти.

– К сожалению, нет, ваше преосвященство, – неохотно ответил алькальд. Он был не слишком доволен тем, какая ему была отведена роль. Разумеется, это ниже его графского достоинства – представать перед всем народом в таком вот подчиненном качестве. По его понятиям, нет на свете ничего превыше достоинства истинного испанского дворянина.

– Хм, ладно, там поглядим, – Игнасио поправил стопочку лежавших перед ним свидетельских показаний. Оглядел помещение, в котором вот-вот должен был начаться процесс. Это был зал заседаний мэрии Досвальдеса, площадью примерно пятьсот квадратных футов. На пожелтевших стенах висело много полотнищ с золотым крестом, а кое-где между ними можно было увидеть красные флаги Кастилии и королевские стяги. Старые полотнища придавали залу мрачноватый вид; несколько подслеповатых узких окон, выходивших на Пласа д’Иглесиа, почти не пропускали дневной свет. Стол казался чересчур мал для такого обилия бумаг. Слава Богу, хоть стул, на котором он сидел, был мягкий...

Инквизитор стукнул молотком. Алебардщик, стоявший на часах перед дверью, вопросительно взглянул на него.

– Да, проси! – деловито бросил Игнасио.

Часовой открыл дверь и отрывисто отчеканил:

– Ваше преосвященство, разрешите доложить! Обвиняемый приведен и дожидается!

– Лекарь-еретик, вот он самый и есть! – Нуну втолкнул в зал молодого человека.

– Спасибо, Нуну. Можешь сесть у двери и присутствовать во время допроса, – голос Игнасио звучал твердо и уверенно. – Обвиняемый; подойди поближе.

К столу приблизился русоволосый молодой человек с приятными чертами лица. В глазах – никакого страха. Запястья скованы цепью. Оборванная накидка болтается на исхудавшем теле. «Vix ossibus haeret – он едва висит на своих костях, – подумал Игнасио. – Ну, да ничего. В конце концов в задачи инквизиции не входит раскармливание заключенных». Он сказал только:

– Прежде чем допросить вас, я хочу услышать, с кем имею дело. Как твое полное имя, парень?

– Меня зовут Витус. Мое полное имя мне не известно.

– Так-так. Но ты ведь не хочешь сказать, что семьи у тебя нет, поскольку ты божественного происхождения?

Это была первая попытка сбить подсудимого с толка. Может быть, он сразу признает, что в него вселился дьявол и совратил его к тому, чтобы выдавать себя за Спасителя. Такое признание заметно ускорило бы ход дела.

– Разве не все мы дети Божьи? – вопросом на вопрос ответил юноша. – Меня зовут Витус, и ничего больше я о себе сказать не могу. Я был бы вам очень признателен, если бы вы перестали мне «тыкать». Я не знаю, дворянин ли я по рождению, но я кое-чему обучался. Я воспитывался в мона...

– Все в свое время! Запишем для начала, что ты... э-э... что ваше полное имя вам неизвестно. Или вы не желаете назвать его. Итак, отец Алегрио, прошу вас занести в протокол, что судом инквизиции, состоящим из меня – его преосвященства Игнасио, алькальда Досвальдеса дона Хайме де Варгаса, и вас, отец Алегрио, как секретаря протокола, был допрошен человек, назвавшийся Витусом. Возраст... Сколько тебе лет, парень... Э-э... сколько вам лет?

– Двадцать, ваше преосвященство.

– Хорошо. Итак, подсудимому двадцать лет. Место проведения суда: мэрия Досвальдеса. Дата: 6 июля anno Domini 1576, – он подождал, пока перо секретаря скрипело по пергаменту. – Записали?

– Точно так, ваше преосвященство.

Игнасио оглядел присутствующих.

– Заседание суда открыто.

Посмотрел на стол, на груду бумаг. Сверху лежало руководство по ведению суда. Этот томик «Practica» принадлежал перу Бернгарда Гвидониса.

– Но сначала я хотел бы уточнить для подсудимого некоторые моменты. Вы здесь не потому, что вас хотят за что-то осудить. Если вы скажете нам всю правду и проявите готовность вернуться к истинной вере, вам незачем опасаться за свою жизнь. Однако, если в вас вселился сатана, будет сделано все возможное, чтобы с Божьей помощью изгнать его из вашей души.

– Я не испытываю страха, – твердо ответил Витус. Он глядел прямо на сидящих перед ним судей. – С чего вы взяли, будто в меня вселился сатана?

– Существенным моментом суда является то обстоятельство, что здесь вопросы задаются не вами, а вам. Вам положено лишь отвечать на вопросы. – Игнасио был раздосадован. Этот подсудимый был из тех самых новомодных умников, которые полагают, что, прибегнув к разного рода хитростям и суесловию, им удастся провести суд. Ну вот, тут-то ему и пригодится «Practica». Она и написана как раз для таких случаев, когда сталкиваешься с изворотливым еретиком. Игнасио несколько наклонился вперед, чтобы полакомиться очередным орешком. Сегодня они пришлись ему по вкусу, а с сахаром – особенно. При этом он задел локтем лежавшую на столе пачку документов. Бумаги разлетелись по полу. Игнасио видел, как алькальд криво ухмыльнулся при этом – скорее всего, подумал что-то неодобрительное о скромных слугах Господних.

– Нуну, поди сюда, подбери бумаги!

Нуну заковылял к столу и принялся подбирать бумаги с пола своими корявыми толстыми пальцами.

– Ну, что ты там мешкаешь!

– Ну-ну, ваше преосвященство, быстрее не выходит... Я стараюсь! – Последним Нуну положил на стол томик «Practica», упавший вместе с бумагами.

– Спасибо, – Игнасио открыл книгу на заложенной заранее странице, где опытный инквизитор воспроизводил ход успешного допроса.

Текст был таким:

Я: «Вы обвиняетесь в том, что вы еретик. Что вы верите не в тон учите не тому, во что верит и чему учит Святая Церковь».

Обвиняемый (воздевая глаза к небу и изображая святую невинность): «О, Господи, тебе известно, что в этом я неповинен, что я никогда не исповедовал никакой другой веры, кроме истинно христианской».

Я: «Вы называете вашу веру христианской, потому что считаете нашу ложной и еретической; я же спрашиваю вас о том, считали ли вы когда-нибудь, другую веру столь, же истинной, как и ту, что исповедуется Римско-Католической церковью?»

О.: «Я признаю истинной веру, которую исповедует Римско-Католическая церковь и которую проповедуете вы».

Я: «Может быть, некоторые члены вашей секты живут в Риме и вы называете их Римской церковью. Во время своих проповедей я упоминаю немало вещей, которые являются общими для нас обоих: например, о том, что Бог един для всех, и поэтому вы говорите, что согласны с моими проповедями. Тем не менее вы можете оказаться еретиком, ибо верите в другие вещи, нежели в те, в которые верить полагается».

О.: «Я верю во все, во что связан верить христианин».

Я: «Ваши уловки мне знакомы. То, во что верят члены вашей секты, вы называете тем, во что должен верить христианин. Мы зря теряем время на полемику. 0тветьте на простой вопрос: верите вы в Бога-Отца, Сына и Святого Духа?

Д.: «Верю!»

Я: «Верите ли вы в Иисуса Христа, рожденного Пресвятой Девон, который страдал, воскрес и вознесся на небо?»

О. (радостно и быстро): «Да, верю!»

Я: «Верители вы, что, когда священник после проповеди наделяет прихожан хлевом и вином, они, Благодаря Божественной силе, превращаются в плоть и кровь Христову?»

О.: «А разве я должен не верить в это?»

Я: «Я спрашиваю не о том, должны ли вы не верить в это, а о том, верите ли вы в это...

Так продолжалось довольно долго. Игнасио опустил какую-то часть записи допроса и еще раз пробежал глазами его итоговые мысли.

...Если кто-то согласен поклясться, что он не еретик, то я скажу ему еще: «Если вы готовы принести клятву только во избежание сожжения на костре, то ни одной клятвы, ни десяти, ни ста, ни даже тысячи клятв не Будет довольно, потому что вы и так связаны множеством клятв, которые вы дали в ходе следствия, потому что считали, что оказались в Безвыходном положении. Кроме того, эта ваша клятва не избавит вас от смерти на костре, пока я, как я считаю, буду иметь доказательства вашей вины. Вы только замараете вашу совесть, а смерти не избежите.

И, напротив, если вы покаетесь в вашем заблуждении, вы сможете рассчитывать на снисхождение! Мне уже приходилось встречать людей, которые после подобных допросов признавали свою вину!»

Его преосвященство Игнасио оторвал глаза от текста и проговорил громким голосом:

– Витус Безымянный, вы обвиняетесь в том, что вы еретик, что вы веруете и проповедуете веру, противную нашей Святой Церкви.

– Я?! Еретик?! Да вы сами в это не верите!

«Выходит, обвиняемый все-таки пускается в риторику, – подумал Игнасио. – Ну, что ж, вольно ему!» Инквизитор снова заглянул в «Practica» и неумолимо продолжал:

– Вы называете вашу веру христианской, потому что считаете нашу веру ложной и еретической, однако я задаю вам вопрос, признавали ли вы когда-нибудь другую веру столь же истинной, как та вера, которую считает истинной Римская церковь?

– Что вы сказали? – Витусу потребовалось некоторое время, чтобы осознать чудовищный смысл этих слов. – Я считаю свою веру христианской, а вашу – ересью? С чего вы это взяли. Как эта мысль могла прийти вам в голову?

– Здесь вопросы задаю я!

Витус с трудом сдерживался. Что это за бред? Неужели его решили вывести из равновесия подобными вздорными обвинениями? Он буквально заставил себя ничем не выказывать своих чувств.

– Я действительно считаю свою веру христианской, – сказал он медленно и весомо, – и я уверен, что и ваша вера, если она совпадает с моей, – это непоколебимая вера христиан.

– Это вы ловко выразились, – слова молодого человека произвели впечатление на Игнасио: парень за словом в карман не лезет. «Но после следующего моего вопроса он обязательно попадет в ловушку».

– Может быть, некоторые члены вашей секты живут в Риме. И вы называете их Римской церковью. Во время своих проповедей я упоминаю немало вещей, которые являются общими для нас обоих: например, о том, что Бог един для всех, и поэтому вы говорите, что согласны с моими проповедями. Тем не менее вы можете оказаться еретиком, ибо верите в другие вещи, нежели в те, в которые верить полагается.

Только тут Витус заметил, что инквизитор читает по книге. Ему вспомнились слова Магистра о том, что допросы здесь ведутся по предписанному канону.

– Пожалуйста, повторите ваш вопрос! – вежливо попросил он.

Игнасио опустил голову и снова начал читать:

– Может быть, некоторые члены вашей секты живут в Риме. И вы называете их...

– Благодарю, – перебил его Витус. – Я с радостью отвечу на ваш вопрос. Некоторые члены этой «секты» действительно живут в Риме. А другие – во Франции, в Англии, Ирландии, Шотландии, в скандинавских странах, в Германии, в славянских странах Восточной Европы и в Швейцарии.

– И каково же название секты, о которой вы говорите? – Игнасио в ожидании ответа потянулся за очередным орешком.

– Это цистерианцы.

– Цистерианцы!.. – У Игнасио даже дыхание перехватило. Цистерианцы, разумеется, никакой сектой не были. Это, вне всякого сомнения, такой же достойный всяческого уважения орден, как и доминиканцы. До него дошло, что молодой человек не только не попался в ловушку, но и заманил в нее его, Игнасио. «Practica» в этом случае никакое не подспорье. Ее страницы для него – сплошное пустое место. Инквизитор заставил себя встряхнуться:

– Вы утверждаете, что вы цистерианец?

– Нет, этого я не утверждаю. Я только назвал вам те места, где живут цистерианцы. Я получил воспитание в присущем им духе как pueri oblati в монастыре Камподиос. Однако обета я не давал. Зато долгие годы выполнял обязанности помощника отца Томаса, приобретя тем самым некоторые познания в области хирургии и научившись разбираться в лечебных травах.

– Тогда вы, выходит, и есть тот самый «лекарь-чародей», о котором столько говорят повсюду? – вкрадчиво полюбопытствовал Игнасио.

– Если вы подразумеваете исцеление человека, называющего себя Магистром, то могу вам сказать, что он был уже на волосок от смерти. Однако с Божьей помощью выздоровел. Я в меру своих слабых сил содействовал этому. – Витус посмотрел инквизитору прямо в глаза. – Речь ведь о том, что он остался жив после нечеловеческих пыток.