Электронная библиотека » Всеволод Шимов » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 15 апреля 2022, 10:45


Автор книги: Всеволод Шимов


Жанр: История, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Восточные славяне? Просто русские…

Ситуация в отношениях между Белоруссией, Украиной и Россией также во многом напоминает описанные выше примеры борьбы интеграционных и дезинтеграционных, или сепаратистских, тенденций.

Интеграционная тенденция здесь олицетворяется идеей большой русской нации, включающей в себя все этнические группы восточных славян, и «большого» русского языка как совокупности всех восточнославянских наречий, объединенных общей литературной формой (что, как и в случае с чехословацким языком, допускает бытование региональных литературных вариантов на базе местных диалектов).

При этом определение «русский» выступает как совокупное, собирательное обозначение восточных славян.

Собственно, понятие «восточные славяне» и было введено в оборот для вытеснения этого собирательного значения слова «русские».

Соответственно, сепаратистское начало олицетворяют белорусский и украинский национальные проекты, выступающие за формирование белорусской и украинской наций с отдельными литературными языками и противостоящие общерусской идее. Понятие «русский» в этой парадигме сужается до обозначения одной из (хотя и крупнейшей) этнических групп восточных славян, в дореволюционной традиции определявшихся как «великороссы».

Как и в случае с чехословакизмом или югославянским проектом, большой русский проект сегодня обычно рассматривается как несбывшаяся историческая альтернатива, в то время как в качестве «объективной реальности» рассматривается существование белорусской и украинской наций и соответствующих им национальных государств.

Между тем, подобный подход продиктован не столько «объективной реальностью», сколько утвердившимися с советских времен нормами политкорректности, не позволяющими рассуждать о «русскости» белорусов и украинцев, а также представлениями о завершенности национального строительства в восточнославянском регионе и в Европе в целом.

Отказ от идеологических шор превратно понятой политкорректности, а также взгляд на национальный генезис восточных славян как продолжающийся и далекий от завершения процесс позволяет утверждать, что считать карту общерусской идеи битой, по меньшей мере, преждевременно.

Идеи национального единства большого русского народа, включающего в себя всех восточных славян, восходят к представлениям о древнерусском государстве – Киевской Руси, – положившем начало той историко-культурной связности, которая привела к консолидации близкородственных славянских этнических групп в единый русский народ. Соответственно, основной задачей сепаратистских проектов является оспорить эту историко-культурную связность.

Радикальные белорусские и украинские националисты в своем стремлении к этому нередко доходят до полного отрицания какого-либо родства между восточнославянскими народами. Например, в украинском национализме популярна «теория», в соответствии с которой «истинной Русью» является только Украина, в то время как русские-великороссы являются инородцами, «похитившими» у настоящих русских – украинцев – их имя. В 19 в. концепция, противопоставлявшая «Русь» (восточнославянские земли, входившие в состав Речи Посполитой) и «Москву» была разработана поляком Франтишком Духинским [7]. Впоследствии эта идея была адаптирована и переосмыслена для нужд украинского национализма историком М. Грушевским в его многотомном труде «История Украины-Руси», ставшим основой философии истории «сознательных украинцев» [8].

В Белоруссии, напротив, местными националистами нередко отрицается не только русская, но и славянская этничность белорусов (белорусы как славянизированные балты). Эта идея возникла в связи с концепцией, отождествляющей Белоруссию и белорусов со средневековой литвой и литвинами, у истоков которой стоял историк-любитель Н. Ермолович [9]. В постсоветский период популяризатором концепции о балтском этногенезе белорусов выступал Вадим Деружинский [10], главный редактор газеты «Секретные расследования», специализировавшейся на псевдонаучных сенсациях.

Помимо данных, весьма экстравагантных, концепций, на бытовом уровне и в научном сообществе сохраняет популярность советская концепция этнического генезиса восточных славян, в соответствии с которой существовавшая в киевский период древнерусская общность впоследствии распалась на три народности – (велико)русскую, украинскую и белорусскую, – давших впоследствии начало трем соответствующим нациям. В концентрированном виде эта концепция представлена, например, в капитальной монографии 1982 года с говорящим названием «Древнерусское наследие и исторические судьбы восточного славянства» [11].

Таким образом, «национальные» концепции истории либо полностью отрицают существование историко-культурной и даже этнической связности между Белоруссией, Украиной и Россией, либо признают такую связность в далеком прошлом, постулируя ее полный распад к Новому времени.

Одной из ключевых проблем, ставящих под сомнение правомерность этих концепций (даже в наиболее вменяемых версиях, признающих этнополитическую общность восточных славян в древнерусский период), является существование в XIX – начале XX вв. общерусского движения, выступавшего за национальное единство белорусов, малорусов и великорусов.

Этот факт заставляет усомниться в правомерности вывода о распаде древнерусской общности (и тем более о ее несуществовании даже в далеком прошлом) и отсутствии предпосылок для консолидации великоросов, малоросов и белорусов в большую русскую нацию по немецкой или итальянской модели.

Сторонники «национальных» концепций истории либо полностью игнорируют факт существования общерусского движения в Белоруссии и на Украине, либо рассматривают его как сугубо искусственное и фантомное явление, порожденное «русификаторской» политикой Российской империи. Однако и это утверждение не выдерживает поверки историческими фактами.

Достаточно вспомнить факт существования в XIX веке. русофильского движения в Галиции – на территории, входившей в состав Австрии и России не подконтрольной. Объяснить русофильское движение в Галиции внешнеполитическими интригами России, якобы «выращивавшей» в австрийской провинции свою «пятую колонну», также вряд ли получится. Против этого говорят как свидетельства самих галичан русской ориентации (в массе своей лояльных австрийских подданных), утверждавших, что Россия гораздо больше внимания уделяет поддержке Болгарии, нежели русофилов в Австрии, так и крайне слабая осведомленность российского общества, в том числе императорского двора, о делах в австрийской провинции. К примеру, вот как характеризовал известный галицко-русский деятель рубежа 19-20 вв. О.А. Мончаловский редакционную политику современной ему российской либеральной прессы: «У русских закордонных (т.е., с позиции жившего в австрийском Львове Мончаловского, российских – Прим. авт.) публицистов, за малыми исключениями, заметна какая-то неохота, если не другая причина, к более подробному изучению западно-славянских земель и Червонной Руси с Угорскою Русью и Буковиною (ныне эти земли в совокупности образуют то, что принято называть Западной Украиной – прим. авт). Особенно это заметно у так называемых «либералов», которые или относятся к западнославянским землям и зарубежной Руси (т.е. входившим в состав Австро-Венгрии территориям современной западной Украины – Прим. авт.) совсем отрицательно, или повторяют о них взгляды польских, немецких, мадьярских, французских и др. газет. Из этого выходит, что <…> русские, когда говорят о западных славянах, то рассуждают о чехах, как немцы, о хорватах, как мадьяры, о болгарах, как греки и даже как турки. «Сытый голодного не понимает.» Кроме этого в русских либеральных газетах видно, что там пишут поляки, армяне, немцы, жиды (нужно понимать, что в устах галичанина Мончаловского это слово не несло какого-то подчеркнуто негативного значения и было нормой словоупотребления того времени – Прим. авт.), но русских не видно. Это вообще, а что касается «Санкт-Петербургских Ведомостей», то мы не раз с удивлением встречали в этой газете статьи, в которых поляки, и то сторонники воссоздания «ягеллонской Польши», особенно во время эры «примирения», и армяне, сторонники армянского сепаратизма, «ничтоже сумняшеся» выражали свои сепаратистские стремления» [12].

Примечательно, что основными локомотивами русского движения в Галиции были униатские священники, принадлежавшие к церковной организации, контролируемой Ватиканом, на которую Россия практически никак повлиять не могла. Как отмечает современный российский историк Алексей Миллер, придерживающийся по белорусскому и украинскому вопросам вполне «политкорректных» взглядов, «в XIX веке настолько значительная часть униатских священников была в лагере русофилов, что Вена и Ватикан в начале 1880-х годов были вынуждены организовать тотальную чистку униатского духовенства и провести реформу местных семинарий» [13].

Подобное поведение Вены и Ватикана говорит о том, что они рассматривали русское движение в Галиции как серьезную для себя проблему. Таким образом, данное движение, очевидно, имело существенный размах, что вряд ли было возможным, будь оно исключительно искусственным продуктом внешнеполитических интриг России.

О внутренних источниках русского движения в Галиции и о значении для этого процесса униатской церкви писал О.А. Мончаловский: «Именно в русской церкви, хотя и униатской, и среди ее верных, под соломенными крышами, тлела искра национальной мысли; церковь отделяла русский народ не только от костела, но и от польской национальности, церковь сохраняла русский язык и русское письмо и оберегала национальные предания. В церковных службах св. Владимиру, св. Ольге, св. Борису и Глебу и другим нашим национальным святым и священники, и народ читали и слышали о „русском роде», а это с живыми преданиями и рассказами, ходившими в народе о Киеве, о Почаеве и других русских городах и местах благочестивого паломничества, о казацких войнах с Польшею и т. п. создавало в умах галичан образ Руси и утверждало их о племенной к ней принадлежности». [12]

Таким образом, запрос на общерусскую идеологию формировался в первую очередь внутренними закономерностями развития Белоруссии и Украины. Политика России могла способствовать развитию этого движения, но не была его первоисточником и «творцом».

Это позволяет говорить о том, что историко-культурная связность восточнославянских земель, сложившаяся в древнерусский период, сохранялась и после упадка Киевской Руси и вхождения ее отдельных частей в разные государственные образования.

Культурный и информационный обмен между частями Руси продолжался, несмотря на многовековое политическое разделение. Давние традиции историко-культурной связности, выдержавшие испытание временем и политикой, закономерно сформировали запрос на объединительную национальную идею в Новое время.

В то же время, разрушение Киевской Руси под ударами монгольских орд и вхождение отдельных русских земель в состав разных государственных образований закономерно способствовали зарождению дезинтеграционных тенденций. Однако эти тенденции не носили того плавного и поступательного характера «от древнерусской народности к трем восточнославянским нациям», как это представляла советская концепция истории. С распадом Киевской Руси исторический процесс на западнорусских (белорусских и украинских) землях обрел нелинейный и турбулентный характер, когда интеграционные и дезинтеграционные тенденции развивались параллельно, что вело к их неизбежному столкновению.

Природа белорусско-украинского сепаратизма

Говоря о дезинтеграционных тенденциях, не следует забывать, что эти тенденции были, прежде всего, связаны не с неким «особым путем», отличным от России, выбранным Белоруссией и Украиной, а с попаданием Западной Руси в зону польско-католического геополитического и культурного влияния. Именно это влияние и было основным фактором, оказывавшим «возмущающее» воздействие на самосознание предков белорусов и украинцев. Причем это воздействие было двояким.

С одной стороны, польско-католический экспансионизм порождал сопротивление западнорусского православного населения и побуждал его искать помощи и поддержки у набиравшего силы Московского государства. Таким образом, польская экспансия парадоксальным образом стимулировала контакты между Западной и Восточной (Московской) Русью и не давала «угаснуть» идее общерусского единства. Более того, нарастающее давление со стороны католиков способствовало росту престижа и авторитета Московского государства – защитника православных – в глазах западнорусов. Благодаря этому общерусская идентичность из «киевоцентричной» постепенно становится «москвоцентричной».

Итогом этих тенденций и стала общерусская национальная идея, причем, как было показано выше, свое развитие она получила не только на западнорусских землях в составе Российской империи, но и в Галиции и Карпатской Руси, подконтрольных Австро-Венгрии.

К этому времени окончательно оформляется «москвоцентричный» характер русской идентичности. Неслучайно именно в XIX веке Александр Сергеевич Пушкин Пушкин произнесет сакраментальную поэтическую фразу «Москва! Как много в этом звуке для сердца русского слилось». Великороссия становится геополитическим и культурным лидером русского мира. Созданные здесь культурно-языковые стандарты начинают восприниматься как образцы людьми русской ориентации в Западной Руси.

Белорусский и украинский (малорусский) языки воспринимаются как провинциальные региональные варианты общерусского языка, литературным стандартом которого становится созданный на преимущественно великорусской основе язык «московско-петербургского» периода. Подобное восприятие не несло в себе ничего обидного и унизительного для белорусов и украинцев/малорусов, отражая объективное для того времени соотношение культурных потенциалов трех частей исторической Руси.

Особо следует подчеркнуть, что общерусская идея вовсе не отказывала белорусскому и малорусскому/украинскому языку в праве на существование и развитие и вполне лояльно относилась к существованию региональных литературных норм.

В отличие от белорусского и украинского национализма, видевших в распространении русского литературного языка в Белоруссии и Украине угрозу местным языкам, общерусская идея рассматривала сосуществование общерусской литературной нормы наравне с местными наречиями как органичное и взаимодополняющее.

В чем-то общерусская языковая доктрина перекликалась с чехословакизмом и его концепцией чехословацкого языка, включающего два варианта литературной нормы.

Вот как, в частности, формулировал свой взгляд на соотношение белорусского и русского литературного языков западнорусский лингвист и этнограф Ефимий Федорович Карский: «Литература белорусская, отличающаяся жизненностью, как провинциальная, будет существовать и развиваться. Что же касается белорусского языка, которым говорит простой народ, то, желая ему всякого процветания в будущем даже до мирового значения, я по вопросу о введении его сейчас в науку как языка высшего и даже среднего преподавания держусь приблизительно такого же взгляда, какой был высказан в последнее время и одним беспристрастным поляком (проф. И.А. Бодуэном-де-Куртенэ), именно, «что белорусский язык столь близок к языку великорусскому, что ему вряд ли удастся удержаться рядом с этим последним. Для нужд изящной литературы и для нужд науки, белорусы будут, вероятно, пользоваться и впредь языком, выросшим на великорусской почве» – прибавим от себя – не без участия других русских наречий, в том числе и белорусского» [14, c. 648].

Таким образом, общерусская национальная идея была объективным следствием этнополитических процессов на пространстве исторической Руси, свидетельствующим, что культурная связность этого пространства никогда не прерывалась.

С другой стороны, длительное господство Польши в Западной Руси способствовало упадку и ослаблению западнорусской культуры, вытеснению людей русской ориентации из политической и культурной жизни государства, стимулировало польскую ассимиляцию местного населения, прежде всего, аристократии.

Рост католического экспансионизма способствовал оттоку значительной части русских православных элит в Московское государство. Так, после Кревской и Городельской уний, зафиксировавших привилегированное положение католиков, произошел массовый исход русских князей, включая обрусевших Гедиминовичей, в Москву. Впоследствии многие видные западнорусские православные деятели, такие, как Симеон Полоцкий, также предпочитали эмиграцию в Москву политической борьбе с польско-католическим экспансионизмом у себя на родине.

Все это снижало «иммунитет» западнорусского общества, подрывало его способность к сопротивлению культурной и политической экспансии с Запада. Кроме того, ситуация в Великом княжестве Литовском и Речи Посполитой способствовала выдвижению на первые позиции в западнорусском обществе конформистов, готовых пожертвовать ради политического благополучия традиционной религиозной и культурно-языковой идентичностью.

Все это способствовало глубокому упадку западнорусской культуры в XVII-XVIII веках.

Западнорусская культура низводится на уровень «попа и холопа», облик же «высокой» культуры определяет полонизированная аристократия и мелкая шляхта.

Имена многих видных деятелей польской культуры и истории этого периода связаны с территорией нынешних Белоруссии и западной Украины, что порождает в польском сознании восприятие этих земель как «своих». Кардинально преобразуется культурный ландшафт – в этот период архитектурный облик Западной Руси в значительной степени определяется католическими костелами и монастырями, помпезными зданиями иезуитских коллегиумов, усадьбами польских помещиков и тому подобным. Большинство архитектурных памятников, сохранившихся на территории Белоруссии, относятся именно к «польскому» периоду, что нередко создает искаженное представление об истории и культуре страны.

Мощное польское присутствие существенно осложняло и тормозило интеграцию Западной и Восточной Руси в рамках Российской империи. Поляки грезили о возрождении Речи Посполитой в ее «исконных» границах и стремились заручиться поддержкой среди западнорусского населения, агитируя его в пропольском и антироссийском духе. Несмотря на то, что в XIX веке. Западная Русь уже входит в состав России, здесь по-прежнему идет ожесточенная борьба за умы и сердца западнорусов.

Помимо собственно поляков и ополяченных, в Западной Руси сложились группы с деформированной «переходной» идентичностью, явившиеся продуктом неполной, незавершенной полонизации.

Они во многом утратили связь с русской традицией, но в то же время все еще сохраняли особую «местную» идентичность, отличную от общепольской.

Формированию подобной «переходной» идентичности, в частности, поспособствовало униатство. Уния в свое время была попыткой компромисса определенных западнорусских кругов между лояльностью польско-литовскому государству и сохранением русской идентичности. В конечном счете, уния превратилась в очередной инструмент полонизации, в то же время, сохраняя многие элементы православной обрядовости и старой русской идентичности и не давая униатам окончательно слиться с поляками. Это, в свою очередь, способствовало по мере ослабления Польши возникновению в униатской среде русофильского течения, лидеры которого во главе с епископом Иосифом (Семашко) осуществили в 1839 году воссоединение унии с православием.

В то же время, очевидно, что последствия унии сказывались еще долго после ее формальной ликвидации. Сохранялась определенная отчужденность и напряженность между «древлеправославным» и бывшим униатским населением. Поэтому неудивительно, что бывшая униатская среда становится весьма благодатной для сепаратистских белорусского и украинского проектов, направленных против как русского, так и польского присутствия.

Помимо бывших униатов, к этой группе следует отнести и определенную часть мелкопоместной шляхты, сильно полонизированной, но сохранившей связь с местной «почвой». Эта группа впитала в себя все предубеждения польской культуры против России; в то же время, увлекшись местным этнографическим и фольклорным своеобразием, многие ее представители начали противопоставлять себя и полякам. Именно из этой социальной категории вышли многие отцы-основатели белорусской литературы – Викентий Дунин-Марцинкевич, Франциск Богушевич, Янка Купала и прочие.

Появлению белорусского и украинского сепаратизма способствовала также и социально-политическая обстановка в Российской империи, связанная со сложностью и запутанностью «крестьянского вопроса».

Разрешение антагонизма между малочисленным, однако наиболее влиятельным дворянским сословием, составлявшем опору самодержавия, и бесправным положением крестьянского сословия, к которому принадлежала основная масса населения империи, было основной болевой точкой российской общественно-политической жизни XIX – начала XX веков. Реформа 1861 года несколько сняла напряжение, но так и не смогла снять сам «крестьянский вопрос» с повестки дня. Как следствие, в среде интеллигенции начинают развиваться всевозможные радикальные течения народнического и социалистического толка, направленные на «освобождение» крестьян от имперского самодержавного «гнета».

Белорусско-украинский сепаратизм стал во многом одним из проявлений этого протестного народнически-социалистического движения. Характеризуя механизмы зарождения украинского национализма, российский историк Олег Неменский отмечает, что «именно на идее «хождения в народ» и вырос в Малороссии свой сельский национализм. Этому способствовало и то, что оторванная от городской среды старая сельская культура сохраняла заметное своеобразие различных исторических регионов, в культуре верхов почти не выраженное. А в условиях продолжительного господства крепостнических отношений село было более архаичным, чем где-либо в Западной Европе. Именно ситуация сильнейшего отрыва городской культуры от деревенской, общего признания необходимости «идти в село – искать корни нашей культуры» позволила увидеть в региональном сельском диалекте нечто «исконное» и требующее возрождения, а к городской культуре отнестись как к чему-то искусственному и наносному. Само слово «народ» в русском языке обрело значение «сельского люда», что разительно отличает русскую культуру от, например, польской, в которой слово «naród» закрепилось за шляхтой. И если русское общество было озабочено вопросом, как вернуть в «народ» культурные верхи общества, то польская мысль одновременно с этим трудилась над вопросом, как включить в «naród» большие сельские массы, проявившие свою пассивность и безразличие к национальным задачам во время польских восстаний» [15].

Сказанное в полной мере может быть отнесено и к Белоруссии.

Таким образом, идея «освобождения» крестьянства, увлечение региональным сельским этнографическим колоритом, общий протестный и негативистский настрой в отношении империи определенных слоев интеллигенции породили в Белоруссии и на Украине сепаратистские движения.

Эти движения вслед за Неменским правомерно охарактеризовать как «сельский национализм», основанный на поэтизации местного сельского фольклорно-этнографического своеобразия и противопоставлении этого своеобразия общерусской городской культуре. На первых порах оба национальных движения, «левые», «социалистические» по своей сути, концентрировались преимущественно на текущей социальной проблематике, будучи мало озабоченными конструированием национально-исторических мифов. В фокусе как белорусской, так и украинской литературы, возникших в этот период, был простой крестьянин, «мужик», и его бытовые трудности, порожденные несправедливым социальным порядком империи. Эта особенность – концентрация на «тяжкой доле мужика» – позволила охарактеризовать западнорусскому лингвисту и этнографу Евфимию Карскому современную ему белорусскую литературу как «ноющую».

Впоследствии, осознав необходимость создания собственного исторического мифа, белорусское и украинское движение столкнулись с серьезными проблемами.

В отличие от общерусского национального мифа, опиравшегося на солидную научную доказательную базу, обосновать многовековое бытие самостоятельных белорусского и украинского народов, было практически невозможно.

Тем более было невозможно обосновать стремление этих народов к государственному суверенитету.

Украинское движение имело определенную историческую мифологию, связанную с казачьим движением XVI-XVII веков, однако закономерно буксовало, пытаясь продлить «украинскую» историю еще дальше в прошлое, где «Украина» неизбежно «растворялась» в Руси. Это привело к неуклюжим попыткам объявить древнерусское прошлое исключительным достоянием Украины, предпринятым исторической школой Михаила Грушевского и «творчески» развиваемых на современной Украине.

В советское время эту проблему попытались решить посредством концепции распада древнерусской народности на три самостоятельных восточнославянских этноса, примерной датой распада был объявлен XIV век.

В белорусском национальном движении дела с исторической мифологией обстояли еще хуже.

Об этом свидетельствует вся ранняя белорусская литература, бывшая абсолютно неисторичной и сконцентрированной исключительно на сельском микрокосме «мужика».

Собственно, само использование этнонима «белорусы», заимствуемого из общерусской триады великорусы-малорусы-белорусы, говорит об «исторической нищете» белорусского национализма.

Одной из первых ярких попыток создания белорусского исторического мифа можно считать известное стихотворение Максима Богдановича о «литовской Погоне», в котором обосновывается преемственность Белоруссии по отношению к Великому княжеству Литовскому. Однако проблема литвинского мифа заключалась в том, что в тот период он являлся «панской» идеологией, то есть региональной идеологией местных польских помещиков, чья идентичность выражалась по формуле «роду литовского, нации польской». Учитывая, что в образе «польского пана» воплощалось чуждое для белорусского «мужика» угнетающее социальное начало, перспективы усвоения белорусским крестьянством «литвинской» мифологии были, по меньшей мере, сомнительными.

Кроме того, «литвинскую» мифологию активно использовал и адаптировал к своим нуждам литовский этнический национализм. «Литвинский» миф, неразрывно связанный с местной традицией католицизма, был вполне органичен как для поляков, так и для литовцев; для белорусов, несмотря на многовековое пребывание в составе Великого княжества Литовского (ВКЛ), «литвинская» идея так и осталась чуждой.

Тем не менее, поскольку помимо ВКЛ русской идее в Белоруссии ничего больше противопоставить нельзя, белорусские националисты с маниакальным упорством возвращаются к «литвинским» мифам, пытаясь присвоить историческое наследие этого государства примерно так же, как «свидомые украинцы» пытаются «украинизировать» Древнюю Русь.

Наконец, еще одним фактором, подпитывавшим как белорусское, так и украинское движение, была своеобразная психологическая мотивация. Белорусское и украинское движения наибольшую активность проявили в литературно-художественной сфере. Однако их критики из общерусского лагеря всегда отмечали низкое качество литературных произведений на белорусском и украинском языке. Они объясняли это тем, что побудительным мотивом к созданию белорусской и украинской литературы явилась именно посредственность литераторов, не выдерживающих конкуренцию в общерусском культурном пространстве.

Вот как это сформулировал российский общественно-политический деятель, белорус по происхождению Иван Солоневич: «Я – стопроцентный белорус. Так сказать, «изменник родине» по самостийному определению. Наших собственных белорусских самостийников я знаю как облупленных. Вся эта самостийность не есть ни убеждение, ни любовь к родному краю – это есть несколько особый комплекс неполноценности: довольно большие вожделения и весьма малая потенция – на рубль амбиции и на грош амуниции. Какой-нибудь Янко Купала, так сказать белорусский Пушкин, в масштабах большой культуры не был бы известен вовсе никому. Тарас Шевченко – калибром чуть-чуть побольше Янки Купалы, понимал, вероятно, и сам, что до Гоголя ему никак не дорасти. Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме. Или – третьим в деревне, чем десятым в Риме.

Первая решающая черта всякой самостийности есть ее вопиющая бездарность. Если бы Гоголь писал по-украински, он так и не поднялся бы выше уровня какого-нибудь Винниченки. Если бы Бернард Шоу писал бы на своем ирландском диалекте – его бы никто в мире не знал. Если бы Ллойд Джордж говорил только на своем кельтском наречии – он остался бы, вероятно, чем-то вроде волостного писаря. Большому кораблю нужно большое плавание, а для большого плавания нужен соответствующий простор. Всякий талант будет рваться к простору, а не к тесноте. Всякая бездарность будет стремиться отгородить свою щель. И с ненавистью смотреть на всякий простор» [16].

Возможно, Солоневич излишне резко оценил литературные дарования Янки Купалы и его соратников, однако то, что мотив «лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме» был весьма привлекателен для многих литераторов «средней руки», представляется вполне правдоподобным.

Таким образом, возникновение белорусского и украинского движений в Новое время было обусловлено рядом причин. Это и «возмущающее» воздействие со стороны Польши, стремившейся сохранить Западную Русь в зоне своего геополитического влияния, и неразрешенность «крестьянского вопроса», региональным проявлением которого был в том числе белорусско-украинский сепаратизм, и, наконец, субъективные причины психологического свойства, побуждавшие отдельных региональных деятелей (прежде всего, литераторов «средней руки») противопоставлять себя как империи, так и большой русской культуре в целом.

Следует отметить, что само по себе наличие автономистских и сепаратистских тенденций, а также напряженность в отношениях между центром и регионами – явления вполне нормальные и закономерные для такого крупного и внутренне разнообразного государства, как Россия. Белорусский и украинский сепаратизмы в этом отношении не были уникальны и стояли в одном ряду с другими русскими региональными сепаратизмами, заявившими о себе к началу ХХ века – сибирским областничеством или сепаратизмом донского казачества, который убедительно описал в своем выдающемся романе «Тихий Дон» Михаил Шолохов.

Украинский и белорусский сепаратизмы отличались от двух последних лишь тем, что заявили о себе гораздо громче в связи со специфическим положением Западной Руси на геополитическом и цивилизационном пограничье. «Возмущающее» воздействие со стороны внешних сил – не только Польши, но также Австрии и Германии – оспаривавших геополитическое лидерство России на этой территории, было важным фактором, подливавшим масло в огонь местных сепаратизмов. Это придавало им большую значимость и заметность в сравнении с аналогичными по своей сути сибирским или донским сепаратизмами, подобной «подпитки» не имевшими.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации