Текст книги "Репликация. Книга первая"

– Спасибо, ваше величество, я уже счастлива, – ответила Ева, награждая короля обворожительной улыбкой, от которой лицо ее сделалось прекрасным.

Вэл с любопытством наблюдал, какими взглядами обмениваются его друг и дочь, и не понимал, что между ними происходит. Но что-то явно происходило; он это видел и пока не решил, как к этому относиться. Ева произвела на Махинду впечатление, которого он не ожидал.

– Приглашаю отобедать со мной, – опомнился король и подставил Еве локоть. – Вашего сына привезут во дворец сейчас же. Не хочу, чтобы вы тревожились, хочу, чтобы всегда улыбались. Я никогда не видел улыбки прекраснее вашей, Ева.

– Ничего, что я с вами пойду? – шутливо спросил Вэл. – Я тоже проголодался.

– Разве ты еще здесь? – Махинда рассмеялся. – Прости, дорогой друг, ты сам виноват – столько лет прятал от меня такое сокровище. Я теперь вынужден наверстывать упущенное.

Ева осторожно взяла короля под руку и посмотрела на него снизу вверх: она едва доходила ему до плеча. С Махиндой Ева почувствовала себя защищенной, и это чувство было сильнее того, которое она обычно испытывала, находясь рядом с отцом или Марком. Король вызывал в ней какой-то благоговейный трепет – так ей хотелось назвать то, что сейчас заполняло ее изнутри. Хотя Ева и не могла бы определить точного значения этих слов, была уверена, что именно трепет и исключительно благоговейный.

Праздничный обед был пышным и долгим. По дворцовому этикету, за столом рядом с королем могли сидеть только члены его семьи и приближенные особы, которых он пригласил лично. Семья Махинды Шестого состояла из пятнадцати человек: матери, жены, двух сыновей и трех дочерей, двух сестер и двух братьев и троих племянников. Старшему сыну Махинды, Айшу, было пятнадцать, как и его сестре-близнецу Арне; младшему, Аситу, – всего четыре. Эдха родилась через два года после близнецов, Эма – через пять, и сейчас им было тринадцать и десять соответственно. Несмотря на четверо родов тридцатидвухлетняя Мина, жена короля, выглядела юной, как и его мать Лила, ровесница Вэла, на вид которой нельзя было дать больше тридцати пяти.

Вэл хорошо их всех знал, разве что за исключением младшего, которого он видел лишь в колыбели; и его тоже знали и называли «адерей кала кени».1010
  Любимый человек (сингал.)


[Закрыть]

Любимый человек был щедр и без подарка никогда никого не оставлял, может, поэтому и был любимым, а, возможно, потому, что Махинда был рад Вэлу всегда, а все, что доставляло королю радость, так же воспринималось его близкими.

Позволив домочадцам излить восторги в адрес гостей, Махинда приступил к трапезе. Вэл и Ева сидели рядом с ним как почетные гости.

– Прекрасный обед, ваше величество, – негромко произнес Вэл.

– Ты хочешь мне что-то сказать? – догадался король.

– Да, ваше величество. Мне много чего нужно вам рассказать.

– Говори.

– Осмелюсь просить аудиенции, ваше величество, когда вам будет удобно. Я подожду, сколько нужно, разговор долгий.

– Заинтригован, – Махинда, посмотрев на Вэла, перестал улыбаться. – После обеда я обычно возлежу. Если двух часов для разговора хватит, мы можем поговорить в моей дневной спальне.

– Думаю, хватит, ваше величество. Благодарю вас. Но могу ли я настолько злоупотреблять вашим расположением?

– Можешь, – улыбнулся король.

Мария и его няню привезли во время обеда, и Ева, извинившись, сразу ушла в отведенную им комнату кормить малыша. Оставшиеся за столом дети Махинды начали о чем-то возбужденно переговариваться.

– Что это вы так оживились? – спросил король.

– Ваше величество, – решился ответить старший сын, – мы бы хотели увидеть внука адерей кала кени. Если он, конечно, не возражает.

Махинда вопросительно посмотрел на Вэла.

– Вот он, спросите его сами.

– Конечно, не возражаю, Айш, – с довольным выражением лица ответил Вэл. – Подождите минут двадцать, Ева покормит его, и идите.

Их хватило на десять, после чего пятеро детей и трое племянников короля в возрасте от пятнадцати до четырех покинули обеденный зал и толпой направились к Еве.

– Давно не видел их такими воодушевленными, – заметил Махинда. – Ты всегда нравился моим детям да и всем здесь.

– Нравился? – переспросил Вэл.

– И сейчас нравишься, – рассмеялся король. – С тобой не соскучишься: дочь, внук… Никогда не знаешь, чего от тебя ожидать. Другой за два года может, конечно, и жениться, и даже родить, но чтобы еще и внука! Поделишься умением обманывать время?

– Постараюсь, – улыбнулся Вэл, – хотя вы разочаруетесь, ваше величество: в моей истории нет ничего сверхъестественного.

– Посмотрим, – ухмыльнулся Махинда, бросив на Вэла заговорщический взгляд.

– Ну, рассказывай, властитель Небес, откуда у тебя Ева. Удочерил? – начал Махинда, устроившись на ложе с балдахином из прозрачного шелка, служившим одновременно и защитой от насекомых, которых в королевском дворце, конечно, не было, но дань уважения к традиции укрываться противомоскитными сетками сохранялась.

– Можно и так сказать, – отозвался Вэл. – Мне следовало это сделать сразу, а не через восемнадцать лет. Но, что есть, того не изменить. И не называй меня властителем, друг, я сложил полномочия высшего статусного лица и здесь в частном порядке нахожусь, – сказал он, с наслаждением вытягивая ноги на кушетке рядом с кроватью короля.

– Что? – не поверил Махинда. – Ты больше не властитель Небес?

– Довольно с меня, пусть другие правят. У них это неплохо получается.

– Но, насколько мне известно, референдум проголосовал за тебя и твои реформы… Зачем же ты? Что-то я не понимаю.

– Этого в двух словах не расскажешь…

– А в двух часах? – улыбнулся король. – Рассказывай, мы никуда не спешим.

– С чего бы начать?.. Ты помнишь Зиги, Махинда?

– Конечно. Это же твоя верная тень, бессменный советник.

– С него и начнем…

***

На третье мая в Солерно была назначена инаугурация нового правителя, Единовластного Канцлера Зигфрида Бер. Пост диктатора считался упраздненным с того дня, как Аугусто Паччоли почил за обеденным столом от сердечного приступа. Проводы главы государства были скорыми и скромными: после кремации пепел развеяли с Маунга Матэ, а саму тюрьму закрыли, объявив амнистию заключенным, двадцать два человека из которых на тот момент еще сохраняли способность дышать. День закрытия Горы Смерти был объявлен национальным праздником, а к титулу Единовластного Канцлера Зигфрид Бер добавил почетное прозвище Избавитель, пустив через поверенных лиц слух, что так его прозвали в народе.

Зигфрида нельзя было заподозрить в наплевательском отношении к презентации себя любимого – к инаугурации он готовился особенно тщательно. Выбор платья занял у него несколько дней, потом еще неделю костюм шили и подгоняли по фигуре. По такому случаю Избавитель остановил свой выбор на тончайшем пурпурном кашемире, расшитом золотым позументом – Канцлерский орден выглядел на нем особенно выигрышно. Единовластный Канцлер Солерно планировал предстать перед гражданами во всем блеске могущества и богатства. Наконец все, о чем он мечтал, свершилось: он был в одном шаге от официального признания его высшим статусным лицом государства.

Утром третьего мая, облачившись в роскошный наряд, Зигфрид Бер вышел на крыльцо дворца бывшего диктатора. Канцлер покинул Квинта Гамерос через две недели после свержения Паччоли – столько времени потребовалось на переустройство дворца в соответствии с притязательным вкусом нового хозяина. Все дорожки дворцового сада теперь подсвечивались бирюзовым. Зигфрид считал это необходимым и достаточным воздаянием роду, которому он принадлежал.

Легкая тень грусти скользнула по лицу Канцлера, когда он подумал, что некому оценить его достижения на пути к политическому Олимпу – никого из прежней жизни рядом с ним не осталось. И на мгновение ему стало жаль уничтоженных в порыве ярости Небес, жаль Нину, ее нерожденного ребенка, даже Вэла, которого он продолжал ненавидеть до сих пор. Пожалуй, сейчас он ненавидел его больше, ненавидел как врага, укравшего смысл его существования своим уходом из жизни. Победа над Небесами оказалась для Зигфрида той самой пирровой, которую он готовил их властителю, но обладателем которой неожиданно стал сам, в чем не хотел до конца себе признаться. Но что-то неприятное, противное его привычному самоощущению нет-нет да и начинало шевелиться в погубленной душе.

Зигфрид стоял на крыльце, любуясь красотой сада и сожалея о всех почивших врагах и соперниках, сетуя на то, что они не могут быть свидетелями его триумфа, а он не может видеть их искаженные досадой и злостью лица. Зигфрид подумал, что даже Паччоли, будь он сейчас жив, низложенный и лишенный свободы, доставил бы ему большую радость, чем воспоминания о секундах парящего в знойном воздухе пепла. Он вспомнил о Кае Загории, все еще находящемся в госпитале, в ослепительном блеске политических свершений всеми забытом. Вспомнил и ощутил настойчивую прихоть притащить того на инаугурацию и заставить присягнуть на верность новому правителю Солерно, могущественному и прекрасному. Мысль показалась Зигфриду занятной и, не видя причин отказывать себе в такой приятной мелочи, канцлер отдал распоряжение доставить бывшего министра Небес на главную площадь города, во Дворец Торжеств, где должна была состояться церемония его величия.

К одиннадцати часам утра здание Дворца и площадь вокруг заполнилась людьми. Дорожка, ведущая ко входу, по обеим сторонам была оцеплена гвардейцами в парадных мундирах и убрана синим ковром с вытканными золотыми звездами. На ступенях мраморной лестницы тоже стояли гвардейцы, у самых дверей – генерал Родригес с тремя министрами. Сенаторы уже находились в зале торжеств, украшенном белыми и оранжевыми георгинами. ^[2]

Все были в сборе и ждали прибытия канцлера. На улице играли ансамбли мариачи, ^[3] с разных сторон доносились звуки гитары, виолы, трубы. Народ еще не закончил празднование Дня Весны, нарядные одежды не были спрятаны в сундуки и шкафы, все вокруг пестрело буйством красок и слепило блеском расшитых сомбреро. Праздник сегодня был полновластным хозяином города и страны, и на его фоне даже блистательный Зигфрид Бер казался не более чем разряженным карнавальным актером, чья «коронация» как нельзя лучше вписывалась в традиционный размах всеобщего радостного разгула.

День занимался жарким, как обычно и бывает в Солерно в это время года. Щедрое солнце в бездонном голубом небе, ни единого намека на облака, не говоря уже о дожде, не оставляли сомнений, что новоиспеченный правитель страны спрячется под сводами дворца, спасая кожу от сухого воздуха и высокого ультрафиолета.

О Зигфриде Бер в народе ходили разные слухи: и что он невероятно спесив, и что богат, как никто и нигде, и беспощаден, и хитер, и много какой еще. Но среди прочих был и слух, что канцлер маниакально заботится о своем здоровье и внешнем виде и неустанно печется о всякого рода соответствиях. Поэтому простой народ давно придумал ему «почетное» прозвище Трепетун, а после того, как канцлер самоназвался Избавителем, два этих титула слились воедино и произносились шепотом под страхом смерти от надрыва живота: Избавитель -Трепетун…

Зигфрид Бер пока еще не нашел кандидата на роль своей тени, а потому не был в курсе всего, что говорят о нем люди. Самым приближенным к высшему статусному лицу Солерно считался генерал Родригес, но он панически боялся канцлера, а после неудачного обеда Паччоли и рта при нем без команды не открывал. По этой причине Зигфрид пребывал в полном неведении относительно «любви» народной к своей персоне и ничуть этим не тяготился. То было всего-навсего множество – какой смысл занимать голову мыслями о нем? И Зигфрид не занимал. Он экспроприировал из музея старины сохранившиеся каким-то чудом четыре автомобиля стопятидесятилетней давности, велел довести их до рабочего состояния и составил из них кортеж для торжественного предъявления себя собравшимся на главной площади города третьего мая.

В одиннадцать тридцать со стороны главной городской магистрали послышались гудки приближающихся авто. Люди в недоумении расступались перед средствами передвижения, столетие не появлявшимися на улицах Солерно. Возглавлял кортеж черный седан, формой кузова напоминавший кошачий глаз, сразу за ним ехал роскошный белый кабриолет, в котором на заднем сидении с улыбкой во все лицо расположился будущий Единовластный. Он приветственно-сдержанно махал левой рукой, одаривая толпу беглым взглядом. Следом за ним ехали две практически одинаковые машины светло-серого цвета, в каждой из которых сидели по три вооруженных гвардейца из личной охраны канцлера. Такого представительного и необычного появления правителя жители Солерно еще не видели.

Кортеж остановился перед сине-звездным ковром, и, словно уже титулованный, Зигфрид Бер уверенно ступил на него блестящим темно-серым ботинком на невысоком каблуке. Он медленно прошел до лестницы Дворца Торжеств, поднялся по ступеням, обернулся и, подняв правую руку, потребовал тишины. Мариачи умолкли, голоса стихли. Зигфрид глубоко вдохнул, заполнив легкие торжеством момента, и громко произнес:

– Сограждане! После того, как я войду в эти двери, у всех вас начнется новая жизнь.

Звенящая тишина стала ему ответом. Зигфрид принял ее за хороший знак и смело вошел внутрь, сопровождаемый гвардейцами, генералом Родригесом и министрами. Двери Дворца Торжеств остались открытыми, чтобы все могли если не видеть, то хотя бы слышать ход церемонии и слова присяги, произносимые новым главой государства. Люди в недоумении смотрели друг на друга, высказывая самые разные предположения о том, какой может оказаться обещанная новая жизнь…

– Все было прекрасно, сеньор Бер, – с деланой улыбкой на лице подобострастным голосом произнес генерал после того, как все торжественные этапы инаугурации завершились. Только теперь Зигфрид позволил себе пригубить шампанское и полностью расслабиться.

– Да, дорогой Альфонсо, – согласился новорожденный Единовластный Канцлер Солерно. – Почти все получилось как надо.

– Почти? – испуганно переспросил Родригес. – Что именно не соответствовало вашим ожиданиям, сеньор Бер?

– Я не увидел министра Небес, Кая Загорию, – меланхолично проговорил Зигфрид. – Хотя, помнится, именно вам, генерал, я поручил доставить его во дворец и привести к присяге на верность мне. Почему же вы не исполнили мою волю?

Генерал покрылся испариной, дрожащими руками достал из кармана кителя платок и вытер вспотевший лоб.

– Я сразу же исполнил ваше указание, сеньор, – заикаясь, произнес он. – Приехал в госпиталь, но министра не нашли. Его там нет. Еще вчера был, а сегодня как сквозь землю провалился.

– Что вы такое говорите, генерал? – вставая с тахты и глядя на Родригеса змеиным взглядом, прошипел Зигфрид. – Выяснили, куда он мог деться?

– Исчез, – с трудом выдавил из себя Альфонсо.

– То есть… как – исчез?

– Буквально, – ответил генерал и, перехватив взгляд канцлера, сделал шаг назад. – Я просмотрел все записи камер наблюдения… Все это очень странно, монсеньор, – запинаясь после каждого слова, пробормотал Родригес. – В девять утра Загория вошел в комнату, камера это зафиксировала, а в девять часов две минуты его там уже не было и нигде не было, судя по записям. Из комнаты он не выходил, но и в комнате больше не обнаруживался.

– Вы соображаете, что говорите, генерал? – повышая голос и вплотную приближаясь к Родригесу, проворчал Зигфрид. – Что показывает камера с девяти до девяти двух?

– Загория вошел и сразу лег на кровать, его туфли остались у кровати, а он исчез… растаял…

Зигфрид потерял дар речи. Он решил, что генерал свихнулся, что от страха перед ним у Родригеса помутился рассудок. Его приближенный напрочь был лишен каких бы то ни было метафизических сентенций, он всегда размышлял здраво и очевидно, образность мысли была ему недоступна – это Зигфрид знал наверное и именно поэтому считал генерала надежным союзником. Чтобы Родригес изъяснялся так неопределенно…

– Я хочу видеть эту запись, – сказал канцлер тоном, от которого генерал тут же метнулся к двери. – Куда вы, Альфонсо? Я вас, по-моему, не отпускал.

– Простите, монсеньор, – растерянно бормотал Родригес. – Я только хотел принести запись, она в штабе. Я быстро: одна нога здесь, другая там.

Через полчаса Зигфрид Бер в пятый раз просматривал двухминутную запись с камеры госпитальной комнаты, на которой запечатлелось, как лежащий на кровати Кай Загория, теряя четкие очертания тела, бесследно исчезает в пространстве.

– Это что, трюк какой-то? – подозрительно спросил Зигфрид генерала, не сводящего с него взгляда все то время, пока он просматривал запись. – Монтаж? Виртуальная репликация?

– Нет, монсеньор, мои спецы провели экспертизу: запись оригинальна и не подвергалась никакой обработке. Отчет об этом имеется. Вот, пожалуйста, сами посмотрите, – генерал протянул канцлеру планшет.

Зигфрид был настолько озадачен, что не оценил оперативной работы Родригеса. Он внимательно изучил отчет и вернул планшет генералу.

– Чертовщина какая-то, – с недоумением произнес канцлер и простился с Альфонсо, сославшись на усталость и желание немедленно лечь.

Оставшись один, он снова пересмотрел запись и, не найдя никакого нормального объяснения запечатленному на ней, решил оставить это дело до утра. Наскоро приняв душ, Зигфрид вошел в спальню, надел ночную сорочку и в полной прострации лег на кровать…

***

Махинда сидел на кровати, свесив ноги на пол и опершись руками о колени. Вэл лежал с закрытыми глазами, его правая рука безжизненно свешивалась с края шелковой обивки кушетки.

Король поднялся и сел рядом с Вэлом.

– Лежи, – дотронувшись до ног друга, предупредительно произнес он, останавливая порыв Вэла подняться. – Забудь условности, к чему они между нами?

Вэл вздрогнул.

– Как ты вообще живешь теперь? – спросил король голосом, в котором слышались нервические вибрации. – Тебе страшно?

– Нет, – спокойно ответил Вэл. – Не страшно. Мне непонятно – это да, но страха никакого нет. Я просто не знаю, чего именно мне стоит опасаться, – Вэл посмотрел на Махинду влажными синими глазами. – Но это не значит, что бояться нечего. Я не о себе, конечно, – о Еве и внуке. Поэтому я привез их к тебе. Здесь я совершенно спокоен за них: здесь ты, и тебе я полностью доверяю. Если возможно, попрошу принять их на то время, пока я не пойму, что произошло и что происходит сейчас.

– Не о чем даже говорить, – ответил Махинда. – Почту за честь принять у себя твоих близких. Можешь не сомневаться: они будут жить как мои дети – в полной безопасности и ни в чем не нуждаясь. Даю слово.

– Спасибо, друг, не сомневался, что ты ответишь именно так, – проговорил Вэл. – Какое счастье, что я тебя помню.

– Мы ничего не знали о том, что с тобой случилось. Твой ближний круг умело скрывал все это время твое состояние.

– И не только от вас, от меня тоже. После того, как очнулся ночью в госпитале, неделю пытался добиться сколько-нибудь вменяемых объяснений. Думал, Зиги просветит, он же все всегда знал… Оказалось, у меня другой советник…

– Не терзай себя, – прервал его король. – Я уверен, память вернется. Дай себе время. Поживи пока здесь, успокойся, отдохни, и вот увидишь, как однажды все вспомнишь.

– Три с половиной недели прошло, Махинда, а я так ничего и не вспомнил… А то, что говорили Марк, Роберт, Ева… Это что-то нереальное, друг мой. Не представляю, если честно, как я мог делать то, что они мне приписывают. Но все не могут одновременно сойти с ума. Это я понимаю. Хотя, признаюсь, поначалу думал именно так. Пока ко мне не пришел Фрол Репнин, выродок семидесятилетний… Он такое нес, Махинда, что я даже пересказать тебе не могу, боюсь, ты начнешь сомневаться в моей разумности.

– Что он рассказал? Говори, – велел король.

– Что я стал бешеной обезьяной после того, как поднял и обвязал энергетическую ось. Будто я справился с энергией силой полтора тераджоуля. Правда, не совсем удачно справился, раз улетел в кому на десять дней, но луч обвязал – факт, а Фрол потом с другими выродками, которых теперь все у нас называют креаторами, поднял защитный купол над Небесами. А меня провозгласили самым мощным из всех креаторов. То есть, получается, что я главный выродок страны, – не без сарказма проговорил Вэл.

– Я что-то не совсем понимаю. Какой купол, какая энергия, от кого защищаться? Разве ты не после сердечного приступа в кому вошел?

– Видимо, нет. По крайней мере, так говорят. Я и сам примерно такие же вопросы задавал, как ты сейчас. Ответы очень странные были.

– Ну, говори, – потребовал Махинда.

– Якобы в день вылета в кому я собрал людей на дне и объявил, что нам угрожает некое сообщество Солерно, канцлером которого сейчас является Зиги. Будто он хочет применить против нас изотропное оружие, и есть единственный способ спасения – найти план сенатора Лоу, моего покойного отца, и завершить его… – Вэл помолчал недолго. – Может, я сначала сошел с ума, а потом впал в кому, просто никто не заметил моего сумасшествия? И по привычке исполнять мои указания беспрекословно они все сделали: нашли план отца, возвели купол, начали формировать армию, референдум без меня провели, с сенатом как-то договорились. И эти старые реакционеры поддержали Мэнси с его реформами…

– Радуйся, они же справились со всеми задачами. Что тебе не нравится? – искренне не понимал Махинда.

– Да мне все не нравится! – крикнул Вэл. – Я не знал, что реформы не только нужны, но и идут полным ходом; не знал, что был какой-то референдум, на котором якобы решалась моя судьба и этих самых реформ… Черте что, Махинда!.. Я неделю смотрел на то, как все без меня работает, и понял, что такой я им не нужен. Зачем им управляющий, который не помнит себя и того, что он делал и куда шел? А я не помню. Я раньше и представить себе не мог, что ко мне в кабинет может запросто ворваться семидесятилетний выродок со дна, чтобы вещать о том, какой я героический малый; что может позвонить по прямой линии какой-то Кливерт, лидер поднебесного сопротивления, и начать изливать душу, радуясь моему воскрешению… Это черте что, Махинда, черте что!

Король улыбался.

– Чему ты радуешься?

– Ты рассказываешь невероятные вещи, друг мой. Я слышал от своего отца, как в юности вы мечтали переустроить мир по-новому. Похоже, тебе это удалось, Вэл. Жаль, что отец не дожил.

– Да, Махинда, мы мечтали о чем-то таком, о чем многие мечтают в юности, но потом, сталкиваясь с реальной жизнью и оставаясь с ней один на один, забывают свои юношеские грезы. И я о них забыл.

– Оказывается, не совсем, – рассмеялся король. – А я и не знал, что ты способен претворять мечты в реальность. Все не так плохо, Вэл. Память вернется, и ты вернешься в свои Небеса. Хоть ты и говоришь, что без тебя там все вертится и все справляются, мне в это не верится. Вернее, мне не верится, что ты сможешь остаться в стороне от главных событий. Не понимаю, как они могли тебя отпустить.

– Я их не спрашивал, – сухо отреагировал Вэл. – Просто отправил в сенат меморандум о сложении с себя полномочий, собрался и прилетел сюда. Ева даже не знает об этом, она уверена, что мы в отпуске, потому что я ей его якобы обещал, перед тем как впасть в беспамятство. Не знаю, обещал или нет, но идея показалась мне неплохой. И я безумно рад тебя видеть. Не представляешь, как мне хорошо от мысли, что все, что связано с тобой, я помню.

– Что ты помнишь последнее? – осторожно спросил Махинда.

Вэл сел рядом с Махиндой, взял его руку и сильно ее сжал. Потом посмотрел ему в глаза, и Махинде показалось, что он видит мысли друга. Вэл отвел взгляд в сторону, и видение исчезло.

– Что ты сейчас сделал? – воскликнул король. – Я видел, о чем ты думал.

– Похоже, это побочный эффект комы, – неуверенно произнес Вэл. – Иногда я могу видеть мысли другого человека или передавать свои. Последнее, что я более или менее отчетливо помню, – совет, на котором я принял исключительные полномочия. Он был в июне прошлого года.

– Практически год забыл?!

– Да, и я до сих пор не понимаю, каким образом Ева оказалась рядом со мной. Никто о ее существовании не знал. Я всегда скрывал это из опасения потерять статус. Она все время была на дне. Ее мать умерла родами, я оставил дочь на попечение чужих людей. Конечно, я всегда был рядом, заботился, но она не знала, что я ее отец. Представь мое удивление, когда я вернулся домой из клиники и увидел там не только Еву, но еще и Мария. Понятия не имею, кто его отец и где он, и как и когда Ева попала в мой дом и узнала, что я ее родной отец, а не опекун.

– Представляю, – Махинда был ошеломлен услышанным. – Загляни в ее мысли, и узнаешь.

– Пытался – не выходит, я не могу проникать в ее сознание, – признался Вэл. – Может, и хорошо.

– А когда ты понял, что умеешь видеть чужие мысли?

– Когда пришел Фрол, он и показал мне, как мы обвязывали ось.

– То есть, это действительно было?

– Было. Я видел, его глазами, конечно, как мне хотелось умереть в тот день… Да я практически и умер. Это все Ашура-волшебник, он каким-то чудесным образом смог меня спасти… Не понимаю до сих пор: зачем мне понадобилось браться за такое дело в одиночку? Фрол меня постоянно сдерживал и называл как-то смешно при этом – ваше властительство или, – Вэл задумался, стоит ли говорить Махинде, но все же сказал, – он называл меня сынком. Не помню, чтобы кто-нибудь еще меня так называл. – Вэл замолчал, опустив взгляд. – Я никак не могу взять в толк, что такое произошло, что изменило ко мне отношение людей. Они же за меня проголосовали! За того, которого всю свою жизнь боялись и ненавидели… Фрол искренне расположен ко мне, я видел это собственными глазами и чем-то еще, чем могу сейчас видеть, не открывая глаз и даже находясь на расстоянии.

– А к Кронсу не думал обратиться? Или кто у тебя сейчас отвечает за время?

– Он. Думал. Даже отправился к нему, но перед самой дверью порт-лаборатории меня что-то остановило, и я ушел и решил больше не возвращаться к этой теме. Не знаю, что это было, но я абсолютно точно понял, что делать этого нельзя.

– Почему? – удивился Махинда больше не тем, что Вэл сказал, а тем, как он при этом выглядел: в его взгляде появилось что-то новое, чего король раньше не замечал – некоторая отрешенность, но осознанная отрешенность, обосновавшаяся глубоко внутри, как если бы Вэл был профессиональным сапером и сейчас шел по минному полю. Впрочем, Вэл всегда напоминал королю человека этой высокорисковой профессии, но если раньше властитель «прыгал» по заминированной местности на удачу, то сейчас в его руках будто бы был надежный миноискатель.

– Причины две: или мне не нужно таким образом узнавать свое прошлое, или туда вообще не нужно… никому. Не спрашивай, как, я не смогу объяснить, просто поверь мне на слово – я иначе сейчас чувствую, опасность вижу и знаки, препятствующие пути, распознаю. Мне настолько не по себе, Махинда, что я отказался ото всего и сбежал сюда.

– Вот и хорошо, – улыбнулся король. – Отдохни, все придет в норму: колесо повернется, и все встанет на свои места.

Вэл встал и начал ходить по комнате, чуть наклонив в сторону высоко поднятую голову и сцепив руки в замок перед собой.

– Мне нужен Маниш… Он еще жив? – неожиданно спросил он, останавливаясь перед королем и глядя прямо ему в глаза.

– Да, насколько я знаю, жив. Но веды ушли так глубоко в джунгли, что к ним давно никто не пытался приблизиться.

– Я должен его найти. Дай мне проводника, я отправлюсь к Манишу.

– Уверен? Это небезопасно. Приближается сезон дождей, джунгли в любой момент могут превратиться в непроходимую топь.

– Я успею, Махинда. В мае сезон дождей еще только шлет телеграммы о своем прибытии, – с улыбкой сказал Вэл. – Но и медлить, конечно, не стоит. Если проводник найдется сегодня – завтра я выйду в путь.

– Знаю, что отговаривать тебя бесполезно, если уж ты что-то решил. Проводник будет сегодня. Но пообещай, Вэл, что не полезешь на рожон и сразу вернешься, если столкнешься с серьезными трудностями. Нам не нужна еще одна ось любой ценой. Обещай, иначе я не дам проводника.

Вэл пообещал и встал у окна спиной к королю, погрузившись в мысли, которые теперь практически всегда вращались вокруг утраченной памяти и его неоднозначного нового положения. Однако сейчас к привычным мыслям добавилась новая: как убедить Еву в безопасности его предприятия и уговорить ее остаться с Махиндой, пока его не будет, а, возможно, остаться с ним надолго. Вэл знал, что окончательное решение примет только по возвращении из джунглей, потому что в какой-то степени оно будет зависеть от того, что именно скажет ему старый ведун – так про себя называл Маниша Вэл.