Текст книги "«Мерсорожец»"

Вячеслав Бакулин
«Мерсорожец»

1

– Чтоб вы все передохли поскорее! – цедил сквозь зубы Витька. Побелевшие от напряжения пальцы стискивали вытертую сине-голубую оплетку руля, а хищно сузившиеся глаза подмечали каждую мелочь на непростой трассе. – Все, все до единой! Ненавижу вас!

Он еще раз крутнул руль, не сбавляя скорости на вираже и с трудом вписавшись в поворот. Нога до отказа вжала педаль газа. Слегка пробуксовывая на гравии, разлетавшемся из-под колес почти как пушечная картечь в фильме про пиратов, и виляя из стороны в сторону, машина неудержимо рвалась к победе. Все прочие претенденты на титул победителя очередного этапа мирового «Гран-при» безнадежно отстали. Теперь, пожалуй, только чудо могло позволить им сравняться с самым молодым чемпионом за всю историю профессиональных автогонок – обладателем самой лучшей реакции и самой ослепительной улыбки в мире, миллионером и любимцем женщин, гордостью России Виктором Кораблевым.

Чуда не произошло. Зато в кармане завибрировал и приглушенно заиграл мобильник.

Витька медленно открыл глаза. От висков к щекам ползли капли пота. Майку на спине и шорты сзади – хоть выжимай. Сердце колотилось как сумасшедшее. А мобильник все не унимался.

– Чтоб вы передохли! – в последний раз прошептал Витька, разжимая пальцы и вытирая мокрые ладони о майку на боках. Между делом отметил, что изолента на руле, оказывается, была весьма грязной, и майку теперь придется стирать. А-на-пле-вать!

Звонил отец.

– Алло, сын, – голос Павла Сергеевича был ровным, но уже по этому обращению – не Вик, не Витька, не Тюся, не Викто́р или Тор, а нейтральное «Витя», или, вот как сейчас, «сын» – Витька понял, что дело серьезное. – Ты где?

– Гуляю! – честно ответил Витька, пожимая плечами, отчего телефон, зажатый между плечом и ухом, едва не грохнулся на разъезжающийся от ветхости коврик под ногами.

– Далеко?

– Не очень. Минут пятнадцать. Ну, может, двадцать. А что?

– Ты мне нужен. Дома.

Почему-то именно так Витька с самого начала и подумал. «Сердцем чуял», как говорила бабушка…

Однажды, когда Витька был еще совсем маленький, они с мамой и папой ездили в гости к папиному брату дяде Виталику. На день рожденья. Как обычно, сначала все ели и пили за красивым большим столом, потом взрослые стали разговаривать, а Витьку посадили на диван и дали толстую книжку с картинками. Правда, картинки были только черно-белые и с какими-то неизвестными дядями и тетями (значительно позже, уже научившись читать, Витька узнал, что это был один из выпусков альманаха «Актеры советского кино»), но все равно интересно. Разглядывая выражения лиц и придумывая, что с такими можно говорить, Витька вполуха слушал разговор за столом. Как всегда, очень интересный, хоть половину слов он и не понимал.

– Война будет! – говорила бабушка.

– Чепуха! – горячился кто-то, не видимый за плотной фигурой друга дяди Виталика, имя которого Витька забыл сразу же, как только их познакомили. Сидя с краю стола, безымянный друг заслонял юному книгочею большую часть обзора. – Не нужно поддаваться на провокации, вот и все!

– Нет. – Бабушку Витька тоже не видел, но почему-то был уверен, что она поджимает губы, качая головой. – Будет. Я сердцем чую.

И тут Витька не выдержал.

– Бабушка! – звонко, как все малыши, еще не научившиеся соизмерять громкость издаваемых ими звуков, позвал он. И поскольку в оживленных разговорах десятка подвыпивших взрослых даже громкий голос четырехлетнего мальчика вполне может затеряться, повторил еще раз, совсем уже громко и отчетливо: – Ба-буш-ка!

Разговоры за столом стихли, а бабушка – раскрасневшаяся, с выбившейся из прически прядью волос, – тут же оказалась рядом.

– Да, Витюнечка! – заворковала она. – Ты чего, маленький? Попить? Пописать?

– Не… – смутился Витька. И замолчал. Правда, ненадолго.

– Так я вам скажу… – продолжил кто-то из гостей прерванную беседу. И тогда Витька, поняв, что спрашивать надо сейчас, а то будет поздно, выпалил:

– А как ты сердцем нюхаешь?

На лице бабушки проскользнула растерянность.

– Что, маленький? – переспросила она.

За столом снова все замолчали, и Витька вдруг понял, что да, он хочет и пить, и писать, причем одновременно. Не зная, куда девать руки, которые неожиданно стали очень мешать, он пару раз качнулся с пяток на носки и пробормотал уже значительно тише, зато куда сильнее обычного картавя:

– Чуять – это нюхать. Как собаки сторожевые. Я по телевизору видел… А у сердца ведь ноздрев нету…

– Чего нету? – громогласно переспросил безымянный друг дяди Виталика, нависая над Витькой с вилкой в руке. На вилке подрагивал розоватый и влажно блестящий ломтик сала.

Витька уставился на побитые мыски своих сандаликов и, отчаянно желая оказаться сейчас где-нибудь далеко-далеко отсюда, еле слышно прошептал:

– Ноздрев…

– Бегом? – на всякий случай уточнил Витька, берясь за ручку на дверце машины. Павел Сергеевич помолчал немного, а потом, почему-то вздохнув, ответил:

– Бегом необязательно. Просто постарайся не задерживаться, идет?

– Идет, – кивнул Витька, хотя отец уже отключился, и подумал: «Значит, все не так уж плохо».

С некоторым усилием открыв насквозь проржавевшую дверь, он выбрался из жаркого и душного салона. Как сумел, отряхнул шорты и майку – толстый слой пыли покрывал отнюдь не только руль, – звонко чихнул, в последний раз посмотрел на странную машину и припустил к дому.

– Да ты что, пап?! – от возмущения Витька аж заикаться начал. – Я, по-твоему, совсем того?

– Допустим, – кивнул Павел Сергеевич. – Но согласись, странно получается: еще час назад все хорошо, рыбки живы и здоровы, а потом – раз, и подохли. Все пятнадцать штук. Одновременно.

– Заболели, – пожал плечами Витька, говоря этим, что он, вообще-то, ни разу не ихтиолог и рыбу не любит ни в сыром, ни в жареном, ни в соленом виде. Даже роллы предпочитает с крабами или креветками. А так – чего только на свете не бывает…

– Допустим, – еще раз кивнул отец. – Хотя, если вспомнить, что сегодня утром у нас с тобой вышел небольшой конфликт… и именно из-за рыбок…

О да, это Витька прекрасно помнил…

– Тор, ну мы это уже тысячу раз обсуждали, – покачал головой стоящий у раковины отец, выдавливая на губку моющее средство из бутылочки.

– А знаете, какой он красивый! – Жутко сердясь на себя из-за подрагивающего и срывающегося голоса, Витька предпринял последнюю попытку. – Серенький, с полосками. А глаза – зеленые. А…

– А ты знаешь, какая я, с моей аллергией, буду красивая через полчаса с кошкой в доме? – перебила его мама, допивая чай. – С распухшим носом, красными слезящимися глазами, чихающая – бррр! Помнишь, Паш, какая я последний раз от Лариски приехала с ее Мусей?

– Вот именно, – хмыкнул отец, подставляя намыленную тарелку под струю воды. – Да и потом, не уедешь ведь никуда с кошкой-то. Ее кормить надо, убирать за ней…

– Рыбок, между прочим, тоже кормить надо, – буркнул Витька, поняв, что снова проиграл.

– О, кстати, – кивнул отец.

– Покорми рыбок, – синхронно с ним произнес Витька. Вздохнул и поплелся, нога за ногу, в гостиную, игнорируя смех мамы и выставленный вверх большой палец отца.

Сухой корм надо было растирать между пальцами, которые потом неприятно пахли. Да и вообще Витька не любил рыбок, только и знающих, что плавать целый день туда-сюда и жрать. Ни погладить, ни поиграть. Почти у всех в классе были нормальные животные: собаки, кошки, морские свинки, хомячки, попугайчики. У вредины Янки Корзиной – кролик, а Генка Краснов клялся, брызгая слюной от возбуждения и смешно пуча глаза, что ему на день рожденья через два месяца подарят самого настоящего хорька. Краснов, конечно, то еще трепло, но тенденция, как говорит папа. Тенденция…

Задумавшись, Витька оперся ладонями о подоконник и стал смотреть на улицу, однако перед глазами вместо резвящейся на детской площадке малышни стоял чудесный серый котенок, которого пристраивали в хорошие руки какие-то знакомые Шурика. Витька, как увидел фотки, так сразу и влюбился без памяти. Даже имя тут же придумалось – Монтгомери! Самое подходящее для красивого, полного достоинства зверя, в которого котенок вырастет очень скоро…

– У кого-нибудь другого! – со злостью прервал свои мысли Витька и от расстройства слегка пнул стену.

Он лениво полистал валяющийся на кресле мамин журнал – «сплошная мода, готовка и реклама!», бросил в мишень на стене три дротика-дартс, не попав ни одним даже в зеленый кружок, не говоря уж о красном, несколько раз задумчиво открыл и закрыл дверцы шкафа и отправился в прихожую.

– Далеко? – спросил отец, стоящий в дверном проеме кухни и вытирающий руки полотенцем со страдающей ожирением мышью, подаренным кем-то к прошлому Новому году.

– Гулять.

– Тоже дело. На то и каникулы. Рыбок-то покормил?

Витька, натягивающий кеды, ухитрился изобразить при помощи мимики, жестов и невнятных звуков ответ, который при желании можно было понять и как утверждение, и как отрицание.

В этот момент зазвонил телефон.

– Вить, тебя! – крикнула мама.

Звонил Шурик.

– Привет! Ну, как?

– Без шансов, – тяжело вздохнул Витька. – У матери аллергия сильная. На шерсть…

– У-у… – Шурик загрустил. – А ты чего, не знал раньше?

– Да знал… – Витька поморщился, как от зубной боли. – Просто думал… в общем, не важно.

– Понятно… Слушай, ты не забыл – мы завтра в кино. На нового «Железного человека». Янка идет, Лелька, Пашка Филиппов, еще, может, кто подтянется. Встречаемся в три у школы.

– Ага, помню. Да. Увидимся. Пока.

Положив трубку, Витька позвал:

– Мам?

– А? – откликнулась та, увлеченно поливающая из маленькой оранжевой лейки многочисленные кухонные цветы.

– Я в кино завтра с ребятами, ладно? Вы обещали.

– Ну, если обещали… – протянула Марина Ивановна, оценивающе глядя на пожелтевший листок фиалки и, видимо, размышляя: оторвать его или пусть дальше растет?

– А денег на билет?

– Сейчас, что ли?

– Ну а чего тянуть-то? Вдруг завтра заняты будете, то-се…

– Витюнь, у меня только крупные в кошельке, по-моему. У папы спроси.

– Что спросить? – поинтересовался Павел Сергеевич, входя на кухню.

– Денег ему надо. На кино, – ответила мама, все-таки решившая оторвать злополучный листок. – Выдашь? Мы вроде обещали…

– Угу, – неизвестно почему отец нахмурился. – Он, кстати, тоже мне кой-чего обещал. Например, рыбок покормить.

– Так я ж кормил! – брякнул Витька, прежде чем подумал. С другой стороны, попробуй проверь через двадцать минут.

Павел Сергеевич нахмурился еще сильнее:

– Так-так. Кормил, значит? – покивал он. – А скажи мне, сын: чем именно? Пятью хлебами? Манной небесной? Святым духом?! – Последние слова отец почти выкрикнул.

– Паш, ты чего разошелся? – удивилась мама.

– Потому что терпеть не могу, когда мне врут в глаза! – отрезал отец. – Да еще так бездарно. Банка для корма пустая со вчерашнего вечера – я лично остатки высыпал. А пакет с запасным – не вскрыт. А Виктор Палыч, понимаешь, кормил!

– Вить… – Мама, тяжело вздохнув, покачала головой. И столько всего было в ее тихом голосе, как и во взгляде отца, что Витька разом почувствовал, будто его голова стала весом с хороший арбуз…

– Ладно, страдалец, – фыркнул Павел Сергеевич пару минут спустя. – Хватит вздыхать и буравить взором пол под ногами. Провалишься еще к Синицыным… Ты вроде гулять собирался?

– Угу, – отозвался Витька.

– Ну так и иди. Только рыбок сперва покорми все-таки…

И когда Витька поплелся снимать кеды – не идти же в комнату в уличной обуви, – вслед ему раздалось:

– А вот в кино, увы, – в другой раз. Чтобы впредь дважды подумал, прежде чем врать…

Как знать: быть может, не случись этой идиотской ситуации с рыбками, и Витька не отправился бы куда глаза глядят и не дошел бы до старой фабрики. Некогда выпускавшая разборные пластмассовые игрушки и потому известная в округе как «штамповка», теперь она стояла закрытая и опечатанная, с вывезенным оборудованием, ожидая то ли перепрофилирования под какое-нибудь складское хозяйство или офис, то ли сноса. И не увидел бы в тени у серого, расписанного сердечками пополам с матом забора, – его.

Кажется, эту модель машины называли «ушастым» «Запорожцем», но Витька не был уверен наверняка. Зато не вызывало сомнений, что автомобиль чудовищно стар. На спущенных до самых бурых от ржавчины ободов шинах, с лобовым стеклом, покрытым густой паутиной трещин, а главное – выкрашенный в ярко-голубой цвет. Выкрашенный явно от руки – неаккуратно, в несколько слоев, отличающихся друг от друга толщиной, с потеками и наплывами.

А на капоте этого чуда советского автопрома и постсоветского дизайна было криво написано черным маркером: «MERSOROZHETS».

Пока Витька разглядывал машину, удивляясь, что она тут делает и отчего он ее раньше не видел, из-за угла дома показались две фигуры. И раз одна, судя по очень характерному ярко-салатовому сарафану и двум «хвостам» на голове, не могла быть никем другим, кроме Янки Корзиной, то рядом с нею должна идти Леля Тарасова. А Леля…

В общем, Витька заметался на месте, отчаянно ища, куда бы спрятаться. Признаваться девчонкам – особенно Леле! – что в кино он завтра, увы, никак, ужасно не хотелось. Конечно, можно было соврать про неожиданную поездку к бабушке или необходимость помочь родителям по дому… вот только врать после всего случившегося не хотелось еще больше.

В общем, он сам толком не понял, как, особенно ни на что не рассчитывая, потянул на себя ручку двери «Мерсорожца» и уже через минуту сидел внутри, а так и не заметившие его девчонки шли мимо.

Внутри машины пахло пылью, затхлостью и тем странным резковатым запахом, который обычно имеют заброшенные дома, старые гаражи, а также чердаки и подвалы жилых домов.

А еще пахло – временем.

Витька понятия не имел, почему он так решил. До этого он никогда не задумывался о том, как именно пахнет время и почему именно так. Более того, спроси его сейчас кто, и он вряд ли смог бы вычленить и как-то облечь в слова этот пресловутый запах. Главное, что он явственно ощущался в старой машине, и перепутать его с чем-то другим было невозможно.

Немного подумав, Витька положил ладони на пыльный руль. Потом, сжав кулаки, осторожно потянул его против часовой стрелки. Он ничуть бы не удивился, окажись руль неподвижным или повернись с каким-нибудь душераздирающим скрипом и скрежетом. Но нет, руль повернулся легко и совершенно бесшумно.

Витька и сам не заметил, как превратился в лихого автогонщика. Вроде бы совершенно неподобающая для мужчины одиннадцати лет детская игра захватила его настолько, что он обо всем забыл. Только одна мысль болькой занозой сидела где-то на краю сознания, время от времени неприятно покалывая: «Проклятые рыбы. Все из-за них. Чтоб они сдохли все!»…

– Значит, не ты? – Павел Сергеевич в последний раз внимательно посмотрел в лицо сына. Тот явно не врал и был действительно немало оскорблен подозрениями отца.

– Может, корм плохой? – предположил Витька и через силу улыбнулся. – То-то мне так неохота было его в руки брать…

Он помолчал и неожиданно сказал:

– Прости, пап. Сам не знаю, почему соврал…

– Забыли, Тюш, – немного рассеянно протянул отец, похлопав его по плечу.

Витька отправился в свою комнату, а Павел Сергеевич сел за компьютер и погрузился в чтение форумов и сайтов по аквариумистике. Через почти два часа он был вынужден признать свое поражение – ни на одном из ресурсов ничего не знали о болезни, которая способна разом выкосить всех обитателей большого аквариума. Да еще чтобы здоровые совсем недавно рыбки выглядели так, будто за пару часов постарели до предела…

2

Витька, разумеется, был слишком здравомыслящим человеком, чтобы связать неожиданный мор в аквариуме с пожеланием, высказанным им во время игры в старой машине. Сдохли и сдохли. Жалко, конечно, потому что папа расстроился. Витька сам предложил Павлу Сергеевичу сгонять вдвоем по зоомагазинам, чтобы выбрать новый грунт, растения и, разумеется, новых рыбок. В итоге отец и сын провели вместе весьма насыщенный день и вечером за ужином, перебивая друг друга, рассказывали о нем маме, с лица которой не сходила счастливая улыбка.

А еще через три дня Витька погиб. Окончательно и бесповоротно.

Леля и раньше казалось ему особенной, не похожей на других девчонок. С того самого дня, когда ее родители переехали в Витькин район и спокойная янтарноглазая девочка с роскошной темно-коричневой косой первого сентября пришла во второй «А» класс. Помнится, она о чем-то спросила Витьку на переменке. Какую-то сущую ерунду, типа, как пройти в столовку. Он ответил – не задумываясь, на автомате. «Спасибо!» – кивнула девочка, а потом вдруг улыбнулась – так открыто и светло, что у Витьки вдруг запершило в горле, а губы сами собой расползлись в ответной улыбке…

Так вот, через три дня после происшествия с аквариумом Витька случайно столкнулся с Лелей в магазине, куда его отправили за молоком и хлебом. Как-то само получилось, что после он пошел провожать девочку до дома, – она жила в доме по соседству со «штамповкой», – а потом еще чуть ли не час болтал на лавочке у подъезда. Вернувшись же, выяснил, что, во-первых, справедливые упреки мамы, взволнованной пропажей на два часа ребенка, отправленного на пятнадцать минут в магазин через улицу и потому не взявшего телефон, как-то пролетают мимо ушей. А во-вторых, что он постоянно думает о Леле, вспоминает ее солнечную улыбку, скучает без ее голоса… В общем, караул.

На следующий день Витька, вскочивший ни свет ни заря, весь извелся, пока наступило время, относительно приличное для звонка.

– Алло, Лель, привет! Это Кораблев, – преувеличенно бодро начал он. – А ты что сегодня делаешь? Может, пойдем погуляем?

– Прости, Витя. Но меня уже пригласили. На великах покататься. Зайдут через пятнадцать минут.

Даа, такой затрещины от судьбы Витька не получал давно. Он буквально завис с трубкой в руке, как старенький компьютер, видеокарта которого не тянет чересчур навороченную графику игрушки. Разум отказывался понять, как такое возможно? И вообще, что теперь делать, что говорить?..

– Алло! Вить? Вить, ты меня слышишь? – доносилось из трубки.

Наконец Витька справился со ступором, торопливо извинился, сославшись на пропавший вдруг звук, еще более торопливо попрощался с Лелей… и стремглав кинулся обуваться.

Из «Мерсорожца» Лелин подъезд был как на ладони. Витька успел вовремя: буквально через минуту после того, как он хлопнул выкрашенной голубой краской дверцей, к подъезду подрулил…

– Шурик! – выдохнул Витька, не веря своим глазам.

Да, это был он, Шурик Ватутин, – некогда лучший друг, а теперь едва ли не самый ненавистный человек на свете. Хуже Гитлера!

Все еще надеясь в душе, что тут какая-то ошибка, Витька молча наблюдал, как Шурик спешился и позвонил в домофон. Разумеется, на таком расстоянии не было слышно, что он говорил, но через несколько минут подъездная дверь открылась, пропуская Лелю с ее ярко-красным велосипедом. Обменявшись парой слов, они с Шуриком оседлали свои машины и не спеша покатили прочь, а Витька остался сидеть, дурак-дураком, в ржавом, пропахшем пылью и временем автомобиле.

Руки сами собой легли на руль.

На этот раз ни о какой игре, разумеется, речи не шло.

– Вот когда-нибудь… – руль влево! – когда она будет совсем старой… – еще влево! – и дряхлой… – вправо! – она поймет, что ей… – снова влево! – не хватало… – вправо! – всю жизнь… – вправо-влево! – и не чего-то… – вправо-влево! – а меня! – влево-право! – Но будет поздно! – круто влево, и газ до отказа. Все, приехали!

Выбравшись из «Мерсорожца», Витька от души хлопнул дверью.

И что теперь? Идти домой или погулять еще? С одной стороны, домой не хотелось. С другой – делать одному на улице совершенно нечего, а вот наткнуться где-нибудь на Лелю и подлеца Шурика можно запросто. Конечно, случись такое, и он изо всех сил постарается сделать вид, что все о’кей, но приятней-то встреча от этого не станет…

Погруженный в раздумья, Витька сам не заметил, как дошел до Лелиного подъезда и зачем-то уселся на лавочку. С другой стороны, что значит зачем? Вот захотелось, и сел! Что, нельзя?! Это общая лавочка, между прочим!

И вот тогда…

– Привьет! Можно я отдохнуть тут немного тоже?

Витька поднял глаза. Незнакомка, стоящая напротив лавочки, была взрослая, почти как мама, но называть ее даже мысленно «тетей» или просто «женщиной» у Витьки отчего-то язык не поворачивался: только девушкой. Может, потому, что она приветливо и открыто улыбалась, или потому, что была красивой – высокая, стройная, длинноногая, с золотистым ровным загаром и молодежной прической: по-мужски коротко стриженный затылок, а на макушке пряди торчат во все стороны, более темные у корней и осветленные на кончиках. А может, просто потому, что в голосе ее не было тех снисходительно-покровительственных интонаций, с которыми многие взрослые предпочитают разговаривать с детьми. Зато в нем чувствовался сильный иностранный акцент, а в руке девушка держала свернутую гармошкой карту.

«Туристка. Заблудилась, – решил Витька, хотя не знал поблизости ни музеев, ни каких-то других достопримечательностей. Но мало ли… – Наверное, сейчас спросит, как пройти куда-нибудь».

Вообще-то он прекрасно знал, что с незнакомыми взрослыми на улице лучше не разговаривать, но ведь не съест же она его? Опять же, день на дворе, подъезд большого дома, в котором полно жильцов…

В общем, Витька пробормотал: «Пожалуйста» и, хотя на лавочке было достаточно места, отодвинулся на самый край. «В случае чего дорогу объясню, если смогу, – решил он, – а провожать не пойду».

Незнакомка еще раз улыбнулась и, поблагодарив кивком, уселась, закинув ногу на ногу. Молча.

Когда прошло несколько минут и Витька уже слегка занервничал, раздумывая, что лучше: встать и идти к дому или сидеть до тех пор, пока туристка не уйдет сама, она тихо произнесла:

– So, what are you…

– Что? – растерялся Витька.

Девушка негромко рассмеялась:

– Oh, sorry! Извиньи. Я… задуматься? Нет, задумалась.

Витька не очень понял, но на всякий случай покивал.

– Ты живешь здесь? В этот дом?

«Наконец-то!»

– Нет, – мотнул головой он. И, сам не зная почему, быстро добавил: – Зато тут живет одна… моя знакомая.

Сказал – и тут же пожалел об этом. Ну в самом деле, какая ей разница, кто тут живет? Просто с губ девушки не сходила странная улыбка – задумчивая, мечтательная и немного грустная. Как будто она думала о чем-то приятном, но давно прошедшем. Витьке пришло на ум, что с похожей улыбкой мама смотрела на свои старые фотографии. И ему вдруг очень захотелось тоже хоть чуточку относиться к дому, который может вызвать у девушки такую вот улыбку. Тем более – у девушки-иностранки.

«Еще этаж и номер квартиры Лелькины ей скажи, дурак!» – мысленно отругал себя Витька, чувствуя, что ушам и щекам его неожиданно стало горячо. Чтобы скрыть смущение, он нахмурился и не слишком вежливо поинтересовался, стараясь придать голосу строгость:

– А вам зачем?

Все так же улыбаясь, туристка качнула головой:

– My nanny жила в этот дом… моя бабушка, – она очень забавно выговаривала непривычное русское слово. – Очьень давно. Sixty years ago.

«Сиксти… Шестьдесят? Ого!» – подумал Витька и уважительно закивал.

– Ее звали Ol’ga, – продолжала девушка. А я – Паола. Паола Уоттс. – И Витька ощутил энергичное пожатие ее приятно-теплой узкой ладони.

– Очень приятно, Виктор, – степенно, как и подобает взрослому, представился он в ответ. Но через пару секунд не выдержал и добавил: – Можно Витя.

– Нет-нет, – засмеялась Паола. – Витья – это хуже. Victor – победитель! Да, sweet! A real man’s name! My nanny быть влюбльена в один Виктор long time ago. Здесь, in Russia. His family name, – она пощелкала пальцами, вспоминая, – is… yeh, Корольев.

– Кораблев, – против воли вырвалось у Витьки. Паола прищурилась.

– Может, и так, может, – задумчиво протянула она. – Может, есть… нет – может быть, ошибка у меня. Ты знаешь этот Виктор?

– Знаю, – мотнул головой Витька. – Это я быть… есть.

Он вовсе не хотел передразнивать симпатичную иностранку, оно как-то само получилось. К счастью, Паола не обиделась, а негромко, но очень заразительно рассмеялась, запрокинув голову так, что в ее элегантных солнцезащитных очках-«хамелеонах» сверкнули яркие блики.

– Ace! – отсмеявшись, заявила она. – Как сказать на русском… yeh! Прьямо в яблочко! Sorry, тот Виктор Корольев… Корабльев… это не можешь быть ты.

Витька даже немного обиделся:

– Почему?

Паола сняла очки и повесила за дужку на горловину своей белой футболки. Глаза у нее тоже были красивые, похожи на блестящие медовые леденцы.

– Потому что тогда, my dear Victor, ты должен быть… – она вновь пощелкала пальцами, – seventy – seventy-five years old. Очьень старший, чем я.

А потом она вдруг стала рассказывать о себе, – на жуткой смеси ломаного русского и английского, путая времена и падежи, отчаянно жестикулируя и то и дело начиная щелкать пальцами, когда долго не могла подобрать нужного слова или видела, что собеседник ее не понимает.

Паоле было двадцать четыре. Она родилась и выросла в Австралии, в городе Ньюкасл («Не тот, что в Ю-Кей, и не тот, что в Ю-Эс»). Там же, в Австралии, но в другом городе, маленьком и с мудреным названием, родилась и ее мать, Кэтрин. А вот загадочная бабушка Паолы была русской!

– Моя nanny – she’s awesome! Теперь, и всегда. Очень сильная, очень… я забыть слово… steadfast… не важно, – рассказывала Паола, отчаянно жестикулируя. – В год назад у нее находить cancer… рак. «O’kay, – говорить nanny, – значит, я должна торопиться!» И в тот же день идти прыгать с парашют. Seventy-four years old, а? Потом ехать in travel вокруг мир, – the second half of the world, потому что in first part уже быть раньше, – печатать книжку своих стихов, которые перевести in English, учиться готовить много-много exotic dishes… А две недели назад a policeman останавливать nanny, когда она ехать на свой байк, очьень-очьень бистро, I swear!

Паола замолчала, переводя дыхание, а когда вновь заговорила, от радостного задора в ее голосе не осталось и следа.

– А потом она убираться в дом и упасть, и больше не вставать. Вчера, когда я ей звонить, еще оставаться жива, сегодня – кто знает? Там сейчас ночь…

Паола молчала. Витькино сердце грозило проломить грудную клетку изнутри.

– Я не хотела ехать in Russia, – наконец снова заговорила девушка. – Хотела быть с nanny, до конца. Damn conference! Damn all!

Она помолчала еще. А потом медленно произнесла, будто бы и не к Витьке обращаясь, а продолжая прерванные размышления:

– Это глупо, навьерно. Очьень глупо. Но я решить: раз я здесь, я находить дом бабушка. Дом, где пройти her youth. Где она бывать счастлива. To get a little closer to her, yeh. Ты понимать?

Да, Витька понимал. Пусть не дословно – все-таки английский он пока знал не очень, – но ведь это и не важно. Он понял главное и был очень благодарен Паоле за то, что она рассказала ему все это. Посчитала достойным и достаточно взрослым для совсем недетских вещей. Хотелось сказать ей в ответ что-то доброе, хорошее. Как-то подбодрить. Только вот нужные слова не приходили…

Они еще немного помолчали, а потом австралийка посмотрела на часы и встала:

– Well, мне пора. Надо ехать to the hotel, а потом – to airport… Hooroo, Victor! Будь побьедьитель всегда. И будь очьень счастливый!

Она протянула Витьке руку. Крепко пожала. Еще раз окинула долгим взглядом дом, словно пытаясь оставить в памяти каждое окно, каждую трещинку на отштукатуренной и окрашенной в светло-персиковый цвет стене. А потом решительно развернулась и пошла прочь, на ходу надевая очки.

– Я думаю, он тоже любил вашу бабушку! – неожиданно крикнул Витька ей в спину.

Паола медленно обернулась.

– Кто?

– Тот Виктор. И что он помнит ее.

Австралийка благодарно улыбнулась и кивнула:

– Если он еще жив – хочу верить в это. Хотья им тогда быть не очьень много лет. Как тебье сейчас, я думать.

– Одиннадцать? То есть… eleven.

– Yep. А еще толстая plait… коса, вот такая. И nanny очьень смешно называть. Не Ol’ga и даже не Ol’ya, а… – новый щелчок пальцами, прозвучавший для Витьки оглушительнее пистолетного выстрела над ухом. Потому что он вдруг понял, что знает, как звали в детстве русскую бабушку Паолы из Австралии. И еще одну вещь понял Витька Кораблев: так страшно ему не было еще ни разу за всю его не такую уже маленькую жизнь.

И все же он сорвался с места не раньше чем Паола скрылась за углом. Но уж тогда, кажется, преодолел двадцать метров, которые отделяли его от «Мерсорожца», за пару ударов сердца.

Отчаянно крутя руль, полностью отключив голову и положившись только на память тела, он бормотал запекшимися губами: «Газ до отказа и круто влево! Вправо-влево! Влево-вправо! Еще раз влево-вправо! Теперь впра… нет, влево! А вот теперь – вправо! И опять влево! Вправо! Еще вправо! Уф, кажется, так. Только бы получилось. Только бы…»

Выходить из машины отчаянно не хотелось. Пальцы на руле отказывались разжиматься, до боли сведенные судорогой. Ноги казались чужими, очень тяжелыми и тоже болели, словно Витька пробежал не два десятка метров, а две тысячи. Или даже двадцать тысяч. Холодный пот тек по спине, так что пояс шорт был уже совершенно мокрым, но Витька не чувствовал этого. Он вообще сейчас ничего не чувствовал. Не видел. Не слышал. Не понимал.

Шестьдесят лет…

Очьень старший, чем я…

Если он еще жив…

«А они – живы? Бабушка… папа… мама… Вообще все, кого знал Витька, и, что еще важнее, кто знал его?!

Вытаскивая из кармана телефон, он не удержал его и выронил прямо на асфальт. К счастью, не разбил… кажется. Но почему тогда экран по-прежнему черный, сколько ни нажимай на кнопки? Разрядилась батарейка? Или…

Что ж, теперь у Витьки оставался единственный шанс.

Обратно до подъезда он полз с черепашьей скоростью, боясь лишний раз поднять глаза. Боясь понять, что все вокруг – чужое. Не такое, как было раньше. Пусть даже и выглядит совершенно таким же.

Пальцы дрожали так, что Витька с трудом попадал по кнопкам домофона. Короткая трель. Еще одна. Еще. Ну же! Еще трель. А потом:

– Алло. Алло, говорите.

– Здравствуйте, – запинаясь, проговорил Витька. – А… Оля дома?..

– А кто это? – Голос, слегка искаженный домофонным динамиком, показался Витьке недовольным и слегка подозрительным. Он замялся, но в этот момент говорившая решила сменить гнев на милость. – Оля гуляет. Катается на велосипеде. Так кто ее спрашивает? Эээ… Виталик, да? Алло?..

Но Витька не ответил. С огромным трудом он проковылял к лавочке, на которой совсем недавно – шестьдесят лет назад! – сидел с девушкой из Австралии по имени Паола Уоттс. Не сел даже, а почти упал на нее, как мешок с тряпьем. Закрыл глаза, чувствуя, как по щекам текут слезы.