Текст книги "Короче, все умерли"

Вячеслав Шторм
Короче, все умерли

«Четыреста пятидесятый» – так зовут это место дозорные. Четыреста пятьдесят долгих, как память о прошлом, метров до дома. Света. Жизни. Всего четыреста пятьдесят. Целых четыреста пятьдесят. Еще полсотни метров на север во мраке туннеля – и покажется облезлый пограничный столб, отмечающий конец владений ВДНХ. А дальше… дальше не отваживаются ездить даже патрули на мотодрезинах с тяжелыми пулеметами.

Здесь всегда темно и тихо, но эта тишина коварна и обманчива. А еще любой звук в ней кажется куда громче и тревожнее тем, для кого Вселенная сузилась до бетонных сводов Московского метро.

Стук капель воды…

Неясный шорох…

Далекий лязг металла…

Шаги…

Артём сидит на ящике, поставив автомат между коленей, и, не мигая, смотрит в костер. В промозглой темноте, окружающей «четыреста пятидесятый», этот единственный источник света кажется таким слабым и ненадежным. Будто не он разгоняет окружающий дозорных мрак туннеля, а наоборот, тьма лениво облизывает невысокие язычки огня тяжелым, холодным, влажным языком. Безжалостно вытягивает тепло из углей и человеческих тел.

Бррр!

Против воли поёжившись и плотнее запахнув ворот куртки, паренек смотрит на второго дозорного, сидящего напротив – голова склонена, локоть правой руки стоит на колене, кулак подпирает плохо выбритую щеку. Как видно, напарник задремал, что и немудрено – «собачья» вахта в самом разгаре. Хотя здесь, в туннелях, никогда нельзя с уверенностью сказать, день сейчас или ночь. Особенно когда такая тишина, как сейчас. Тишина…

Внезапно Артём осознает, что не слышит обычного тихого посвистывания, сопровождающего сон товарища.

– Пётр Андреииич! – шепчет он, подавшись вперед и напрягая слух.

Тишина. Кроме гулкого буханья крови в ушах и шипения, с которым огонь выдавливает влагу из сырых досок в костре, не слышно ни-че-го. Кажется, старший не дышит.

Паренек холодеет.

– Пётр Андреич! – он вскакивает с места, совсем позабыв об автомате. «Калаш» падает, громко лязгнув о бетон.

– А? Что? Стоять!

От облегчения Артёму хочется рассмеяться.

– Да я это, Пётр Андреевич. Я! Задремали вы…

Со щелчком переведя предохранитель автомата обратно в верхнее положение, старший откладывает оружие, трет кулаками глаза, потом с хрустом потягивается и смачно зевает.

– Ох, разморило! Молодец, что разбудил. Ну как проверка? За сон на посту у нас сам знаешь… Ты, это… плескани-ка чайку.

Обрадованный Артём проверяет помятый закопченный чайник – еще не остыл! – и наполняет эмалированную кружку знаменитым на все Метро грибным чаем. Потом, подумав, наливает и себе.

Несколько минут оба молча прихлебывают горячий отвар, грея пальцы о теплый металл, а потом младший просит:

– Пётр Андреевич, расскажите что-нибудь.

– Что-нибудь! – передразнивает его напарник. – Сказку, что ль? Про деда, бабу и Курочку Рябу?

– Почему сразу сказку? – обижается паренек. – Скажете тоже!

Он отставляет в сторону недопитый чай, достает из кармана грязноватую тряпку и принимается с преувеличенной тщательностью протирать свой старенький «калаш», поворачивая его то так, то эдак. Весь вид Артёма выражает неподдельное возмущение тем фактом, что кто-то усомнился в его взрослости. А ведь ему третий десяток пошел! Он еще до Катастрофы рожден, и даже на поверхности был однажды – уже после. Совсем недолго, правда, но все-таки…

Вид паренька такой комичный, что Пётр Андреевич не может сдержать добродушной усмешки:

– Не кипятись, воин! Того и гляди шапка на голове начнет подпрыгивать, как крышка на чайнике.

Артём бурчит что-то неразборчивое, но вязаную шапочку все же натягивает пониже, чем вызывает еще большее веселье старшего. Тот смеется настолько заразительно, что суровая мина паренька против воли тоже сменяется улыбкой.

– Зря ты так со сказками, Тёмка, – отсмеявшись и вытерев с глаз набежавшие слезы, качает головой дозорный. – Ведь сказки, они что?

– Что? – заинтересованно переспрашивает Артём.

– В них мудрость человеческая! – торжественно поднимает палец старший. – Недаром говорится: «Сказка ложь, да в ней намек! Добрым молодцам урок». Чьи слова, знаешь? То-то! Пушкина, брат. Великий человек был.

– Нацист, что ли? – хмурится Артём. Дескать, и мы кое-что знаем. В курсе, кто на Пушкинской обитает. И великих там – с фонарем не сыщешь!

– Нет, блин. Негр! – фыркает Пётр Андреевич и укоризненно качает головой: – Вот ты ж, дитя подземелья! Чему тебя только Сухой учит…

– Чему надо, тому и учит! – паренек тут же встает на защиту отчима. – А вам бы только издеваться!

– Ладно, не петушись… Так о чем я? Да, о сказках. Здорово за последние двадцать лет мир изменился, друг Артём. И сказки в нем теперь другие. Ты таких, поди, и не слышал. Вот, например, про деда, у которого не было бабки, зато много бабок, а еще внучка. От того дед и умер. Хотя умерли в этой сказке… короче, все умерли. Ну как, интересно?

Артём, глаза которого горят от предвкушения новой истории, кивает, весь обратившись в слух, и Пётр Андреевич, откашлявшись, начинает свой рассказ.

* * *

Правда или нет – не знаю, но челноки говорят, что жил на Кузнецком мосту один торговец. Не сказать, чтоб совсем старик, но и немолодой уже мужик – солидный, основательный, авторитетный. А уж о его лавке под названием «Универсам» на все Метро слава шла. Чего там только не было! А если чего и не было, для клиента, обеспеченного и нежадного, Макарыч – так торговца звали – готов был расстараться: у челноков или сталкеров заказать.

Жил Макарыч не один, с внучкой Алёнкой. Неродной ему девчонка была, приемной. В первые-то годы после Катастрофы много детишек без родителей остались. Вот одинокий мужик и пожалел одну такую, пригрел. Не от большой любви или из доброты душевной, конечно, по чистому расчету: несмотря на достаток, женщины в его жизни надолго не задерживались – суховат, грубоват, жадноват. А тут: и кухарка, и домработница, и помощник в магазине – да все бесплатно. Не перечит, опять же – знает, кому всем обязана.

А уж как подросла Алёнка, понял Макарыч (его к тому времени на станции все чаще просто Дедом звали): вот и еще один долгосрочный вклад нежданно дивиденды принес. Красавицей девка стала, а на красоту покупатель всегда сыщется, хоть до Катастрофы, хоть после. Если так подумать, то «после», оно даже актуальнее – с красотой-то сейчас, сам знаешь, тяжеловато… Опять же, родных детей Макарыч не прижил (по крайней мере, не знал о таковых доподлинно), вот и выходит – быть Алёнкиному мужу наследником всему немалому богатству Дедову. Так что к выбору мужа для внучки Макарыч подходил со всей серьезностью: не спеша, будто особо ценный товар торговал. Да вот беда: не было ни на Кузнецком мосту, ни на соседних станциях подходящей кандидатуры. Разве что Жучка с Китай-города.

То есть, разумеется, Жучкой он лет двадцать лет назад был, когда трудным подростком из подмосковной Малаховки, в день Удара на метро ехал. И некоторое время потом, когда уже к китайгородским прибился. А теперь за старую кличку иному может и в рыло прописать. Ведь Иван Жуков – хоть и не пахан, но и совсем не рядовой «браток». Заматерел, оброс полезными связями, жирком оброс… Жирка, если честно, можно бы и поменьше, а совести – побольше, но совесть не патрон, товар не шибко ходовой. Зато хитрости да сметки деловой Ивану не занимать. Одним словом, типичный бригадир или «бугор», как говорят в Треугольнике. И Алёнка ему очень по душе.

Увы, совершенно без взаимности. Девятнадцатилетней егозе, конечно, время от времени снится толстый, вечно потный и одышливый Жучка, которому в двери уже вовсю сороковник стучится, но – исключительно в кошмарах. Особенно когда раздевает девчонку не только холодными и немигающими, как у змеи, глазками. И потом, сердце Алёнки давно уже отдано Репке.

Илья Репин – самый удачливый на Кузнецком мосту сталкер. И вообще он самый-пресамый замечательный на свете. Молодой, сильный, красивый, смелый, веселый… В общем, возьми любую черту характера противного Жучки да выверни наоборот, и получится мил-друг Илюша. Одна беда – не задерживаются в Репкиных руках патроны. Любит сталкер гульнуть на широкую ногу (особенно после удачной вылазки), поя-кормя за свой счет чуть не полстанции, никогда не отказывает, если кто в долг попросит, одежду и снарягу берет только самую лучшую и дорогую. А вот хабар, наоборот, часто задешево сдает, не торгуясь. Да и бесшабашен, жизнью не дорожит. То и дело головой рискует не за барыши даже, а просто из чистой любви к риску. Кто перед Новым годом прется на поверхность, разыскивая игрушки для станционной ребятни? Репка. Кто на спор от родной станции до самой Третьяковской с одним пистолетом дошел? Репка. Кого можно с легкостью на самый сумасшедший заказ подписать, банально «на слабо» взяв? Все его же, Репку. Выслушает, почешет в затылке, хмыкнет: «Да проще пареной репы!» и пойдет собираться.

Так что Дед, хоть и пользуется регулярно Илюшкиными услугами, немалые барыши с того имея, о таком зяте и слышать не хочет. Выгоды с него в этом статусе чуть, зато рисков – пальцев не хватит загибать. Во-первых, родственник – не наемник, его с легкой душой на верную смерть не пошлешь, по смешной цене добычу не скупишь и втридорога понравившийся нож не впаришь – люди коситься станут. Во-вторых, это давнего делового партнера в случае чего не уважить нельзя, а деду собственной жены отказать – запросто. В-третьих, ну как и впрямь остепенится Илюшка да забросит опасное ремесло сталкерское? Другого такого добытчика Деду днем с огнем не сыскать. В-четвертых, съедет Алёнка к мужу, и останется Дед на старости лет один. И скучно, и затратно – или сам стирай, готовь да штопай, или чужим за услуги доплачивай. А в-пятых (и в-главных), сталкер никогда не знает наперед, вернется ли он с поверхности. Вот изменит Репке ветреная девка-Фортуна, и сложит парень свою лобастую, коротко стриженную голову, выполняя очередной заказ. Кому нужна будет Алёнка-вдова, да еще, не приведи Хозяин Туннелей, с детишками малыми на руках? Кто их кормить-одевать станет? Дед? Ну уж дудки! Никакой любви…

Вот как-то раз приходит к Деду Жучка ни свет ни заря и объявляет: так мол и так, беда случилась. Один из «смотрящих» на Треугольнике то ли съел не того, то ли веселая девица его одарила тем, что лучше бы при себе оставить, короче, совсем худо пахану. Братва не пожалела патронов, аж из Ганзы привезли самого авторитетного лепилу, врача то есть. Тот два часа пахана ощупывал, языком цокал, перед рожей руками крутил и мудреными словами ругался. Потом нацарапал на бумажке название какого-то лекарства – во, гляди, без пол-литры довоенной хрен выговоришь! – и сказал, что, ежели быстро начать принимать, то шансы есть. Только предупредил, что редкое очень. Не без труда загрузил в дрезину гонорар и сделал ручкой, ссс… ветило! Так что на тебя вся надежда, Макарыч! Братва, не торгуясь, заказ оплатит, но чтоб срочно.

И мешок немалый с авансом на стол – бух!

Дед, понятное дело, тут же к Репке кинулся: выручай, Илюша! Серьезные люди просят, серьезные деньги дают. Как ни крути, отказывать неразумно: и не поймут, и обидятся. Мне-то, старому, что, я пожил, а вот Алёнку жалко…

Знал Дед, на что упор сделать. Услышав любимое имя, сталкер традиционно почесал в затылке, уточнил: «Редкое, значит?» и ненадолго задумался. Пока он думал, Дед аж дышать боялся, чтоб не спугнуть удачу. Пронесло – лицо Ильи озарила шальная улыбка, а глаза загорелись, как у скрадывающего добычу кота Куклачева, не к ночи будь помянуты оба! Проговорив, будто сплюнув, свое коронное: «Да проще пареной репы!», сунул сталкер бумажку с названием лекарства в карман и отправился собираться в рейд.

Как оказалось, проще – да не совсем. Три дня и три ночи пропадал где-то Репка. Дед от волнения ногти чуть не по локоть сгрыз, Алёнка каждый час к «герме» бегала, узнать у дозорных, не слышно ли чего, Жучка – и тот дважды приходил, смотрел на всех многозначительно и сурово.

Наконец, вернулся сталкер – все патроны расстреляны, «химза» порвана да окровавлена, сам от голода и усталости аж шатается, едва ноги переставляет. Где был, что видел – о том молчок, но главное – заветные таблетки при нем. Целая упаковка!

Дед, рад-радешенек, оставил счастливую Алёнку вокруг спасителя хлопотать, а сам к заказчикам кинулся.

Не обманули китайгородские, расплатились за лекарство честь по чести. Возвращался Дед не хуже знаменитого доктора – на дрезине с сопровождением и с заверением вечной дружбы всего Треугольника. Вот, думал, повезло. Поймал удачу за хвост!

Ошибся…

Через несколько дней заходит к нему в гости оклемавшийся Репка, да под чаек грибной старый разговор заводит: отдай, Макарыч, за меня Алёнку. Дед привычно отвечает: рано еще девке замуж, да и на кого я останусь? Ну и все прочие аргументы про опасную и непредсказуемую сталкерскую долю – прицепом. Только Илья на своем стоит: я, говорит, тебя выручил, чуть голову не сложил, проклятые таблетки добываючи, теперь твоя очередь. Макарыч ему: во-первых, не бесплатно выручил. Вспомни, сталкер, сколько ты с того заказа поимел. Во-вторых, сам ведь согласился, добровольно. И я тебе кроме оговоренной суммы ничего не обещал.

Слово за слово, тон разговора все выше, аргументы все многоэтажнее. В итоге, очень нехорошо расстались Дед с Репкой. Процедил сталкер сквозь зубы на прощание, что, раз такое дело, то отныне хабар, потом и кровью добытый, будет он кому-нибудь другому сдавать. Неужто Дед думает, что в Метро трудно скупщика найти? Да проще пареной репы!

Алёнка, вечером про этот разговор узнав, тоже на Деда накинулась с воем и упреками. Правда, тут уж Макарыч не стерпел, взял ремень солдатский да разъяснил неблагодарной девчонке, на кого можно хвост подымать, а на кого и не стоит. Убежала внучка из дома в слезах, а Дед, неожиданно сам для себя, снял с самой верхней полки в лавке бутылку дорогущего французского коньяка и… В общем, голова у него на следующее утро болела – не передать как. А тут еще Жучка заявился, мрачнее вентшахты заброшенной, и прямо с порога: я к тебе с дурными вестями, Макарыч. «Колеса», что ты нам втюхал, плохими оказались, негодными.

Дед ему: что значит «плохими», что значит «втюхал»? Вы просили, мы достали. Может, и просроченные малёха, но тут уж сам понимаешь, других нет и не предвидится. Зато окаянное название с бумажки на упаковке честь по чести, вплоть до последней буковки, лично сверял.

Да хоть до предпоследней, отвечает Жучка, а все одно не помогло. Помер пахан. Братва все понимает, сталкер в натуре старался, и к нему никаких предъяв. А вот тебе, старый хрыч, бабки придется вернуть.

Дед ну сокрушаться, к совести Жучкиной взывать, ныть, что нельзя так со своими-то, что заказ выполнен в срок и с немалым риском для жизни, но только Жучка ни в какую. Во-первых, говорит, оба мы знаем, что жизнью другой рисковал, а во-вторых, чё ты передо мной распинаешься? Мое дело маленькое, слово братвы передать. Хочешь – иди на сходняк, объясняйся. Только братву смерть пахана ну очень расстроила, и теперь, сам понимаешь, нервные все, аж чешутся. Чуть что не так – за перья да волыны хватаются. Мой тебе совет, Макарыч, как своему: верни бабос.

Постонал Дед еще чуток, но делать нечего. Те, из Треугольника, и впрямь шутить не любят. И поплелся он в свой «Универмаг», к сейфу.

Сказать по правде, такого сейфа, как у Макарыча, ни у кого во всем Метро не было. Не доверяя своим станционным умельцам, Дед в свое время заказал это чудо инженерной мысли у мастеров с Бауманского альянса. Был тот сейф вмазан прямо в стену подсобки станционной, в которой «Универмаг» располагался, и имел два замка – обычный, с ключом, и кодовый. Комбинацию кода владелец, больше всего в жизни боявшийся ограбления и малость поехавший головой на этой почве, менял каждый вечер перед сном, записывал на бумажку, а бумажку ту клал в нагрудный карман.

Провернул Дед ключ в замке, полез за бумажкой с кодом – а в кармане пусто. И в другом. И в третьем. Пропала бумажка!

Запаниковал торговец, стал на память код подбирать, да куда там! Еще больше запутался. Тут Жучка входит, дескать, сколько тебя можно ждать, старый? Дед, хоть сам холодным потом от страха обливается, марку держит, объясняет спокойно: сам видишь, Иван Николаич, форс-мажор нарисовался – замок проклятый что-то засбоил. Да еще для пущей наглядности пытается ключ в другую сторону провернуть. Так что рад бы, а ничем помочь не могу. Нужно мастеров звать и замок чинить. Не подумай чего такого, там ведь и мои патроны тоже лежат, и для меня это проблема…

Только Жучку так просто не возьмешь. Сгреб он Деда за грудки, к стенке притиснул и шипит: про свои проблемы кому другому расскажи! Думал я, нормальный ты мужик, Макарыч, а ты вот как? Кинуть нас решил? Лады, так братве и скажу. Но потом не плачь.

Понял Дед, что дело плохо. Даже если умельцы бауманские, что сейф ладили, сумеют замок открыть, это ж надо сначала гонца в Альянс слать, да пока те мастера еще приедут… А если не сумеют? И стал он Жучку умолять придумать, как бы спастись от гнева китайгородских. Иван же как будто того и ждал: ладно, говорит, как не помочь старому, проверенному партнеру. Сумма, конечно, немаленькая, но ничего – вытрясу все свои заначки, у корешей одолжусь и внесу в общак, сколь положено. Вот спасибо! – радуется Дед. – Вот выручил! Ты не сомневайся, Иван Николаич, как только сейф откроют – все верну, да с процентами. А я и не сомневаюсь, кивает Жучка, конечно вернешь, куда ж ты денешься.

Сказав это, пошел он прочь, да на пороге оглянулся и говорит эдак небрежно: да, Макарыч, совсем забыл. Есть у меня маааленькое условие. Как говорится, все по-чесноку: ты мне, я тебе. Дед кивает торопливо, заранее на все согласный. Тут-то Жучка и выдает: вот и отлично. Значит, через неделю свадьба.

Дед аж заикаться стал. То есть кккак, спрашивает. А вот тттак, передразнивает его Иван. И учти, Макарыч: я на нормальное приданое рассчитываю. Сечешь?

Какое приданое?! Ведь не любит она тебя! – Дед кричит. Жучка в ответ: а нам любовь без особой надобности. Главное, чтоб жена мужа уважала и слушалась беспрекословно. А уж это я как-нибудь своими силами обеспечу. И кулак свой внушительный показывает.

А Репке я что скажу? – выдвигает новый аргумент Дед. А что ты ему говорить должен? – удивляется Жучка. Он тебе кто, чтоб перед ним отчитываться? Ничего не говори, ни ему, ни Алёнке. Вот через неделю приеду с корешами, увезу девку, и останется твой хваленый сталкер с носом – на Китай-городе ему меня не достать, руки коротки!

Дед скулит: да, тебя-то не достать, а я как же? Что говоришь? Побоится Репка с тобой из-за меня ссориться? Ох, Жученька… то есть, Ванюша, конечно, прости старика… Илюшка, он же бешеный! Да и сильно мне на том свете поможет, если ты моего убийцу следом отправишь?

Задумался Жучка. Как ни крути, а в чем-то прав Дед выходит. Да и сталкера известного во врагах иметь совсем не фонтан. Он же идейный, а такие хуже всего. Не сидеть же теперь из-за него на Китае безвылазно. И потом, отчаянный парень, которому терять нечего, и там дотянуться может… Ладно, говорит, уболтал, речистый. Сперва мы с тобой Репку уберем, а уж потом…

Замахал Дед руками: что ты, что ты, Ванюша! Не помощник я в таком деле! Стар, слаб, и потом, у нас тут Илюшку разве что на руках не носят. Если хоть малейшая ниточка ко мне потянется – пиши пропало. Убить, может, не убьют, а со станции точно погонят и «Универмаг» отберут. Куда я пойду? Кому нищий старик нужен?

Жучка его успокаивает: не ссы, Макарыч, не потянется. Я тоже не дурак, подставляться не хочу. Есть у нас на Китае пара отмороженных, братья Огородниковы. Им что человека прибить, что крысу… Ты только устрой так, чтоб Репка в ближайшие день-два на поверхность вышел, да мне весточку передай, и спи спокойно. Ну кто удивится, если сталкер из рейда не вернется?

Сказал так Жучка, хлопнул покровительственно по плечу Деда, да и пошел себе, насвистывая, по своим делам. А Дед пригорюнился. Вот ведь судьба-злодейка! Еще с утра был он сам себе хозяин и, почитай, на Кузнецком центральный человек, с которым начстанции при встрече первым здоровается, а теперь? Ни патронов, ни внучки, ни Репки, а сам до конца жизни от непредсказуемого зятька зависишь… Рассказать все Илье да люду станционному? А толку? Репин, конечно, парень хоть куда, но ведь таких деньжищ у сталкера отродясь не водилось. А если и набрать всем миром, то не станет же Репка безвылазно сидеть на станции и тестя караулить. Сталкера поверхность кормит. Уйдет – а Жучка со своими… как их, дьяволов… обмороженными, в общем, тут как тут. А уж если погибнет Илья…

Вышел Макарыч в расстройстве из «Универмага», глядь – а навстречу Репка топает, легок на помине. Как увидел Деда, заулыбался по привычке, шагнул было навстречу. Да потом вспомнил, видно, вчерашнюю ссору, нахмурился и отвернулся. И кольнула тогда сердце старого торговца черная обида. Вспомнил и он, как сталкер накануне его на всю станцию по матушке величал, как обещал другого скупщика для хабара найти. А вспомнив, решился.

Окликнул Дед Репку, а когда подошел тот, все так же хмурясь, повинился перед ним. Дескать, был неправ вчера, понял и осознал. Не держи зла, мил-друг Илюша. Так и быть, отдам тебе внучку-кровиночку. Хочу только, чтоб свадьба ваша была всем свадьбам свадьба. Чтобы на всю станцию пир горой! Чтобы люди о нем еще долго вспоминали! Закусок, дескать, я обеспечу, а ты бы со своей стороны расстарался, добыл несколько бутылок алкоголя довоенного? Да не водки какой-нибудь, а чего поинтереснее – виски там, коньяка или рома. На худой конец, текилы. Тебе ж оно проще пареной репы. Ну, договорились?

Счастливый Репка кивает, издает нечленораздельные звуки и обниматься лезет.

К тому времени народ уже вокруг собираться стал, все интересуются, что за шум, а драки нет. Деду только того и надо. Хорошо слышали?! – кричит. Будете свидетелями! Через три дня свадьбу играем! Приходите, друзья и соседи, милости просим!

Радость, шум, поздравления. Какой-то доброхот, конечно, не удержался, вякнул, сволочь: неужто, дескать, попроще нельзя? Зачем жениху из-за такой ерунды лишний раз жизнью рисковать? Ведь и в «Универмаге», чай, полки не пустые стоят, а все прочее и прикупить не грех в честь такого дела. Все-таки свадьба единственной внучки не каждый день случается… Дед в ответ руками разводит: да разве ж кто против? Я-то как лучше хотел. Чтоб людям праздник средь серых будней устроить, чтоб… Но если Илюша против, если опасается…

Кто? Я?! – взрыкнул раненой вичухой оскорбленный в лучших чувствах сталкер. Чтобы потом говорили, будто Илья Репин собственную свадьбу нормально отпраздновать не смог?! Да я… Да мы… Всех приглашаю! Не только наших – всех! Кто ни придет ко мне на свадьбу – всем рад буду! Для каждого угощение сыщется по первому разряду!

Вот и чудно, вот и славно, кивает Дед, вовремя приметивший одного из Жучкиных корешей, Веньку Берца. Эй, уважаемый! Да, ты. Слыхал, что мой зять говорил? Передай всем, особенно Иван-Николаичу Жукову: этой ночью лучший сталкер Метро Иван Репин в последний раз на поверхность поднимается. Холостым. А через три дня всех на свадьбу ждем!

В общем все рады, все довольны. Только Алёнка словно почувствовала неладное. Напустилась на Деда: не посылай Илюшку в рейд! Отмени свое условие! Тот под дурачка косит, брови лохматые вверх тянет: да о чем ты, милая? Какие условия? Я ж просто предложил. Ну, может, и поспешил на радостях-то, не подумал, как следует. Только ты сама прикинь: как Илья людям-то в глаза смотреть будет, если сперва согласился, а потом на попятный пойдет? Все-таки не свинарь какой-нибудь твой ненаглядный, сталкер. Человек героической профессии. И слово его – кремень!

Поняла девушка, что ничего она тут не добьется, и к палатке любимого кинулась. Уж она и так, и эдак старалась его отговорить от выхода на поверхность – умоляла, плакала, ругалась. В сердцах пригрозила даже, что вместо него выйдет замуж за самого противного в округе мужика – за Жучку с Китай-города. «Переволновалась», – заключил счастливо улыбающийся Илья. Обнял невесту нежно, поцеловал раз сто и велел не тревожиться понапрасну, а лучше вещи собирать и к переезду в новый дом готовиться. Потом поправил на плече автомат и пошагал к герме, не оглядываясь.

С тех пор его больше в Метро не видели.

Жучка рад и счастлив. Ну до чего ж он хитрый и ловкий! Вон какую аферу провернул! Самого Деда Макарыча кинул, как лоха последнего. Ведь хоть и помер пахан, а ни о каком возврате средств, за лекарство заплаченных, базара не было. Если кто и жалел о патронах, ни за крысий хвост пропавших, то дальше перечисления, сколько ништяков на них прикупить можно бы было, дело не дошло. Только Жучка как рассудил: это для него, Ивана Жукова, и прочих нормальных пацанов наглость – второе счастье, а Дед ни в жисть не пойдет к братве права качать. Кишка у него тонка. Стало быть, дело верное. Но о таком фарте, чтоб и бабос нехилый поднять, и Алёнку заполучить, Иван даже мечтать не мог. Бабос, правда, выбить только предстоит, а за Репку пришлось Огородникам уже сейчас отбашлять, но оно того все равно стоит. Полюбасу конкурента мочить надо было. А Дед… да никуда он не денется, особенно теперь, когда с будущим зятем кровью повязан: братья-отморозки свое дело туго знают. И часа не прошло, как притопал к Жучке их старшой, Митяй, и отчитался: мол, все в ажуре, босс, задание выполнено. Репку мы твоего приняли грамотно, и пикнуть не успел. Там, метрах в ста от входа на Кузнецкий мост, на углу Пушечной и Рождественки, когда-то тошниловка была. На ее-то развалинах и получил сталкер Репин последнюю прописку. Прикинь, ржака: от самой тошниловки только груда кирпичей осталась, а с краю щит рекламный торчит, почти целый, только погнутый малёха. Аккурат под ним мы болезного и прикопали. Как ты и велел, забрали у него только стволы и патроны – ни шмот, ни снарягу не тронули, чтоб не засветиться ненароком. Хотя и жаль, снаряга у парня мировая была. Ну да что уж теперь. Да, чтоб ты не сомневался – вот! И с этими словами кладет Митяй перед Жучкой зажигалку. Репка покойный, хоть и не курил, эту хрень приметную – черненого металла, с накладкой в виде двух перекрещенных серебряных ножей на боку – всегда с собой таскал. За все Метро не скажу, но на пять станций в обе стороны от Кузнецкого моста зажигалку ту хорошо знали, а почему, отчего – о том речь еще впереди.

Хотел было Жучка зажигалку от греха в станционном сортире утопить, да передумал. Дед, небось, тоже доказательств захочет. Кстати, не пора ли навестить дорогого, хе-хе, тестя? Да и с Алёнкой самое время объясниться, пусть привыкает к скорой смене статуса. Башка, правда, второй день ноет, проклятая, а как резко двинешься, еще и кружится. Да и перед глазами будто мошки красненькие роятся. Как там батя покойный любил говорить? Пить надо меньше. Надо меньше пить…

С этими мыслями сунул Иван трофей в карман и вышел из палатки. Боец сопровождения, что с ним обычно таскался, вскочил привычно, но «бугор» махнул рукой: не нужен, мол, отдыхай. А если кто меня спрашивать будет, скажи, на Кузнецкий пошел, усек?

Усек, босс, кивает боец. Тока… не лучше ли того – отложить? Или хоть дрезину подожди. А то видок у тебя нынче исключительно… небоевой. Рожа, вон, красная, хоть прикуривай, и пот по ней течет. Не заболел ли?

Ничё, отвечает Жучка, шибко умным лосям, которые за базаром не следят, табло подправить силы найдутся. И не только на это. Так что сначала я на Кузнецкий, а потом… потом… на Третьяковку, во! Давно собирался кой с кем перетереть.

С тем он и отбыл. Но только в туннель углубился, как понял: прав был боец. Руки-ноги тяжелые, еле поднимаются, мышцы ломит, одежда от пота промокла, а в голове проклятущей кроме боли такие «вертолеты», что хоть за стены хватайся. По уму бы вернуться, пока отошел недалеко, но это ж по уму. Заела Ивана гордость. Мужик я, думает, или мокрица? Ведь нашим волкам только покажи слабину, враз обратно в Жучки разжалуют. Насчет Третьяковки, положим, я загнул, но уж до соседней-то станции сдохну, а дойду. Сам. Там у Деда дух переведу, а если не пройдет слабость, обратно и впрямь с последней дрезиной вернусь.

Долго ли, коротко ли шел Жучка, но рано или поздно заканчивается даже самый длинный и темный туннель. Вот и Кузнецкий мост, знакомые арки между грязно-рыжими колоннами, запах машинного масла и металла, лязг из мастерских… Дотопал Иван кое-как до «Универмага», глядь – на двери табличка: «Закрыто! Не беспокоить!». Жучка, понятное дело, на Дедовы запрещения чихать хотел. Тем более, раз на двери замка навесного нет, стало быть, хозяева внутри.

Вошел он в лавку и с порога услышал, что из глубин подсобки, где жилые апартаменты Дедовы, голоса доносятся, громкие да возбужденные. Судя по всему, ругаются Дед с Алёнкой, и ругаются не на шутку. Хотел было Жучка вмешаться, но как раз в этот момент…

ЧЕГО-ООО ты сделала?!! – рычит Дед, судя по голосу, успевший еще и за воротник залить.

Что слышал! – заходится Алёнка. – Да, это я, я у тебя из кармана бумажку с паролем от сейфа вытащила! Когда ты, пьяная скотина, избив меня, в отключке валялся!

Ах ты, дрянь! Тварь неблагодарная! А ну давай ее сюда! Слышишь? Немедленно давай сюда шифр, а то…

А то что?! – звенит торжествующий голосок девчонки. – Ну-ка руки! Руки, сказала, при себе держи! Не указ ты мне теперь! Вот Илья вернется, все ему расскажу! Он тебе…

Слышится звук смачной оплеухи, падения чего-то тяжелого и крик: Дура!!! Не вернется твой Илья! Его, поди, уже падальщики доедают!.. Куда?!

Звуки борьбы, сопение, а потом слышит Жучка, у которого от возмущения пополам с волнением дух захватило, как идиот Макарыч, явно севший на Алёнку верхом и зажавший ей рот, выдает… да практически все как было и выдает. То ли испугать строптивую внучку решил, то ли убедить, что ей теперь только одна дорога – смириться, а может, просто у старого козла от злости пополам с алкоголем мозг замкнуло. Да только эффект вышел прямо обратный.

Когда Алёнка вновь говорить смогла, выдала она, давясь слезами, что, если правда все это, то не видать Деду своих патронов вовеки. Сам же сказал – мастер с «Бауманки» только руками развел: не вскрыть сейф без шифра. Бумажку же, на которой тот шифр записан, она как раз на сохранение Репке передала. Лично видела, как тот ее в кармашек разгрузки убирал. А замуж за Жучку Алёнка все равно не пойдет. Сегодня же уйдет со станции… к красным, на Лубянку. Но сначала людям тут, на Кузнецком мосту, все расскажет. Конечно, вряд ли поверят девчонке без доказательств, а даже если поверят, то Жучка, гад, наверняка выкрутится. Но уж нервы обоим подлецам, молодому и старому, все равно помотают изрядно, будьте покойны. Да и безупречной репутации Дедовой конец придет. Так что еще неизвестно, кто последним посмеё…