Текст книги "Охота за призраком"

– И за это спасибо, друг, – хлопнул Дынина по плечу Квашнин, спрятал дробинки в синий коробок и, обмотав платком, положил в нагрудный карман.

– Ну, орлы, усекли? – обратился он к оперативникам. – Искать пропавшую лодку и любителей кабанов.

– У Гнилого лодки не было… – начал один.

– У Дятла бударка имелась. Гнилого последнее время с Дятлом видели. В этой дыре без лодки не обойтись.

– Кончай с аббревиатурой, – пресёк начавшуюся полемику Квашнин, – называйте фамилии, имена. Клички не всем известны, запутаемся!

– А у этой братвы только клички и известны, имена и фамилии их все давно забыли, – развел руками крепыш из гражданских.

– Матков, народ может забыть, а ты такого права не имеешь, – по-отцовски наставительно поправил крепыша Квашнин, – продолжай, Саша.

– Утопленник, при жизни носивший кличку Гнилой, отчаянный был браконьер, – помолчав, собрался с мыслями Матков, – только этим и жил. Был судим городским судом. Там попался, взяли с икрой. Нам приходил запрос, когда шло следствие, но связей он не раскрыл, так всё и затихло. Сел один, надолго. Кто-то из этих мест явно подельником у него был. Но не Дятел. Этот только-только браконьерничать начинал.

– А где наш гвардеец Игралиев? – вдруг спохватился Квашнин. – Большой спец по охране рыбных запасов. Или он только рапортовать о рекордах горазд, а как эту шпану ловить, так его след пропал.

– Его Каримов с собой на катере увёз, – протянул кто-то из гражданских.

– Даленко сейчас обслуживает, – съехидничал другой.

– Так. Ясно, – оборвал Квашнин. – Все вопросы в письменном виде.

Любимая поговорка капитана была известна оперативникам и всем работникам райотдела, вспоминал неунывающий замнач о ней, когда ему было невтерпёж или наступали на мозоли.

– Давай, Саша, развивай свою мысль о Дятле.

– Вот у того фамилия точно Дятлов. Но он больше на медведя похож. Здоровенный бугай. Как его Гнилой обработал, диву даюсь. Но с тех пор, как Гнилой из колонии возвратился, прибрал он Дятла к рукам. Неразлучны они стали. Этот щуплый, но, как гнида, проворный, а тот косолапит за ним с вёслами по селу. Браконьерством промышляли, но не попадались ни разу. Не знаю, может, Игралиев ловил их по мелким делишкам.

– С Дятловым успели поработать?

– Не найду пока. Последний раз его в селе видели в конце прошлой недели. Вместе с Гнилым. С вечера на воду собирались. После этого Дятлов пропал, а Гнилого в неводе колхозники выловили.

Квашнин удовлетворенно щёлкнул пальцами:

– Вот вам верная наколка! Вместе они были. Если Дятлова не найдём, жди, когда всплывёт.

– Сейчас вода тёплая, пора уже всплыть, – подал голос Дынин, внимательно слушавший разговор оперативников, – тем более, если человек грузного телосложения.

– Течением пронесло, – констатировал Квашнин, – готовь, Данила Павлович, ориентировку в районы. Вдруг там поймают или где сам выплывет.

– Это за мной, – пометил себе Ковшов в блокноте, – а вы, Пётр Иванович, всё же поищите среди живых. Может, в городе объявится. Всё бывает. Это верная ниточка.

– Всё бывает, и на стене один раз ружьё стреляет, – раздался знакомый голос, из-за спин появился Камиев.

– А вы где пропадайте, майор? – без злобы, но суховато встретил его Квашнин. – На вашем участке мы топчемся битые полчаса, а вы разгуливаете.

– Виноват, товарищ замначальника райотдела милиции, – (не думал дурачиться, но получилось именно так) вытянулся опоздавший. – Отсутствовал по той же причине. Убийство раскрывал. Я тут делился с Данилой Павловичем одним соображением насчёт этого. Так что версию, можно сказать, проверял.

– Проверил?

– Проверил, товарищ капитан.

– Докладывай прокурору отдела.

– Версия, кажется, подтверждается, Данила Павлович.

– Вот как! – не удержался от восторга Ковшов.

– Да, дурили Игралиева рыбачки. Объяснения, что тот с них собрал и доложил начальнику, враньё чистой воды. Мне тогда ещё они подозрительными показались, когда на совещании их огласили…

– Склонен ты, майор, к аналитическому мышлению, – вставил Квашнин, – особливо, когда спишь на совещаниях. Надо сообщить об этом Каримову, чтобы распространил твой положительный опыт.

– Не верилось мне, – продолжал, не обращая внимания на ехидство капитана, Камиев, – вот не верил, и всё тут! Чтобы охраняли наши колхозники свои оханы с частиком да сети с мелюзгой. Кому они нужны? А уж чтобы смертоубийством за это мстить! Нет у меня в кусту таких лихоимцев. Есть один-два, но за частик ружья не подымут на человека, какой бы мразью тот не оказался.

Ковшов не перебивал.

– Вот я и пошёл, немножко потряс своего источника. Кумекает он мне, сети и оханы, что под частик стояли, неизвестные за компанию распотрошили. Не нужен он им был. Ничего не взято из сетей. Их особенно не потревожили. Один вид создали. Кто-то снасти под красную рыбу потрошил. И нарвались, раз смертью наказание понесли. Значит, здорово надоели эти потрошители.

– Это кто же тебе выдал? – заинтересовался Квашнин.

– Секретная информация, товарищ капитан, – в отместку громко сострил Камиев, – источник не подлежит разглашению.

Но тут же тихо шепнул ему:

– Спиридоныч, из второго рыбацкого звена.

– Маркин?

– Он.

– Ему верить можно. Он мужик справедливый. Всё-таки, майор, ты знаешь к кому идти выведывать. Как я про него сразу не вспомнил? Поощрить его надо, сексота твоего.

– Не сексот он! – вырвалось громко у Камиева. – Человек честный. Он облеплен коллективными молчунами, как ракушками, и боится сказать, чтобы из компании не выпасть, вороной белой не прослыть. Они же враз бойкот такой устроят, что сживут со света. Из деревни убегать придётся. И кто заправляет, верховодит ими, никогда не узнать. Всё шито-крыто. Прямо царство молчунов. Но они не равнодушные, они – себе на уме.

– Кажется, от бригадира всё идёт. От Жигунова, – вслух размышлял Квашнин, – мужик тот лихой стал. Особенно, как на Дашке Деньговой женился. Правая рука председателя колхоза как-никак теперь. Тут же изменился. Вольности позволяет, в рукоприкладстве на работе не раз замечался. Председатель его покрывает, а он беспредельничает. Колхозники молчат, а рыбаки, те совсем народ особенный. Сможет, сам сдачу даст, а нет, зубы выплюнет и злость копит, но дожидается своего часу. Только пока Тихон такую силу несёт, с ним сладу нет. Кстати, Матков, я тебя специально с совещания отпустил. Что удалось выяснить? Где отсутствовали Деньгов с Жигуновым?

– Председатель колхоза с бригадиром как в четверг укатили в город на свадьбу к родне, так и не вернулись вроде.

– Как это понимать, твоё «вроде»?

– Да, Дарья, жена Тихона, она тут крутилась возле избы, на совещание всё хотела попасть, а наши ребята её не пустили. Она им говорит, что одна в колхозе за начальство осталась, поэтому обязаны пропустить, но те ни в какую. Я к ней с расспросами подъехал: где мужик? что так долго задержался? не ревнует? Она хвост прищемила и враз дела нашла, в правление умчалась. Я кое с кем потолковал, в правление съездил. Она там и не была, домой, значит, заторопилась. А мальчишки у дома проговорились, что видели Тихона ещё вчера вечером. Они играли затемно, он как-то, крадучись, прошёл. Один приехал. И скрывается. Странные дела. На Тихона не похоже. Он с гулянки с громом возвращается, всё село слушает его молодецкую поступь. А тут трезвый, да ещё прошмыгнул. Знал, что большое начальство на происшествие приехало, на совещание не пошёл, хотя за председателя он обычно остаётся, да ещё, выходит, Дашку послал вынюхивать, высматривать…

– Ну, ты, Александр, целый детектив нам тут выстроил, – не дождавшись пока Матков остановится, почесал затылок Квашнин. – Всё это одни домыслы, которые при проверке могут оказаться твоей разбушевавшейся фантазией. Но проверить тщательно надо. Займитесь этим.

– Только у меня, Матков, к вам просьба, – вставил Ковшов. – Постарайтесь информацию, что соберёте, мне к полудню доложить. Я собираюсь сам с Жигуновым побеседовать, если председатель колхоза так и не появится. Кстати, Пётр Иванович, я полагаю, причины их отсутствия не забыли выяснить через городских оперативников? Связались с ними?

– Данила Павлович, у меня по этому поводу к тебе разговор будет. Не возражаешь? Свадьбу проверим. Здесь ещё одна закавыка начинается. Надо обмозговать. Давай я ребят сосредоточу сейчас и отпущу. Сам неподалёку сбегаю по своим источникам, – Квашнин подмигнул Камиеву, – а вечером вас найду, и раскинем планшеты. Как? Вопросы в письменном виде? Время, чувствую, уходит.

– Время уходит, вы правы, – согласился Ковшов.

Его не смутила внезапная поспешность заместителя начальника милиции перервать разговор на, казалось бы, важной теме. Квашнин был человеком дела, последней прозвучала необычная информация о бригадире рыбаков, Тихоне Жигунове и его странном поведении, так как близился вечер, а с ним и ночь, оперативная работа требовала внимание именно к этой, «тихой» части суток.

Ковшов распрощался с Дыниным и, оставшись с Камиевым и Зябликовым, перешёл с ними к столику близ избы, где внимательно стал изучать собранные следователем прокуратуры первичные материалы происшествия.

Хотя бумаг было и немного, он перечитывал их долго, внимательно, порою делая записи в блокноте. Зябликов с Камиевым устали ждать и отошли к берегу, Зябликов постоянно курил, Камиев думал о чём-то своём, затаённом. Разговора между ними не получалось.

Ковшов подозвал к себе обоих.

– Павел Иванович, – обратился он к Зябликову, – я изучил протоколы допросов колхозных рыбаков, никто из них нигде не говорит о том, что неизвестные выдёргивали их ставные сети и оханы, поставленные на ночь. Вы эти вопросы им не задавали?

– Мне утром с Дыниным была поставлена задача осмотреть труп тот, без рода и племени…

– Фамилия его Фирюлин Аким, а кличка Гнилой, – подсказал Камиев, вытащил из кармана фотографию погибшего и, вглядываясь в неё, продолжал: – Освободился из мест лишения с полгода назад. Помню, зимой пришёл ко мне отмечаться. Вытянуть из него мало удалось: в городе взяли с рыбой и икрой осетровых пород. По делу проходил один. По приговору суда получил три года, так как привлекался уже второй раз. И первый срок отбывал в колонии полтора года. Как я его ни гонял, так работать никуда не устроился. Жил один у сожительницы, старше его лет на десять. Он освободился, а через месяц её похоронил. Баба работящая была, не в пример ему. Тогда и прилип к Гнилому Дятлов. Всё они крутились на воде. У Дятлова бударка ходкая была. Но в колхозе не работали. То ли чурались, то ли Тихон их не подпускал к своим, в бригаду рыбацкую. Подозревал я, браконьерствуют они, но не попадались. Однако на какие-то шиши жили. Некогда было вплотную ими заняться. Дел по кусту невпроворот, до такой шелупони руки не достают. Но для Тихона Фирюлин особый был орешек. Рассказывал мне источник, гонял Жигунов всех прилипал с тоней, шугал своих рыбаков так, что чуть башки не отрывал. Бывало, и кулаком доставалось некоторым. Не без этого, а Акима не трогал, обходил. Но и свободы особой не давал. Вроде между ними какая-то верёвочка вилась… Знали они друг друга хорошо, но на людях держались чужаками. Хотя и вместе их никогда не видели. А председатель колхоза, Полиэфт Кондратьевич…

– Как ты сказал? – не удержался Зябликов, заинтересовавшийся услышанным именем.

– Полиэфт Кондратьевич Деньгов, – с расстановкой повторил майор. – Председатель колхоза этой весной перед ловом, как созывал общее собрание рыбаков, мне прямо задачу поставил: всех посторонних с тоней гнать, свои – не свои, чтобы и духу не было. Я тогда ему про Жигунова намекнул, мол, Тихон некоторым сам потакает, Фирюлин с Дятловым там у него ошиваются… Он при всех Тихону всыпал, тот и слова не сказал, всё проглотил, а только особенного рвения не проявил. И после этого оба там часто шастали.

– Интересно, интересно, – пометил себе в блокнот Ковшов и снова обратился к следователю прокуратуры: – Так что же, Павел Иванович, рыбаки говорят про сети? Были ли на них повреждения и где эти сети сейчас?

– Мне эти обстоятельства, Данила Павлович, стали известны только на совещании и вот от вас услышал, – опустил голову Зябликов, – поэтому вопросы рыбакам задавались только по обстоятельствам обнаружения трупа и так, общие…

– Слабовато… – задумчиво протянул Ковшов. – В документах, что здесь собраны, информации никакой, только оперативные сведения. Надо всё незамедлительно восполнить. Вам придётся до темноты этим заниматься. А мы с Камиевым поедем в село. При допросах акцентируйте внимание на информацию рыбака Маркина, но источника, сами знаете, не светить. Постарайтесь выяснить, где стояли эти колхозные сети и оханы. Если засветло успеете, надо выехать с рыбаками туда, зафиксировать место, обозначить на схеме, попытаться сделать осмотр. Возьмите мой фотоаппарат, только будьте осторожны на воде. Если что с ним случится, меня Черноборов убьёт. Встретимся в правлении колхоза.

– Данила Павлович, – тронул Ковшова за рукав Камиев, – можно я с ним? Меня рыбаки всё-таки лучше знают, да и на местности ориентируюсь, оханы и сети искать начнём.

– Я не возражаю, – кивнул Ковшов, увидев направляющегося к ним Квашнина, – мне до правления товарищ капитан компанию составит.

Правление колхоза встретило их пустыми коридорами и комнатами. В одноэтажном строении – фундамент каменный, изба деревянная, просторная пятистенка, крыша позеленевшая, наверху красный флаг, – сидел на ступеньках крыльца сторож. Отдыхал на ветерке. Рядом, как собака на длинном чёрном поводке, у его ног покоился громоздкий чёрный телефонный аппарат. Аппарат молчал. Рабочий день давно закончился. Сторож опасливо курил, но при приближении знакомого человека в милицейской форме, бережно затушил окурок в консервную банку и, тяжело покрякивая, сосредоточенно встал, приветствуя Квашнина. Ковшову он даже не кивнул. На вид ему можно было дать лет?.. Много, не догадаться.

– Здорово, Михеич! – приветствовал доблестного стража Квашнин. – Несёшь вахту?

– А куда она денется? – бодро удостоверила охрана. – Спозднился ты что-то, Иваныч, к нам. Начальство-то так и не было. Председатель в городе, а те, кто сегодня был, уже разбежались. Ты, никак, звонить в район хотел? Вот. Звони. Связь есть.

И охрана бескорыстно указала на аппарат.

– А что, Тихон не подходил? – протянул пачку сигарет сторожу Квашнин. – Он, я слыхал, давно со свадьбы возвратился.

– Ни слуху ни духу, – взял сигарету дед, но прикуривать не стал, сунул за ухо. – Дашка была. До последнего сидела, маялась. Всё ждала вас. Думала, из милиции кто придёт. Так и убежала коров доить, не дождавшись.

Он пытливо, подняв незрячие глаза из-под мохнатых бровей и огромной бесформенной фуражки, взглянул на заместителя начальника милиции:

– Чё-нибудь нашли?

– А куда они денутся? – в тон ему бодро ответил Квашнин. Снял фуражку, вытер платком пот на лысой своей впечатляющей голове и, в свою очередь, спросил деда: – Слушай, Михеич, вот ты, старый человек. Мудрый, я знаю. Скажи, почему у вас в деревне ни одного лысого нет. Все то лохматые-кудрявые, то бородатые-кудлатые. А я вот один из района к вам приехал и один лысый.

Охрана искала подвох. Смеяться не решалась.

– Я лысею, потому, что умный, Михеич, – выдал щедрый милиционер подсказку. – Поэтому злоумышленников, которые у вас завелись, я отыщу. Ты меня знаешь. А трудно будет, два генерала, что приезжали из города, мне вот помощника дали, – он величественно кивнул на Ковшова. – Так что, мужикам скажи, у нас с этим нет проблем. Я особенно жить у вас не собираюсь, но задержусь. Пока правды не найду, не уеду. Пусть потолкует народ, найти меня знаешь где. Понял? Все вопросы в письменном виде.

– Пётр Иванович, – засуетился сторож, он как-то весь посвежел от дрёмы после внезапной вспышки капитана, – может, Дашку позвать, я мигом сбегаю.

– Дашку, говоришь? – надел фуражку на голову Квашнин. – Давай нам Дашку. Стой! Так она же на дойке?

– Надысь, коровы-то уже подошли, – донеслось уже от удаляющейся охраны, – они, заразы, затемно к селу подходят.

Квашнин по-хозяйски взял телефонный аппарат, пригласил Ковшова в правление, устроился за столом в комнате с дощечкой, на которой было написано: «Совещательная».

– В район Боброву звонить не будете? – спросил устало. – Может, домой?

– Начальству докладывать нечего, – отмахнулся Ковшов, – а дома у меня пока нет, по квартирам с женой мотаемся, не до телефонов.

И пошел бродить по комнатам. Оказалось, он ошибся. Не всё было открыто и доступно. Двери с красными дощечками и белыми печатными буквами: «Председатель колхоза», «Бухгалтерия» и «Парторг» были закрыты на висячие замки.

Охрану пришлось ждать долго. Начинало смеркаться. Подошли Камиев и Зябликов. Дополнительной информации не принесли: рыбаки молчали. Зябликов, сославшись на недомогание, отпросившись у Ковшова, уехал в район с тем, чтобы утром возвратиться. Квашнин успел переговорить по телефону с дежурной частью райотдела, выяснить обстановку; позвонил в город, где ему доложили, что работа по заданию проводится, но пока результатов нет. На простом языке оперативников это означало: отстань, деревенский, своих забот хватает. Камиев засобирался идти на розыски сторожа, но тот наконец-то появился сам.

– Не нашёл Дашку-то, Иваныч, – досадливо огорчил он Квашнина, – и дом закрыт, света нет. Собаки только рядом брешут. Пошёл навстречу, думал, она корову отправилась искать, да возвратился. Темно уже. Пост свой на вас, дурак старый, бросил. Ругаете небось меня.

Квашнин молча созерцал пустую улицу деревни, на которой нет-нет, да появлялись толстобрюхие животные, с бестолковым видом бредущие домой. Не зная, как себя вести, страж опять поискал глаза милиционера, но тот прятал их под козырьком фуражки.

– А с чего ты взял, Иваныч, что Тихон вернулся? Не видел его никто. Я пока шёл, поспрашивал народ.

Квашнин, не удостоив его ответом, повернулся к Камиеву и Ковшову:

– Ну что, мужики, и нам почивать пора. День был долгий. Что скажешь, Данила Павлович?

– Пора, – буркнул Ковшов, явно имевший по этому предложению другое мнение.

Нерационально, а главное, почти безрезультатно отработан день. Ничего не удалось выяснить. Не блеснула ни одна мало-мальски разумная версия. Никаких следов. Даже неизвестно, что произошло? Где именно произошло? Туннель, по которому он пробирался с трудом и на ощупь, впереди беспросветен. Малейшие слухи, обнадёжившие было после предположений Маткова о странном возвращении из города бригадира рыбаков, и те, не разгоревшись, только что погасли.

– Ну, майор, выкладывай, куда нас намереваешься устроить на ночлег, – корыстным взглядом одарил Квашнин Камиева, – выказывай своё гостеприимство. Мы с Данилой Павловичем доступны. А у меня, без вранья, живот к рёбрам прирос от голодухи. За весь день во рту одна болтовня.

– Я вас, дорогие друзья, в моём самом замечательном схране размещу, – обстоятельный Камиев повёл Ковшова и Квашнина по остывающим деревенским улочкам. – Лучшего угла не пожелаете. Как в столице, Данила Павлович! Сущий «Англетер»!

– Ты, майор, когда там успел побывать? – недоумённо воскликнул Ковшов. – Ишь, куда занесло.

– Сынишка в школе учил уроки, а я слышал.

– Ну-ну. Поглядим на твою гостиницу, – без энтузиазма отреагировал Квашнин, – я тут на всякий случай тоже побеспокоился.

Капитан потряс свёртком, который всё это время не выпускал из рук:

– На вас, товарищ майор, надеялся, а сам не оплошал.

– Этим ты зря запасся, Пётр Иванович, куда идём, там этому давно беспощадная война объявлена. Дед Упырь зелья не признаёт, окромя целебного настоя трав.

– Вот те на! Он нас в монастырь женский определить собрался, Данила Павлович! И что это за Упырь непьющий?

– Уймись, Пётр Иванович. Упырь у нас вместо отшельника давно.

Они стояли перед утопающим в цветах и фруктовых деревьях добротным домом. Правление по сравнению с ним выглядело хибаркой того старче из сказки, который безропотно бегал к золотой рыбке по велению своей вздорной старухи.

– Вот тебе и Упырь! – не удержался Квашнин от восторга. – Какой дом отгрохал! И место чудесное.

– С местом не повезло, ты посмотри повнимательнее, капитан, – Камиев махнул на задние дворы.

Неприметные сразу за деревьями сада здесь, за домом, на открытой местности, ещё в не накрывшей деревню вечерней темноте на фоне тёмно-синего небосклона виднелись кресты кладбища.

– Что это у вас хоронят посреди деревни? – удивился Квашнин. – Да, соседство не из приятных…

– Кому понравится, – согласился Камиев, – а куда деваться? Захоронение образовалось, когда деревня с гулькин нос была. Считай с тридцатых годов. А потом они росли вместе, друг с другом. Вот и сравнялись. Пузырёву это место досталось. Но он, молодой был, бед не знал, не горевал.

– Пузырёв? Это кто же такой? Прямо не раскулаченный буржуй!

– А ты вспомни, Пётр Иванович, – напряг Квашнина майор, открывая незапертую калитку в палисадник, – не должен ты забыть семью Пузырёва.

– Толстяк с женой и девочкой? Девочка у него за весь район пела на концертах? – хлопнул себя по лбу Квашнин. – Талантливая девчушка. Помню, помню. Деньги у него водились. Крутился он из села в город постоянно. С председателем колхоза что-то они не поладили. Свои права ему качал.

– Пузырь к Деньгову ещё пацаном после института в главные специалисты пытался устроиться. Сам он городской. Вот и не прижился. Не нашли общее взаимопонимание, а потом совсем разодрались. Съел его Полиэфт Кондратьевич. Почти выгнал совсем. Но в области Пузыря поддержали: молодой специалист, да и родственники влиятельные нашлись. Он этот дом с их помощью построил, а пожить не пришлось, с ребёнком плохо стало. Жена у него слабенькая, всё болела. А когда забеременела вторым и родила в больнице с большим трудом девочку, совсем на тот свет засобиралась. Из больницы не вылезала. И ребёнок с ней, туда же. Пузырь по городским врачам побегал, все ноги отбил. Никто не берётся недуг лечить. Вот тогда и появился наш дед Упырь. Как его нашёл Пузырь, никому не ведомо. Дед-то давно в деревне куковал. Скромно жил. Травы собирал, ягоды; старушек, мальцов лечил. На ноги ставил. Ну и заработал славу знахаря – не знахаря, вроде что-то лекаря-отшельника. Наш врач больницы гонял его, ругал последними словами. Как начнёт лекции читать народу в клубе перед кино вечером, так тот у него прямо враг номер один…

– Сущий Лаврентий Палыч, – вставил само собой Квашнин.

– Чего-чего?

– Был один такой, враг народа.

– В деревне Упыря знали, как бывшего рыбака, но это давно было, после этого он отошёл от всех дел, на людях не мелькал, забывать его стали, – не обратил на подсказку внимания Камиев. – Это потом уже снова зауважали, когда чудо сотворил.

– Вылечил всё-таки больную? – не удержался от восхищения Ковшов.

– Вылечил так, словно вновь народилась! – в голосе Камиева звучал искренний восторг. – Обеих на ноги поставил! Пузырь после этого не знал, как его благодарить. А Упырь, – ничего не надо, я здоровьем не торгую. Чудной он какой-то. Не от мира. Говорят, в Бога верует. Но у нас церкви нет, была старая, чуть не сгорела ещё в революцию. Слышал, жгли тогда? Сейчас там барахло разное колхоз бережёт, ненужное свозят.

– А что Пузырь-то? – подтолкнул Камиева капитан.

– Пузырь правильно поступил. Молодец! – Камиев подошёл к окну, легко постучал по стеклу. – Отдал весь дом деду. Всё, как положено, бумаги дарственные оформил, хотя тот не соглашался. Живи, говорит, здесь. А сам девчат взял и в город укатил. Деньгов всё равно ему бы здесь жить не дал, да и девочку надо пристраивать к делу. Талант у неё. Голос как у Зыкиной, хотя сама и тощая, как скелет. Но вырастет. В отца, не в мать пошла. А Пузырь, он!.. Ты, помнишь, Иваныч, Пузыря?

Камиев попытался, разведя обе руки, изобразить объём, видимо, необъятного Пузыря, но затею свою, так и не осилив, прервал. Дверь дома отворилась. На пороге стоял старец, ростом в полдвери, седой, простоволосый, с аккуратной бородкой до груди, в светлой рубахе навыпуск до колен. Глаза, добрые и весёлые, улыбались. И сам он весь, как бы светился тёплым сиянием.

– Вот и хозяин, – представил майор. – Здорово, дед Ефим! Привёл гостей, как обещал.

Гости с нескрываемым любопытством откровенно разглядывали старца.

Тот не стеснялся, но и не ёрничал. Степенно оглядел уставших пришедших, остался доволен, учтиво поклонился.

– Входите, люди добрые, – и повёл за собой, приглашая в дом. – Жизнь провожу один, особливо мирские заботы не докучают, поэтому не зело обременён. Живому человеку, паче государеву служивому, рад. Вот Митрич меня ревностно балует.

Если по рассказам Камиева вполне материально обеспеченный Пузырёв не так давно покинул этот дом, то вся обстановка, аксессуары и современные безделушки, заполнявшие комнаты, определённо принадлежали прежнему владельцу и оставались нетронутыми на месте. Новыми и явно чужими здесь резали глаз несколько старых почерневших в золоте икон в углах и что-то пока неуловимое сразу. Казалось, это витало в воздухе невидимым присутствием и придавливало к полу. Ковшов силился понять, что это, но не получалось. Скорее всего, мешали голод, ощущение полного провала от дневной неудачи и усталость. Светло – не светло, а вечер приближался к девяти часам. С раннего утра на ногах и без крошки во рту. Удивительно, но в полной тишине, царившей в комнатах, Ковшов различил в ушах назойливый стрекот вертолёта. Звук, чудилось, не покидал организм. Наваждение какое-то, подумал он, с чего бы? И подставил руки под приятную освежающую струю воды из кувшина, заботливо поднесённого хозяином. По очереди, приходя в себя, умылись все, расселись по стульям, оглядываясь по сторонам.

Стол был накрыт в самой большой комнате, походившей более других на гостиную. Хозяин направился было закрывать ставни окон, но Камиев, именуемый старцем всё время почему-то «Митричем», остановил его со словами:

– Нам бояться некого, дед Ефим. Свет в деревне вот-вот отключат.

– Уже отключили, – поправил его старец.

– Тем более, закрывать не надо. Светлее будет.

Старец всё же отправился за лампой.

Кушаний и разносолов особых на столе не наблюдалось. Ковшов обратил внимание, что пища была растительного характера, за исключением двух-трёх горок варёных куриных яиц на тарелках и молока в двух огромных кувшинах. Остальное сплошь овощи и фрукты; даже давно сошедшая с прилавков городских базаров редиска здесь пучками красовалась рядом с зелёным луком и листами салата.

Квашнин вытянул нос в полнейшем недоумении и весь свой ужас излил на Камиева. Не переварив ещё странностей в разговорной речи и манерах старца, едва не свалившись от его обращений к майору «Митрич», он был безнадёжно повергнут эстетикой кулинарных лакомств. К чему, к чему, а к этому он был явно не готов.

– Ты куда нас привёл, чудило? – не выдержав, зашипел он на Камиева, как только старец скрылся в другой комнате. – Это же вегетарианский раскольник, Митрич ты казахский! У него не пожрать, не выпить!

И Квашнин сунул под нос сконфуженному майору потрёпанную древнюю книжицу, одиноко до этого покоившуюся на столе в углу под большой иконой, где хмурило брови в золочёном окладе свирепого вида взлохмаченное лицо:

– Читай!

На книжице проступали потертые буквы: «Житие Протопопа Аввакума, им самим написанное».

Камиев в растерянности ничего ответить не успел, от книжки отшатнулся, даже в руки не взял, но тут с керосиновой зажжённой лампой явился хозяин, и Квашнин затих. Старец действовал на капитана, как удав на кролика.

– Усаживайтесь, гости дорогие. Не обессудьте. На столе всё, чем сам питаю телеса. Вас, знамо, этим не утолить. Митрич, помоги мне.

И вдвоём с Камиевым они вынесли с кухни большой деревянный поднос, на котором ещё обжигала теплом чугунная сковорода, сверкающая золотом поджаренных карасей.

Слов не нашлось от захватившего духа у Квашнина, вскочившего над столом; ошалело хлопнув ладонями, суетливо, но умело расчистив место на столе для сковороды тот засемафорил майору:

– Неси мой свёрток!

– Отведайте, сынки, моей настойки с травкой. Зело полезно животу и духу.

– А что, не откажемся, – переменившись в лице, подмигнул Ковшову Квашнин. – Присаживайся и ты с нами, отец.

– Воздержусь, – по-отечески погладил сидящего капитана по плечу старец. – За благость щедрот благодарствую. Не обессудьте. В другой раз.

– Так это же и есть тот самый раз, – не унимался Квашнин, – мы у вас денька два-три погостим. Садитесь к столу.

– Садись, дед Ефим, – присоединился «Митрич».

Старец не заставил себя упрашивать, из той же кухни принёс четырёхлитровую бутыль с густой жидкостью, вручил её Камиеву и аккуратно присел к столу, поправив бородку и перекрестив комнату со всеми присутствующими, кушанья на столе и себя.

Смущение и неловкость не успели загостить за столом, все быстро заговорили, расшумелись, похваливая лечебную настойку. Старец держал спину, не горбясь, в разговор гостей не встревал, только потчевал и подставлял то одно, то другое блюдо. Сам он едва пригубил рюмку. Милиционеры между тем, сняв кители, разговорились о делах минувших.

– Митрич, – уже не дурачась, а по примеру хозяина дёргал за рукав Камиева Ковшов, – тебе твой источник, когда идею о снастях и красной рыбе подсказал, не поведал, где эти снасти прячут?

– Нет, а что?

– Там, скорее всего, и есть место убийства. Так, Данила Павлович? – капитан обернулся к Ковшову.

Тот заинтересованно кивнул и продолжил:

– Вполне возможно, эти снасти и сейчас там маячат, если те, кому они понадобились, не выдернули их сами.

– Исключено! – живо возразил Квашнин. – Во-первых, для этого потребовалось бы очень много времени. Ночью с крючками опасно заниматься. Сам за них заденешь и на дно угодишь. А кроме того, если стрелявший один был, то в одиночку ни за что не осилит их вытащить.

– Один, два, – рассуждал Ковшов, – не в этом дело. Снасти – это опасная улика. Все рыбаки твердили Игралиеву, а потом и Зябликову, что неизвестными потревожены только их снасти под частиковую рыбу. А информация Маркина – парадокс. Врать ему нет причин. Он знает, перед кем ответ придётся держать, если что. А всё же сказал. Тот, кто снасти проверял, если он не деревенский…

– Я уточнил, Данила Павлович, – перебил Ковшова Квашнин, – чужих в деревне несколько дней уже не было. Мои ребята выяснить успели.

– Прекрасно, – сдержанно похвалил Ковшов. – Это ты для этого убегал?

– И для этого тоже, – хитро сощурился замначальника.

– Если гастролёров и чужих не было, а снасти остались стоять, значит, есть надежда, что тот, кто их ставил и не успел выдернуть, ближайшей ночью сделает попытку их вытащить.

– Точно! Вытаскивать полезут! – чуть не заорал Квашнин. – И не по жадности. Они знают: сегодня мы из-за совещания чёртова ничего сделать не успели, поэтому только завтра поплывём искать. А найдём снасти – найдём убийц!