Текст книги "Крещенские морозы. мелодрама"

Крещенские морозы
мелодрама
Вячеслав Денисов

© Вячеслав Денисов, 2017

ISBN 978-5-4485-1142-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Холодный завьюженный город ещё не успел освободиться от сумрачной пелены ночи, когда по одной из его улиц шёл Михаил Степанович Кульмин, симпатичный мужчина сорока лет, крепкого телосложения, невысокий и широкоплечий. Его лицо было бледным, глубоко посаженные глаза выражали полную растерянность. Полы его пальто были расстёгнуты и широко развевались от встречных порывов ветра. Крупные хлопья снега постоянно налипали на ресницы, но, не обращая на них внимания, он продолжал идти быстрым размашистым шагом. На окраине города Кульмин свернул во двор и поднялся на высокое крыльцо трёхэтажного жилого дома. Сначала он стряхнул с себя снег и лишь, потом, придерживая входную дверь, бесшумно вошёл в подъезд.

Чёрный мордастый кот с длинным облезлым хвостом и выпученными сверкающими глазами неожиданно спрыгнул с батареи, угрожающе зашипел и, путаясь под ногами, бросился вниз.

– Чтобы тебя черти разодрали! – незлобно выругался Михаил Степанович и прежде, чем вынуть из кармана ключи, поплевал через левое плечо.

Весь остаток ночи он, как неприкаянный, слонялся по квартире: неоднократно брал с журнального столика вечерние газеты и, бегло просмотрев пару заметок, тут же откладывал их в сторону.

Лишь перед самым рассветом, откинувшись на спинку кресла, он устало закрыл глаза и почти мгновенно заснул, но уже вскоре вновь поднялся и, раздвинув шторы, выглянул в окно.

Было начало восьмого. Метель заметно стихла. По тротуарам, недавно полупустым, теперь торопливо шли хмурые полусонные люди.

После некоторых раздумий Михаил Степанович нерешительно подошёл к телефону и, напрягая память, набрал сложный шестизначный номер.

– Кульмина Светлана Алексеевна? – переспросил незнакомый женский голос.

– Да… – робко произнёс Михаил Степанович.

– Родила мальчика! Рост – пятьдесят четыре. Вес – три восемьсот. Алло… Вы слушаете?

– Да…

– Мамаша и ребёночек чувствуют себя хорошо.

Михаил Степанович хотел ещё о чём-то спросить, но на другом конце провода уже положили трубку.

– Рост – пятьдесят четыре. Вес – три восемьсот… – машинально повторил Кульмин и, словно ополоумев от нахлынувшей на него радости, стал возбуждённо бродить по гостиной. Вскоре он остановился и вдруг подпрыгнул высоко кверху и, касаясь рукой потолка, громко воскликнул:

– Родился мальчик! Господи! Как здорово! У меня родился сынишка…

Немного покривлявшись перед зеркалом, он повертел у виска указательным пальцем, слегка присвистнул и, круто повернувшись, плюхнулся на тахту. Он лёг на спину, положил руки под голову и задумался о прелестях будущей семейной жизни. Его бесцельный взгляд остановился на портрете Светланы Алексеевны, умной и очаровательной жены, одарённой от природы нежностью и кротким, покладистым характером. Её густые волосы белокурыми локонами спадали на красивые плечи, а короткий вздёрнутый носик придавал правильным чертам её лица особую привлекательность.

– Милая моя девочка… – ласково прошептал Михаил Степанович. – Ты не представляешь, как я счастлив!

В этот день он неоднократно навещал Светлану Алексеевну. Один раз, во время кормления, она даже смогла показать ему сынишку. Пристально вглядываясь в младенца сквозь прихваченные изморозью стёкла, Михаил Степанович безумно хотел взять его на руки. Он, не стесняясь, плакал и чувствовал, что с этого момента как-то по-новому, более жизнерадостно стал воспринимать окружающий мир.

Не обращая внимания на усиливающийся мороз, Кульмин обошёл почти все коммерческие магазины города и лишь под вечер, уставший и огорчённый тем, что не смог приобрести хорошую импортную коляску, вернулся домой. Несмотря на бессонную ночь, он не думал об отдыхе.

– Мальчик! Крошечный, словно игрушка… – взахлёб говорил Михаил Степанович худощавой меланхоличной соседке Софье Павловне.

– А Светка – молодец! – похвалила она, нетерпеливо поглядывая на входную дверь. – Смотри, как быстро…

– Сам удивляюсь. Вечером проводил, а к утру… – Михаил Степанович боялся, что его не дослушают. – Я так рад! Я…

– Степаныч, извини, у меня плита… Вода кипит, – оправдывалась Софья Павловна.

– Понимаю, – огорчённо вздохнул Михаил Степанович и тут же продолжил: – Двенадцать лет ждали. Потеряли всякую надежду. Представляете, Сонечка? Двенадцать лет…

Оставшись один, Кульмин снова загрустил, но уже вскоре, немного успокоившись, подошёл к портрету жены.

– Ангелочек мой… Родная моя девочка… – ласково произнёс Михаил Степанович. Он снял портрет со стены и поцеловал.

Длинный пронзительный звонок, раздавшийся в прихожей, заставил его отвлечься от приятных мыслей. Он поспешно пригладил волосы, поправил ворот рубашки и лишь после этого щёлкнул задвижкой замка.

За порогом, словно заиндевелые дед-морозы, переминаясь с ноги на ногу, стояли незнакомые мужчины в засаленной грязной одежде. Их было трое. Одного Кульмин явно где-то видел, но вот где, так и не мог вспомнить.

– Не узнаёшь, Степаныч? Я тебе шкаф привозил.

– Рудольф, что ли? – нерешительно спросил Михаил Степанович. – Грузчик с мебельного…

– Ну, наконец-то! Рудик я… Столяровский. Пришли вот… Хотим поздравить новоиспечённого папашу.

– Откуда узнали? – с непритворным изумлением спросил Михаил Степанович.

– Соседке твоей, тощей, холодильник доставили…

– Ух, жадная баба!

– Сквалыга…

– Кто родился?

– Не подкачал! Ну, молодец, – наперебой зашумели мужчины и, не дожидаясь приглашения, вошли в прихожую и начали раздеваться.

– Да ты, никак, кирной, Степаныч? – поинтересовался Столяровский. – Впрямь, кирной. Что? Ни капли? Непорядок! Сейчас исправим. Мы тут нашабашили малёхо. За мальчонку можно…

– Я же непьющий, – попытался возразить Михаил Степанович.

– Что значит, непьющий? По такому поводу грех не выпить! – мимоходом осматривая квартиру, мужчины прошли на кухню и, потирая окоченевшие руки, расселись за столом.

– Может, в гостиную? Я пока вам что-нибудь приготовлю, – растерянно спросил Михаил Степанович.

– Не суетись.

– Стаканы давай! Отогреемся, потом приготовишь.

– Хлеб есть? Хватит. Да не нужно хрустальных мензурок.

– Степаныч, мы – люди простые, к рюмкам не привычные.

– Так-то оно сподручнее будет.

– Значит, сын, говоришь?

– Мальчик. Рост – пятьдесят четыре. Вес – три восемьсот, – не без гордости ответил Кульмин и, с неприязнью покосившись на запотевшие бутылки, смущённо запротестовал: – Вы без меня. Правда, не пью…

– Прекрати, Степаныч! Так нельзя.

– Ну, только если совсем немножко… – сдался Кульмин. – И впрямь, грех ножки-то не обмыть.

Уютная просторная квартира незаметно наполнилась едким запахом табачного дыма и оголтелым разговором шумной мужской компании. Михаил Степанович открыл консервы, поджарил яичницу и, для более приятного вкуса, посыпал её перцем. У его разомлевших гостей, обветренные на морозе щёки горели алым румянцем.

– Ну, и холодрыга сегодня! – сиплым простуженным голосом сказал самый щуплый из гостей и, вытянув под столом длинные костлявые ноги, неприлично развалился на стуле.

– Крещенье скоро, – простодушно заметил второй, всё ещё потирая посиневшие скрюченные пальцы. Это был здоровенный толстогубый детина лет тридцати пяти, с мясистым носом и густыми бровями, дугой огибающими его большие круглые глаза.

– Теперь так и пойдёт: то метель, то мороз… Сынок у тебя, Степаныч, в церковный праздник родился. Давай, ещё по одной, за «христосика» твоего, – многозначительно подметил Столяровский, самый молодой, но слишком ушлый и неприятный, с врождённым жульническим видом. Он поспешно разлил спиртное.

– Вздрогнем, Степаныч! – под одобрительные возгласы товарищей Рудик залпом опустошил почти до краёв наполненный стакан. – Ух, дерёт, зараза! Закуска – что надо! С перцем даже лучше, – сказал он и, дожёвывая яичницу, недоумённо посмотрел на Кульмина: – Степаныч, не тяни кота за хвост. Сын, ведь, родился!

Мужчины незамедлительно последовали его примеру, и только Кульмин ещё долго не решался выпить. Он держал свой стакан, испытывая к его содержимому откровенное отвращение.

Я пропущу. Мне к супруге надо, – неловко оправдывался Михаил Степанович.

– Посидим чуток и сходишь.

– Ты что, до сих пор в роддоме не был?

– Раз пять или шесть ходил, – признался Кульмин, тщетно пытаясь поставить стакан на место.

– Не дури! – остановил Столяровский. – Не обнюхивай водку, как барышню. Главное, закуси.

– Прекрати, Степаныч! Наследник родился! Не щенок подзаборный, – убеждал щуплый, с завидным аппетитом уминая за обе щёки рыбные консервы.

– Мне к Светлане Алексеевне нужно. Коляску ещё не купил…

– Вот за дражайшую супругу и выпей. Думаешь, сладко ей там? Небось, намаялась, бедная. А насчёт коляски, это к Рудольфу.

– Колясочку оформим. Переплатить, конечно, придётся, – намекнул Столяровский и тут же уточнил: – Импортную желательно?

– Я бы рассчитался… – сбивчиво пролепетал Михаил Степанович и с благодарностью посмотрел на грузчиков.

– Замётано, – вступил в разговор толстогубый, – если Рудик пообещал, непременно сделает. Ты, не держи стакан, Степаныч… За твою Алексеевну тоже грех не выпить.

– За Светланку, конечно, – проговорил Кульмин, тяжело вздохнул, поморщился и, наконец, собравшись с духом, выпил за здоровье любимой жены.

– Совсем другое дело! Держи…

Столяровский положил кусочек сала на хлеб и подал его Кульмину.

– Главное закуси, Степаныч, – нравоучительно сказал он и вновь начал разливать спиртное.

– Я так считаю… – сказал он. – Пусть стаканы будут наполнены… Зачем пустые-то на столе стоять будут?

– Сынок, небось, вылитый батька? – спросил щуплый.

– Да, Степаныч, наследника видел? – в свою очередь поинтересовался толстогубый и, громко чавкая, сказал: – Помню, когда моего спиногрыза показали, так я сразу и обалдел. Маленький, а на меня похож. Теперь такой бугай вымахал, того и гляди, шею намылит.

– Натерпелся я страху, – признался Михаил Степанович.

От выпитой водки его кровь учащённо пульсировала, и приятно хмелило голову.

– Прихожу в полдень… – довольный тем, что появилась возможность выговориться, Кульмин добродушно продолжал: – Показывает она мне малютку…

– Супруга?

– Ну, да! Светланка моя… Через окно, конечно. Толком и не разглядел. Что там, на втором этаже, увидишь?

– Моя на первом лежала.

– А моя, так, вообще, на четвёртом.

– Помолчите, мужики! Послушайте человека, – вмешался Рудик и тут же услужливо начал раздавать стаканы. – За отца ещё не выпили. За тебя, Степаныч!

– …Счастливый, скажу вам, не передать… – не обращая внимания на то, что его часто перебивали, возбуждённо продолжал Кульмин. – Смотрю, супруга моя плачет и на голову показывает. Что было? Всё, думаю, ребёночек дебильный…

– Может, пятно родимое?

– Бывает, они как-то там щипцами…

– Прекратите, – вновь вмешался Столяровский. – Что дальше-то? – сочувственно спросил он и опять первым опустошил стакан.

– Ничего особенного, – широко улыбаясь, ответил Михаил Степанович, – кое как объяснил ей, что, мол, ничего не понимаю. Попросил записку написать.

– Чиркнула?

– Вот, слушайте… – Кульмин достал из кармана пиджака аккуратно служенный тетрадный листок: «Милый Мишутка! – стал цитировать он повышенным, ораторским голосом. – Я очень счастлива, что у нас родился мальчик. Он сильно похож на тебя. Вылитый папулечка. Крепко целую…»

– На голову-то зачем показывала?

– Поясни, Степаныч.

– Вот! Внимание! – объявил Кульмин и с пафосом дочитал: «Когда придёшь в следующий раз, принеси, пожалуйста, расчёску…»

– Ну и отмочила! – воскликнул щуплый и, подняв упавшую папиросу, глубоко затянулся.

– Все женщины с приветом. Рехнуться можно, а она – принеси расчёску, – грубо выругался Столяровский и, подбадривая Михаила Степановича, сказал: – Тем более, после таких переживаний не помешает ещё пропустить, грамм по сто…

Кульмин больше не отказывался от водки и уже не испытывал к алкоголю отвращения. На душе у него было спокойно и радостно. В голове шумело. Он ощущал приятную сонливую слабость. Если вдруг он и пытался противиться, то внутренний голос робко говорил ему: «Миша, ещё чуть-чуть. Сын, ведь, родился».

Впервые за многие годы тихой семейной жизни Кульмину по-настоящему захотелось выпить. Ему даже понравилось быть захмелевшим. Он долго и рьяно о чём-то спорил, потом отрешённо задумался, загрустил, а затем пьяно и горько зарыдал.

Рудольф Столяровский уходил последним. На прощание он плеснул в стакан «Столичной», но не удержал его в руке и выронил на пол. По паркету рассыпались осколки мелких стёкол. Выматерившись, он, покачиваясь из стороны в сторону, неуверенной походкой направился к выходу.

На лестничной площадке он крепко обнял Кульмина и заплетающимся языком пролепетал:

– Ты не серчай за стакан. Я другой принесу.

– Не болтай, – отмахнулся Михаил Степанович, – дело житейское…

– Нет, ты не думай… Рудольф Столяровский – человек слова! Сказал, сделаю, – значит, сделаю…

– Один дойдёшь? – с сомнением спросил Кульмин, заглядывая в его блестящие осоловелые глаза.

– Обижаешь! – вскипятился Столяровский и тут же, цепляясь за перила, с грохотом покатился вниз по ступенькам.

Михаил Степанович сочувственно посмотрел на его ссадины и без особого энтузиазма предложил:

– Давай, провожу!

– Сам дойду! Не впервой…

– Подожди, – настоял Кульмин. – Пальто накину… Заодно проветрюсь.

Постоянно пошатываясь, и придерживая друг друга, они шли по немноголюдным в этот час улицам. Иногда падали, а затем, то смеясь, то ругаясь, с трудом поднимались и продолжали свой путь, не обращая ни на кого внимания. Столяровский несколько раз пробовал петь, но кроме диких выкриков и отдельных вульгарных куплетов, у него ничего не получалось. Попадавшиеся на их пути случайные прохожие с брезгливым видом обходили их стороной. Некоторые называли их алкоголиками, на что Михаил Степанович пристыжённо отворачивался, а Рудик отрицательно жестикулировал руками:

– Мы не алкоголики! У нас сын родился… – возражал он, и снова продолжал горланить похабные песни.

Однако вскоре это занятие ему надоело, и несколько минут он шёл молча.

– Степаныч! – словно очнувшись, прокричал Столяровский, пытаясь заглушить заунывный вой вновь разгулявшейся метели. – Смотри, как тебе подфартило…

Он резко отошёл в сторону и через какое-то мгновение уже катил перед собой коляску тёмно-голубого цвета.

– Как по заказу! – озираясь по сторонам, сказал он. – Импортная…

– Прекрати дурковать! – строго возразил Михаил Степанович.

– Сам просил. Бери. Пользуйся…

– Отстань, ненормальный! – возмутился Кульмин, пытаясь вырвать коляску из цепких рук Столяровского.

– Не желаешь?! Хрен с тобой… Мне самому сгодится, – пьяно икая Рудик демонстративно проволок её до следующего квартала. У своего дома он небрежно попрощался с Кульминым и, прежде чем с грохотом ввалился в подъезд, громогласно продекламировал:

– Пожалейте меня, сиротинушку! Подайте хлебца! Налейте вина…

Через секунду Рудик опять выглянул из-за двери и напутственно выкрикнул:

– Подарок забери! Не будь идиотом. Дубина…

Михаил Степанович посмотрел на коляску, зло сплюнул и неторопливо зашагал по тротуару. Вскоре он остановился и, немного поразмыслив, вернулся назад.

Сильный порыв ветра сбивал его с ног, а пронизывающий насквозь мороз обдавал жгучим отрезвляющим холодом. Прикрывая замёрзшие щёки и уши, Михаил Степанович поглубже натянул ушанку и завязал тесёмки. Он долго блуждал по городу, но так и не вспомнил то место, где Столяровский взял коляску.

«Ладно, утром разыщу хозяина», – подумал Кульмин. Он сильно замёрз и хотел как можно скорее вернуться в тёплую квартиру.

Несколько минут Михаил Степанович безрезультатно пытался втащить коляску на крыльцо. Заметённые снегом покатые скользкие ступеньки не давали ему ни малейшего шанса вкатить её наверх, а ветер так зловеще хлестал в лицо, что у Михаила Степановича не было сил с ним бороться. Отказавшись от пустой затеи, он порылся в карманах и, вынув связку ключей, начал внимательно её разглядывать.

– Вот и замечательно, – облегчённо вздохнул Кульмин, – пусть до утра постоит в сарае…

Всю ночь Михаилу Степановичу снились кошмары. Кто-то постоянно преследовал его, а кто-то, кривляясь и гримасничая, неистово вопил: «Ну, ещё полстаканчика! Ещё чуть-чуть…»

Кульмин беспокойно ворочался, тяжело стонал, обливаясь холодным потом. В полночь он с трудом поднялся и, слегка покачиваясь, зашёл на кухню.

– Вот это да! – раздосадовано пробурчал Михаил Степанович, оглядываясь по сторонам. Сорванные занавески болтались на подоконнике, и по жирным пятнам можно было понять, что кто-то из гостей неоднократно вытирал о них руки. На столе возвышалась груда грязной посуды, и царил полнейший хаос. Остатки закуски лежали вперемешку с папиросными окурками. На полу валялись осколки разбитого стакана и перевёрнутая вверх дном пепельница.

«Прекрасно погуляли!» – подумал Кульмин, с жадностью прихлёбывая из трёхлитровой банки ещё не настоявшийся квас.

Он хотел собрать мусор в ведро, но, наклонившись, почувствовал сильное головокружение.

«Утром наведу порядок», – решил Михаил Степанович и, обхватив руками больную голову, несколько раз с силой нажал на виски.

Прежде чем снова лечь на тахту, он взглянул на свои ботинки, которые не смог снять ещё вечером, когда вернулся домой. Ему было стыдно за самого себя. Он мог найти тысячу оправданий всему случившемуся, но это ничуть не успокаивало и от бессмысленных отговорок не становилось легче.

«Утром вымою полы, вынесу мусор», – подумал Михаил Степанович, но тут же поймал себя на иной мысли.

«Утром. Что значит утром? На работу не нужно. В отпуске… Что же ещё? Ах, да!..» – напрягая память, вспомнил Кульмин: – «Утром надо вернуть коляску».

Тягостные воспоминания не давали покоя. Он старался не смотреть на портрет супруги, но всё равно не мог не думать о ней. Он представил себе, как Светлана Алексеевна с тревогой подходила к окну в надежде увидеть его, а он, может, в тот самый момент в отвратительном виде бродил по городу и, в придачу ко всему, тащил украденную коляску.

Михаил Степанович не заметил, когда заснул и, возможно, спал бы до обеда, если бы в прихожей не раздался резкий и настойчивый звонок.

– Кого несёт нелёгкая? – недовольно пробурчал Кульмин и, прежде чем открыть дверь, посмотрел на себя в зеркало.

– Ну и рожа! – с отвращением произнёс он, увидев в своём отражении жалкого человека, стоявшего босиком, в жёваном костюме, с опухшим помятым лицом.

– Степаныч, выручай, друг. Дай похмелиться, – выпалил Столяровский. – Умираю…

– Вчера всё выпили, – с трудом соображая, ответил Михаил Степанович.

– Что? Все восемь штук?

– Вы четыре принесли…

– Ты что, Степаныч, запамятовал? – не переставая балаболить и не раздеваясь, Рудик прошёл на кухню: – Ты же сам две тысячи выкатил. Я в магазин бегал. Пятьсот рублей сдачи принёс. Не помнишь что ли?

– Нет, – оторопело сознался Михаил Степанович.

– Ты ещё кричал: «За сына не жалко!» Потом спать лёг. Еле разбудили. Так храпанул, что хоть мебель выноси. Ох, и бордель у тебя, Степаныч! От души погуляли!

Столяровский полез рукой за холодильник и, вскоре что-то там нащупав, весело воскликнул:

– Вот она! А я смотрю, давеча, мужики вырубаются… Дай, думаю, приберегу хозяину для поправки больной головушки.

– Запасливый, – с пренебрежением сказал Михаил Степанович.

– А то, как же! – ничуть не смутившись, ответил Рудик и тут же спросил: – Так ты, Степаныч, не того?.. Ну, как знаешь… За сынишку! Ух, хороша, зараза! – Он порылся на столе, выбрал среди объедков кусок зачерствелого хлеба и, отряхнув его от пепла, смачно закусил.

– Так… Я ещё пропущу?

– Валяй, – отмахнулся Кульмин.

– Ты зря отказываешься, – сказал Столяровский. – Выпей. Сразу полегчает. Да, кстати…

– Что ещё? – грубо спросил Михаил Степанович.

– Колясочку куда дел?

– Ты и про это помнишь?

– Я всё помню. В окно смотрел, когда ты её домой потащил.

– Тебе-то какая разница? – вспылил Кульмин. – Очередную шабашку сорвать захотел?

– Своё и так не упущу. Сейчас во дворе наш участковый у прохожих про неё спрашивал.

– С утра ищут? – насторожённо спросил Михаил Степанович, чувствуя, как предательски задрожали его руки и ноги.

– Колясочка импортная. Дорого стоит… Да мало ли что могло в ней лежать, – скептически ответил Рудик и, уже выходя из квартиры, добавил: – Капитан, это тебе не рядовой полицейский. По пустякам и пальцем не шевельнёт.

– Что в ней могло лежать? – не понял Кульмин.

– Тебе виднее, Степаныч. Сам взял, сам и выпутывайся! Меня не вмешивай. Я свой срок до звонка отсидел…

– Ты к чему про это?

– Всё к тому же… – холодно сказал Столяровский и, спускаясь по лестнице, приглушённым голосом добавил: – Коляска, это не дамская сумочка, где толстый кошелёк лежит. Пошевели мозгами…

«Неужели, ребёнок?» – с ужасом подумал Михаил Степанович, пройдя в ванную и подставив голову под струю холодной воды.

«Нет, только не это!» – его сразу охватил леденящий озноб.

«Мы не заглядывали в коляску», – Михаил Степанович стал лихорадочно припоминать подробности вечерней прогулки.

«Но ведь никто не плакал, – облегчённо подумал он, но тут же вспомнил, как скрываясь от мороза, опустил ушанку и завязал тесёмки.

Вытерев голову полотенцем, Михаил Степанович зашёл на кухню и, вылив остатки «Столичной» в первый попавшийся на глаза стакан, сразу выпил и даже не поморщился. Вскоре ему действительно полегчало, но навязчивая мысль о злосчастной коляске не давала покоя.

– Ну, Столяровский! Ну, подлец! – сокрушённо бормотал Михаил Степанович. – Сам взял, сам и выпутывайся… Алкоголик! Сволочь!

Кульмин ещё какое-то время возмущался, а потом наспех оделся и вышел из дома.

На улице было сухо и холодно. Свежий снег хрустел под ногами. Наметённые за ночь сугробы возвышались над тротуарами. Над городом опять нависла дымчатая пелена крещенских морозов.

– Коляску верну, и всё, что в коляске, тоже отдам. Расскажу, как случилось… Поймут… – постоянно бормотал Михаил Степанович.

Он старался не смотреть на прохожих. Ему казалось, что каждый встречный оборачивается вслед и укоризненно произносит:

– Детскую коляску стащил… Ворюга!

Подойдя к сараю, Михаил Степанович сунул руку в карман пальто, намереваясь одеть очки, чтобы долго не возиться с замком, но тут же отдёрнул её обратно. Из порезанного пальца сочилась кровь. Он осторожно вывернул карман наизнанку и высыпал в сугроб осколки разбитых стёкол и поломанной оправы.

– Хорошо погуляли, – буркнул Михаил Степанович, затем кое-как открыл замок и протиснулся в сарай.

– Никто не плачет… – Он облегчённо вздохнул, но сразу осознал нелепость такого высказывания.

Кульмин боялся заглянуть в коляску. Она стояла совсем рядом, стоило лишь сделать одно движение, но у него не хватало мужества. Он достал помятую пачку сигарет, присел на самодельную скамью и, нервно чиркая спичками, закурил. Ему хотелось отвлечься, думать о чём-то другом, приятном. Он пытался представить Светлану Алексеевну, выходящую из роддома с их долгожданным первенцем, но мысли о коляске постоянно возвращали его к действительности.

– Ерунда какая-то, – полушёпотом сказал Кульмин и решительно поднялся. – Может, этот уголовник глупо пошутил, а я, как истукан, сижу в трухлявом сарае и трясусь от страха.

Михаил Степанович затушил ногой окурок, подошёл к коляске и откинул край верхнего чехла.

Словно маленькие тёмные пуговки, припорошённые снегом, на него остекленелым взглядом уставились глаза мёртвого ребёнка.

Кульмин заметил, что он совершенно перестал испытывать чувство угнетающего страха. То, чего он опасался больше всего, теперь стало явным и уже не пугало своей неопределённостью. Он даже с каким-то любопытством протянул к ребёнку руку, тихо поводил перед глазами, указательным пальцем прикоснулся к щеке и почувствовал безжизненное холодное тело. Прежде чем отдёрнуть руку, успел рассмотреть простенькое дешёвое одеяльце.

– Коляска импортная, а ребёнок укутан в барахло, – критически подметил он и с полным безразличием опустил чехол.

«Столяровский не видел, куда я поставил коляску, – принялся размышлять Михаил Степанович, – Метель давно запорошила все следы».

Он осторожно выглянул во двор.

– Никого! – с каким-то неприятным чувством на душе, произнёс Кульмин.

Единственно верное решение пришло внезапно. Необходимо как можно быстрее освободиться от коляски, разрубить на части и забросить в сугроб. Ребёнка нужно закопать.

Кульмин внимательно осмотрелся кругом и на одной из полок стал искать необходимый инструмент.

«Надо будет на досуге отремонтировать скамью. Шатается,» – машинально подумал он, вытаскивая из под рухляди топор и сапёрную лопату, которую три года назад подобрал в канаве возле своего дома.

Как можно осторожнее он отдирал половицы, вынимая гвозди, старался не производить лишнего шума. Потом долго ковырял твёрдую, промёрзлую землю.

Через полчаса основная работа была закончена. Ему осталась самая малость: взять ребёнка из коляски, переложить его в выкопанную яму и засыпать землёй.

Вместе с пачкой сигарет Михаил Степанович вынул из кармана пиджака аккуратно сложенный тетрадный листок. Хорошо зная содержание написанного на нём текста, он скомкал его и небрежно бросил на чехол коляски. Жадно затягиваясь, выкурил подряд две сигареты, потом обхватил голову руками и отчаянно застонал.

Так и не прикоснувшись к ребёнку, Кульмин поспешно засыпал яму и прибил назад отодранные половицы. После этого он долго копался в заброшенных вещах, пока искал кусок старой верёвки, один конец которой надёжно привязал к верхней балке сарая, а на другом сделал петлю.

Свежий морозный ветерок пробрался сквозь приоткрытую дверь, бесшумно пробежал по стенам и слегка всколыхнул подёрнутые сединой волосы Михаила Степановича. Таким добрым и нежным, словно прикосновение любимой женщины, было дуновение этого ветерка, что Кульмину безумно захотелось жить. В какое-то мгновение он даже решил освободиться от зловещей верёвки, но его блуждающий взгляд вновь упал на коляску, где под чехлом лежал окоченелый труп чужого младенца. Михаил Степанович вновь представил себе безжизненный взгляд маленьких застывших глаз, представил душераздирающий крик несчастной, обезумевшей от горя матери этого ребёнка, и с силой вышиб из-под ног расшатанную, так и не отремонтированную скамью.

Будто чего-то испугавшись, лёгкий ветерок тихонько выскользнул на улицу, где был мгновенно подхвачен могучим воздушным потоком, который остервенело пронёсся по городу. Через несколько кварталов, вырванный из общего потока и теряя прежнюю силу, ветерок ударился в стену высотного панельного здания, тихо прошебуршил снежинками и, взобравшись на крыльцо, незаметно стих.

На крыльце стояли два человека: капитан полиции и курносая четырехлетняя девочка.

– Где ты в последний раз видела коляску? – строго спросил капитан.

– Тут… – чуть не плача ответила она, показывая ручонкой на тротуар.

– Ту-у-ут… – незлобно передразнил капитан и добавил: – Я ещё с матерью разберусь. Как это, забыли?

Девочка надула розовенькие щёчки, сделала бантиком пухленькие губки. На её быстро моргающих ресничках появились блестящие слезинки.

– Перестань. Может, найдём коляску? – смущённо сказал капитан и осторожно взял её на руки. – Что теперь поделаешь? – вздохнул он. – Мама виновата. Оставила без присмотра. Ну, да ладно… Пойдём отсюда. Мороз крепчает.

Ещё немного и девочка не на шутку бы расплакалась. Улыбнувшись, капитан сказал:

– Не плачь, детка. Что? Катю жалко? – он нежно прижал её к груди и, вытерев платком слезинки, поцеловал.

– Сейчас я переоденусь, – миролюбиво сказал капитан, – немножко отдохну после ночного дежурства, а потом мы с тобой сходим в магазин, и я куплю тебе новую, точно такую же куклу…

– С мягкими щёчками? – радостно спросила девочка.

– С мягкими…

– С хлопающими глазками?

– Конечно, с хлопающими, – твёрдо заверил капитан и ещё раз поцеловал озорную дочурку.