Текст книги "Бульварный роман. Исповедь алкоголика (сборник)"

Вячеслав Ладогин
Бульварный роман. Исповедь алкоголика
(сборник)

Бульварный роман

 
Не искушай меня без нужды
Возвратом нежности твоей:
Разочарованному чужды
Все обольщенья прежних дней!
 

А. С. Пушкин «Воспоминание»

 
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
 

Е. А. Боратынский «Разуверение»

Домашнее

I

 
Все. Тихо на душе, и стало тихо в доме.
Слез нет. Все выплаканы. Кашлем вышла страсть.
И нервы Анненского спят в объемном томе.
 

II

 
Раз: нечего желать. Два: неоткуда красть.
Вот это чудеса. Бывает ли такое?
Банальность греет. Более всего
(Как, утаив от пошлых истин торжество),
Мне хочется сказать: О, детство золотое!!!
 

Эта книга об Овидии, о кузнечике и обо мне.

Стихи полубизнесмена

 
Давно с календаря не обрывались дни,
Но тикают еще часы его с комода,
А из угла глядит, свидетель агони́й,
С рожком для синих губ подушка кислорода.
 

И. Анненский

 
Достала до кишок меня игра.
Ломка, как боль, ее наркомани́я.
В ней, в ней п(р)оставлена на плаху выя
В зависимость от блеска топора.
 
 
В ней правил нет, в ней есть сигнал «пора».
В ней поры на щеке как ножевые
Ранения. В ней душны вечера.
Ее выигрывают (ни живые,
Ни мертвые) на шутки мастера.
 
 
Устал. Невмочь любовь в себе таить,
Ни в чем, нигде ее не проявляя.
Устал быть прост и дело говорить.
Устал, что непохож на разгильдяя.
 
 
И это в правилах, но в этот раз
Нет на минуту в правилах прикрас.
 

Развенчание любви
(навеяно «кошмарным» Трилистником)

Трилистник кошмарный
Кошмары

 
«Вы ждете? Вы в волненьи? Это бред.
Вы отворять ему идете? Нет!
Поймите: к вам стучится сумасшедший,
Бог знает где и с кем всю ночь проведший,
Оборванный, и речь его дика,
И камешков полна его рука;
Того гляди – другую опростает,
Вас листьями сухими закидает,
И целовать задумает, и слез
Останутся следы в смятеньи кос,
Коли от губ удастся скрыть лицо вам,
Смущенным и мучительно пунцовым.
……………………………………………………………
 
 
Послушайте!.. Я только вас пугал:
Тот далеко, он умер… Я солгал,
И жалобы, и шепоты, и стуки —
Все это «шелест крови», голос муки…
Которую мы терпим, я ли, вы ли…
Иль вихри в плен попались и завыли?
Да нет же! Вы спокойны… Лишь у губ
Змеится что-то бледное… Я глуп…
Свиданье здесь назначено другому…
Все понял я теперь: испуг, истому.
И влажный блеск таимых вами глаз».
Стучат? Идут? Она приподнялась,
Гляжу – фитиль у фонаря спустила.
Он розовый… Вот косы отпустила.
Взвились и пали косы… Вот ко мне
Идет… И мы в огне, в одном огне…
Вот руки обвились и увлекают,
А волосы и колют и ласкают…
Так вот он ум мужчины, тот гордец,
Не стоящий ни трепетных сердец,
Ни влажного и розового зноя!
………………………………………………………
 
 
И вдруг я весь стал существо иное…
Постель… Свеча горит. На грустный тон
Лепечет дождь… Я спал и видел сон.»
 

И. Анненский

 
В недоумении открыл я мертвеца…
Сказать, что это я?..
 

И. Анненский

I

 
Дурак ты! Вот пропал – и дождь рекой
Сдирает обувь с ветки просиневшей!
Рука-разлука – в черноту окон.
Вода валится в скверик – вяз, как грешник,
 
 
Крестится ветвью в страхе пред зимой.
Блин, дал бы денег. Осень… Гад кромешный,
Чмо, «Индезит» купи! Вот: голос твой.
Кто в стекла листья бросил? Ты! – конечно ж:
 
 
Как мусор – это можешь (хохоча)!
Смеешься? Не такая уж смешная!
Хоть в дождь и выперлася без плаща
 
 
Собаку звать (уж не тебя звала я) —
Чудовище! Гад. Кофта намокает!..
И смех, и грех, и на тебе – светает.
 

II

 
И смех, и грех, и на тебе – светает.
Хоть как дела-то?.. (Вот бы повидать)
Смех – смехом – что ж: пизде кверх мехом стать?
(Нет денег – только мех и помогает)!?
 
 
Ты говоришь: для смеху Нос сбегает,
Мол, Гоголь, – мол, побегал, да опять?
Я хер найду. Чужой. Похохотать:
Хер ранку словно пластырь – залепляет —
 
 
Усмешка, рыбонька – и вот леченье
(Для тех, кто без милочка одинок —
Всё смефигочки). Женщины, дай Бог,
 
 
Чтоб вам не боком то уединенье,
Которое осталося со мной!
(Беременна в горячий час ночной!)
 

III

 
Беременна в горячий час ночной!
А в «шуньке» зуд – ночнушка тучи рвется.
Боль в ране. Завопили надо мной,
Рожая лед, прорвавшись, звезд уродцы.
 
 
Тепло бессонной сохранить рукой
Там в бездне, в сердце, в высохшем колодце,
Над стылой и последнею водой,
Таясь, зеркальной. Бьется, слышу, бьется
 
 
Не хер, а месяц, занавеску сняв,
Упав в постель, как желтое проклятье,
Лучом блестяще жаля вглубь меня
 
 
Сквозь хлопковое старенькое платье,
Мои глаза, насильник, отмыкает.
И шум и гром – и небо полыхает.
 

IV

 
И шум и гром – и небо полыхает,
Ручищей землю хапнув. Зверский крик
Внизу, в пивнушке. Ай! Рука ночная
Набухла венами над сетью рек
 
 
Под юбочку воды, горит, вползая.
Гром, будто хохот тут же. Через миг
Я влезла на тахту. Как неживая —
Резь глаз, да страх – и омертвел язык…
 
 
Распалися, угаснув, молний звенья;
Еще боюсь. Но вот уже зари
Синичий писк. Вот, надо ж, напряженье!
 
 
Нет денег. Утро. Гаснут фонари.
А туча уплывает над водой.
Скотина! Я одна с моей бедой.
 

V

 
Скотина! Я одна с моей бедой,
Она за тучей вслед не унесется;
Сезам, закройся на запор большой,
Щеколду плюс засов, цепь, крюк – от скотства!
 
 
Без денег – раз, беременная – два, вой,
Смейся – выхода не остается,
Посыльный из капусты, аист злой,
Закрыта дверь, но жду – ключ провернется.
 
 
Чего я жду, на что в окно глядеть,
И что мне – принца рисовать в тетрадке?
В какую из степей мечтой лететь?
 
 
Мне б отдохнуть, пожить бы без оглядки.
Молитвы мне уже не помогают,
Ажно таблетки не оберегают.
 

VI

 
Ажно таблетки не оберегают.
Я, бедная, не различу ночь-день.
Сдвигаю стиркой крышу набекрень,
Вот нервы по чуть-чуть и остывают.
 
 
Мужчина снится с крылышками. Знает
Жизнь. Да из роз мне стелит (без затей)
Дороженьку. По ходу начинает
Ся «Праздник» (хвать тампон!). Ну. Без детей.[1]1
  Возможно чтение «Ну, за детей!»


[Закрыть]
 
 
Спать дальше. Снится сон – иду по тропке
Сквозь дождь и осень. Все в сырой листве.
Я в пруд смотрюсь и – там уж иней хрупкий
 
 
Пробился в рыжей хне на голове!
И нечто смутно веет в нос – зимой.
Все ж без тебя спокойней, милый мой.
 

VII

 
Все ж без тебя спокойней, милый мой.
Зима и поле. Подзамерзла слякоть:
Скольжу по льду. Боюсь ступать, полой
Играет ветер. Собралась заплакать…
 
 
Зачем здесь ты-то? Вот нахал бухой!
И почему в ногах застигла слабость?
Чарльстону врезали. Хам, взял рукой,
Схватил за талию. Мороз. Взорвалась.
Снег – простынь – зарычала белизной,
 
 
Слезает рыжесть – на кудрях седины,
И я соединяюся с землей
(Из-за тебя я строчку пропустила).
Поземка убирается, сияет.
Ай, что-то страшно сердце нарывает.
 

VIII

 
Ай, что-то страшно сердце нарывает.
Рвет пузо ритм биения земли.
Так все же роды. Схватки наступают.
И рада б в рай, ан грех ярчей сопли.
 
 
Страданье клапан сердца открывает.
Взгляд рябью смят. Березы процвели
В мозгах да с шумом, кудри их сплетает
У неба ветер, жарко высь звенит,
 
 
Стон горести земли трясет глубины,
Себя осознаю я рощей …Вдруг —
(Какой-то странный знак библейских мук)
Что родила? А гроздия рябины.
 
 
Зачем-то ягоды рожаю я.
Чем ты, каз-зел, осеменил меня?
 

IX

 
Чем ты, каз-зел, осеменил меня?
Где дети? Между ног ползут растенья…
Горячей липы треснула кора,
Бессчетны корни, полные гниенья,
 
 
И дико больно. Вод отходит грязь,
И новые ползут. И гуще тени,
И все темней, и, в схватках изнурясь
(Я слышу, что уж птиц выходит пенье),
 
 
Слова забыла. Только ты – свинья!
Бурлят, взмывая гейзерами, слезы.
Нет средств! Ты, жопа! Схватки из меня
 
 
Купюры пригоршнями мечут в воздух,
Зелеными страдаю доллара́ми.
И родов не прервешь при всем старанье.
 

X

 
И родов не прервешь при всем старанье,
И продолжать не слишком ли: все вновь
«Поплачь», – шепчу себе, а с тем рыданьем
Вдруг слезно выливаю лимфу, кровь.
 
 
Куда ведет людей роман недальний!..
Расплата некрасива за любовь.
Пусть выдует мне Пушкин гроб хрустальный!..
Разбит гроб серых трелью соловьев,
 
 
Вновь Елисея бравая рука!..
Но почему я скалы, облака,
 
 
Луну рожаю! Смерть зову: Родная!
Отремонтируй гроб. Дай, ледяная,
 
 
Коснусь руки – чтоб боль ушла моя.
Ты врал мне, дрянь, что можешь все, творя.
 

XI

 
Ты врал мне, дрянь, что можешь все, творя,
И так ты воплотил ума созданья.
Ведь на детишек выдано страданье,
Понятно, им-то надо бытия,
 
 
Ну а при чем твои воспоминанья,
Которые вылазят из меня,
На два куска чуть не разъединя?
(Но как подонком гадко скрыта тайна!)
 
 
Мне б знать, с чего тебя ко мне влечет…
Вовсю награждено мне ожиданье:
«Ваш нежный рот – сплошное целованье».
 
 
На что теперь сдался ваш нежный рот!
Чего оно дало? Вагон страданий?
Ты гаже сам твоих дурных мечтаний.
 

XII

 
Ты гаже сам твоих дурных мечтаний!
В тюрьму б тебя тогда, обманщик злой,
Когда меня напичкал ты красой
Какой-то там «гормонии». Крылами
 
 
Пускай оно махает над тобой,
Живи с ним сам: с восторгом и слезами,
А мне не суй в мой нос. Пшел вон с мольбой,
Сам жуй, один, «соленой влаги пламя».
 
 
Не быть тебе, дурак, моей судьбой,
Простись со мной рожденными полями,
Горами всякими и небесами.
 
 
Не покажу тебе детей. Не пой!
Прими за всё проклятия чуму:
Будь импотент. Сокройся, хер, – в дыму!
 

XIII

 
Будь импотент. Сокройся, хрен, – в дыму!
Так свечка жадно мотылька сжигает.
Круг равнодушных звезд с высот мигает
На горсть золы, что нынче дом ему.
 
 
Свеча золы горушку озаряет.
Меня наполнил нищий, как суму.
Все сделал, так пускай он умирает.
Понюхав кукиш, понял, почему
 
 
Печально крылышек в стенах круженье,
Когда не свет – лишь свечки блеск и мрак.
Кто от свечи захочет постиженья,
Тот света уж не взвидит… Но никак
 
 
Не успокоюсь… Слезы – вы к чему?
Не я ж причина горю своему!
 

XIV

 
Не я ж причина горю своему!
Не стану слушать ни стихотворенья!
Пошло оно – вонючее прозренье,
Не годное ни мне, и никому!
 
 
И вот теперь, навек прервав мученья,
Я поживать начну в своем дому.
Тю-тю! Конец злодею моему!
Аллес! Но отчего-то сожаленья.
 
 
Рифмуется, он врал, – «покой» с «тоской».
В окне я вижу: старых лип одежда
Промокла. Враки! Синь небес безбрежна.
 
 
Глазам не верю. Ясно. Грунт сухой.
…………………………………………………
Дурак! Вот ты ушел – и дождь рекой.
 

* М *

 
Дурак ты! Вот пропал – и дождь рекой.
И смех, и грех, и на тебе – светает.
Беременна в горячий час ночной!
И шум и гром – и небо полыхает.
 
 
Скотина! Я одна с моей бедой!
Ажно таблетки не оберегают.
Все ж без тебя спокойней, милый мой.
Ай, что-то страшно сердце нарывает.
 
 
Чем ты, каз-зел, осеменил меня?
И родов не прервешь при всем старанье.
Ты врал мне, дрянь, что можешь все, творя.
Ты гаже сам твоих дурных мечтаний!
 
 
Будь импотент. Сокройся, хер, – в дыму!
Не я ж причина горю своему!
 

Жанр

 
Желтый, в дешевом издании,
Будто я вижу роман…
Даже прочел бы название,
Если б не этот туман.
 

И. Анненский.

I

 
Смотри, на столе очень разные
(лишь мною в едино увязаны)
Мартини и пачка «Житан»,
Как будто два чувства к двум Женщинам,
(да только в размере уменьшенном)
Холодный пот – по глазам.
 
 
Докурено; допито; счет.
Счет: в долларах, денег нехваточка…
«Чего-то охрана – не бьет!»
…Шушукает официанточка:
– Хозяин простил, много пьешь.
Иди уже! Паспорт не надобен,
Да чтой-то в лице как не радостен?!
А деньги: найдешь – поднесешь.
 

II

 
Бывает, долги не прощаются.
Они из души вычитаются.
(У жизни печальные сны),
Друг ситный, у Неба все схвачено:
Долги не бывают оплачены,
а лишь иногда – прощены.
 
 
Реву и оскомину праздную
От вида сего, безобразного:
Вот! полупорожний стакан
Мартини, и пачка «Житан»,
Вот: группка бабья на обложечке.
Вот – парочка мненьиц – на ложечке,
И: жизнь моя. «Желтый роман».
 

Эту книгу составляла Юля Виноградова.

Танюше

I

 
По правде, много перенесть
Дает Господь своим любимым.
Да, ты права. Я пахну дымом,
Но – помню про Благую Весть.
 
 
Прощай, подружка дорогая.
А знаешь, горюшко мое,
Я слышу: время придвигая,
Скорбит все ближе воронье.
 
 
Судьба, как городская осень,
Нагнала на меня тоску.
А в деревнях уж сняли озимь.
…Чуму по божьему мирку
 
 
С погостов ветер раздувает.
…Вдаль птицы тянутся струей…
И крону ветер разувает
Над перевернутой ступней…
 

II

 
Что ж, генеральная уборка
По всей земле произойдет.
Что ж, Таня! Смерть-то – мародерка —
Нас всех, как липки, обдерет.
 
 
Придя во храм, мы скажем: «Боже!
По капле в этих лампах есть.
Мы сами по себе не сможем:
Храни нас, как хранил до днесь!»
 

Я писал ее двадцать лет.

Романс

I

 
К Тебе я тяготею, точно к злу,
К Твоим ладоням душным.
Но мчится солнца луч сквозь облако-скалу,
И не могу я быть Тебе послушным,
И не могу я быть Тебе послушным.
 

II

 
Свиданий наших каждое мгновенье
Изгнанием из Рая мне грозит,
И утро, точно страх Богоявленья,
Меня бросает в труд, и пот с чела бежит
Свиданий наших каждое мгновенье.
 

III

 
И мчусь я от Тебя, тропы не разбирая,
Судьбу кляня!
Так оттого, Мой Друг, я ночью жажду Рая,
А Ты меня.
И мчусь я от Тебя, тропы не разбирая…
 

Осеннее

 
Как стало… пусто – на поле сыром!
От рощицы (задернутой вуалью)
Повеяло – грунтованным холстом.
Повеяло морозцем. И печалью.
 
 
Что за пейзаж на небе голубом
С небрежностью кисть ветра создавала!
Теперь же осень на дворе настала,
Как пишут все. И занялась огнем.
 

Памятник[2]2
  «Сайгон» – кафе при ресторане «Москва» на углу Невского и Владимирского проспектов служило местом собраний трех поколений ленинградской богемы и является своеобразным памятником культуры.


[Закрыть]
из Горация[3]3
  В том числе там собирались и любители Горация.


[Закрыть]

 
Где ванная, где унитаз[4]4
  В период крушения империи на месте кафе был открыт магазин элитной сантехники.


[Закрыть]
Стоят для нашего вниманья,
Здесь раньше флейты[5]5
  В советское время игра на блок-флейтах и пр. в «Сайгоне» преследовалась, но не смолкала.


[Закрыть] звон не гас…
О, горькое воспоминанье!
О, мрамор «маленький двойной»! —
И пар над чашками – как в терме,
Души нет в те: души нет в теле —
И горький черный лишь настой[6]6
  Специальный «маленький двойной» кофе в «Сайгоне» заваривали известные по именам всему Ленинграду работницы, их искусство сравнивалось, они следили, чтобы очередь к одной из них была длиннее, чем к другой. Строка же представляет собой цитату из популярного в то время автора-исполнителя Б. Г. В оригинале звучит: «и горький дым, и горький чай», так как у известного поэта всегда не хватало денег на кофе.


[Закрыть].
 

II

 
Весь мир – из одного кафе;
Весь – из единой римской бани;
Весь – из шинели. Флаг над нами
Как пар над кофе!
Тут-то Фет
И видел Ласточку своими
Глазами[7]7
  Петербуржская легенда. На самом деле стихотворение «Природы праздный соглядатай» написано в деревне Воробьевка. От прудов, упомянутых автором, осталось столько же, сколько от «Сайгона», поэтому легенда приводится здесь правомерно.


[Закрыть] – в невский глядя дым —
С Андревною перед Крестами,
Как дважды два – четыре, мы стоим;
И не меняемся местами[8]8
  «Дважды два – четыре»: 224-я статья советского Уголовного кодекса, определяющая наказание за хранение и изготовление наркотиков. Последние обитательницы «Сайгона» стояли перед знаменитой с древних времен тюрьмой «Кресты» так же, как Анна Андреевна Ахматова в поэме «Реквием», но в связи с другой статьей.


[Закрыть].
 

III

 
О! Голубой пар. Голубой
                                 парок.
           Как Кюхельбекер на морозе[9]9
  Наибольший любитель кофе среди поэтов «Золотого века» Кюхельбекер кроме оды «Кофе» написал стихотворение об ожидании Пушкина в промерзлой нетопленой квартире, чем предсказал более, чем за сто лет мироощущение сайгоновских обитателей.


[Закрыть].
Все, что свистел ты на допросе
Под «яблонькой»[10]10
  «Яблонькой» называлось отделение милиции в начале Лиговского проспекта, напротив Московского вокзала, ближайшее к «Сайгону».


[Закрыть] – Господь с тобой.
Кафе одно на всех – кто свой:
Как церковка на льдистом склоне.
 
 
Вон – в тот проспект на небосклоне
Нас тетки вымели метлой.
 

Сорняк

I

 
Душа измята. И заплакана аллея.
И утро шелестит русалочьим хвостом:
С Авророй расстаюсь, от поцелуя млея.
«Какого же рожна я оставляю дом?»
И ветра перезвон на музыку прилива.
Пожухлая листва. И электрички стук…
И мгла прозрачная, и согнутая ива.
Дрожание струны и деки долгий звук.
 

II

 
И распрямленный путь, холодный и пустой.
И бессердечие горизонтальных линий.
Ненужных мне ресниц коснулся ранний иней.
Смех электрический уносит ветер злой.
Душа помятая, душа – чертополох.
Он у обочин царскосельских вырос.
С корнями вырвана, летит душа на клирос,
Чтоб с грустью утверждать, что мир не так уж плох.
 

III

 
Все шелестел цветок под ветром, как другие,
Хоть не пускала свет еловая хвоя
Над нищей и сырой обочиной России —
Где Всадник! Без короны голова твоя.
А выметут сорняк из каменного храма,
И нищий слепенький, ладошку занозив,
Пойдет его нести. И пиво пить в розлив,
И стряхивать репьи. И злобно. И упрямо:
«Катись, Чертополох, по голому пути! —
Корнями изучай дорожную щебенку,
 
 
Бросаяся в глаза то маме, то ребенку,
(От их жестоких глаз и зверю не уйти)».
 

IV

 
Я плащ тебе дарю. Хоть пуг-виц нет на нем,
Носи, Душа моя. Пусть и покрой босяцкий,
Носи с достоинством, не кашляй под дождем,
Не стань гвоздичиной на кофточке у цацки!
 

V

 
Перекати-репей, по колющей стерне
Катись туда, где губы дня смыкаются у края,
Там светит между них росинка золотая,
Там вянут все цветы. Там я подобен мне.
 

Трамвай forever

I

 
Навсегда вези меня, по стуже,
Облизывая с рельсов снег, как мед!
Брызги сыпанутся из-под дужек.
Железо ободами запоет;
Рельсы вздрогнут – весть передавая.
Качнется под окошком вечный знак.
(В Петербурге стоит звать трамвая,
А только ждать его – бесполезняк).
 

II

 
Блеснув зеленоалыми очами,
Звонком ударил и прошел – сквозной:
Над фонарей оплывшими свечами
Унося рай окон золотой.
Луну оставил сиротливо снежным
Пятном, летящим отраженьем – в тучах.
 
 
Мчит далеко и мчит меня, певуче
Качаясь, словно вал над побережьем.
 

Следующее стихотворение я сделал в кузове «каблучка», а на следующий день мне встретилась девушка из этой песни.

Сказать больше нечего. Овидий был изгнан из Рима и стал солдатом в Молдавии.

Кузнечик был кастрирован за любовь к музам и у него остался только голос, которым он поет.

Гречанке

Привет, Элина.

 
Твоя чухоночка, ей-ей
Гречанок Байрона милей…
 

Пушкин

 
У печальной гряды,
У прощальной воды,
Зря мне милое солнце восходит:
Нет следа твоих ног
Там: лишь пряди седы:
Волны с пеной у берега бродят.
 
 
Ты умчалась к вершине,
Ушел я к долине.
В тиши волна озерная дышит.
И вереск остыл
От наших тел горячих.
Мне Шотландии[11]11
  Вариант: Ингерманландии.


[Закрыть] краешек ближе.
 
 
Сбережешь ли кольцо?
Сбережешь ли лицо,
Когда седину ты приметишь? —
Как снег, сверкает пепел
 
 
В огне кудрей твоих.
Только песню у порога ты встретишь.
 

Быстротечность

 
И маки, сохлые как головы старух,
Озарены с небес сияющим потиром.
 

И. Анненский

 
Я принес тебе мак. И опал лепесток
В первый день. (Будто руку лизнул язычок.)
Поцелуем застыл на руке.
 
 
Но прошел еще день. Ночь прошла. День настал.
Вот второй лепесток отлетел. Он лежал
И от взгляда, и рук вдалеке.
 
 
День еще миновал, незамечен, пропал,
Может быть (может, нет?) лепесток;
А затем я увидел, что в стакане стоял
Просто голый ничей стебелек.
 
 
Не забыть мне никак, что я нес тебе мак
И легкий мотив напевал.
Не забуду уже. Вот шутник – лепесток
Покачался и в руку упал.
 

Жизнь прозрачна[12]12
  Иногда мне кажется, что сквозь наш мир просвечивает другой – гораздо реальнее.


[Закрыть]

I

 
Капризно ангел злой и озорной
Явился мне – веселому поэту.
 

II

 
…Из пачки «Явы» выбрав сигарету,
Он начал потешаться надо мной:
 

III

 
Он дым в лицо пускал мне (я дрожал!)
Он – бабочками в комнате кружился
И сыпал на пол соль. И – ел с ножа.
Затем геранью цвел. И в рюмки лился,
 
 
А я не мог проснуться (не хотел?).
Я тосковал (о нем?) и улыбался,
Покамест он под потолком летел,
Покуда он по шторе забирался,
 
 
Я, вскинутый пружиной, сам взлетал (!)
И над кроватью в воздухе крутился.
 

IV

 
Меня веселый ангел убеждал,
Что это я во сне ему явился.
Я нервничал и жалобно грубил.
Табачный дым он скатывал в клубочек
И впихивал мне в рот. А я его любил.
А он и знал-то обо мне не очень.
 

Чашка

 
Душа заныла от потери тяжкой:
«Хоть чаю впредь не пей. Хоть сочиняй стихи».
Ксантиппа ахнула о кафель чашку.
Мою любимую. На мелкие куски.
 
 
Чу – шепот: «Да не куксись, ты, Сокрашка», —
Откуда-то. И пыли столб: «Апчхи!» —
И в синем воздухе поднялись пузырьки:
…Ко мне влетел – в улыбке вся мордашка —
 
 
Пенат: «Бери мой клей. Для чашек, ссор
Хорош он в абсолютно равной мере»,
Обмакиваю кисточку, не веря.
 
 
Мазок. И… «Боже мой! Фарфор-то цел стоит!»
Фиалка, как живая. Цел узор
По краю. Жалко – сеточкой покрыт.
 

Дань кокетству

I

 
Я ждал, зажавши в горсть букет плюс трюфли,
А вы (вот смерч!), у зеркала крутясь,
Все примеряли: платья, броши, туфли
И сотню выражений глаз.
 

II

 
Заждался встречи. По воде пруда
Пишу себе портрет волшебной краской.
Я вас пишу, и ожила вода,
Чему дивясь (аж вытаращил глазки),
Воробушек залетный чиркнул: «Да-а!»
 

III

 
Вот ты идешь… Заглядываешь в пруд,
Увидела свое изображенье.
Дрожит, живет любовью изумруд
Немой воды. Ты смотришь. Ни движенья.
 

IV

 
Застывши, ты глядишься в свой портрет
И полагаешь: видишь отраженье.
Ну, красота теперь уж не секрет.
Не зря ты долго с зеркалом сражалась,
Не попусту искусно наряжалась:
«А ну скажи: красавица я, нет?
А ну мне в ноги!» И тебе в угоду
Сигаю в воду. Пузыри вокруг.
 

V

 
Все Ваше платье в пятнах, chere ami.
 

Жаль

 
Вы горько плакали, мне сделалось Вас жаль.
Вкруг Ваших плеч я обернул, как шаль,
Свою любовь, расшитую цветами!
 
 
Вы улыбнулись и затрепетали,
Утерли слезы. Горе позабыли.
Вы шаль мою по праздникам носили.
 
 
Был жаркий месяц май (прошло сто лет).
Мою любовь Вы превратили в плед,
И грелись в нем у старого камина.
 
 
Под пианино нежно, зло, картинно
Шутили Вы о пышности соцветий
На старом Вашем, теплом, верном пледе!..
 
 
Однажды, возвратясь издалека,
Я постучал в Ваш дом. Вы отворили.
Мне вспомнилось: я был с букетом лилий.
 
 
И что ж, я замер… у половика,
Я понял, что прошло еще сто лет,
Что износили Вы Ваш старый плед!
 
 
Пришлось войти, не вытирая ног.
Я выпачкал блестящий Ваш паркет.
Простит мне полотер. Прости Вас Бог.
 

Низвержение Кибелы

I

 
Афродита, прощай.
Порвались кружева
Облаков на плечах.
Золотая листва…
 
 
Глаз густых синева —
Глубина холодна.
Афродита, прощай.
Остаешься одна.
 
 
Вслед моей одиноко —
Зеленой звезде
Машут крылья твоих
Львов, белей лебедей,
 
 
Всех контральто нежнее
Зовущих людей.
 

II

 
Афродита! Прощай.
Афродита, старей.
Афродита, седей,
Афродита… болей.
 
 
Афродита чумы
И печали моей;
Афродита. Прощай.
В черный кубок налей
 
 
Поздний крик
Потерявших меня журавлей.
Тридцать грамм:
И, пшла вон, Афродита!
 

Я продолжаю писать стихи.

Родился я в 1962 г.

Пьяный скворец

I

 
Лодка тела пернатая, – Ласточка! – спляшешь со мной?
В сердце – бьют, как в пробоину, ветры хрусталь ной волной.
 

II

 
Под крылом оставляя дома, и шоссе, и лесок,
Умереть: упоительный случай в рассветный часок,
И, как пьяный скворец, в небеса возратиться домой:
«Айне кляйне», – свистя, – «Нахт Мужик», – в переводе «на мой».[13]13
  Поклон В. А. М. и И. А. Б.


[Закрыть]
 

III

 
Подражал я и ветру и ангелу, кто б ни летел,
И любил возвращаться как с неба, с чужих берегов.
 

IV

 
В аккуратно сколоченных гнездах: их данью считая рабов
И, не в силах вить гнезд, на огромных березах я пел.
 

V

 
Я носил с собой песни: их березовый жаждал орган.
И лишь бабочек Самых Красивых – подруги к ногам
(А не так, как другие) я нес, крыльев им не вредя.
 

VI

 
И однажды-раз, мертвые петли крутя,
Я очнулся с петлей на ноге.
Озверевшие дети взялись
За мое воспитание: им Битлов повторял я на бис.
 

VII

 
И спиртное подмешивали мне (для смеху) в питье;
И, когда я им спел, – сжали пальцами тело мое.
 

VIII

 
Что-то смолкло в органе, ах! Ласточка, я не шучу.
Словно пьяный скворец. Без скворечника. В небе молчу.