Текст книги "Спички"

Званский вепрь

 
Под выступ Дымненский пришли в 42-м —
В окрестности деревни Званки,
Где крепко сел фашист на берегу крутом:
Рискни ж ты, двинь по склону танки…
 
 
Слюной заклеил козью ногу из махры
Сержант Сан Маркыч Сухоруков.
В берёзках светлые Денискины вихры
Увидел, хмыкнул. Море слухов
 
 
Он слышал про юнца: де ссохлась по нему
Дочь сторожа кладбищенского Ксения,
И Танька, медсестра, хотела про лямур
Дать отроку урок на сене,
Да из сарая шкет умчался, как стрела —
Смешно. Сан Маркыч сплюнул громко.
Мальчишка вынырнул как раз из-за ствола —
Орлом… без складки – гимнастёрка!
 
 
Робеет: «Разрешите мне, товарщсержант…
Пойти, что ль, подстрелить дичины,
Тут где-то кабаны, во взводе говорят».
– Так – кабаны там?.. не дивчины?
 
 
Идите, рядовой. – И вмиг боец исчез.
Сержант пробормотал: «Мальчишка…
Эх, каб я до войны на Людку чаще лез,
Так был бы сын, а вышло вишь как».
 
 
В обед сварили щец. Вдруг Танька, медсестра,
Бежит из лесу, спотыкаясь:
«Убили Деньку»! – «Кто?» – «Кабан» – «С ума сошла»? —
– «Крест истинный: задрал мерзавец,
Страх! Пол-лица сгрыз вепрь»… Защёлкнувши ремень,
И вскинув на плечо оружье,
Сан Маркыч двинул в лес в пилотке набекрень,
Сказав бойцам: «Всё сам. Не нужно».
 
 
И схоронил сержант бойца у двух берёз,
И полукругом здесь же прямо,
Лопатой, не спеша, без мата и без слёз
На зверя вырыл за ночь яму,
И на второй уж день поймался в яму вепрь,
Пришедший закусить солдатом.
 
 
«Привет», – сказал сержант в пилотке набекрень,
Пощёлкивая автоматом,
 
 
И вдруг задумался Сан Маркыч. Сев на пень —
Лицо в ладони, молчаливый…
И страшно застонал, да так, что в темноте
Всю вздыбил вепрь на холке гриву.
 
 
И тихо вепрю вдруг Сан Маркыч: «Что творишь?
Ты ж, свинтус, что творишь, засранка…
Как матери бойца писать, не объяснишь? —
Смерть – не под гусеницей танка,
Смерть под свиньёй, свинья! Не хрюкай. Цыц.
Не мог удрать. Убил ребёнка.
Мы ж земляки с тобой. Кругом нас душит фриц.
А ты… ты жрёшь своих, свиная ты тушёнка.
 
 
Я, кстати, гру́зинский, на фабрике трубил,
И делал спички (между строчек),
А помнишь, как голы Копчёный Колька бил:
В девятку, в крестик, в уголочек.
Ты знаешь Гру́зино? Тут восемнадцать вёрст,
Считай, со Званкой вовсе рядом,
Кого ж ты, гадкий хряк, спровадил на погост?
Грызть надо рожи – фрицам, гадам.
 
 
Меня сюда возил учитель сельский аж,
Рассказывал: здесь жил Державин,
Татарский, вроде сын, а дух имел он наш!
 
 
А ты, что, свинтус, за татарин?
Не зыркай на меня из ямы, порося!
Не зыркай на меня из ямы!
Здесь жил Державин! Сам тут, сам ты родился!
Что напишу в письме для мамы?!
 
 
Я выучил стихи: «…засохнет бор, и сад,
Не воспомянется нигде и имя Званки;
Но сов, сычей из дупл огнезеленый взгляд,
И разве дым сверкнет с землянки».
Державин сочинил, и вот пришёл фашист
На новгородчину, на Русь родную.
Ах ты, кабан, увидь картину, оглянись,
Башку повороти свиную!
 
 
Пошёл отсюда вон! И чтоб ты мне – воздал
Вдесятеро за кровь Дениса,
Долг за тобою, вепрь» (мой вепрь тут будто внял,
И присмирел, и подчинился),
И, вызволен, Сан Маркыч в ночь подался, вплавь
За Волхов, в Званку, где Державин:
Всё путалось в глазах: фронт, детство, сны и явь,
Взял фрица в плен и… обезглавил.
 
 
Там замер мой сержант, где почву вымыл дождь,
И вдруг нагнулся деловито,
И поднял из песка старинный чей-то нож
Так бережно, как меч Давида.
 
 
И всё. Потом пошли под Дымненским бои,
Средь ста смертей одна забылась,
Лишь медсестра цветы в Денисовой крови
Хранила в книге, не ленилась,
Да фрицы опасались, что в лесах
Есть кто-то (русский, вероятно),
Кто резал их, и рвал при том на клочья, как
Зверь. Было так десятикратно.
 
 
…В том ноябре, когда косил нас пулемёт
При переправе через реку,
Когда, устав толпу возить, Харон орёт:
«Где снисхожденье к человеку?!»
Тот пулемётчик, фриц, что видел пред собой
Куски разорванного мяса,
Гашетку бросил вдруг. Фриц? Сволочь? Что с тобой?
Откуда страшная гримаса?
 
 
Солдат сошёл с ума, почудилось ему,
Что мчится вместе с мертвецами
Вепрь Званский мой… вся шерсть в пороховом дыму,
С окровавленными клыками.
 

Гитара

 
Техника – знаю, подстава,
Кажется, будто полёт…
Главное – в общем, – гитара.
Пусть гитариста найдёт.
Слушатель тоже, найдётся.
Лес, поле, клевер и солнце,
Девушка, чтобы вздохнуть,
Сны, явь и жизненный путь,
Будет всё это – любое,
Небо какое-то там,
А иногда голубое
Сыщется к звонким струнам,
Сыщется к тёмному грифу,
Голос, ты пой облакам,
Что и они до-ре-ми-фа…
К вечным, скрипучим колкам.
 

Алёшина любовь

 
Чеку сорвав с лимонки, еле слышно
Шагнула тень: кто? Партизан Попов…
Тень горько плачет. Ночь, какие Пришвин
Любил, и Марк Шагал. Бревно домов
 
 
Серебряно. Осины голубые,
Качая в люльках ангелов – застыли.
 
 
Тень видит свет и слышит – граммофон:
В усадьбе… гитлеровцы… загудели,
До святла (утра). Псінай мовай (языком)
Пра што вось брэшуць немцы. Еле-еле
 
 
Тень не бежит туда… как ни хотел
Я, автор: «немец бдит и в темноте, —
 
 
Тень всхлипнула, – «не стоит на авось…
Что, Слав?.. Туда пойти? Цьфу —… кінь, Слав… (брось)», —
 
 
И мой Алёша – скользь-да-втихаря —
К тому вон срубу, где он сам наличник:
«Когда-то», – всхлипывает, – «резал… зря!
Там Варька, тварь, скрути её родимчик,
 
 
З вялікім гузам … (с шишкой) крутит страсть
Лимонка поскорей бы взорвалась».
 
 
Окно родимое с неярким светом,
Алёшке показалось, хату эту
 
 
Любил он крепче жизни на земле —
Там – Варин смех… там тени – на стекле
Рекс вынюхал, не забрехал, узнал.
Тень потрепала кобеля по шкуре,
И… звон, визг Вари, взрыв… как добивал,
Потом не вспомнит. По ночной фигуре,
 
 
Несущейся впотьмах, пошла пальба:
«Што ж, лёс пажыць» – (сиречь – «пожить судьба»), —
 
 
Алёша выдохнул в лесу. Светало.
Стал. Подавил желание упасть
На землю. Рядом белка цокотала.
«Дзе ж тот запал»? – шепнул он (Где ж та страсть?)
 
 
Алёшка незабудочков склонился
Нарвать. Веснушками – в букет влепился.
Зязюлюшка кувала. Дзяцел бил.
«Не можа быць… я ж Варю разлюбил.
 
 
Я… не на весь свой, Славка, век влюбился»…
 

Коробок III
Розы, солнце, день чудесный, паровоз пустил барашки

«Мечтал я, Слава Ладогин, дитя…»

 
Мечтал я, Слава Ладогин, дитя,
Стать плотником, по всей земли скитанцем,
Сруб клал бы – «в лапу», «в обло», – без гвоздя,
Гвоздём – сверлил шар в шаре, в тон китайцам,
 
 
В хвост – расписным пичужечкам – свистя,
Дарил свистки, пичуг вручал – все шансы
На детский смех, она ж… с ней… никогда!.. хотя
В посёлке за рекою сё-дня танцы…
 
 
Мечты-мечты, ау? Увы-увы,
…Ах, лишь отделывал столовку – рейкой
Я, в лиственницу гвозди загоняя,
Кусачки шляпку щёлк: «Гвоздя-меня», – я
Смеюсь, – «обкусят: чтоб не ржавел – с головы».
Гром… Бах – и в дерево скользнёшь – уклейкой.
 

Послесловие

Паровоз пустил барашки…

И. Уткин

 
Возвращённый во края,
Славка, пьяный певчей медью, —
Жив-я-жив… не верю я
В расставанье с хищной смертью!
 
 
Марш “Прощание славянки”
Отпевал мой век в саду
 
 
Паровозные баранки…
……………………………………………
…Дул Уткин-духовик в дуду.
 
 
По вагончикам – пехота,
Не читавшая стихи.
Вскорости в шеренгах рота,
Топоча, сомкнёт штыки.
 
 
Тамбура набились плотно.
Поезд свистнувши, пошёл.
От махры смотреть щекотно.
Кто не падаль, тот – орёл.
 
 
Бабка щёку утирает
Платом цвета кирпича:
«Всяко, Славушка, бывает —
Пуля любит сгоряча…»
 
 
Пуля – дура! Баба – дура!
А кто прав? – прав командир:
Прокуроченная шкура,
Но – с иголочки мундир.
 
 
Принимая эти вещи,
В барабан бьёт бородач.
Кожа гулкая трепещет,
Повторяет: «Плачь не плачь…»
 
 
И Ося Уткин незабвенный
Пьёт сверканье из трубы.
И считает взгляд военный
Телеграфные столбы.
 
 
…Жив-то жив, да не верю я
В расставанье с хищной смертью.
 

Просека и просинь

 
Зеркальна меж берёз ты, осень:
Здесь просека, над лесом – просинь.
Не скажешь ли, где сам я есть,
На синем небе, или здесь?
 

Карадаг

 
Розы,
      солнце,
               день чудесный,
Райский день в Крыму
Высоко над синей бездной
В Водяном дыму.
 
 
Слух мой угости – свирелью,
Соловей в садах,
Покажись мне акварелью,
Спящий Карадаг,
 
 
Спит картинка, спит причуда
Горних и зыбей.
Не докатится досюда
Эхо зимних дней:
 
 
Розы, солнце, день чудесный,
Пушкин! Мы – в Крыму…
Высоко над синей бездной
В Водяном дыму.
 

Пастух
(песня)

 
Спит за окнами ночью людское добро и зло,
Млечный путь коромыслом лежит у горы на плечах.
Плещет голос дождя, как рыбачье в реке весло,
Серебро выплавляет рассвет во семи печах.
 
 
Пастухам ли дневать, сожалея о вечерах?
Пастухам ли вечерять, печалясь о прежних днях?
Скоро утро. Спешат позаботиться о конях,
На хребты, чтоб не жгло седлом, положить чепрак.
 
 
Уж пора сквозь деревню погнать сонный скот в луга,
Чтобы в пении стада ночной небосвод прозрел.
От мычанья туман ползёт глубоко в лога,
Подставляет подпасок веснушки лучу, пострел.
 
 
Пастухам ли дневать, сожалея о вечерах?
Пастухам ли вечерять, печалясь о прежних днях?
Скоро утро. Спешат позаботится о конях,
На хребты, чтоб не жгло седлом, положить чепрак.
 

Сон на Волге

 
То мне снилось: краснеет рябина,
Кормилица снегирей.
 
 
То приснилась, иссечена поркой, рабыня
Мне, в шрамах, невольница южных морей.
 
 
Мне приснилась приволжская вьюга,
Трюмы влажные корабля.
То снилось мне, воешь, как волк, как белуга,
Ты, пустая, покрытая настом земля.
 
 
И коснулся пронзительный холод
Проснувшегося лица.
И почудилось мне, что, как якорь, наколот
Крест Южный на сильном предплечье Творца.
 
 
Ох, всё чудилось мне, что молюсь я, что каюсь,
Что исповедь нежная – удалась,
Но грёза, как хлопнувший парус,
Куда-то спешила от глаз.
 
 
Спи ты, Волга – под толщей, под коркой,
Под серой фольгою льда.
Там снегирные флейты, вороньи стада…
Там рябина кипит снегирями – над Волгой,
Древней флейте подобно.
 

Михайлов, Петров, Харламов

 
Не так ли и ты, Русь,
Что бойкая необгонимая
(хоккейная) тройка, несешься?
Дымом дымится (лёд)
Под тобою (хоккейная тройка)
(к пьедесталу почёта) дорога,
Гремят (коньки, сожжены) мосты,
Всё отстает и (мы
Чемпионы (бит швед, и канада)
Остается (ура!) позади.
Остановился пораженный
Божьим чудом (американец)
Созерцатель(обозреватель)
Не молния ли (петровский
Знаменитый бросок, что это,
Шайба) сброшенная (прямо) с неба?
Что значит это
Наводящее ужас движение?
И что за неведомая сила
Заключена в сих неведомых светом
(Михайлов, Петров, Харламов),
Трёх ужасных (советских) конях?
Эх, (коньки), кони, кони,
Что за (ледовые)кони!
Вихри ли сидят в ваших гривах?
Чуткое ли ухо горит
Во всякой вашей жилке?
Заслышали с вышины
(гимн Союза, иль пение певчих,
что в нем скрыто, как девочка в хоре,
узнаёте) знакомую песню,
(под доспехами) дружно и разом
Напрягли (свои) медные груди
И, почти не тронув (коньками
Льда хоккейного, скользкой) земли,
Превратились в (продление клюшек)
Одни вытянутые линии,
Летящие по воздуху, и
Мчится, вся вдохновенная богом!..
(как легенда, хоккейная тройка)
Русь, куда ж несешься ты,
Дай ответ? Не дает ответа.
Чудным звоном (коньков об лёд)
Заливается колокольчик;
Гремит и становится ветром
Разорванный в куски воздух;
Летит мимо всё, что ни есть на земли,
И косясь постораниваются
И дают ей дорогу другие
Народы и государства.
Имя её, этой птицы хоккея
Михайлов, Петров, Харламов.
Говорит и показывает
Москва в телевизоре «Темп».
У микрофона Озеров.
 

 
…Вначале, я верую, слово.
Представь: до всего… до бабла!
Я зрел, как с иконы Рублёва
Хоккейная тройка пришла
В ледовом малиновом звоне.
Три клюшки – три тонких жезла
На средневековой иконе,
И вера в нас не умерла.
Что хочется, с Церковью делай
Но «Темп» черно-белый не врёт,
Как вера твоя в чёрно-белый
Крепка телевизорный лёд.
Потомок владетельных хамов,
Был я в телеикону влюблён —
Михайлов, Петров, Харламов,
Коньков тех – малиновый звон.
 
 
Широкая грудь с «эСэСэРом»,
Как молнии росчерк, бросок.
Над замершим в страхе партером
Священный летит сквознячок.
Как камня свист шайбы, о, кара
Давидова! Крах вратаря!
 

 
О, волшебная сила удара!
О, восторги, что вера не зря!
Даже тени не знал я сомненья
В чистой правде хоккейных побед,
Таково моё было крещенье,
А иного, считалось, что нет.
Голоса про высокое благо
Часто лгут (что пятнает Христа).
Маргарита – с метлой, а в «Живаго»
Много прозы. Вся полупуста.
Не спеши дать оценок спесивых,
Почитатель рояльных вершин
Вспомни, Быков, чудесный отрывок,
В русской прозе такой лишь один:
Лёд дрожит, да вскрикнул в испуге
Остановившийся (чешский защитник)
И вон она понеслась, понеслась, понеслась!
(Наша тройка: Михайлов, Петров, Харламов),
И вон уже видно вдали,
Как что-то пылит и сверлит воздух,
(Это шайба, смотрите повтор)!
Не так ли и ты, Русь,
Что бойкая необгонимая
(хоккейная) тройка, несешься?
 
 
После вышла «Рублёв» кинолента,
И хоккейный развеялся сон,
Очевиднее нет документа,
Что летал тенью Троицы он.
…И хоккей наш, и Тройку из Гоголя,
И наш коврик а ля Васнецов
Взяли мы грабежом не у Бога ли?
Всё Твоё. Пощади наглецов.
 

Руки

 
Меня не брали в команду, почти – не брали…
И младше был я, и хуже умел – с мячом,
Когда им хватало людей, без меня играли.
Я был – «на пожарный случай», – «Я исключён,
 
 
Я лишний на поле», – страдание мне твердило,
И «тише, Танечка», – дразнил себя я, – «не вой», —
Пиная мяч, пока солнце не заходило,
Настропалялся ловить его головой,
 
 
И вот однажды я выскочил из защиты
На правый фланг, и повёл, повёл мяч, пошёл…
И пас был на левый край… И летит, обшитый
Верёвками, мяч, тут-то я – головой, и… гол,
 
 
В девятку сладко попасть. Мяч попал в девятку.
Признанье смущало. Все хлопали по плечам:
«Как Славка наш вмазал!» – а Славке почти не сладко.
А Славка гулял, только где вот, не вспомню сам.
 
 
Уж не по душе мне играть ни в единой сборной,
И новый придумал футбол я в сердце моём:
Выходит один на поле с душой упорной,
И все двадцать двое играют с одним игроком,
 
 
Где чисто играют, а где «подкуют», попинают,
Где в спину двумя руками толкнут на бегу,
 
 
Где слово обидное скажут. Игрок же играет.
Я сам тот игрок. И ни жалобы, ни гугу.
 
 
Понятно, что в этом поле одни лишь ворота,
И ясно, что сложно забить в них победный свой гол,
 
 
Но если забьёшь, «победил Слава Ладогин». Вот как.
«Зачем же?» – спросил я себя и ответ нашёл:
 
 
В том матче, где гол я забил головой в девятку,
Я руки увидел – из воздуха – взявшие мяч,
И внесшие в угол, и дивно мне стало, и сладко
От их красоты, и огонь в моём сердце горяч.
 
 
Я не знаю, что нужно, чтоб я их увидел снова,
Но думаю, нужен почти невозможный гол,
 
 
И если я прав хоть на ноготь, то, честное слово,
Нет лучшей игры, чем Ладогинский футбол.
 

Пропасть

1.

 
Вот, ты, моя радость, не любишь моих
Народных баллад за корявости…
С другой стороны – ну куда мне без них —
В серебряный век и кудрявости?
Живей меня – в кузню хороших манер,
Да перековать мои слабости,
И выйдет оттуда – такой кавалер! —
Что горло заноет от сладости.
Даёшь перековку, ни шагу назад!
Жаргонами больше не «ботаю»!
Долой этих уличный слов зоосад,
Смотрителем где – я работаю.
Гиен и волков, ядовитых змеюг
На зебр поменяем
                       с жирафами.
Жаргонные фразы, вам скоро каюк!
Мужланы, хотите ль быть
                       графами?
 

2.

 
Я сам по себе никуда не гожусь,
Вся песнь! Весь язык мой, всё начерно!
Скорей же к тебе! – в тачк………… в авто я сажусь,
Которое взял я на Нансена,
А там, в этой тачке… тьфу, в этом авто
Шансонская радиостанция,
Унылый пошляк завывает про то,
Что «в жизни, бродяга, скитался я», —
Что «Пропасти, братцы, я встал на краю», —
Что, – «Рвётся душа, в пропасть падая», —
Что, – «РРР… столько лет отдыхал я в раю», —
Рычит магнитола хрипатая.
И я, чтоб не слышать, стал сам говорить,
Слова выбирая не «зверские»,
А так, понежней: «Надо переварить», —
Сказал я, – «Причины бы – веские,
Зачем «Я у пропасти встал на краю»
Сует обязательным образом
Вся русская улица в песню свою,
С надрывным при том ещё голосом?
Возможно, у всех нас характер такой», —
Сказал я водителю, – «Кажется
В России всем – пропасть, мол, передо мной,
Бултых… и кровавая кашица»…
 

3.

 
«Возможно, вы правы», – водитель вздохнул
Остатком вчерашнего Бахуса, —
«Бывают такие дела… ну и ну…
Но в пропасть нельзя вдруг – шарахнуться.
Мне всякое видеть случалось: в делах
Ограбят, побьют… сами знаете…
Забрали машину – пусть не Кадиллак,
Однако – модель… и куда идти?
…Нет, надо терпеть, одолеешь беду,
И жизнь рассосётся коварная.
Да вот я, хотите? – пример приведу,
Как смерть наступает бездарная?
 

4.

 
Мой друг, одноклассник, сказал мне в году…
(Лет десять назад, или менее):
«Всё. Жизнь холостую имел я ввиду,
Один не хочу – как растение!
 
 
«Женюсь»! – «А на ком»? – Называет одну.
Ту женщину знаю, и тесно я.
– «С ума», – говорю, – «ты сошёл, маханул,
Штамп негде поставить. Известная», —
– «Молчи», – говорит, – «Здесь любовь у меня,
Не путай меня, я распутался».
– «Тогда сам решай», – говорю ему я…
 
 
Женился. А эта распутница
Беременная, представляешь, пила
Коктейли из банок поганые,
Курила одну за одной… Ну, дела…
Представляете: роды-то пьяные!
 

5.

 
…Рождается девочка. Мать только пьёт,
Муж деньги приносит, в работе весь.
Представьте, ребёнку пошёл третий год,
И вышло, опростоволосились —
Ребёнок глухой от рожденья у них,
А мать и не знает, гулящая.
Представьте, в каком настроенье мужик,
«Любовь ведь», – твердил, – «настоящая»…
Забрал он дочурку, – «Живи», – говорит, —
«В квартире моей, да развод мне дай».
«Знай, я отравилась», – она звонит,
Вот рыбка ж какая… даёт!.. минтай.
 

6.

 
И нет бы сказать ей: «Бросаю пить»,
И нет бы сказать: «Дорогой, прости»,
Пришлось этой маме в могилке сгнить,
На пьянку таблетки – и не спасти…
Хотела пугнуть, а не вышло пугнуть,
Рвало, а отраву не вырвало.
Вот вы мне скажите, ну разве не жуть,
Ну разве не дура, чувырла-то?..
 

7.

 
Вожу теперь девочку я в интернат,
Чтоб как-то помочь однокласснику.
Да, пропасть, вы правы, на первый-то взгляд,
Жизнь – пропасть, и тут не до праздника!
А надо же – как вы считаете? – жить!
И завтра встречать, может, хмурое,
Не прыгать по пропастям, зря не блажить,
Не быть, извините, но дурою…
А как эту пропасть порой миновать,
Не знаешь, стоишь, и шатаешься…
Других что́ учить? Самому не понять,
Хоть честно страдаешь, пытаешься.
 

8.

 
Вот, взять для примера (я лично свою)
Как есть, расскажу пропасть тёмную:
Я пью, очень редко. Но если уж пью,
То метко. Уж начал, так ё моё…
Однажды я выпил… не знаю сам, как
Добрался домой после этого.
Проснулся. С похмелья пылает чердак.
Мутит не шутя. Сигарету бы.
Влез в сумку к жене (она в смене была,
Такая работа – посменная)
Чужая сим-карта в ладонь мне легла.
Будь трезв, говорю откровенно я,
Я б эту сим-карту, уверен, забыл,
Но тут в мою пьяную маковку
Втемяшилось. Вставил. Себе позвонил.
И разоблачил свою лакомку.
 

9.

 
Звоню генералу из органов: «Слышь,
Пробей, кто хозяин мобильника.
По гроб должен буду. Пробил он. Тот шиш
Работал с ней вместе. Как миленько!
У всех нас, кто в бизнесе, есть на крайняк
Любая печать, сами знаете,
На всякий на случай… И я не дурак.
Что нужно? Нотариус. На тебе!
 

10.

 
Всё нотариально – доверенность есть —
«Друг болен, нужна распечатка мне
Звонков» – распечатку дают в МТС
…Звонки в тот же номер десятками.
Всё ясно мне стало. От злости дрожу:
Жена, не посмей отпираться ты»!
«Зачем», – говорит, – «я к нему ухожу»…
Вот, знаете, рада стараться-то!
Как всякий мужик, я беру пистолет,
Который у всех нас в загашнике,
Звоню её хахалю, мол-де, привет.
Примчал. Он сидит на багажнике,
И пьёт из бутылки коньяк – из горла.
«Убью» – я сказал, – «И беседа пошла».
 

11.

 
Жена оказалась ему не нужна
Иначе, как для развлечения.
Осталась со мной… но не спим ни хрена
Два года, и нет излечения.
А как излечиться? Не скажете вы,
Как в пропасть не рухнуть проклятую?
Два года. Два года. И чтобы не выть,
Бомблю по ночам, зарабатываю.
«У пропасти», – в песне поётся, – «стою»,
И чтоб не упасть в неё, водку не пью.
 

12.

 
Прощаемся, вышел, и про́пасть в тот миг —
Открылась мне в пламенной явности…
Вот, ты, моя радость, не любишь моих
Народных баллад за корявости…
 

Коробок IV
Я только выпалил в упор

Татьяна-солдатка

 
В леденистый впилась глазок
Солдатка моя – из трамвая, —
Взгляд собаки. Чертя вензелёк,
Бледный палец во рту согревая,
 
 
Видит мужа: наружу видны
Крест и – тельник его полосатый:
Как пришёл муж с поганой войны,
Так и пьёт, изувечен гранатой,
 
 
Водкой… злое, седое дитя,
С невидящим взором Эдипа —
По насту елозит культя:
«Охти, Батюшки, не было б гриппа…
 
 
Хоть пальто б застегнул, идиот», —
Молча Таня глазами стенает;
И проталок на стёклышке – тот,
Бывший в первом стихе, застывает.
 

Как контрактник сошёл с ума
(Песня Высоцкого)

 
Я батьку нет, не воровал
У сына, честный мент – не вор!
Его я нет, не убивал,
Я только выпалил в упор,
 
 
Поскольку он, поскольку он
Мне помешал бежать вперёд,
Курок я дёр-ргаю, патрон
Боёк под зад, по гильзе, бьёт,
 
 
И руку дёр-ргает мою
Нагретый ствол, а тот, а тот,
Кого я даже и не бью,
Разинул рот, разинул рот.
 
 
Вот, завершился мой контракт,
Вот, поправляюсь дома я,
Смотрю, в домашних зеркалах
Моих там личность не моя,
В стекле передо мною тот,
Открывший рот, открывший рот.
 
 
Он говорит: «Ты знаешь, брат,
Я понимаю твой мотив —
Квартплата, пища, детский сад,
Всё это твой больной нарыв,
Вот пуля в голубом дыму
Вошла мне в сердце почему».
 
 
Он говорит: «Ты веришь, брат,
Я сам такой, я сам такой,
Мой сын ходил бы в детский сад,
Он вечером бы – был со мной,
 
 
Но жаль, что вышло всё не так,
Не вынес детский сад двоих,
Вот потому я в зеркалах,
Я в зеркалах теперь твоих».
 
 
Ответил я: «Понятно, брат,
Что ж, на войне как на войне»…
А он глядит, и этот взгляд
Пробил, как пуля, сердце мне.
И мой открылся в крике рот,
И сам я стал теперь как тот…
 
 
Меня он нет, не убивал,
Он просто выпалил в упор.
Он разве детство воровал
У сына?.. Честный мент не вор.