Текст книги "Менеджмент по-спартански. Железная воля"

Сиссития с танцовщицей, исполняющей военный танец

Что мы едим? Ячмень, хлеб, мясо, запивая разбавленным вином. Только сражение и охота является уважительным поводом для спартанца пропустить общий обед. А свои охотничьи трофеи он, конечно же, тоже несет в сисситию. А еще на сисситиях мы едим нашу знаменитую черную похлебку из бычьей крови с большим количеством горчицы и перца. Никто во всем мире не может есть этой черной похлебки, а у нас ее едят даже дети. Особенно любят черную похлебку старики, она отдает для них вкусом молодости.

Кто-то сказал персидскому царю, что причина спартанской доблести как раз и кроется в черной похлебке. Тогда царь приказал найти ему повара из Спарты. Повар приготовил похлебку, но царь не смог съесть больше одной ложки и рассердился. «Царь, – сказал повар, – прежде чем есть эту похлебку, нужно выкупаться в Эвроте[6]6
  Город Спарта был построен у реки Эврот.


[Закрыть]!»

Воспитание детей. Воспитанием в Спарте пронизано все. Мы не пеленаем наших детей, чтобы у них не было застоя крови и они с детства не утратили чувства свободы. Мы купаем их в крепком вине, чтобы тела их стали крепкими. Наши няньки славятся по всей Греции, они не потворствуют капризам и нытью, а растят детей бодрыми и здоровыми[7]7
  Воспитание же самих спартанцев Ликург никогда не доверял иностранцам.


[Закрыть]. После 7 лет все спартанские мальчики вступают в школу общественного спартанского воспитания агоге. Понятно, что для граждан Спарты это обучение совершенно бесплатно, а вот если иностранцы захотят отдать своих детей в агоге (кстати, таких немало), им это обойдется недешево. У каждого молодого спартанца есть свой наставник. Злые языки поговаривают, что у наставника с подопечным противоестественные отношения. В Спарте это не приветствуется, как, например, в Коринфе, Фивах и тех же Афинах.

Злые языки говорят, что агоге – это школа жестокости. Это неправда. Агоге – школа выносливости, находчивости, порядка и справедливости, а не жестокости. Вождями агелл[8]8
  Когда спартанским мальчикам исполнялось 7 лет, их собирали в небольшие отряды, которые назывались агеллами. В этих отрядах они приучались проводить время вместе. Вместе есть, играть, заниматься развивающими тело и дух упражнениями.


[Закрыть] иренами мы назначаем не просто храбрых, но строгих и рассудительных юношей, пусть младшие учатся на их примере. Когда ирен, вождь агеллы, наказывает младшего и после наказания дети уходят, юноша всегда получает оценку старших, было ли его наказание справедливым, слишком мягким или слишком жестоким. Даже взрослые мужи у нас не стесняются учиться у стариков.

Мы учим юношей самостоятельности. Пусть они сами в трудных условиях учатся добывать себе дрова для обогрева и продукты для питания, но мы никогда не бросаем их на произвол судьбы, для каждого ребенка в Спарте найдется миска супа. За безответственное поведение, приведшее к болезни ребенка, с воспитателя строго спросят. А еще мы учим наших юношей знаменитой лаконской речи: говорить только самое важное и без необходимости не высказывать лишних суждений.

Не так просто мне было убедить благородных ввести для всех одинаково жесткую систему воспитания. Они думали, что их благородное происхождение само по себе дает им необходимые для жизни умения. Тогда я взял 2 щенков одного помета, одного я воспитывал жестко, впроголодь, натаскивая на ловлю дичи, другой же ел вдоволь и не тренировался. Потом перед благородным собранием я выпустил зайца и обеих собак, понятно, каков был результат, так я убедил благородное собрание ввести в Спарте агоге.

Нашим врагам непонятно, почему спартанцы так храбро рискуют жизнью. Секрет прост: спартанцев приучили не бояться вождей, а совеститься их. Если братья не могут поладить друг с другом и ведут раздоры, мы наказываем их отцов.

Об отношении к женщине. Мы любим и уважаем наших женщин. Женщины в Спарте должны быть здоровы и веселы. Поэтому они проводят свое время вместе с мужчинами, занимаясь гимнастикой, пением и танцами, особенно девушки. Они присутствуют и участвуют во всех наших празднествах и соревнованиях. Мы прислушиваемся к нашим женщинам. Но право голоса в Спарте принадлежит мужчинам.

Как-то меня спросили, зачем вы, спартанцы, изнуряете тела девушек бегом, борьбой, метанием дисков и копий. Для того, чтобы рост зачатых в сильных телах детей шел быстро и они рано становились могучими и сильными; чтобы сила и здоровье позволяли женщинам производить на свет детей легко, с достоинством выдерживая родовые муки; если же возникнет необходимость (как это один раз и было при нападении войска царя Пирра), чтобы они могли сразиться за себя, своих детей и свою Родину.

За девушек в Спарте не дается приданое, девушки не пользуются косметикой и не носят украшений. Только естественная красота, здоровье и благородство служат критериями выбора для мужчин.

Кто-то говорил, что Спартой правят женщины. Он ошибся. Чтобы женщины не забывали, кто на самом деле в Спарте имеет власть, у нас есть обычай похищать женщин перед свадьбой. Само наше государственное устройство, в котором верховная власть – это два царя, 28 геронтов и 5 эфоров, свидетельствует об этом. У нас нет и не может быть цариц.

О супружеской измене. Спартанца Герада спросили, как в Спарте поступают с прелюбодеями. Ведь в законах Ликурга про это ничего не сказано. Герад ответил: «У нас, иноземец, не бывает прелюбодеев». «Ну а если появится?» – возразил тот. Герад сказал: «Ну, если появится, уплатит такого быка, который, разлегшись на Тайгете, будет лакать воду из Еврота». «Откуда же возьмется бык такой величины?» Герад засмеялся: «А откуда в Спарте, где богатство, роскошь и всякие украшения влекут за собой бесчестие, а порядочность и подчинение властям почитается превыше всего, откуда здесь может взяться прелюбодей?»

Артемида-охотница

О женатых и холостяках. Спарте нужны здоровые граждане. Спарте нужны воины. Быть холостым в Спарте – позор. У холостяка нет права голоса в народном собрании – апелле. Холостяк должен голым обойти рыночную площадь и спеть песню о том, что он наказан за неповиновение обычаям. Холостяков не пускают на наши знаменитые гимнопедии[9]9
  Гимнопедии – один из главных государственных праздников в Спарте, на котором пелись гимны и проводилось соревнование хоров. На этот праздник съезжалась вся Греция.


[Закрыть]. Холостяки не получают тех знаков уважения, которыми у нас пользуются старики, оставившие потомство. Даже выдающиеся полководцы лишаются почестей в этом случае. Когда прославленный полководец Деркилид подошел к скамье, ожидая, что юноша уступит ему место, тот сказал: «Ты же не породил того, кто уступит это место мне!»

«Введите демократию сначала у себя дома». Нас, спартанцев, часто упрекают в недостаточной демократии. Но кто нас упрекает? Те, кто покупает голоса избирателей либо обещаниями, либо напрямую за деньги. Нет, пусть уж лучше у нас будет такая демократия, какая она есть сейчас. А знаете ли вы, что само понятие «голосование» произошло от нашего обычая отдавать свой голос (в прямом понимании этого слова) за самых лучших, когда мы выбираем нового геронта в нашу герусию? Всем непрошеным учителям демократии мы отвечаем так: «Введите демократию сначала у себя дома».

Геракл душит змей в колыбели. Монета, отчеканенная в честь союза со Спартой. Геракл символизирует Спарту, а змеи – афинскую демократию

Много ли у вас войска? – как-то раз спросили спартанца. «Хватит, чтобы прогнать трусов», – ответил спартанец. Сегодня мы могли бы добавить: хватит, чтобы прогнать трусов, прячущихся за мониторами своей компьютеризированной техники за сотни и тысячи километров. На эти сверхсовременные технологии найдутся простые ответы, разрушающие все приборы, работающие на электричестве, в радиусе нескольких миль, и тогда мы встретимся лицом к лицу и снова восторжествует доблесть и мужество.

Мы любим петь хором. У нас даже праздники такие есть – гимнопедии. Старики поют о том, как храбры они были и какие подвиги совершали. Мужи – о том, что стали еще храбрее и превзошли стариков. Мальчики – о том, что они будут храбрее и тех, и других. Я заложил основы этого праздника, увидев и услышав красивейшие, воодушевляющие песнопения в Индии. Поэты Тиртей и Фалет также много потрудились, чтобы этот праздник стал одним из самых красивых и торжественных во всей Греции.

Мы, спартанцы, любим музыку. Но не любую музыку, а хорошую музыку. Следите за тем, чтобы в ваших домах была хорошая музыка, хорошая музыка действует на души людей сильнее, чем слово или оружие. Хорошая музыка рождает в душах людей гармонию. Она упорядочивает нашу фалангу перед атакой, она укрепляет наш боевой дух, она помогает достойно пережить горе и радость. Наша музыка – неотъемлемая часть нашей культуры.

Благозаконие. Я дал спартанцам живой закон, я написал его на скрижалях их благородных сердец, а не на мертвом камне. Ими правили не цари, президенты или рынок, а живой закон, передаваемый из уст в уста, из поколения в поколение вместе с нашими ценностями и нашей культурой. А воспитанные и образованные в нашей культуре люди сами смогут решить, какое решение в каждом отдельном случае будет более уместным. Есть также высший совет, который проверит это решение на соответствие в спорных случаях, поэтому нам не нужны письменные законы.

Орфей, играющий на лире

Законы Ликурга уравновесили власть царей и народа, и, покуда они соблюдались, не было во всей Греции государства сильнее Спарты.

Ликург и эфоры. Историки до сих пор спорят: эфоров придумал Ликург или кто-то позже? Ответ простой: ни Ликург и ни кто-то позже. Эфоры были и до Ликурга, только их роль сводилась в основном к тому, чтобы некоторые религиозные церемонии выполнялись безупречно. Позже они взялись следить за тем, чтобы выполнялись законы Ликурга. Уж лучше бы они этого не делали. Ибо гибель Спарте пришла от прогнившего эфора.

О вине и пьянстве. Ликурга не зря зовут врагом Диониса. Ни один спартанец не будет пить вино неразбавленным. Быть пьяным для спартанца – позор. Злые языки даже говорят, что мы специально спаиваем илотов, для того чтобы наши юноши видели, к чему ведет пьянство, но это ложь, которую, как и много другой лжи, придумал афинянин Фукидид, чтобы опорочить нас перед лицом других греков. Илоты сами напивались до поросячьего визга, а мы лишь показывали их нашим детям, чтобы внушить отвращение к пьянству. Как бы там ни было, Ликург всегда был и будет врагом пьянства.

Когда спартанского царя Леотихида спросили, почему в Спарте мало пьют, Леотихид ответил: «Чтобы не другие за нас думали, а мы за них».

Об отношении к старшим. Только в Спарте действительно уважают старших. Им уступают место. Им достается лучший кусок за столом. Сами иностранцы говорят: «Только в Спарте выгодно стареть». Как-то во время Олимпийских игр один афинский старик никак не мог найти себе место. Многие афиняне подзывали его, делая вид, что хотят уступить место, а когда тот подходил, под общий хохот его прогоняли. Когда же он подошел к спартанцам, весь ряд встал, уступая ему место. «Все греки знают, как поступать правильно, и только спартанцы делают», – заключил мудрый старик.

Искусство повелевать и подчиняться. Спартанцы счастливее всех других греческих народов именно потому, что они научились повелевать и подчиняться. Этому их учат еще в агоге. Вам, иностранцам, трудно понять. Понять, почему мы, спартанцы, любим подчиняться. Только ваши монахи, нашедши свое счастье и покое в смирении, возможно, что-то поймут. Так же, как подчиняться, мы любим и умеем повелевать. И власть для нас – не средство удовлетворения честолюбия, а способ сделать лучшее из возможного и добиться хорошего результата. Мы не ищем через власть для себя ни богатства, ни известности. И подчиняемся мы не царям и эфорам, а нашему живому закону, а царям и эфорам – лишь постольку, поскольку они слуги этого закона. Но вам трудно, иностранцы, понять нас, спартанцев. Вы боитесь ущемления вашей жалкой свободы, которую легко жертвуете похоти очей своих. Но именно потому, что мы с детства научены повелевать и подчиняться, в нашем государстве царит порядок, которому завидуют все греки.

Совесть заставляет нас подчиняться, а не страх. Когда спартанского царя Агасикла спросили: «Как человек, не имеющий телохранителей, может командовать другими людьми?» – «Только если он будет делать это как отец, отдающий приказания своим сыновьям», – ответил Агасикл. Спартанцы любят своих царей и совестятся их, как своих отцов. Цари отвечают им отеческой заботой.

Олимпийские игры. Раньше Олимпийские игры были небольшим религиозным праздником. Мой друг Ифит, царь Элиды, обратился ко мне с просьбой привести на праздник спартанцев. Почему бы и нет? И когда на праздник пришли спартанцы, по всей Греции объявили перемирие. Так Олимпийские игры стали настоящими Олимпийскими играми, а традиция хранить во время игр перемирие стала постоянной. А первыми настоящими олимпийскими чемпионами (как, впрочем, и многими последующими) стали, понятно, спартанцы.

Олимпийские игры

Не нужно воевать много раз с одним и тем же противником. Люди хитры и быстро перенимают удачное для своих целей, в том числе корыстных и преступных. С противником нужно либо договориться, либо уничтожить. Поэтому я завещал спартанцам не воевать помногу с одним и тем же противником. Ибо я предвидел через это большую беду для Спарты. Так оно и случилось, когда доблестный сын Спарты Агисилай слишком часто сражался с фиванцами, не добивая их, и тем навлек на город большую беду.

Бронзовый наконечник копья

Мы ценим в Спарте острую шутку, но еще больше ценим умение не обижаться на нее. Смех помогает легче переносить трудное, а легкое делает приятным и радостным. Богу смеха воздвиг я у себя дома алтарь. Но мой Бог смеха добр, он не сражает наповал язвительным словом, он лишь указывает направление дальнейшего совершенствования.

Спартанцы должны быть худощавы и жилисты. В худом теле больше места для духа, а тучное давит к земле и мешает росту – как духовному, так и физическому. Поэтому наши подростки получают пищи ровно столько, сколько им нужно, чтобы расти здоровыми. Ничего лишнего, если они хотят большего, им самим нужно позаботиться о том, где его раздобыть. Зрелые спартанцы с презрением относятся к лакомствам, но необходимая для жизни порция обычной пищи им гарантирована государством. Однако врут те, кто говорит, что спартанцы живут впроголодь. Посмотрите на тела наших мужей: они самые крепкие и самые красивые во всей Греции!

О лаконской речи. Много анекдотов сложено о краткости и меткости спартанской речи. Некоторые из них пережили века и даже тысячелетия. Один чужеземец, желая доказать спартанцу Теопомпу свое расположение, сказал, что в его стране сограждане зовут не иначе как «другом спартанцев», и получил в ответ: «Лучше было бы для тебя, мой милый, если бы тебя звали другом своих сограждан». Один афинский ритор назвал спартанцев «неучами». «Совершенно верно, – отвечал ему сын Павсания, Плистоанакт, – одни только мы из греков не научились от вас ничему дурному». У Архидама спросили, сколько всего спартанцев. Он ответил: «Достаточно, друг мой, чтобы прогнать трусов».

Такой речи мы учим своих юношей с самого детства. Во время обеда ирен задает мальчикам разные вопросы, в основном про достойное и недостойное, на которые они должны давать краткие, но емкие ответы. За плохие ответы следует наказание. Взрослые спартанцы продолжают упражняться на сисситиях, а наиболее выдающиеся – на переговорах с иноземцами. Верно выразился тот, кто сказал, что быть спартанцем – значит заниматься скорей философией, нежели гимнастикой.

О выезде за границу. В Спарте не положено выезжать за границу просто так. Спартанец, желающий выехать за пределы Спарты, должен ясно обосновать причину, по какой он хочет это сделать. Если причина будет убедительной, его никто не будет удерживать. То же самое касается и иностранцев. Никому, кроме врагов, не запрещен въезд в Спарту. Но и приезжающие иностранцы должны иметь ясность целей, и цели эти не должны быть во вред Спарте. Праздношатающимся иноземцам мы предлагаем покинуть город.

У нас, спартанцев, все настоящее и лучшее, и только то, что действительно нужно для жизни. Рынок не властен над нами, страсть потребления нам чужда, о роскоши речь не идет. Если стул, то это настоящий стул, который прослужит вам 20 лет; если стол, то и того больше; если доспехи, то это лучшие в Греции доспехи; если няньки, то лучшие во всей Греции; если цари, то самые доблестные и преданные своему народу; если воины, то самые сильные и храбрые. Сама обстановка в наших домах располагает нас к простоте и гармонии. Вы, современные люди, уже сами не знаете, что у вас настоящее, а что нет, что вам действительно необходимо, а что лишнее. Сначала освободите от лишнего ваши жилища, а потом ваши тела и души. Тогда и вам откроется дорога к настоящему и лучшему.

Часть II. Из бесед с Заратустрой

Во время своего тридцатилетнего путешествия я побывал в Персии, и там в одной из горных пещер я повстречал Заратустру[10]10
  Имеется в виду тот самый Заратустра, про которого писал Ницше в своей книге «Так говорил Заратустра», да простят автора ревнители истории.


[Закрыть]. Давно не беседовал с таким красноречивым человеком, хотя у нас в Греции много блестящих ораторов. Мы много с ним спорили, и лишь в очень немногом я смог с ним согласиться.

О государстве. Ты сказал мне, что государство – это ложь, Заратустра. Да, государство – это ложь, но ровно в той мере, в какой любое слово изреченное есть ложь. Государство есть форма жизни народа: не будет формы, и негде будет жить. Все дело в том, по народу ли его дом, на прочных ли основаниях он построен? Устойчивы ли эти основания, не рассыплются ли они под напором огня, воды и ветра?

И сейчас у нашего государства много врагов. Они говорят: время государств прошло, а на смену им идет время всемирных корпораций. Мне не нужны всемирные корпорации, Заратустра. Верю, если бы ты дожил до сегодняшнего дня и посмотрел в их зловещие пасти, пожирающие всякую живую жизнь, ты трижды пожалел бы о сказанных тобою словах.

Заратустра

Враги говорят, что государство нас угнетает, а сами только и мечтают, чтобы прорваться через наши границы, завладеть нашими ресурсами и сделать нас рынком потребления своих электронных побрякушек. Враги придумали слово «глобализация», всем объявив, что это правильно и неизбежно, а сами понимают под ней такой порядок вещей, где они одни на вершине пирамиды, а весь мир служит их интересам. Нам не нужна их глобализация. Но нам они нужны как враги, ибо в борьбе с ними мы лучше понимаем, кто есть мы сами.

О, ты многого не знаешь, Заратустра. Как и твой сверхчеловек, жизнь без государства стала красивой иллюзией, отправившей на тот свет не одну тысячу людей. Мы же любим свое государство и не отдадим его просто так в угоду разным иллюзиям.

О вечно живом Боге. Кто сказал, что Бог умер? Наверное, он сошел с ума, серьезная болезнь повредила его кровь. Бог с нами, пока мы любим друг друга и утверждаем на земле его живой порядок. В расширяющемся вихре галактик мы осознаем его живое дыхание. В предустановленной гармонии мира, позволяющей нам ее осознавать, мы предчувствуем его живой промысел. В предчувствии возвращения на вечную Родину, в неразрывной взаимосвязи всего живого, в неискоренимом стремлении к лучшему и вечному, во всем, что есть подлинно прекрасного на этой многострадальной планете, мы ощущаем его вечное присутствие.

О тысяче и одной цели. Как-то ты посетовал, Заратустра, что у разных народов цели разные, а у всего человечества нет единой цели. Люди подобны деревьям, а народы – видам деревьев. Деревья борются друг с другом за свет и жирную почву, у них тоже разные цели. У видов деревьев тоже разные цели, но каждый вид деревьев больше подходит своему виду местности. Так же и у животных. Животные объединяются друг с другом в стада и стаи, люди тоже объединяются друг с другом в народы. Многообразие живых существ и их целей создает неповторимую картину мира, пестрый ковер с миллионами узоров – вечную тайну для тысяч мудрецов, пытающихся разгадать эту загадку.

А ты не думал, Заратустра, что цель человечества – в самом этом многообразии, а попытка привести всех к одному знаменателю – неизбежное его обеднение и гибель? Знаю, что гибелью человечества тебя не удивишь и не испугаешь. Ты скажешь мне: «пусть быстрее погибнет последний человек», освобождая путь сверхчеловеку. Глупый мечтатель! Гибель человечества – это просто гибель, после которой не будет ничего. И вы, современные люди, увы, совсем недалеки от этого.

О любви к ближнему. Ты говорил мне, что любовь к дальнему лучше, чем любовь к ближнему. О, сколько сумасшедших повстречал я на своем пути, Заратустра! Одни любили американцев, другие – японцев, третьи – индийских богов, четвертые любили инопланетян. Как же далеки они были от жизни, а жизнь от них! Как же ты не заметил, что жизнь стучится и зовет нас через наших ближних! Сын пришел из школы, его обидели несправедливые учителя, верный пес сильно поранил лапу и не может справиться сам, и даже мой разговор с тобой, Заратустра, – все это мое ближнее. И только отвечая на зов моего ближнего, я становлюсь человеком, т. е. самим собой.

Ты прав, Заратустра, что в ближнем не все свято, в нем много путаницы и соблазнов, но для того нам и даны наше сердце и наш разум, чтобы различить верное от неверного, истинное от ложного. Я с тобою, Заратустра, когда ты призываешь нас к лучшему будущему, заставляя поднять голову над суетой настоящего, но я против тебя, когда ты пытаешься разрушить нашу любовь к ближнему, наполняющую наше бытие жизнью и смыслом.

О том, чтобы превзойти самого себя. Ты говоришь о том, что люди должны превзойти самих себя, Заратустра. Звучит красиво, я бы даже сказал: соблазнительно звучат твои слова, Заратустра. И были люди, которые соблазнялись этими словами, убивая себе подобных. Но разве может бабочка превзойти куколку? Что толку от того, что гусеница скажет: мы должны превзойти самих себя, хватит ползать, мы рождены для полета. Разве что она увлечет десяток других гусениц к краю ветки, слетев с которой они навсегда лишат себя возможности стать бабочками? Ну, а куколка? Что хорошего в бытии куколкой? В своем растительном существовании куколка – это ведь шаг назад по сравнению с гусеницей.

Нет, Заратустра, не тот путь ты нам предлагаешь. В природе есть естественный живой порядок вещей. Время быть гусеницей, время быть куколкой и время быть бабочкой. Сейчас наше время быть людьми во всей полноте нашего существа, мы еще не исполнились как люди.

О воле к бытию и воле к власти. Ты говорил мне о том, что все живое движется волей к власти и что нет такой вещи, как воля к существованию, ибо то, что уже есть, не может хотеть быть. О, как же ты заблуждаешься, Заратустра! Все живое хочет быть! Попробуй опустить кошку в воду, она расцарапает тебя до крови. Но не просто быть стремится все живое, оно стремится быть согласно своей сути во всей полноте своего существа. А воля к власти нужна ему лишь постольку, поскольку позволяет ему раскрыть свою суть. Не власть – высшая ценность, а осуществление, исполненность.

О вечном возвращении. Ты говорил: «Что ж, еще раз», персидский отшельник. Что еще ты мог предложить миру, кроме идеи вечного возвращения? Но божественный закон всегда в вечном развитии. Ты призывал нас разрушить старое и превзойти себя, сегодня мы видим развалины великих цивилизаций, разрушивших себя в бесплодном поиске нового и великого. Еще звучат в наших ушах твои песни про разрушение старого мира. Старый мир был разрушен, и много крови пролилось в это время, а через 30 лет после разрушения старого мира грянула самая великая в истории человечества война, и крови пролилось еще больше. Ты говорил, что сострадание – это грех. О, твои последователи не знали сострадания! Но стали ли они лучше? Пришел ли на смену последнему человеку сверхчеловек? Нет! Ты опасный мечтатель, персидский отшельник. Нет никакого вечного возвращения. В твоих словах нет ни правды, ни логики, ты слишком увлекся героическим пафосом разрушения старого, но взамен не смог предложить ничего дельного. Твое вечное возвращение – это пустой фетиш. Именно поэтому мы, греки, всегда били и будем бить вас, персов.

Про танцующую звезду. Ты был прав, персидский отшельник, когда говорил, что наступает время, когда человек больше не родит танцующую звезду. Это время приблизилось, оно близко как никогда. Сегодня миром правит рынок, и ценности потребления поработили все и вся. Конвейер машины потребления, бесконечный постав поработили человеческие души и целые народы, не оставив в их душах места живому творчеству. Но не хаос нам теперь нужен, ибо много у нас было этих революционных хаосов, но их плодами всегда нагло пользовались красноречивые и предприимчивые проходимцы. Нет, не хаос нам нужен, а живой, вечно возрождающийся и развивающийся порядок, в котором мы чувствуем, обретаем и осуществляем волю живого Бога. Не из хаоса, а из живого космического порядка рождаются новые звезды.

О сверхчеловеке. Ты вещал нам о сверхчеловеке, персидский отшельник. Но что есть твой сверхчеловек, нежели красивая картинка, соблазняющая человеческую гордыню? Сколько злодеяний совершено людьми под лозунгом движения к сверхчеловеку? Настало время провозгласить, что сверхчеловек мертв. Он умер, еще не родившись, запутавшись в паутине виртуальных сетей, плотно опутавших всю планету. Рынок и потребительский постав добили его. Туда ему и дорога. Мы же провозглашаем единый живой порядок, в котором человеческое становится подлинно человеческим. Единый живой порядок, соединяющий в одно целое настоящее, прошлое и будущее. Порядок, в котором сын творит, видя отца творящего, и через то осуществляется сам. Нам больше не нужны твои соблазнительные картинки, персидский отшельник. Мы слишком хорошо знаем, куда они ведут и чем заканчиваются.

О потусторонниках. О, я хорошо тебя понимаю, Заратустра, когда ты ругаешь потусторонников. Я тоже не терплю речи тех, кто уводит людей из реальности их живого бытия в мир пустых фантазий. Есть ли жизнь после смерти и какая она, я не знаю. Но я знаю одно: Бог творит этот мир каждую секунду и каждая частица его творения пронизана его созидающей волей. Мне важно пройти в понимании его живого промысла настолько далеко, насколько это вообще возможно. Мне важно видеть его творящего и творить вместе с ним. Мое место в этом мире, поскольку я творю в этом мире, а не в каком-либо другом. И я знаю, что время моего творчества ограничено, я хочу успеть больше, но так, чтобы то, что вышло, вышло хорошо. И я знаю, что, когда я умру, мои законы будут жить дальше, а в моих законах буду жить и я. Я люблю эту жизнь и этот мир, Заратустра, поэтому я люблю и принимаю свою смерть, поскольку только смерть делает эту жизнь целой. Есть ли рай и ад, этого, Заратустра, я не знаю, но думаю, что хорошо бы, чтобы Рай все-таки был и чтобы возможностей для творчества в нем было еще больше, чем здесь.

О проповедниках смерти. Ты не любишь проповедников смерти, Заратустра, не люблю их и я. Не жизнь нужна для смерти, а смерть для жизни. Они, эти проповедники, переворачивают все с ног на голову. Я знаю одного такого, он учит расслабляться до потери чувства себя. Хорошо снять лишний зажим в теле, но плохо потерять сознание и осознанность. Ты говоришь, что смерть и вечная жизнь для тебя одно и то же? Ты прав и не прав одновременно. Прав в том, что вера в бесконечную цепь реинкарнаций обесценивает твою единственную и неповторимую жизнь здесь и сейчас, а не прав в том, что со смертью все заканчивается. Уже 3000 лет без малого минуло с тех пор, как я отдал Богу моему и Богу вашему свою душу, но мой голос до сих пор призывает людей к живому, вечно обновляющемуся и развивающемуся порядку.