Текст книги "Жизнь и любовь (сборник)"

Мельница

Давно те времена канули влету. Ныне и следов то, однако, не найти. Древний старик, абориген здешних мест, от роду, по его словам, сто одиннадцатый десяток лет он разменял. Но как бы то ни было, его память сохранила события далёких лет полных чудес, трагедий и небылиц. До водяной мельницы, что была построена с незапамятных времён, в прилеске подступающем, вплотную к тайге, было вёрсты три, четыре не более, от большой по тем времена деревни Онохой. Которая стояла на не большом отдалении, от, крутого берега быстрой и временами полноводной реки под названием Уда. В народе мельницу называли Казимировой. Об этой мельнице ходили, среди селян разные страшные небылицы, и легенды, связанные, как с самой мельницей, так и заводью образованной платиной. В какие годы это было ни кто уж и не помнит. Только в те далёкие годы, когда и деды, то ещё не родились, появился в здешних местах обоз из двух подвод с тремя мужиками, вроде как беглыми разбойниками. В деревне селиться не стали, а подались ближе к тайге, облюбовали полянку на взгорке, в том месте протекал большой горный ручей, тут поляна то рассекалась большим оврагом. Взялись они этот овраг, на его исходе, плотиной перегораживать. Всё лето трудились рук не покладая, а пришла зима рубили отборные лиственницы и брёвна возили для постройки мельницы, амбаров да домов для житья. В этот же год построили добротную мельницу. Мужики оказались мастеровыми на все руки, сами изготовили и установили две пары больших жерновов, которые крутило большое водяное колесо. Шум плиц было слышно за версту, а то и более. Жернова разной зернистости мололи зерно на муку разных сортов. Не прошло и двух лет, как потянулись к мельнице из разных деревень подводы с зерном. Мололи из расчёта мешок зерна за два мешка муки, такой расчёт всех устраивал. Мельник со своими сотоварищами быстро, богатели, и молва о них разнеслась, по всей Бурятии. Которые помоложе, быстро обзавелись женами, да ребятнёй. Жили своими семьями, каждый своим двором, добротно, зажиточно. Только Казимир в бобылях ходил. Свою жену схоронил, когда жил еще в Питербурге. Там остались его сын с дочерью, жили они с его сестрой и его старушкой матерью. Сам то, мужик он был видный, в плечах сажень, росту высокого ручищи, что лопаты, в работе равных себе не знал. В руках у него всё кипело, за какое дело не возьмётся, всё получается, ладно. Грамоте и математике был хорошо обучен. Сподвижники его настрогали детворы, так он их обучал всему, что сам знал. Трудился каждый пацан, с малолетства. Росла молодёжь, крепкой и здоровой.

Про хозяина мельницы ходили слухи, будто водится он с лешим, который, живёт у него дома, по тому де к себе ни кого не допускает. А ещё якшается он с русалкой, которую, якобы видели в полнолуние на плотине, куда она приплывала на свидание к Казимиру. Заводь перед плотиной образовалась большая и глубокая, более пяти сажен, вглубь, по берегам заросла рогозом. К воде ни кто и не ходил, а если надо было, то спускались ниже плотины, и то пользовали её с опаской. Про русалку толки ходили не на пустом месте. Как то в летнюю пору ночью при полной луне молодой мужик с девчиной сидели на мостке что устроен через плотину обнимались да миловались как глядь из-за плакучей ивы плывёт кто-то, голова от луны серебрится волосы по воде длиннющие и ни единым звуком себя не выдаёт, охнула девица вскочила и опрометью с плотины, за ней не отстал и ухажер. Прибежали к своим, глаза большие, запыхались руками показывают на заводь и испуганно бормочут: «Она там, там русалка плавает, хотела нас к себе, и давай усердно креститься». Нашёлся мужичёк любитель пошутить: «Ента, люди добрыя от любовного запала у их в глазах то, дорожка, от луны то, за русалку примерещилась». Как бы то ни было, но опаска у людей с тех пор не проходила. А уж когда пацаны, которые возвращались из тайги, куда ходили за серой, собирали с коры лиственниц старую отвердевшую смолу и жевали её Прибежали в деревню и рассказали, как любопытство их, чуть жизни им не стоило, то уж тут, то и вовсе по деревням пошли слухи да догадки о чём-то не чистом на мельнице. А пацаны, это два брата, из Онохоя сыновья Двоеглазова Валентина Егоровича, из тайги вышли к мельнице, день уже к вечеру склонялся, который постарше Витяй, младшенькому Вовке, говорит:

– Давай ка к Казимирычу зайдём, спросим про русалку, может врут всё.

Вовка согласился:

– Только сначала в оконце заглянем, а ужо тодысь подём к ему.

Так ребятишки и сделали, осторожно чтоб не шуметь, подобрались к окну и заглянули, а в хате супротив окна стоит девица с распущенными до колен волосами, как лён белёсыми, совсем нагая и руки сжала у груди, Козимирыч перед ней на коленях, и с ружьём в руках. Вовка прошептал: «Русалка». Витяй ойкнул, схватил брата за рукав и бросился бежать, Вовка споткнулся, упал, соскочил и гонимый страхом побежал за старшим, услышав шум, собаки принялись лаять и кинулись вдогонку за беглецами. Каземирыч выскочил на улицу, увидел удирающих пацанов, выстрелил в воздух, чем ещё больше нагнал страха на ребят, позвал собак. Он постоял некоторое время на крыльце, думая, видели ребята сцену в хате, али нет? Ели видели, домыслов прибавится ещё больше, что же мне делать с Еленушкой-то со своей горемычной зазнобушкой. Полюбили они друг друга, он в опале у царских чиновников, она дочь знатного вельможи, о женитьбе и речи быть не могло. Любовь двух пылких сердец обрекла их на мучения и страдания. Обвенчать их ни кто не соглашался, им приходилось прятаться от преследований. Теперь же уехав в такую даль от Санктпитербурга, им и здесь не было покоя. Раскрыться, значит рано или поздно узнают родители её и не миновать разлуки, ему в бега придётся податься, а её увезут в родительский дом. Так и мыкались, скрывалась Елена от людей. Время же не стоит на месте, годы брали своё, Не дожив до тридцати годов горемычную свалила лихорадка. Как померла, схоронил Казимирыч свою Еленушку на деревенском погосте, привезли из города попа, отпел он усопшую, как положено. Казимирыч шибко печалился по своей возлюбленной, так промаялся несколько годков и помер спокойно во сне. На второй день нашли его, и упокоили рядом, с его ненаглядной. Подъезжая к мельнице, мужики, крестились и имели иконки при себе, на случай не чистой силы, которая колесо мельницы, и жернова крутит. Страшились, но ехали, без хлеба, то ни куда, а мука у Казимирыча была отменного сорта, опять же леший то помогат. Так уже второе поколение на выданье пошло. К тому времени, посаженные Казимирычем, саженцы, сосны, у воды ивы да берёзы, во дворах и около мельницы, рябины с черёмухой, выросли во весь могучий рост и образовали большой прилесок, укрывший под своей кроной все постройки. Пришло лихое время, старики то уж на покое, по печам лежали, как нагрянули, жандармы с солдатами, кого в арест взяли, кого в рекруты увели, девок в город направили по госпиталям, малолеток, по деревням разобрали. Ни кого не оставили ни старых, ни малых Когда арестованных, погрузили на подводы, с собой им разрешили взять харчей, да кой какой одежды. На удивление среди них не было ни паники, ни истерик, вели себя достойно, стараясь держаться друг друга посемейно. Полицейский чин, на гнедой армейской лошади, распорядился, детей малых не брать, а мельницу и дома сжечь. Пока шли аресты, да погрузка на подводы, крестьяне из близ лежащих деревень, своими подводами заполонили всё свободное, у мельницы пространство. Матери без звучно лили слёзы, прощаясь со своими детьми, отцы обращались к крестьянам, братцы не оставьте сиротами детишек наших, нет на них грехов то, да и наши души без грешны. Да и то верно арестованное поколение жило достойно в трудах и в согласии с законами божьими. Услышав такое распоряжение, крестьяне, заволновались и двинулись просьбой к офицеру, окружили его выкрикивая на перебой, что, мол никак нельзя их лишать мельницы Подъехал армейский офицер, приблизившись в плотную, к полицейскому, сказал:

– Это вы зря, такого распоряжения не было, генерал-губернатор, будет очень не доволен подумайте, чем это может обернуться для вас.

– Да кто же ему о сём доложит-то?

– Я, милостивый государь, и доложу, непременно в тот ж день, по приезде в город. Ну, коли так, так ведь и взаправду не было такого повеления, разве, что Горецкий, ну да пущай сам и решает свои претензии.

К полудню обоз тронулся в дорогу, бабы и девки, на подводах, мужики и парни, скованные цепями за ними. Обоз сопровождали полицейские. Армейский офицер с солдатами остались до утра, им предстояло всю живность реквизировать в пользу армии, прихватили кое-что, и из хозяйского скарба. Деревенские разобрали плачущую детвору и разъехались по домам, хозяйки их приняли сирот с сочувствием и с болью в сердцах слушали рассказы своих мужей и сыновей, несколько крестьянских семей пополнилось нежданными ртами. Пахом Лукашин привёз домой девочку лет шести, волосы рыжие, светлые, как языки пламени, личико в конопушках, как в светлячках, в больших голубых глазах, блестят слёзы. Жена его Дарья, узнав, что Пахом привёл в дом сироту, запричитала:

– Похомушка, что ж ты, окоянный делаш то, своих ртов семеро, ещё восьмым хожу, куда же нам то прокормить всех разве ж можно?

В это время в избе находился, зашедший по делам Двоеглазов Валентин Егорович, ты вот чо шибко то, не голоси, обратился он к Дарье, это рыжее счастье к нашему двору в самый раз, так что, не печальтесь.

– Как тебя звать то, солнышко? – присев перед девочкой спросил Двоеглазов. Подняв головку ответила:

– Так и зовут, Солнышко, бабаня завсегда так звала.

– Ну и ладно так уж мы будем тебя называть. Хочу тебя в дочки взять, это как играть чёли?

Глядя заплаканными глазами на Двоеглазова, спросила:

– Оксанка Беляева, у Иннокентия и матери Тамары, она была одна. Детей у них больше не было по причине их молодости. Нет, не играть, а заправду, по-настоящему будет у тебя два братика, старший Витя, семи лет, младьшенький Вова шести лет, а тебе сколь годков-то? – девочка растопырела пальчики сказала, во сколь.

Так в семье Двоеглазовых появилось это прелесное создание. По деревням долго ещё ходили перетолки, бабы, лузгая семечки, сидя на заваленках, судачили, мол де это всё сговор русалки с лешим, чем то видать не угодили отшельники, им, вот и навели на них гнев воеводы то. Мужики между делами на перекурах, толковали обстоятельно, мол, грехи видать за ними водились, это ж понятно, токо разве это за стариками, так ить спрос то с их и надоть востребовать то, а молодь то не причём, особо девки то, им ба замуж да дитёв рожать, уж больно хороши были. Вот судьба-злодейка жили, не тужили, и нате вам в раз всё прахом. Этот-то год запаслись мукой, дальше то как, мельница без глазу осталась, в упадок пойдёт, а без неё, ни как нельзя. Вспоминали времена, когда в здешних местах не было мельницы, молоть ездили обозами в город на мельницу к Горецкому, очереди простаивали неделями, а в уплату мельник брал с половины, да и молол то лишь бы быстрее. Кое-кто высказывал соображения, не из за городского ли мельника, эта напасть-то. Поселение у мельницы всю зиму пустовало. Дворы, постройки замело снегом, зима выдалась сильно снежная с частыми вьюгами и метелями. К мельнице ни кто не ездил, однако в деревне знали, что и как там, что ни кто не балует. Странное это явление, ни кто не ездит, ни кто не видит, а все, всё знают, и помалкивают. Так с тех пор, и пустует это проклятое место. Однажды, уж перед самой посевной, по деревне разнёсся слух, мол, кто то, ранним утром верхом проехал к мельнице, человек не знакомый, не местный. Тут же снарядили трёх верховых, один с ружьем, двое с топорами. Вернулись за полдень, всё спокойно, он, видать, в сторону свернул. Так на этом разговоры про это и закончились, хотя и знали, что было на самом деле. А было, то, что спасли мужики мельницу. Не доезжая до мельницы все троя, спешились, привязали коней к деревьям, и осторожно направились к мельнице, на подходе к ней увидели, как какой-то человек, поджигает хворост у стены мельницы, огонь уже занялся, когда этот человек понёс хворост вовнутрь мельницы. Хозяин ружья, быстро вскинул берданку, с которой ходил на медведя, крикнули: «Эй!» И выстрелил, нёсший хворост, оглянулся и тут же упал замертво. Мужики, затушили огонь, молча, отнесли тело подальше от этого места и похоронили поджигателя. Так же молча, приехали в деревню и разошлись по домам.

Ещё много лет служила эта мельница людям, но это другая история.

В стогу

Забайкальские зимы суровы. Много снега и частые метели создают путникам различные неприятности, а зачастую и смертельные. И эта зима не была исключением, Верхнеудинск все деревни и улусы завалило снегом, иные дома и юрты снег покрыл с крышей. Нередко люди без посторонней помощи не могли выйти из своих жилищ. В городе улицы заметены глубоким снегом, по центру их наезжены лошадьми и санями накатанные дороги, а вдоль домов протоптаны узкие проходы. Люди при встречи с трудом уступают друг другу дорогу. Дворники убирают снег около немногих присутственных учреждений.

Начало ноября выдалось относительно спокойным, снегопада не было уже недели две. Наезженные санные дороги почти не заметались небольшими полудёнными вьюгами.

С рассветом из Верхнеудинска выехали на розвальнях три путника, кучер приехавший в город из степного улуса, уже не молодой бурят, девушка лет шестнадцати ехала, в гости к бабушке в деревню и юноша небритый, с мягкой ещё бородкой и усиками, отправился на зимнюю охоту к своему другу. Крепкая лошадка, бодро перебирая ногами, увозила их в обширные просторы Прибайкальских степей. Давно скрылся из вида город. Впереди лежал путь длинною в целый день с остановкой, чтобы покормить лошадь. Край тайги и дорога вдали растворялись в снежном мареве. Ехали, молча, каждый пустился в этот путь по своим делам. Когда лошадь сбавила ход, кучер обернулся к закутанным в большой, дорожный овчинный, тулуп путникам и проговорил:

– Оно вот чё, однако, скоро будет большой снег, плохо, однако будет, лошадь-то может встать. Тогда большой беда может быть. И действительно минут через тридцать они въехали в снежную стену, видимость резко ухудшилась. Лошадка с трудом тащила розвальни по свежему снегу, и чем дальше они углублялись в снежную, мглу тем труднее пробивалась лошадь по рыхлому снегу, сани проваливались, вконец выбившаяся из сил лошадь встала:

– Теперь всё. Дальше не пойдёт надо дать сена, овса здесь будет стоять, вы сидите. Я пойду искать, недалеко живёт коновод Хардын. Приходим за вами, здесь сидите. Распорядился Долнат.

Дав корм лошади, он забрал котомку из сыромятной кожи и скоро скрылся в снежной завесе.

Закутанным, в тулуп, укрытым снегом, путникам было тепло и беспечно. Девушка спросила:

– Тебя, как звать то?

– Вадим, я Белобородов, может, слыхала?

– Не а, не слыхала. А как ты думаеш, когда он придёт?

– Да кто его знает, может и вовсе не появится, может заблудиться.

В тишине и тепле, прижавшись, друг к другу юные создания уснули. Первым, от холода проснулся Вадим, потеребив девушку, спросил:

– Тебе не холодно?

Очнувшись ото сна, она не сразу поняла, где находится и, что происходит, сообразив, в чём дело, ответила:

– Что-то и заправда стало холодно.

Снег перестал укутывать всё вокруг своим покрывалом. На землю теперь опустился тридцати градусный мороз.

Вадим обратился к девушке:

– Ты не сказала, как твоё имя.

– Я то? Света меня звать-то.

– Нужно выбираться на белый свет, а то замёрзнем, теперь только движение спасёт нас, давай вставай.

Но это оказалось не так то, просто сделать, сверху лежал толстый слой снега, когда они выбрались наружу, то увидели нерадостную картину. Стояла спокойная морозная вечерняя пора, луна скупо посылала свой свет сквозь марево неба. Сколько охватывал взор, вокруг простиралась снежная равнина, слева угадывался вдалеке тёмной полосой лес. Лошадь, укрытая покрывалом снега, мирно спала стоя. Мороз принялся за своё коварное дело, жалил щёки и лоб, они от снега были мокрыми, Света достала из своей котомки головной платок, которым оба протёрли досуха лица. Ощущение мороза стало терпимее.

Вадим рассупонил хомут и снял дугу. Освободив через сидельник, оглобли упали в снег. Так лошади будет легче, решил он.

– Значит так, Света, вещей берём, как можно меньше. Тулуп придётся взять. По моим подсчётам, учитывая время в пути, где-то недалеко находится, небольшая деревня Улунтук. Это куда мне и нужно, я там, у друга осенью оставил ружьё и снаряжение. Сейчас тихая морозная ночь и мы можем услышать звуки деревни, за несколько километров. Так же можно увидеть дым из труб, он столбами поднимается высоко в небо. Так что пошли. И они тронулись в неизвестность.

– Мне страшно, мы наверно замёрзнем – дрожащим голосом произнесла Света.

Мороз действительно крепчал, забирался под одежду. Несмотря на овчинные рукавицы, руки коченели, начинали мёрзнуть и ноги. Идти было очень трудно, глубокий снег норовил попасть в валенки. Спасало то, что он был свежим и легко рассекался валенками при ходьбе. Вскоре стало идти легче, они вышли на санную дорогу. Твёрдая наезженная колея давала возможность идти более уверено и быстрее. Через короткое время ходьбы путники согрелись и теперь, их настроение улучшилось. Появилась уверенность.

Вадим волоком тащил тулуп, в результате дополнительная нагрузка вынуждала его организм вырабатывать больше тепла. И когда Света пожаловалась, что не может согреть руки, они остановились.

Вадим оглянулся и увидел лошадь, она шла следом за ними. Лошадь прошла мимо них и остановилась.

Вывернув рукавички Светланы мехом наружу, Вадим засунул их себе за пазуху, а руки они засунули друг другу в рукава и когда руки Светы согрелись, Вадим достал её рукавички вывернул их снова мехом внутрь, одел ей на руки.

Как только они тронулись, лошадь пошла впереди. Как бы прокладывая дорогу.

Теперь они шли не так быстро. Берегли силы.

Вадим достал из заплечного мешка несколько, магазинных, сухарей дал, Свете и они стали, не спеша, их грызть. Подкрепившись, идти стало веселее. Но сил становилось всё меньше. Света остановилась, чтоб перевести дух.

В стороне увидела силуэт похожий на дом, она закричала:

– Вадим! Дом, вон дом!

Вадим остановился, посмотрел, куда показывала рукой Светлана, и сразу понял, это не дом, это огромный стог сена. «Это наше спасение» – подумал он. Свете же сказала:

– Ну вот, а ты боялась, теперь нас пустят на ночлег.

Лошадка, как будто поняла их, свернула в сторону стога.

Проваливаясь по колено в снегу, они направились к стогу, когда Света поняла, что это, она разочарованно произнесла:

– Зачем ты меня обманываешь, теперь обратно вылезать надоть.

Вадим махнул рукой:

– Пойдём, пойдём, увидишь, что я не обманывал.

Преодолев метров триста снежного сопротивления, подошли к огромному стогу сена с его торца.

На бровях, и ресницах, на шапках вокруг лиц, большими хлопьями лежала изморозь, обоим было жарко, мороз не чувствовался. Сложив принесённое у края стога, присели на тулуп.

– Минут пять на отдых, – сказал Вадим.

Вскоре принялись за нелёгкую и изнурительную работу, нужно проделать в сене лаз, а там, в глубине устроить просторное место для ночлега.

Сено в стоге уложено плотно, что бы проделать лаз нужно голыми руками, всовывая пальцы в промёрзшую со снегом массу сена ухватить клок его, побольше и, выдрав, отбросить и снова продолжать это мучительное занятие, пока не будет достигнута цель, укрытие, где можно будет переночевать в тепле. От сена со снегом руки моментально становятся мокрыми, а мороз, не теряя времени, промораживает пальцы до нестерпимой боли, приходится, выдрав два-три клока сена прятать руки себе в шубу под мышки, согревать их.

И так раз за разом всё дальше и уже на расстоянии примерно метра руки перестают так сильно мёрзнуть, но теперь появилась сложность выбираться из лаза назад и вновь становится жарко. Света от боли в руках заплакала, пришлось освободить её от этих пыток. Когда же сено перестало морозить руки Свету, пришлось использовать для вытаскивания сена изнутри, она забиралась в лаз, ухватывала обеими руками сено, и Вадим вытаскивал её за ноги. Так они углубились метра на два. После чего, сняв шубу, Вадим забрался внутрь и, с большим трудом проталкивая клочки сена под себя, затем в, проделанный ими лаз, высвободил достаточное место, в котором с трудом развернулся, теперь, вырывая клочки сена, выталкивал их из лаза, Света убирала в сторону. Вадиму было жарко, как в бане, сено заползало за воротник в рукава рубашки, кололо и раздражало кожу, но теперь стало очевидно: ночлег будет. Свете же стало холодно и её положение осложнялось тем, что, работая в стогу, она вспотела, и бельё на её теле было влажным. А при таком положении, на морозе согреться невозможно.

Стуча зубами от холода, она крикнула Вадиму:

– Ва-ва-дим, я-я за-мёрзла!

Внутри было уже достаточно места для двоих:

– Лезь сюда! – крикнул он ей.

Но она уже пробиралась к нему, когда он нащупал её и обнаружил, что она в шубе, велел снять её.

– Здесь тепло, без шубы ты быстрее согреешься.

С большим трудом она сняла шубу и свернулась калачиком, обняв колени руками. Внутри было совершено темно и ничего не было видно. Вадим ещё долго продолжал расширять пространство на ощупь, он тщательно на всю губинузакрыл входное отверстие. Закончил трудиться когда, можно стало свободно сидеть и вытянуться лёжа вдоль и поперёк. Работал он, молча, только сопел и пыхтел, под конец выбился из сил и стал весь мокрым от пота. – Теперь всё, готово! – сказал он не громко, благоустоимся перекусим и спать.

После недолгого отдыха, стряхнув снег он, затащил внутрь свою шубу, не без труда тулуп, свою и Светину котомки, Расстелил тулуп, достал из котомки фонарик, посветил кругом, Свете посоветовал не сидеть без движения:

– Нужно хорошо согреться самой здесь, достаточно тепло, когда согреются тулуп и шубы станет жарко, это точно, проверено. И действительно, первые морозы не проникли вглубь стога, а земля под ним отдавала ему летнее тепло.

Дав Свете фонарик, достал из котомки хлеб, отварное мясо и туесок с чаем, Света в свою очередь достала сварённые яйца, домашний сыр и соль, все продукты оказались прилично примороженными. Охотничьим ножом, Вадим, скорее разломал, чем разрезал, на куски хлеб, мясо и сыр, яйца промёрзли насквозь, меньше всех остыл чай, с молоком и мёдом он устоял против мороза. Достав спиртовку, Вадим зажёг её, и налив в большую кружку чай поставил его разогреваться. Пока ели Светлана отогрелась, от выпитого чая, обеих стало клонить ко сну. Убрали еду.

– К утру всё согреется, – молвил Вадим.

– А теперь значит так, с морозом шутки плохи, на теле всё должно быть сухим, поэтому раздеться нужно полностью и одежду разложить так чтобы к утру просохла, на себе оставлять нельзя ничего, в темноте, как слепой, так что стеснятся нечего.

Вадим разделся, и смертельно уставший быстро уснул. Светлана, какое-то время сидела в нерешительности, но, вспомнив, как она мёрзла час назад, медленно разделась, по возможности разложила ещё влажное бельё, трусики положила рядом с головой. Укрывшись своей шубой, легла.

На разложенном во всю ширину тулупе, было просторно, и между ними мог поместиться ещё человек. Засыпая, Света, слышала, как Вадим негромко стонал, «наверно страшный сон видит» подумала она засыпая. У основания лаза стояли котомки, на одной из них, Вадим положил фонарик, о чём сказал Светлане.

Спали оба крепко. Когда стало жарко, во сне сбросили с себя шубы.

Вадима, не особенно беспокоило присутствие сена под собой, Другое дело Светлана: она, как принцесса на горошине, часто ворочалась с боку на бок, стараясь избавиться от причиняющих ей неудобства травинок.

Попавший под неё довольно грубый стебелёк разбудил её, пошарив рукой она не нашла его. Взяла фонарик и включила его, посветив на своё ложе, собрала всё, что ей мешало и, убирая их в сторону, нечаянно навела луч на Вадима. Он лежал на спине и ровно дышал. Её взгляд, остановился на каком то, предмете, торчавшем у него ниже живота. Спросонья она сначала не поняла что это, выключив фонарик, хотела положить его на место, вдруг её бросило в жар, от возникшей догадки по поводу торчавшего предмета. Света, легла, не выпуская фонарика из рук, сон пропал, его место заняло тревожное любопытство, некоторое время она боролась с соблазном разглядеть что там, у Вадима, ей не приходилось раньше видеть мужской член. Наконец она решилась, включила фонарик и, приблизившись к тому, что увидела, мельком, стала рассматривать напряжённый член, его строение наполненная энергией головка, возбудили в ней неизвестное ранее волнение и желание потрогать это творение природы. Легонько указательным пальчиком дотронулась до головки и провела им вниз, почувствовала исходящий от него жар, так, по крайней мере, ей показалась. Теперь по её телу пробежала мелкая дрожь, она почувствовала, как её тело наливается изнутри теплом, кровь стучала в висках, её соски набухли и вагина, наполнилась влагой желания. Она выключила свет, уронила фонарик и упала на своё место на спину, сунула ладошку между своих ног, прижала её к влажной, напряжённой и слегка набухшей своей прелестнице. Светлана, взбудораженная пережитым, долго не могла уснуть, во сне она негромко стонала и вздрагивала. Её тело не могло найти место и положение на лохматом ложе.

Вадим почувствовал, напряжение своего члена, проснулся, повернулся на правый бок, спиной к девушке, стал засыпать.

Света со спины перевернулась на левый бок, почувствовав прикосновение к ноге Вадима, от неожиданности замерла, щёки её горели, дыхание перехватывало, в голове стучала мысль, «что, делать, что делать?». Страх боролся с всё больше возрастающим желанием, того, что она видела и трогала. Осторожно подняв колено и придвинувшись к Вадиму, медленно положила свою ногу на его ногу.

Вадим слегка вздрогнул и повернулся на другой бок, член упёрся, Свете в нежный мягкий живот. Света замерла, почувствовав как упругий, горячий член давит ей на живот. Теперь они оба не спали. От близости девушки, её прикосновения, Вадимом овладело и расплылось по всему телу желание ещё больше приблизиться к ней, обнять, её и слиться с ней в одно целое. Дыхание его стало прерывистым, дрожь выдавала его напряжение, которое передалось и Свете, невольно она прижалась к нему, прикоснулась, набухшими сосочками к его груди. Дышать стало трудно. Мысли обоих были направлены только на внутреннее их состояние. Оба страстно хотели познать не изведанное ими, оба горели желанием слиться в одно единое целое.

Вадим выпрямился и прижался к девушке. Света слегка отстранилась и подняла правую ножку, пропустив, жаждущего нетерпивца, к своей, не менее жаждущей плоти. Вадим почувствовал, как, головка его члена погружается в тёплую плоть. Света вздрогнула и не громко ойкнула. Оба на мгновение замерли. Молодые люди горели в огне страсти в ожидании чего-то необычного и так желаемого. Вадим слегка отстранился назад, двигая, своего нетерпивца по мягкой и податливой плоти чувствуя всё большее возбуждение. Света притихла. Всё внимание её сосредоточилось на ощущении, которое она испытывала. Всё большая страсть, охватывала их обоих. Вадим полностью отдался новым ощущениям, Света слегка подыгрывала ему, делая встречные движения. Когда в очередной раз Вадим, вошел под самый корень, то почувствовал, что уперся во что то, твердое. Света вздрогнула и, задрожав, застонала, внутри её прорезался огонь, он вырвался, причиняя ей страх и восторг. Вадим, почти одновременно с ней почувствовал, как боль и жжение прорезают его плоть. Прижав Светлану с силой к себе, ощутил радость и облегчение. Светлана, постепенно успокаивалась, почувствовала какое то, новое радостное состояние во всём теле. Они лежали, плотно прижавшись, друг к другу. Не заметно уснули спокойным и крепким сном.

Первой проснулась Света. Вадим спал, откинувшись на спину. Света чувствовала, что её с новой силой разжигает желание повторить пережитое, нащупав живот Вадима, она опустила руку и взяла в неё дремавшего «демона». Вадим проснулся, и тут же проснулся в руке Светы его пенис. Девушка, чувствовала, как он наливается силой, как становится тем, чего она жаждет.

Вадим повернулся к ней, обнял и стал крепко целовать её в губы в шею, опустившись ниже, страстно целовал её груди, набухшие сосочки: страсть с новой силой наполнила всё его тело. Задохнувшись, он почувствовал, как входит в плоть девушки, восторг наполнял его сознание. Светлана обхватила его за шею, прижала к себе, её переполняла радость, она чувствовала его внутри себя, он двигался, там в ней, и ей было очень хорошо. Когда он почти вынул его, Светлана прошептала:

– Так, милый, ещё только совсем не вынимай.

И при каждом таком моменте, она тихонько ойкала и трепетала. Светлана, вскрикнула, затряслась и улыбнулась, слёзы радости текли из её глаз, но Вадим, ни слёз, ни улыбки видеть не мог, почувствовав оргазм Светы и пульсацию внутри её, он ощутил острое жжение и боль, застонал. Света обхватив его за ягодицы, прижала к себе, сказала:

– Милый, не торопись, побудь во мне.

Расслабившись оба лёжа на спине, продолжали переживать сладостные мгновения.

Отдохнув какое-то время Вадим, с трудом проделал не большое отверстие в лазе, через которое было видно, уже настал день.

– Светик, давай собираться, уже светло.

Включив фонарик. Посмотрели друг на друга.

– Ой! Вадька, какая я счастливая, не знаю почему. Запомню теперячи эту ночь на всю мою жизть.

– Мне тоже не забыть первую свою ночь с девушкой.

– Ты чё хош сказать, что я у тебя первая.

– Так оно и есть.

– Тоды я в двойне счастливая.

Разговаривая, они одевались во всё сухое и, это тоже было приятно. Когда они стали вскрывать лаз, снаружи послышались голоса,

– Коли в стогу, значит, живы!

Это их кучер со своим товарищем нашли их по, несильно занесённым следам.

Выбравшись на белый свет, увидели сани лошадей, поздоровались со своими спасателями. Сели в сани и лошадки, понукаемые кучером лениво тронулись. Первой доехала до своего места Света. Пока кучер ходил по своим делам юные создания распрощались ни чего, друг другу не обещая. Вадим оставшуюся дорогу переживал эту ночь в стогу.