Текст книги "Портреты и прочие художества"

IV

Это впоследствии с Масловой, Тургеневым, да и с самим Смогулом выяснили мы истоки неистощимой тяги Шурика к вранью. Как веселые байки, пересказывали его истории о том, как он воевал во Вьетнаме, как потерял ногу и теперь вынужден ходить на протезе. Обычно его зрителем и слушателем была какая-то восторженная дамочка из его почитателей. Причем она была в нашей компании «на новеньких» и поэтому попадалась на удочку достаточно легко.

– У меня вместо левой ноги протез. Смотри, – говорил Смогул и стучал по ноге.

Звук от удара кулаком по кости ноги, одетой в джинсы, был глуховат, но сказать, что это не деревяшка, собеседница нашего героя не могла. И он в ее глазах становился героем, а когда еще доверительно сообщал, что во Вьетнаме готовил спецназ, то Джеймс Бонд рядом с ним становился заурядным мальчишкой. Дама плыла, Смогул с «чувством глубокого удовлетворения» мужественно закуривал очередную сигарету.

Какой спецназ, какой Вьетнам-Афганистан-Ангола? Саша Смогул – смешной, далекий от спорта, полуслепой еврейский мальчик, зачем ему это было надо? А вот надо… И он снова расставлял сети, как паук, поджидая очередную жертву…

V

И однажды, понятное дело, на первом этапе нашего с ним знакомства, он, не обращая внимания, что я не пылкая воздыхательница, закинул свои сети в безграничные воды моей души. И, что интересно, сети могли прийти с богатым уловом… А дело было так.

В Раменках, где мы жили, в начале лета проводится плановый ремонт – профилактика системы водоснабжения наших домов. Неудобства жизни без горячей воды относительные, так как на улице тепло, даже жарко, и нет проблем принять холодный душ. Но все равно хочется в баню, где горячей воды в достатке.

Известность и, как одна из ее отличительных черт – узнаваемость, имеет, как и любое явление, две стороны. С одной… А с другой – ты становишься экспонатом, и тебя разглядывают, щупают, пробуют на вкус. Сначала это нравится, а потом ты понимаешь, что без этого внимания твоя жизнь будет ну, никак не хуже, чем под микроскопом.

И тут мне Смогул и предлагает:

– Старичок, а не сходить ли нам в баню? Как ты смотришь на то, чтобы нам погреть свои старые ревматические кости?

– В баню-то, конечно, хорошо. А это что, частная баня?

– Зачем частная? Усачевские бани, классный пар, там у меня банщик знакомый, так что пиво, лучшие веники – все для нас.

– Да нет, Саш, я не буду чувствовать себя комфортно.

– Да кому ты нужен? Пошли-пошли!

И мы пошли. Был будничный день, утро, народу не так много. Мы разделись и вошли в помывочное отделение. Еще не найдя себе место, не найдя себе шайку для мытья, мы со Смогулом шли, обозревая «поле сражения». И тут сзади нас я слышу мужской диалог:

– Смотри, Малежик…

– Ну и х…й с ним!

Произошло то, чего я подсознательно ожидал. Я проверил, все ли действительно со мной. Инспекция подтвердила, что все на месте, и я решительно потянулся к выходу. Смогул, слышавший все это, не удерживал меня. И я, не дойдя даже до душа, покинул Усачевские.

Но соавтор был упрям в достижении поставленной цели.

– Старичок, в Очаковских банях есть отдельные кабинеты, я должен тебя попарить, тем более это рядом с домом. Собирайся.

И мы отправились теперь уже в Очаковские бани. По дороге Санек поведал о том, как пять лет отучился в строительном институте, потом, как служил в Анголе в спецназе.

– Там-то я и потерял зрение. Вернувшись, работал около десяти лет прорабом на стройке.

Я все это слушал, лишь изредка задавал уточняющие вопросы. Мы пришли в баню, начали раздеваться – и тут на теле своего соавтора я обнаружил татуировки. Это не были тату начала двадцать первого века, но и не были рисунками на теле, похожими на воровские знаки отличия. Чуть выше запястья на левой руке был выколот большой нож, с которого стекали капли крови. А на груди был вытатуирован холм не холм, бугор не бугор, на котором стоял крест.

– Саша, а где это ты наколки сделал?

– А ты ничего не знаешь?

– Нет…

– Я срок мотал… Десять лет.

– За что?

– Ну, ты понимаешь, я на стройке прорабом работал… Так вот, там у меня под началом много всякого сброда было. А один каменщик, только что отмотав срок, откинулся и работал всего еще вторую неделю. И, представляешь, приходит он ко мне и говорит:

– Отпусти меня, начальник, мне надо…

– Доделай задание и уходи, – отвечаю я.

– Ах ты, жидовская морда, да я тебя.

А у меня лопата была, старичок, заточена как бритва. Я как дал!!! И разрубил его от плеча до яиц.

Я невольно вдавился в спинку дивана, на котором сидел, и натянул на себя простыню. Смогул потягивал пиво и, блестя очками, смотрел на меня, оценивая произведенное впечатление. Пауза длилась минут, да каких минут, секунд пятнадцать, а потом я начал соображать. Соображать и считать…

– Стой, пять лет института, пять Ангола и стройка, десять лет тюрьмы. Не сходится.

– А ты не считай. Все это х…ня.

Но он был и, к счастью, есть несомненно талантлив. Его пронзительные, неожиданные стихи, порой парадоксальные, порой грубо-лиричные, застревали в душе, заставляли перечитывать их и вчитываться.

Наверное, как утверждала его очередная жена Людмила, я в коктейль его стиха добавлял немного солнца своей музыкой и исполнением, снимая тяжесть безысходки от размышлизмов Смогула. Может быть… Во всяком случае, я думаю, мы были два полюса в нашем творчестве, которые обеспечивали движуху в наших совместных песнях.

VI

Сейчас Смогул живет на две страны. Он как еврей получил официальную возможность жить в Германии.

– Старичок, это Наша (с интонацией героя Павла Кадочникова из «Подвига разведчика») самая главная победа в Великой Отечественной, – говорил Смогул, намекая на чувство вины немецкого народа перед евреями за все Освенцимы, Бухенвальды и Варшавские гетто.

В Германии он получает какое-то пособие от правительства, жилье. Читает в учебных заведениях, где учат русский язык, о русской формальной и неформальной поэзии, поет концерты для русско-немецкой эмиграции. Он горд, что, будучи практически инвалидом, зарабатывает деньги, позволяющие ему чувствовать себя полноценным мужчиной. В России он считает себя «широко известным в узких кругах» литератором.

– Ты не обращал внимания, что все великие русские поэты евреи? Я, Женя Рейн…

Ответа от меня он, как правило, не ждал.

Мы с удовольствием встречаемся, пьем чай (спиртное ни-ни), сплетничаем, рассказываем друг другу, какие мы великие, и что молодое поколение… Расстаемся, перезваниваемся, читаем и поем друг другу по телефону новые песни, лишь изредка их критикуя. Очень редко пишем совместные песни. Схема все та же. Я даю задание, чтобы через пару часов получить стихи, на которые я придумываю музыку. Однажды я попросил его:

– Саш! Мне заказали песню, чтобы в ней герой объяснялся в любви. Но для органики (певец, для которого пишется песня, нетрадиционной ориентации), надо написать так, чтобы благочестивая публика не понимала, что мужчина объясняется в любви мужчине. Надо, чтобы все думали, что этот песняк для женщины.

Через пару часов он позвонил и продиктовал:

 
Я вас люблю
Так откровенно
…
 

Получился приличный романс. Но тот, кому он предназначался для исполнения, не «услышал» его, и с тех пор я его часто пою в своих концертах с неизменным успехом.

* * *

 
Ты придумывал сказки,
Иногда ты их издавал,
Ну, а врал ты так классно,
Что девчонок разил наповал.
 
 
Ты скакал на коне,
Расправлялся с лихими коммандос
И во время рассказа жил, как во сне,
Получая заслуженно гранды,
Что вручали в Кремле по весне.
 
 
Ты летал на ядре,
Опускался в пучины морские.
И девчонки сдавались тебе на заре,
Отложив все заботы мирские,
Не боясь, что в аду им гореть.
 
 
Ты артист,
ты – поэт,
           ты – барон,
                    ты – пижон.
И у ног твоих тлеет Европа.
Ты – садист,
            мазохист,
                      женский стон,
                               странный сон.
И в волненьи безудержный шепот.
 
 
А когда я однажды спрошу у тебя:
– Что ты врешь? И зачем тебе это?
Ты ответишь, в раздумье усы теребя:
– Это промысел мой —
                     превращать зиму в лето.
 

Секс, наркотики, рок-н-ролл

Эта формула, по которой, как нам, поклонникам по эту сторону «железного занавеса», казалось, жили музыканты волшебной страны Рок-н-ролл. Сейчас-то мы понимаем, что зачастую многое из того, что мы находили (я имею в виду информацию) в польском журнале «Панорама» или в югославском «Свет социализма», в музыкальной передаче ВВС или «Голоса Америки», не соответствовало действительности. Там, у них, понятие «пиар» уже стояло в полный рост. Тем не менее мы проглатывали сообщения о том, что Мик Джаггер и Кит Ричардс арестованы то ли за хранение, то ли за употребление; Джим Моррисон, Дженис Джоплин, Джимми Хендрикс отошли в мир иной после передоза, а Брайан Джонс утонул то ли после очередного наркотического триппа, то ли… В общем, никто точно не знает.

У нас это тоже в те еще советские времена было. Мне рассказывали… Но сам я ни разу не попробовал, да и, если честно, ни разу не видел, как тяжелые наркотики при мне принимают. Правда, один раз был шанс. Мы с моим дружком Володей Буре опоздали буквально на минуту, а то бы… Это был 1967-й год, и наша группа «Ребята» играла на танцах в школе на проспекте Вернадского. Володя, впоследствии лучший пловец страны, рекордсмен Европы, только что вернулся из загранки. В новой замшевой куртке, в фирменных джинсах, в замшевых же ботинках. Он сильно выделялся из толпы танцующих. Объявили перерыв, и мы с Буре отправились в туалет. Зачем? Да за тем… Когда мы в него вошли, сзади кто-то резко закрыл дверь на швабру. Мы не успели ни испугаться, ни понять что-либо… Брюки расстегнуть мы не успели тоже. Вдруг из-за перегородки у окна выходит парень с грязным шприцем в руках. Он долго вглядывается в мою физиономию и потом заплетающимся языком говорит:

– Это ты? Вы так классно поете и играете, а у меня (показывает на шприц) больше ничего нет. Извини…

Мы с Володей, забыв, зачем пришли в туалет, еще полминуты потоптались и вышли. Так вот это был единственный раз, когда я увидел шприц, который предназначался не для взятия крови на анализ.

А так я видел, как курили траву и мои коллеги музыканты, и просто знакомые с круизного корабля, когда мы были на экскурсии в Амстердаме. Да, наверное, когда я ушел из инженеров в артисты, я не проделал до конца путь из «ботана» до «богемы». Но жил я не в безвоздушном пространстве, и поэтому все-таки смешные события с этой самой составляющей случались.

Алма-Ата, 1988 год. Вместе с «Саквояжем» участвуем в больших гастролях по Средней Азии. Я свой сет отработал, на сцене Ю. Антонов. Стою, слушаю мастера. Ко мне подходит крупный милицейский чин, думаю, не ниже полковника. Признание с его стороны в любви, а затем предложение угостить меня такой «травкой», которой мне еще не доводилось пробовать. Я отвечаю, что это будет чистая правда, потому что я и сигарет-то никогда не курил. Он посмотрел на меня, как на больного ребенка, и отошел. Восток – дело тонкое.

Последний концерт ВИА «Веселые ребята» в Душанбе окончен, и нас всех приглашают на торжественный ужин, приуроченный к успешному окончанию гастролей. Средняя Азия, традиционный плов… Учтивые хозяева очень часто справляются, нравится ли нам угощение, и особенно интересуются вкусовыми качествами плова. Всем весело, настроение боевое, все смеются даже над не очень смешными анекдотами и артистическими историями. Закончилось застолье. Расходились довольные друг другом. И только в аэропорту кто-то из работников душанбинской филармонии проболтался о том, что в плов была добавлена та самая конопля. Не буду распространяться и умничать, рассказывая, что конопляное масло… а марихуана используется… Даже если кто-то обвинит нас в аморалке, то за давностью лет этот грех спишем…

Концерт вместе с группой польских артистов в Калининграде, что на Балтике. Перед выступлением всем коллективом отправляемся на Куржскую косу – уникальное место, заповедник на берегу Калининградского побережья. Длинная, почти на 100 километров песчаная полоса, аж до Клайпеды, поросшая хвойным лесом. Ширина косы от 800 метров до 5 километров. Нас привозят в дикое местечко, где кроме необорудованных песчаных пляжей ничего нет. Мы купаемся, загораем, играем в волейбол. Короче, замечательно отдыхаем. Одно плохо, я получаю солнечный удар и чувствую это, когда уже пою на сцене стадиона.

Мой концерт тогда был построен таким образом: первая часть программы – это я с гитарой развлекаю публику. Потом примерно полчаса «Саквояж» и польская певица Ева Чижевска сменяют меня на сцене. А затем снова я, но уже с «Саквояжем», играю получасовую программу хитов, и с высоко поднятыми головами под бурные аплодисменты благодарной публики… Ну, вы понимаете… В этот раз все пошло по-другому. Солнышко так мне «вскружило» голову, что меня начало на сцене подташнивать. Во время поклона я попросил вызвать «скорую». Уходя со сцены, шепнул ребятам, чтобы они держались сколько смогут.

Приехала «скорая». Врач померила мне давление и вколола в вену какое-то лекарство. Я решил, что спою со сцены песню «Острова», объясню зрителям ситуацию и приглашу на завтра с сегодняшними билетами досмотреть концерт. Вышел на сцену, начал петь песню и вдруг на словах «Острова, где-то ждут нас острова», я почувствовал какой-то неимоверный прилив сил. Я допел не только эту песню, но и все остальные запланированные. Успех был бешеный, мне казалось, что я никогда так не пел. Врачи «скорой» досмотрели концерт до конца, одновременно страхуя меня. Потом после концерта я допытывался, что это было за лекарство, на котором я работал значительно лучше, чем на АИ-95. Доктора врачебную тайну мне не открыли. Вот что значит клятва Гиппократа.

Алкоголь, наверное, можно приравнять к наркотикам. Но и с ним у меня долгое время отношения не складывались. Начинал я, как и все. Но однажды, а это было в десятом классе, после дня рождения своего одноклассника я почувствовал себя нехорошо. После этого я специально ходил в Ленинскую библиотеку, проштудировал всю литературу, касающуюся алкоголя и наркотиков, замучил себя до смерти и завязал на долгие годы. «Ботан» в полный рост. Хотя выпивающие граждане меня окружали постоянно, я был достаточно целомудренен годов этак до тридцати двух, когда моя жена объяснила мне, что я себя лишаю определенного удовольствия в жизни. А фраза, что вино – это кровь Христова, была достаточно сильным аргументом, чтобы я перешел в состояние «могу». Два забавных случая, связанные с моим умеренно-неумеренным потреблением алкоголя.

То, что вокруг меня выпивают, волей-неволей заинтересовало меня, и однажды я решил испытать, что же чувствует человек перебравший. Почувствуйте разницу – «человек разумный» и «человек перебравший». И вот я, следуя заветам своих великих соотечественников, которые прививали себе холеру и описывали, что они чувствуют, в один прекрасный вечер закупил в магазине большую бутылку 0,7 л вина под названием «Рубин». Затем была закуплена большая плитка шоколада. И я отправился домой ставить эксперимент. В два приема я съел вино и шоколад примерно за семь минут. Дальше я пошел в комнату, включил телевизор и лег на диван. Диктор объявил, что матч между командами ЧССР и СССР на звание чемпиона мира по хоккею начался. Дальше я лежал на диване, вступал в переговоры с унитазом, отвечал на вопросы отца, вернувшегося с работы. Причем мое реноме непьющего человека было столь высоко, что отец ничего не заподозрил. Наверное, в своих ответах я был убедителен. Магнитофонная пленка о беседе с отцом и воспоминания о матче, который я слушал «широко открытыми глазами», оказались пустыми. Практически ничего не отпечаталось. Возвращение в реальность произошло со словами диктора: «Итак, игра закончилась со счетом 4: 1 в пользу советских хоккеистов». Какие сделал выводы? Думаю, убедился, что выпивка в одиночку – это болезнь под названием алкоголизм, а возлияние в хорошей компании – это как хорошая приправа для дружеского застолья.

У меня есть добрые друзья в США. Причем это американцы – двое из которых по-настоящему влюблены в Россию, в ее культуру и традиции. И вот в 91-м команда из двух американских супружеских пар высадилась в Москве, и я решил приложить все силы, чтобы влюбить их в нашу страну. Еще в аэропорту Джеф, а именно он был «повернут» на нашей стране, сообщил, что перевел на английский все мои песни, которые я ему переслал, и даже срифмовал их. А еще мне было объявлено, что посещение России не будет иметь завершенный вид, если он не выпьет «на троих». Не знаю, откуда он эту информацию зацепил, может, из фильма «Кавказская пленница», но он знал, что пароль для поиска компании – три пальца, делающие соответствующие движения. Отклик – те же движения будущего компаньона, теми же тремя пальцами. Джеф несколько раз напоминал мне о своем желании распить горячительное в компании со мной и еще одним незнакомцем. И вот я созрел для этой акции. Наш поход на рынок – четыре ярко одетых американца и мы с женой – тоже пара, на которую обращали внимание жители города. Я вообще производил впечатление человека, который выпрыгнул из телевизора. И спектакль начался. Должен заметить, что у меня на Черемушкинском рынке, где разыгрались эти события, был приятель, который торговал медом. Звали его Юра. Я попросил жену сделать отвлекающий маневр, а сам быстро рванул к Юре.

– Юра, помоги, друг.

– Что сделать?

– Надо сыграть спектакль «На троих», с пальцами, со всеми делами. Поможешь?

– Конечно.

– Держи деньги. У тебя есть кто-нибудь, кто сгоняет в магазин?

– Найдем…

И вот перед ошарашенной публикой популярный артист и высокий ярко одетый иностранец в возрасте идут между торговыми рядами, делая известные движения пальцами, сопровождая это в высшей степени независимым выражением лица.

– Джеф, смотри, – сказал я и указал на Юру, который тоже шевелил тремя пальцами.

Мы подошли к продавцу. Короткие переговоры увенчались успехом. Я достал деньги, Юра добавил свою пайку и какой-то его подмастерье рванул за спиртным. Было лето, жара, начало девяностых, в магазинах полное отсутствие присутствия. Вино было в бутылке 0,7, по-моему, даже без этикетки, но, «если я чего решил, то выпью…» Короче, Юра взял стакан, а по регламенту пить надо было в подъезде из одного стакана, и мы отправились в соседний дом.

Противное, теплое, липкое сладкое вино было выпито, причем попутно я Джефа научил, как надо закусывать «мануфактурой» (занюхивать рукавом). Джеф был в восторге – он прикоснулся к истокам культуры и традиций великой России. А я почувствовал себя гостеприимным хозяином.

Рок-н-ролл… Я за долгие годы жизни (помните Станиславского «Моя жизнь в искусстве»), скажем так, в развлекательном виде музыки ни разу не услышал определения, что же такое рок-н-ролл… Наиболее мудрые, те, которых величают патриархами, говорят, что это образ жизни. И дабы не оставить формулу «Секс, наркотики, рок-н-ролл» без одной из составляющих, расскажу еще одну историю, которую с большими допущениями можно использовать для раскрытия нашей формулы. Ну да, так мы жили, да таков был образ нашей жизни, а рок-н-ролл это или нет – судите сами… Барабан и бас были синтетическими, но драйва все равно было в достатке.

В 1979 году, вернувшись вместе с «Пламенем» из поездки на Мадагаскар, я привез с собой сорок незадекларированных долларов. Покупая себе кассетник, я жене ничего не успел приобрести. И вот эти доллары жгли мою душу и карман. И подоспела поездка в ГДР. Решено было там истратить мое валютное богатство. Но доллары незадекларированы, как их провезти мимо таможенников. Расширенный семейный совет, в который был включен Володя Буре, решил, что я проколюсь на границе – не гожусь в несгибаемые разведчики.

– Да они тебя на раз раскусят; они же блестящие психологи, – сказал Буре.

– Что делать?

– Это ты уже сам решай.

Бессонная ночь, и я иду к отцу за советом. Кто не знает, скажу, что за эти несчастные доллары я мог стать невыездным на всю жизнь. И мы стали с отцом искать, где спрятать валюту. И нашли… Я снял струны на гитаре, затем разобрал звукосниматель, и в паз для съемника мы спрятали крепко спрессованные американские рубли. Потом звукосниматель и струны были водворены на место. Комар носа не подточит… если даже решат искать деньги в тайнике, поезд придется задержать минимум на час.

– И все равно, – сказала жена, осмотрев нашу работу, – лучше напейся пьяным, чтобы ты ничего не смог сказать лишнего. Это будет твоя двойная защита.

И вот я в поезде «Москва-Вюнсдорф». В этот вечер наш барабанщик Витя Дегтярев справлял день рождения и проставлялся. Я понял, что мне не надо решать гамлетовский вопрос «Пить или не пить?». Пить!!! И я неожиданно для всех потребовал налить себе полный стакан водки. Никто от меня такой прыти не ожидал, и все с интересом уставились на Малежика. Очень артистично, оттопырив в сторону мизинец, я съел содержимое стакана и промокнул салфеткой губы. Я не задыхался, не требовал срочно что-нибудь закусить… Нет, выдержав паузу в 10–15 минут, я ушел в купе и забрался на верхнюю полку. Я был уверен, что действия алкоголя хватит до границы. И артист уснул. Но организм, приняв небывалый объем алкоголя, отказался жить по моим правилам. Думаю, часа через полтора, алкоголь настойчиво вместе с дегтяревской капуздочкой и колбаской решили вернуться назад и что-то там высказать мне и нашему барабанщику. Я понял, что «не дотяну» до туалета и в качестве гигиенических салфеток стал использовать свое белье, носки и прочее… Потом я это все сгреб в кучу и пошел в туалет стирать в холодной воде. От водно-постирочных работ я протрезвел окончательно и бесповоротно. Зеленый от волнения я встретил погранцов. Когда они вошли, я не мог ничего сказать. За меня отвечала Ира Шачнева. Спасибо ей, ей-богу…

– Что, перебрал, гитарист? – спросил солдатик.

– Чуток, – это Ирина.

– Ну ты уж не увлекайся, поспи… – Был приговор бдительных часовых границы, вошедших в положение мужчин.

Но это еще не все… Потому что провезти деньги – это полдела. И в городе Карл-Маркс-Штадт мы с Ириной решили осуществить поход в интершоп за джинсами.

– Значит так, Малежик, ты свой мохеровый шарф сними, потому что все советские в мохере.

– Хорошо.

– Я первая беру на себя функции проводника к интершопу, а потом уж ты…

И мы пошли… Сначала Ирка повела нашу компанию контрабандистов-валютчиков, а потом я должен был уточнить нашу дислокацию и определить «направление главного удара». И я начал искать «языка», чтоб, пленив его, узнать азимут нашего движения. Я долго вглядывался в лица, в походку, в манеру одеваться прохожих. Я пытался найти человека, который говорит по-английски. Немецкого, кроме «гутен таг», я не знал. И наконец, я его вычленил из толпы, решительно подошел к нему и спросил:

– Sorry. Where is intershop? (Извините, где находится интершоп?)

– Чего-чего? – был ответ мне.

Надо бы еще про секс… А чего про него писать? Секс он и есть секс. Про него говорят, когда его нет. Поговорим поэтому потом, пока лучше им заниматься.