Текст книги "Дневник полковника Макогонова"

* * *

Когда ушел Мельник, Макогонов со Штурманом некоторое время сидели молча. Потом сразу как-то появился Валера Тополев.

– Этого дурика, сынка председателева, я отпустил. Хипешь поднялся бы. Глава района стал звонить коменданту. Короче, баранов у председателя забирал человек в милицейской форме, такой здоровяк. Имени, конечно, никто не помнит, но есть одна зацепка. Он не один приходил за баранами. С ним были еще двое в ментовской форме. Прозвище у него необычное – Конг.

Макогонов со Штурманом переглянулись.

– Знакомый? – спросил Валера.

– Возможно, – ответил Штурман.

– Валер, ты не обижайся, – начал Макогонов. – Ты пойми, мы сами пока плаваем по верхам.

– Мельника встретил, – сказал Валера, будто и не обиделся недоверию. – Чего это он ходит? Вроде ж уволил ты его?

– Просится обратно. Вместе с собой хорошего человека рекомендует в разведку. Еще говорит, что пить больше не станет. Хочется верить.

– Возьмешь?

– Не знаю. – Макогонов как-то резко перескочил с темы. – Завтра колонна идет на Ханкалу. Кто старшим?

– Зампотыл Василич как всегда. За барахлом идут и ГСМом. Спальники там, теплое белье.

Штурман поежился.

– Во сколько обратно? – продолжал Макогонов.

– Часов до трех должны вернуться.

– Ты поедешь?

– Да не хотелось бы.

– Валера, съезди. Надо.

Валера удивленно посмотрел на Макогонова. Макогонов ему вкратце обрисовал ситуацию.

– Короче, нужно сделать так, чтобы колонна обратно по любому шла через Трех Дураков. Если на Ханкалу пойдете через Дом пионеров, то обратно будет, как раз логично через Победу – типа меняете маршрут, бережетесь от подрыва. Съезди, Валера, прошу как друга.

– Ну, хорошо, – согласился Тополев. – Да, еще вот. Надо Василича потрясти. Они с ротным Дубинским дела мутят. По ГСМу и так далее. Не в деньгах дело – за державу обидно.

Макогонов потянулся, зевнул.

– Потрясем.

– Договорились. Я буду во второй машине. Ты уж не перепутай, Николаич.

– Да о чем ты, брат. Только вторая пусть идет «Бронтозавр» – бронированный «Урал». По тебе и отработаем. По дружбе. Сам понимаешь, по Василичу гасить – он обосрется, потом ордена начнет себе вешать. Ты же, брат, все сделаешь интеллигентно. Водилой Лодочника возьми. От сердца отрываю. Он, сволочь, везучий.

Тополев тяжело вздохнул и покачал головой. Перед уходом, задержался.

– Да, Николаич, и имей в виду, под тебя ротный копает.

– Знаю.

Тополев ушел. Макогонов выглянул из кабинета.

– Дневальный, скажи Тимохе, чтобы послал за Норгеймером.

Дневальный нырнул в палатку.

– На Трех Дураках смоленские в блоке? – спросил молчавший все время Штурман.

– Они самые, – ответил Макогонов.

Ночь прошла тихо. Стреляли где-то за Старым рынком у четырнадцатого блокпоста. Взрывалось пару раз. Несильно – гранаты из подствольника. Броня разведчиков выезжала сразу за нулями. Недолго пропадали – с час всего. Вернулись, и было тихо до утра. Норгеймер заглянул в дежурку, стрельнул у майора Хроленко закурить.

– Не спится вам, е… мать, – бранился сонный Хруль.

Жизнь на нейтральной полосе, как выражался в таких случаях Тимоха, доставляла Мельнику множество тревог. Еще некстати разболелся живот: с кишечными коликами корчился Мельник, вспоминал Савву-солнцепоклонника и сетовал на неустроенность быта. Его возили к бородачам. Бородачи вынули откуда-то отрезанную голову и, поставив ее на стол перед Мельником, стали его расспрашивать, боится ли он смерти, и знает ли, куда попал. Еще ножом бахвалились перед носом ему. Мельник терпел, терпел и попросил: что все, конечно, он осознает, – что люди тут собрались серьезные и его проверяют по всем правилам, – но можно ему по большой нужде отойти? Бородачи засмеялись – страшно? Нет, сказал Вова, просто поел жирной баранины, а с жирного его несет желтым – с просвистом вылетает. Мучаюсь, сказал Вова, от поноса страшно. Бородачи задумались, стали Вове советовать, как избавиться от поноса по их вахабитским обычаям. Вова все внимательно выслушал и сказал, что теперь он несказанно им всем благодарен, потому что спасли они его от поноса. И к тому же стал он задумываться над их вахабитскими обычаями – не тереть зад мятой бумажкой, а мыть жопу ключевой водой.

Еще размышлял Вова о вреде пьянства.

Ведь как его занесло по этой самой дурной привычке, закинуло в эту нейтральную полосу!.. А так бы, если б не пил, служил бы как все и о судьбе своей горемычной не задумывался бы. Среди своих о судьбе не думаешь, среди своих – оно просто хорошо жить. Ну, глушануло его, ну попил. Нет бы остановиться ему, так поперло же. Вот теперь и расхлебывай. Что про него народ подумает? Ладно Тимоха с Пашей. А остальные? Объясняй потом. Эх, ситуация.

Спал Вова все время на вонючем матрасе в кухне. Появлялись эти двое братьев-таксистов. Они будто глухонемые или пришибленные какие-то. С ними не поговоришь. Казак приходил, сказал, что дело с фугасом выгорело, и могут его даже представить к ордену. Конга с тем щуплым Вова больше не видел. К вахабам ездил с таксистами. Денег Вове не давали, сказали, что в среду должен прийти ходок с той стороны. С какой «с той», Вова не уточнял. Сам Мельник мотался в комендатуру разведать, что и как. Вроде бы повелся командир на его увещевания, обещал подумать и взять его обратно в разведку. И Казака обещал взять, если тот придется во взвод. Казак фугас нашел на инженерной разведке. Казаку сто грамм «за сбитый» налили.

Но все одно скучал Вова – по серьезным делам скучал.

Поздно вечером вдруг пришел Конг. Сказал, что завтра нужно будет встретить человека и взять у него сумку. Вова не уточнял, что в сумке. Конг сказал, что ехать надо будет на «Волге» с одним братом-таксистом. Таксист станет бортировать колесо. Вова пусть будет в военной форме, типа его домой везут. У человека будет синяя спортивная сумка с белой надписью «Россия». Человек будет в кафешке есть шашлык. Человек подойдет и спросит, не довезут ли его до Моздока. Вова должен сказать, что сами не знаем как ехать – колесо спустило, к тому же направляемся в другую сторону. Человек оставит сумку и уйдет. На этом делу конец – сели и уехали.

Вова только сказал, что ему надо бы смотаться в комендатуру, прихватить военную форму. Он же по гражданке. На Старой Сунже в военной форме смерть же ходить. Конг дал добро. Вова смотался.

Среда началась как-то нервно. Приехали таксисты. Вова стал собираться. Таксисты спорили, что-то лопотали по-своему и косились время от времени в Вовину сторону. Вова делал вид, что ему все равно, о чем там они спорят. Задача ему была ясна, и заморачиваться Вова не собирался. Сконцентрировался на главном, как учил командир.

Поехал старший брат-таксист. Вова сам распределил, кто из них старший, а кто младший. Старший все наезжал на младшего. На Трех Дураках стали бортировать колесо. Вова слонялся вокруг. Его заметили с блокпоста. Узнали. Подошел один омоновец, спросил, чего застряли. Колесо, сказал, Вова. Пожаловался на судьбу, что турнули его с комендатуры за пьянку, и вот он нашел себе таксиста и теперь благополучно едет домой. Омоновец пожелал ему удачи, перехватил поудобней автомат, скрылся за бетонным ограждением блокпоста.

Того, что сидел в кафешке, Вова заметил сразу. Человек показался Вове знакомым – да таким знакомым, что снова заломило внизу живота, изжога началась. Вова виду не подал, стоит ждет. Человек встал подошел к их «Волге». Поздоровался с Вовой на русском, с водителем по-чеченски. Стал спрашивать, куда едут и не возьмут ли попутчика до Моздока. Вова пожал плечами, сказал, прости, брат, мы в другую сторону. Да и машина, сам видишь – то корбюратор, то колесо. Не езда – так, баловство. Человек ушел. Вова прыгнул в машину, спросил водилу про сумку. Водитель кивнул. Они поехали. Быстро уехали, оставив за собой клубы пыли, человека в кафешке за порцией недоеденного шашлыка и омоновца, внимательного наблюдавшего из-за укрытий блокпоста за всем происходящим на площади Трех Дураков.

Только очень внимательный человек, опытный в делах тайных, заметил бы, что не все было обыкновенно в эту среду на площади Трех Дураков. БРДМ притулился у блока незнакомый без номеров. Военные прошли как-то неорганизованно. Омоновцы на блоке без энтузиазма службу несли в эту среду.

Когда «Волга» с Вовой проезжала мимо Старого рынка, навстречу по той стороне бульвара шла военная колонна. Вова узнал комендантских. Пытался разглядеть знакомых. Но таксист придавил педаль, и «Волга» понеслась по кочкам и выбоинам к мосту через Сунжу.

У моста Вова услышал взрыв, сразу за взрывом раздались частые очереди. Глухо заработал крупнокалиберный пулемет. Вова и ухом не повел. Таксист занервничал, глянул на Вову и погнал свою раздолбанную «Волгу» еще быстрее.

– Брат, война. Машину береги, – только и сказал Вова.

Таксист не ответил ничего. Гнал и гнал.

Валера Тополев, хоть и был предупрежден, хоть и ждал этого удара, но когда пули врезались в лобовое стекло как раз на уровне его груди, когда Лодочник, резко крутанул влево и стал, то Валера почувствовал, как захолонуло сердце в груди. «Вдруг стекло не выдержало бы», – подумал Валера.

Но сначала сработал фугас у обочины. Рвануло. После уж начали стрелять. По его «Бронтозавру» стрельнули короткой очередью. Валера насчитал в стекле семь расколов. Спасло бронированное стекло. «Все-таки чокнутые они», – думал про себя Валера, оттирал холодный пот со лба. Лодочник курил, хитро щурился:

– Ну что, смертнички, началось представление.

Стреляли громко и плотно. Палили и с блокпоста, и с головной брони, на которую сработал фугас. Хорошо, что десанта не было на той броне, а то бы народ посекло осколками. Когда утихло, Валера вылез из кабины. На площади уже толкался народ. Чье-то тело волокли от обочины к блокпосту. Вокруг собирались военные и омоновцы. Валера подошел.

– Документы у него гляньте.

Омоновец склонился над телом, рядом валялся автомат. В голове убитого, во лбу зияла дырка.

– Убежать хотел, сука. Вот и документы, – омоновец развернул, стал читать. – Хамжед… Гражданин Турции. Ни фига себе! Кто его завалил? Красавчики!

Вдруг сзади раздался голос.

– Пропустите, журналисты.

Если бы Вова Мельник был тут, то узнал бы по голосу сержанта Тимоху, и, наверное, удивился бы, чего это Тимоха так печется за каких-то там журналистов.

Раздались голоса:

– Гони.

– Нечего делать.

– Сейчас прокуратура приедет, пусть им и рассказывает. А то напишут!..

Откуда ни возьмись появился бравый подполковник.

– Так, хоп, без базара. Пусть снимают. Был обстрел колонны? Был. Документы им покажите.

Омоновцы узнали командира «ночных фей».

– Николаич, прикинь, турка замочили. Красиво, прямо в лоб. И ствол при нем. Остальные ушли, сволочи.

Макогонов отвел в сторону командира смоленских. В это время оператор успел все снять на видеокамеру: тело, раскрытый паспорт с фамилией, расстрелянное лобовое стекло бронированного «Урала», воронку от фугаса. Подтянулись прокурорские, стали журналистов гнать. Оцепили район. Скоро к месту подъехали комендант Питон и главный комендант Филатов. Прокурорские начали проводить следственные мероприятия. Журналисты все же докопались до Филатов. Тот согласился дать короткое интервью. Сказал, что на проспекте Победы в районе площади Павших Борцов боевики пытались обстрелять колонну Ленинской комендатуры. В ходе короткого боя один из боевиков был убит. При убитом боевике обнаружены автомат, доллары и паспорт гражданина Турции. Теперь этим делом будет заниматься военная прокуратура и прокуратура республики.

Незаметно с площади отъехал БРДМ без опознавательных знаков, быстро скрылся за поворотом.

Разговор с зампотылом Василичем не получился. Все были на нервах.

– Николаич, – оправдывался Валера Тополев, – в другой раз. Как-то не по себе. Вообще надо Василича по дороге трясти. Он из Ханкалы сразу заезжает к местным, товар сдает, деньги получает. Если бы я не поехал, они с ротным Дубинским и соляру слили бы. Но ты просил ко времени. Пришлось Василича стволом пугнуть.

Макогонов нажимал кнопки на пульте телевизора.

– Он на тебя теперь зуб заточит.

– Дубинский мне на ухо шептал, что ты какие-то темные дела устраиваешь. Он твоих солдат к себе сманивает. «Слоны», верят ему, что он крутой «спешл».

В комнате Макогонова было душно. Газовая горелка воняла страшно.

– Я своим сказал, кто ротному в рот смотрит, тот лох последний. Савва мой, дурик, ведется. Еще двое. Тимоха доложил. Ротный ждет, как я в отпуск поеду, тогда он дел наворотит. Пацанов моих жалко. Ты уж присмотри, Валера, за ними.

– Я обещать не буду.

– Да я так, к слову. А где Штурман?.. Во, смотри. Как по заказу.

На экране закрутился синий шарик – пошел блок новостей. Первым номером говорили о событиях в Грозном. Показали кадры с площади Трех Дураков – Павших Борцов. Обстрелянный «Бронтозавр», труп боевика, паспорт. Комментировал какой-то политик известный: сказал, что международный терроризм специально засылает в Грозный своих эмиссаров, чтобы дестабилизировать обстановку в республике. И это подтверждает последний факт обстрела колонны и ликвидации боевика, гражданина Турции.

Выпуск закончился. Макогонов удовлетворенно выключил телевизор, завалился на койку, руки сложил за головой.

– Ротный… Хоп, забздит он бодаться. У него рыло по самые уши в дерьме. А эти, – Макогонов кивнул на телевизор, – пусть теперь попробуют порычать. Зубы им повыдергивали вместе с языком. Движуха теперь пойдет.

– Красиво сработано. Ничего не скажешь. Ну а Мельник твой как?

Макогонов вскинулся сразу. Сел. Поднялся с койки, заходил нервно по комнате.

– Не дави на мозоль. Тут уже все не предсказуемо. Сам будет выкручиваться. – Вдруг взъерепенился: – Пить надо меньше. Пьянство на войне – самый страшный грех. Хотя с другой стороны, если бы не пил… Хоп, будем думать.

Красота. Да что вы знаете о красоте? Скажет так бывалый солдат. Серый солдат, незаметный. А чего он-то, в свою очередь, серятина окопная, может знать о красоте? Но красота на войне имеет свой колер особенный, этакий серый – незаметный. Вот на параде идут стройные колонны. Чеканят шаг. Медали, ордена на груди позвякивают. Красота? Она самая. Танки идут. Самолеты летят – выделывают над главной площадью страны фигуры высшего пилотажа. Красота? Так точно – она. Возвращается солдат домой с войны. Бросаются ему на грудь мать, жена, дети. И это красота. Но скажет бывалый солдат: истинную красоту войны – ее не увидишь, ее не покажешь, на людях не похвалишься красивой военной работой. Потому как паршивая это красота военная, и одним только солдатам заметная и понятная.

А как же иначе?

Вот ночью темной ползал Славка Норгеймер по обочине: рыл ямку, устраивал заряд так, чтобы, не дай бог, кто из своих не пострадал. Получилось у Славки – шуму было много, а все целы! Или омоновцы на блокпосту, те самые – смоленские. Красиво стеляли в воздух, как говорится, в белый свет, как в копеечку. Плотно били – короткими очередями, как в бою. А снайпер на крыше «Скалы»?.. Он не зря час целый от оптических приборов не отрывался – в нужный момент нажал на курок. И было дело сделано. Чуть про Тимоху не забыли. Тимоха с журналистами водит дружбу. Журналисты тут же живут в КПЗ, комплексе правительственных зданий. Тимоха в нужный момент оказался в нужном месте. Как взорвалось, Тимоха понесся. И журналистов с собой прихватил – все ж жадные до сенсаций. А разобраться, что да почем, им времени нет, да и не нужно им этого. Журналист – объект стратегический. Его нужно использовать умно. И лучше использовать вслепую. Журналистам сенсацию нужно? Нате, пожалуйста. Военные свою работу делают. Таким наукам в военных академиях не обучают, – на войне многое приходится своим умом доходить. Как дойдешь, тогда и получается красиво.

На Старой Сунже в двухкомнатной неустроенной квартирке, похабной можно сказать квартирке, собрались люди. Дела люди обсуждали важные, поэтому выставили на стол две бутылки водки. Закуски было немного. Пили как-то несуразно. Присутствующий в компании Мельник оскорбился в душе несуразностью выпивки: наливают помногу, говорят глупости и пьют, почти не закусывая. Глотали куски холодного мяса, зажевывали подсохшим хлебом, запивали теплой минералкой. Вова Мельник к выпивке относился серьезно, как ко всякому другому делу.

Много говорил Казак.

– Спасибо, брат, – обнимал он Мельника. – Дело сделали большое. Ты наш парень, настоящий парень. Ты теперь видишь, кто тебе по-настоящему верит, кто тебя не продаст и не кинет. Не то, что эти, – он мотнул головой.

– Да, брат, прауэльно говоришь, – откликался Конг.

Братья-таксисты голосов не подавали, угрюмо сидели в углу, только тянулись за своими стаканами. Пили и снова садились в свой угол. Изредка переглядывались.

– Завтра, брат, завтра, – частил Казак. – Ты меня представишь своим – и свободен. В отпуск, в отпуск, в отпуск. И отпускные тебе. Прости, что не все десять, как договаривались. Сам понимешь, времена тревожные. Вот ты вернешься когда, рассчитаемся. Я послужу у твоих, закреплюсь. Ты вернешься, и еще пять тысяч получишь. Это я отвечаю. Скажи, Конг?

– Аттуэчаю, – сказал Конг. – Все получишь, короче, как догоуэривались.

Мельник делал вид, что он не доволен таким раскладом. Но решил сильно не кочевряжиться, потому что понимал ситуацию. Пусть хоть пять дадут. А то ведь могут прямо здесь положить. И никто не узнает тогда, как сгинул хороший парень Вова Мельник.

Не стал Мельник спорить, согласился на пять.

Вчерашний день, когда встретил Мельник на Трех Дураках связника с сумкой, закончился пальбой и взрывами. Вернувшись после дела на похабную квартирку, Мельник завалился спать. Но появился вдруг Конг, стал по-чеченски говорить о чем-то с таксистами. Мельник по случайным фразам «Три Дурака», «федералы», «завалили», понял, что Конг ведет разговор о вчерашней стрельбе на площади. Мельника до времени не тревожили. Когда же пришел Казак, Мельника стали расспрашивать, кто это мог стрелять и не слышал ли он чего от своих. Мельник пожал плечами и сказал, что у своих он не был сутки. А значит, знать ничего и не может. Казак подумал и сказал, что было нападение на колонну и военные застрелили одного из нападавших. Говорят, что это был гражданин Турции, даже в новостях об этом передавали репортаж. Не тот ли это человек, который передавал сумку с деньгами? Вова сказал, что знать таких вещей не может, потому что ему по хрену все эти разборки. Он собрался в отпуск! Казаку, больше положено знать, ведь он все еще тусуется в комендатуре. В соседней комнате еще некоторое время обсуждали происшедшее. Вова же заснул на своем матрасе.

Проснулся Вова и услышал женский голос и еще второй голос – Казака. Казак нервно восклицал по-чеченски, на крик переходил даже. Вова выглянул из кухни, заметил в коридоре женщину в черном платке. Казак увидел Мельника, быстро потянул женщину за рукав и толкнул в комнату. Закрыл за ней дверь. Мельнику же сказал, что это его сестра и он забрал ее из села, чтобы отправить учиться в Москву. Она не хочет учиться – боится уезжать из республики, вот он и уговаривает ее. А уговаривать приходится жестко. Да и вообще с женщинами на Кавказе не церемонятся. Если сказал старший мужчина, значит, пусть делает и ни слова не перечит даже.

«Только бабы в этом деле не хватало», – подумал Мельник.

Похмелье пришло тяжелое. Утром Мельнику было головой не повернуть – боль пронизывала от шеи до макушки. Стучало в висках. И пил-то он вроде немного. Не закусывал. То-то и оно. Оттого и ломит теперь голову, а еще потому, что последнюю неделю находился Вова Мельник в чрезвычайно нервном состоянии. Хоть и не была нервозность его заметна окружающим, но дни и часы напряженного ожидания, тревожных мыслей и отчаянных поступков сделали свое дело. Устал Мельник. Палец у него заскучал по спусковому крючку.

Когда утром шагал Мельник в комендатуру, появилось у него одно желание. До такой неудержимой степени зажгло у него все внутри, что прибавил он шагу и обогнал сморкающегося с ноздри на ходу Казака.

– Торопишься, брат? – в спину ему сказал Казак.

Мельника передернуло, он обернулся.

– Знобит что-то. Пили без закуски. Голова.

– Законно все, брат. Теперь дела пойдут. Приедешь с отпуска, оформим тебя официально в милицию Ленинского района.

– Лучше в Старые Промыслы.

– Что, перед своими в падлу?

– Не свои они мне. В камеру к чмырям засунули. Свои… В падлу штаны через голову надевать. Светиться не хочу.

– Да ладно тебе. Что ты так гоношишься.

Солдаты на посту узнали их, поздоровались. В кафе у Малики полыхали дрова на мангале.

Мельник кивнул.

– Малики давно не видно.

Казак будто не услышал вопроса. Мельник заметил, как посерел лицом Казак на его вопрос про Малику. Мельник подумал: «Только бабы еще не хватало в этом деле». И спросил будто невпопад:

– А ты как в город ходишь? Душухин узнает, порвет.

– У меня прописка местная. Я ж с Грозного.

– Законно тогда, – сказал Мельник.

День наступил обычный. На заднем дворе, где автопарк, водители поливали из шлангов остывшие за ночь борта грузовиков и бэтээров. Водитель с «Бронтозавра», молодой совсем парень, забрался на капот и трогал пальцами пулевые выбоины-расколы. Потом перелезал обратно в кабину и примерял – примерно куда бы попали пули, если бы не бронированное стекло?.. И курил потом, поплевывая на землю из кабины. Прямо под сердце попали бы.

Из караулки прошагал сменившийся наряд. Начальник штаба Михал Михалыч Душухин невыспавшийся, оттого и злой, гудел в своей манере на площади перед дежуркой. Перед ним юлой вился Женя Хроленко. Неважно выглядел этим утром майор, помятый какой-то был.

Саперы собирались под каштаном – идти им было как всегда на инженерную разведку. Молодые совсем. Другие, не то что Буча с Петюней Рейхнером и взводным Каргуловым. Живые еще, непокалеченные. Душой пока не черные, оттого и кажутся другими. Впереди все у них.

Эх, мать-перемать!

Вдруг прямо посреди комендантского двора сел соколина-бродяжник. Сел и стал в перьях у себя выбирать. А сел как раз на гранит, что поставлен был в память о погибших; вечный огонь горел там у гранитной стеночки. На стеночке фамилии с именами, даты рождения и смерти. Смотрит бывалый солдат на цифры и поминает тот день: вроде ничего себе день начинался, как нынешний вот. И никто не ждал беды. Сколько уж прошло, как Светлану Палну убили? А Костю Романченко когда? Полгода уж как почти или больше.

А Петька Калюжный со взводным Данилиным сгнили уж в своих цинковых гробах, всякие твари земляные растащили по кусочкам геройские их тела. И на том месте, где лежат они, где могилы их, растет густая трава. Над травой же встают березы, липы, осины да тополя – все русские наши деревья.

Быть может, соколина тот – бродяга неприкаянный – жил себе не горевал в далеком краю. И как пришлось ему дождаться последнего заката, – как видел он человека, упавшего на колени и слезы ронявшего на могильный холм, – то разметал грозным взором, клекотом страшным трусливых ворон и, поднявшись выше облаков в самую верхотуру небесную, полетел прямехонько на кровавый горизонт.

К солнцу, к солнцу, к солнцу.

Чего его сюда-то занесло? За пищей небось прилетел сокол-птица.

Макогонов встретил солдат по обыкновению своему неприветливо.

Подозрительно присматривался к одному и другому.

Казак держался бодряком, сказал, что среди местных он человек в некотором роде свой, и потому может пригодиться в разведке – в тайных делах.

Макогонов сказал, что тайных дел никаких и нет, а вот бороться с бандитами дело нужное и просто необходимое. Так и сказал: «Добро пожаловать в контртеррористическую операцию!» Казак – заслуженный солдат – фугас обезвредил. Зарекомендовал себя. Что ж, для разведывательных мероприятий такие отчаянные нужны.

«И на Старую Сунжу один ходишь?» – спросил Макогонов.

«Хожу», – гордо ответил Казак.

Мельник в разговор не встревал, переминался с ноги на ногу.

Макогонов, указав солдатам на дверь, приказал идти им в расположение взвода и представиться сержанту Ускову. Мельник спросил, а ему-то позволено будет остаться во взводе?.. Едет он, Мельник, сейчас в отпуск. Там в отпуске приведет чувства свои расстроенные войной в должное соответствие военному уставу. Может быть, командир поверит в последний раз и возьмет его, Мельника, замечательного солдата, обратно в родную разведку. Макогонов спросил, как будет добираться Мельник до Минеральных Вод. Мельник сказал, что Казак все организовал, что повезут его свои проверенные люди. Казак в расположние взвода разведки отправился один. Встретил сержант Усков – руку пожал, спросил, чего ему не жилось в саперах. Казак отшутился.

Мельник вышел во двор к штабу. Увидел, как хищная птица взметнулась – сразу поднявшись высоко, пару кругов сделала над комендатурой и сгинула куда-то. Проходя через КП, почуял Мельник, что от кафе, где подавала солдатам обеды кривая Малика, тянет шашлычным дымком. Подумал, что не ел давно, сглотнул слюну. Куртка тяжело обвисала с одной стороны. Мельник поправил во внутреннем кармане.

Ехать решил Вова по гражданке, чтоб не светится лишний раз. И еще думал Вова, что приснились ему минувшей ночью красные ягоды. Так приснились, что будто срывал Вова эти ягоды и клал в рот на язык по одной. А ягоды кислые попались – кривился Вова и плевался себе под ноги. И еще пахли ягоды не травой и не сладкой пчелиной пыльцой. А будто землею.

К чему ягоды снятся?

Думал Мельник.

Дорога на Горагорский начиналась от ворот комендатуры. Вышел Мельник через КП, сел в «Волгу», и прямиком по Старопромысловскому шоссе покатились они.

Катились.

Смотрел Вова по сторонам, размышлял: «Грязный город, неустроенный. Название городу Грозный. Все в жизни закономерно. Руины вокруг – страшные грозные развалины. И давление». Отчего-то стал Вова предполагать, а какое давление в природе. По состоянию головы и всего организма решил, что упало давление, а, упав, поднялось его собственное кровяное. Сердце стучит, на голову давит. Еще мочевой пузырь. Попросил Вова остановиться. Вышел, помочился под стеночку. Машинально крутил головой по сторонам. Вон там за поворотом рыночек, на рыночке купит он пива, откупорит и глотнет, чтобы унялось в голове.

За рынком, отпивши пива, полегчало Мельнику, развалился он на заднем сиденье и стал прикемаривать. Еще подумалось Вове о том, кто как служит. Вот зампотыл Василич. Ему служить одно удовольствие. Он ГСМ чеченцам продает. На местном дистилате не езда – беда. Армейский бензин котировался одно время по десятке за литр, а теперь и дороже, наверное. Инфляция ж, оно понятно. Наживается, одним словом, Василич. Если ему орден потребуется, он на Ханкале с кем надо перетрет. И дадут Василичу орден. С другой стороны, Василич тоже рискует. Если его прищучит вдруг какой неподкупный!.. Смешно стало Вове, хмыкнул в полудреме про неподкупных из Ханкалы.

Таксист, который старший брат, остановил «Волгу», сказал Вове, что надо младшего подождать, у них в Горагорском родственники, надо бы заехать.

Ну ладно, подумал Мельник: где один там и двое. Во внутреннем кармане поправил и стал размышлять дальше. Вот Макогонов. Идейный он командир. И по делу если, то прав был командир, что турнул его со взвода. Тут бы Вове и валить по добру – переждать, пересидеть лихое время, но случилось ему завести дела с Казаком. А куда деваться-то было?.. Положили на него глаз, и попробуй докажи теперь, что неслучайно все, что не рыжий он, не крыса подзаборная. Сколько народу сломалось!.. Видел Вова сломленных войной: опустившихся, продавших и себя, и совесть свою. Выпотрошенных, обескровленных – без царя и командира в голове. Или Славка Норгеймер, к примеру. Такие, как Славка, не доживают до дембеля – сгорают, сжигают сами себя, потому что являются честными солдатами, и прямотой своей крестьянской вынуждают Бога пожалеть их и избавить от страшных земных мучений после дембеля. Был Вова Мельник солдатом думающим. Еще интуиция… Интуиции своей Вова боялся. Точнее, не интуиции боялся, а того, что в нужный момент не прислушается к голосу разума, что запросто может привести к трагедии.

Трясло и кидало расхристанную «Волгу», все вело вправо.

«Сход-развал, – подумал Мельник, – так резину сожгут».

Но где было братьям-таксистам новой резины взять в Грозном? Крестьяне они – таксисты эти. И мыслят по-крестьянски. Но Вове их было не жаль, и даже толики малой жалости не было к ним. Чужие они ему, хоть и пришлось прожить вместе суматошные эти дни. А раз чужие, раз война кругом, то и быть им – крестьянам необразованным – расходным материалом на этой войне. Как и Славке Норгеймеру… «Прости, Славка», – подумал Мельник. И вдруг подумалось об орденах. Хочется Вове вернуться домой с орденом. Постоять на пороге дома, потереть «крест» тряпочкой, чтобы блестел. И войти в дом. Жена ахнет, мать пустит слезу. Отец скажет: сын героем вернулся! Но им, разведчикам, орденов не дают. Какой ему, Вове Мельнику, орден, если оказался он в самом логове, а оказался там по самой глупой пьяной лавочке.

Проваливался Вова в дрему, и снились ему красные ягоды на кусту.

К чему бы эти ягоды?..

Но не уснул он глубоко, а почувствовал, как стала машина.

Мельник сидит, глаз не открывает, будто спит крепко. Вышли из машины оба брата, капот подняли. Мельник быстро осмотрелся, руку сунул за пазуху, голову склонил к правому плечу. «Сожгут резину, долбни, сожгут». Слышит Мельник, как открылась дверь его. Его за плечо резко дернули. Мельник открыл глаза – и будто он спросонья, ничего понять не может. Увидел сразу. Пистолет. Старший брат-таксист с перекошенным лицом, вытянув руку с пистолетом, тыкал стволом в голову ему.

– Уэхады. Уэхады, ссука!

– Вы чего, мужики? – расширив глаза, спросил Мельник. Сжался весь, напрягся ногами и спиной, как перед броском. Руку, что за пазухой держал, расслабил в локте.

Красиво работает спецназ. Вот показательные выступления проходят. На трибунах высокое начальство, женщины с детьми. Военный городок празднично украшен. Все в парадной форме. Караулы со знаменами. Спецназ синхронно движется в парадных «коробках», банданы на головах, пот по вискам течет. Красиво спецназ работает. Ножи метают, на ножах упражняются. Раз, два! Бросок, рывок – один на спине у другого; другой ножом наметил удар, но не ударил. Победил показательно. На показательных вступлениях не убивают, и предплечья насквозь ножами не прокалывают, разве что нечаянно заденут. Шрам останется. Зарастет до следующих показательных выступлений. Или бутылки об голову хлоп – брызги в стороны, осколки разлетаются. Или кирпичи ладонью ломать. Со сноровкой можно и три, и пять кирпичей сокрушить. Бежит спецназ, а как прибегают, тут их инструкторы ждут. И вдвоем лупят по морде претендента на краповый берет. Тут не до сантиментов – больно бьют. Больно затем, чтобы, когда случится бой, то спецназовец о боли бы не думал, а бил, как учили. И убивал бы не сожалея.