Текст книги "По следам дикого зубра"

– И ты, Андрей, тоже. Вдвоях отвечаем за него.

При отъезде я сказал, чтобы к телятам его больше не пускали. Вдруг болезнь какая или еще что. Лучше пасти отдельно.

– Я тут уже над клеткой мудрую, Михайлович. Чтоб заранее подготовиться. Хочу сочинить ее узкой, боковины сделать плотные, а переднюю и заднюю части из решеток. Кормить и чистить удобней. Лошадьми далеко везти придется, в вагон грузить. Ну, а в вагоне мы его выпустим.

Заботливый хозяин!

Возвращался я домой под вечер. Алан шел неспешно, дорогу знал, не в первый раз по ней едем. Теплое лето баюкало лес и травы, воздух был наполнен запахом цветов и смолистым духом пихтарников. Миновали свежую вырубку, где ничего за это время не изменилось, спустились к горному ручью, по берегам которого густо зеленела ольха. Алан потянулся к воде. Я соскочил с седла, поправил на плече винтовку, разнуздал коня и отпустил подпруги. Алан благодарно вздохнул и осторожно, как пьют все лошади, коснулся губами холодной воды.

Я стоял чуть сбоку, поддерживая провисший повод, чтобы не замочить. Вокруг мрачновато теснился лес, и было в нем что-то таинственное и опасное. Никогда еще не приходилось мне до такой степени чувствовать опасность, как в этот раз. Даже мурашки по спине. Что такое? Откуда страх?..

Безотчетно сделал я шаг назад и укрылся за крупом Алана. Прошло несколько секунд, я уже начал было посмеиваться над собой, конь все еще цедил сквозь зубы холодную воду, и только я хотел переступить ближе к ручью, как вдруг Алан резким рывком поднял голову и, повернувшись к вершине ручья, навострил уши.

Снова холодок по спине. Опасность!

– Ты что? – спросил я и в это мгновение почувствовал горячее прикосновение воздуха возле щеки. И резкий, короткий «цвик».

Звук выстрела пришел уже после того, как пуля пролетела, может быть, в двух вершках от моей головы. Эхо подхватило звук, рассеяло по сторонам, и поначалу я даже не понял, откуда стреляли.

В следующее мгновение я лежал за валуном с винтовкой в руках, а конь стоял надо мной, подрагивая кожей. Так вот он откуда, этот безотчетный страх! Кому-то потребовалась моя жизнь! Выследили, узнали, где я чаще всего проезжаю, устроили засаду. Там, в верховьях ручья. Осторожно высунувшись, я усмотрел в дальней стороне русла мшистые камни. Саженей семьдесят. Там?..

Гнев и жажда мести заставили меня вскочить. Я бросился через лес, лавируя меж стволов, камней, туда, где враг. К подозрительным камням я подходил с осторожностью лиса, готовый выстрелить по любому шороху. Конечно, за камнями никого не оказалось. Осмотрев редкий лес вокруг камней, я приметил следы. Вот слегка примятый мох. Здесь убийца стоял на коленях. А вот и стреляная гильза. Значит, перезаряжал, хотел еще… Новенькая, блестящая гильза. Приметная: вмятина от бойка чуть смещена от центра пистона. Это надо запомнить.

На черной подстилке под грабами медленно выпрямлялись легкие вмятины – не от сапога, а от черкесских или казацких поршней из кабаньей кожи. След от следа отстоял на два аршина. Значит, бежал. Преследовать разбойника? В одиночку это слишком большой риск. Да и найти в лесу почти невозможно.

В тревожном раздумье вернулся я на тропу. Умница Алан ждал меня. Как он обрадовался, как затряс головой! Понимал, что ли, какой опасности только что подвергся его хозяин?

Всю дальнейшую дорогу я мучительно раздумывал над положением, сразу ставшим серьезным. Кому я опасен, ненавистен? Да мало ли кому! Лабазану!.. Неужели он рискнул явиться даже сюда? Если браконьеру говорили обо мне, то он, скорее, будет поджидать гостя у себя, там легче со мной справиться. Любому из браконьеров, наконец, кому отбили дорогу в лес! Но тут и новая и страшная догадка пришла в голову: еще Улагаю. Разве он не хочет отомстить за Дануту? Способен ли есаул простить? Да, это, пожалуй, опаснейший из врагов. Что враг, я мог бы понять и раньше. Он явно избегает встреч. Ни в Псебае, ни в Лабинске я его давно не видел. Однако едва ли он сам решится на преступление. Черкесскому князю нетрудно найти среди своих приближенных наемного убийцу, пообещав хорошую награду. Вот положение!.. Отныне мне придется все время быть начеку, все время ждать нападения!

От подобной мысли сделалось не по себе. Опасность так близка. Ведь половину времени я в лесу, в походе. Как уберечься от недоброго человека на узких лесных тропах?

А вдруг Улагай ни при чем? Ведь мог же я встретиться просто с безвестным грабителем.

О выстреле у ручья мне пришлось сказать Никите Ивановичу. Он задумался, но никаких гипотез не высказал. Не любил пустого, но, как говорится, на ус себе намотал. Мы поговорили о зубренке, о возможной облаве на Лабазана, а вечером я сделал запись о происшествии в своем дневнике. И все.

В тот памятный день мне принесли письмо из Петербурга. Не могу говорить о нем, тем более писать. Слишком личное, родное звучало там от первой до последней строки. Раз семь или восемь прочитал я это письмо. И уснул счастливым.

Жизнь очень хороша!

3

Тревожное состояние, вызванное покушением на мою жизнь, понемногу улеглось. И вскоре я спросил Кожевникова, не составит ли он мне компанию для поездки на Молчепу, где надобно увидеть в посчитать зверей.

– С большим нашим удовольствием! – сказал егерь и сквозь разросшуюся бороду блеснул ровными, белыми зубами. – Опять же к Алексею Власовичу заглянем, все одно мимо ехать. А Семена Чебурнова найдем в Гузерипле.

Надо ли говорить, с какой осторожностью проезжал я снова через памятный ручей, где мог остаться бездыханным! И всю дальнейшую дорогу не переставал зорко смотреть по сторонам. Винтовка, повешенная на плече стволом вперед, как бы ощупывала лесные дебри.

– Ты как в разведке, Андрей Михайлович, – заметил егерь. – Так и зыришь по сторонам.

– Привычка, – ответил я односложно.

Нашего Кавказа мы увидели за поселком. Он лежал на берегу Белой, посреди зеленого лужка, и первое, что мне бросилось в глаза, были черненькие рожки, на полвершка вылезшие из кудрявой шерстки. Вот как быстро мужает! Неподалеку от зубренка сидела девочка, наблюдавшая за ним.

Выглядел бычок превосходно: шерсть гладкая, блестящая, глаза внимательно-ребячьи, веселые. Освоился.

Телеусов решительно заявил, что едет с нами, и пошел собираться. Из Хамышков мы вышли уже втроем.

Долина реки Белой быстро сужалась, потом совсем исчезла, над рекой нависли крутые рваные берега, а сама река ушла глубоко в камень и, как в аду, сотрясала в глубине неподатливые скалы. Тропа завиляла, уходя на гору в дубовый лес, потом снова падала в разъемы и снова подымалась, а вскоре спустилась в долину, куда с Абаго и Армянского перевала бежали шустрые притоки Белой.

Здесь стоял нетронутый, дивной красоты смешанный лес. На правом берегу реки сквозь еловый заслон светлели домики кордона. И так в этом месте было весело, так красиво, что, будь моя воля, построился бы тут и прожил всю жизнь. Конечно, с Данутой.

Чебурнов спал, когда мы приехали. Вышел из дома неряшливый, сонный, глядел хмуро и все чесал под рубахой спину.

– Нездоров, что ли? – спросил его Кожевников.

– Не-е. Вздремнул с устатку.

Понемногу он оживился, чай поставил, замусоленные карты на стол бросил – все же четверо нас, думал, составим партию.

Пили чай, слушали его рассказы, какая тут форель водится, и как ее трудно ловить, да что за страшный провал отыскал он на склоне горы Фишта. «Аж глянуть, я то жуть берет…»

– Ты нам о своих зубрах расскажи, – безжалостно напомнил Кожевников. – Где их искать да как искать. Ревизию будем делать, понял?

– Это мы зараз! Это вы хорошо! Давно не делали ревизию-то! А найти их легко. Как подымемся на луга да пройдем правее, к Молчепе, тут как раз и будут ихние пастбища. Два стада у меня.

– Сам-то считал?

– А как же! Вот недавно и считал. Если с телятами, то сорок. Или сорок два. Телят видел шесть штук, которые этого года.

– По твоим же отчетам в прошлом годе было сорок пять зубров. Пять годов назад столько же. Куда взрослые деваются, если телята ежегодно родятся?

– Одни родятся, другие того… Опять же охота была, стрелили одного, может, как раз из моего стада.

– Чужих людей не примечал? – спросил я.

– Какие тут чужие! Глухомань.

Утром мы поехали на луга.

Договорились, что Чебурнов со мной, а Телеусов и Кожевников пойдут отдельно. Как выйдем наверх, они возьмут левее, ближе к реке Холодной, и там на вечерней кормежке пересчитают стадо, если найдут.

Почти от самого кордона тропа полезла круто вверх. Лошади шумно задышали, чаще останавливались. Ехали гуськом, Чебурнов впереди, поигрывал ременным поводком, прибаутками понукал коня. Пихты сменились кленами и березой, стало светлей. Еще один подъем, и мы выехали на край лугов, покатыми буграми идущих к высоким скалистым вершинам. Между лугами и тем хребтом темнело мрачное ущелье реки.

Мои приятели подались влево, мы с Чебурновым остались вдвоем и укрылись среди скал в мелком березняке. До вечерней зари. Поставили костер, заварили кашу.

Я неожиданно спросил:

– Слушай, Семен, ты с Лабазаном встречаешься?

Он как-то затаился и ответил не сразу, соображал, есть у меня факты или нет. Догадался, что нет, изобразил недоумение.

– Это зачем же мне с ним встречаться? Ни сват ни брат, да и скрывается он знаешь где? Глянь-ка. Во-он голубеет! Там Чертовы ворота. Отселева верст тридцать, не больно допрыгаешь.

– Разговор есть, будто приятель ты с ним.

– Брешут, Андрей Михайлович. Чтоб я с таким злодеем!..

Но глаза его бегали. Испуганный, сторожкий взгляд лучше слов говорил, что лжет. Лжет!

– Брательник где обитает?

– Да где ж, дома. Мы с ним того… Меняемся. Неделю я здеся, неделю он. Чтоб не запаршиветь.

– Так вот, Никита Иванович ходил к нему. Всю прошлую неделю и до того его дома не было. Где околачивается?

– Ну, это ты у него спроси.

– Винтовка у вас с ним одна?

Я лениво взял его винтовку, вынул затвор и осмотрел боек. Потом загнал в патронник гильзу с новым пистоном, щелкнул. Боек ударил точно в середину. Не та…

– Ты чего это примеряешься? – подозрительно спросил Семен.

– Так. Играю. Значит, одна винтовка?

– Пока Никита второй не выдал. Тянет.

Между тем Телеусов говорил мне, что недели две назад Ванятка Чебурнов уложил на своем огороде кабана. Из винтовки.

Семен посерьезнел и замкнулся. Я опять повел речь о Лабазане, и Чебурнов понемногу разговорился. Вот тут я и узнал, что лезгин годами уже не молод, он заметно хромает после падения с лошади, что у него нет близких, ездит в аулы по Большой Лабе и пьет запойно. Все это Семен вроде бы проведал от случайных людей.

Ничем Семен не выдал себя, даже когда я не выдержал и сказал, что его видели, когда ходил на Кишу по этому берегу реки.

– Ошиблись твои шпиёны, – спокойно ответил он. – То другой кто-то был, а на меня указали.

Пообедав, мы отыскали место для наблюдения и сели ждать зверя.

Зубры вышли не все сразу, а группами по три-четыре быка. Молодых я насчитал шесть и старых десять. Выглядели они более пугливыми, чем на Кише, жались к опушке, далеко не выходили.

– Не все пришли, – вздохнул Семен. – Их тут более двух десятков, недавно сам видел. А може, в другом месте пасутся.

Неправду сказал. Я не хуже его знал, что зубры очень неохотно меняют свои пастбища и даже тропы.

Укладываясь спать, Чебурнов вздохнул и с завистью вымолвил:

– А тебе дюже повезло, Андрей Михайлович. Смотри-ка, часы заполучил, чином наградили, в Охоту взяли. Да и красавицу себе в жены отхватил. Со всех концов привалило…

Я промолчал.

Часов в десять следующего дня мы сошлись с егерями, говором и топотом конским спугнув с луга припоздавших косуль и ланок с ланчуками. На пастбищах Абаго выкармливались сотни голов разного зверя, такая тут богатая трава.

– Двадцать три головы, Михайлович, – отрапортовал Телеусов. – Четыре телка и девятнадцать взрослых.

Он так посмотрел на Семена, что тот сразу начал оправдываться:

– Ну, моей вины здеся нету. Сколько есть, столько и есть.

По лицам моих друзей я понял, что у них какое-то тайное открытие. Телеусов вдруг повернул коня и тронулся не к знакомой нам тропе, а на болотистое место у самой Холодной, за которым весело зеленел березняк.

– Ты куда, Алексей Власович? – спросил Чебурнов.

– Давай за мной, дело одно есть.

– Спускаться на кордон пора, а то не успеем до ночи.

Телеусов не ответил, конь его прибавил ходу.

…Как они нашли это замаскированное место? Потом Василий Васильевич рассказывал мне, что по следам, по волоку, где кусты сломались, по соображению – словом, по опыту следопыта. Так или иначе, но привели они нас с Семеном точнехонько на злодейскую базу в лесу. Два зубриных скелета, уже очищенных лисами и шакалами, белели на земле. Копыта с мослами валялись чуть в стороне. И куски догнивающей шкуры возле обугленных поленьев большого костра.

– Батюшки мои! – Чебурнов всплеснул руками. Светлые глазки его забегали, на круглом лице неожиданно возникли капельки пота. Испугался. – Да кто же это? Когда же? Может, охота сюда забиралась? Я ведь ни сном ни духом, ребята…

Егеря сурово молчали. А Чебурнов говорил, говорил, говорил, утирал лоб рукавом, оправдывался, сто раз поклялся, что ничего не знает. Он был так растерян и напуган, что, когда Кожевников стал осматривать подковы его лошади и сравнивать их со следами, не выдержал и сел на землю, явно ослабев ногами.

– Твой конь топтался, – сказал егерь. – Что на это скажешь?

– Был я тут, истинный бог, был! Не с ними, которые, а посля… Как увидел этот разбой, так и подумал: скрою. Никому не скажу. А кто такое сделал, когда сделал, этого, братцы, не ведаю.

Оправдываясь, он стоял лицом к лицу с Василием Васильевичем. Старый егерь не моргая, округлившимися глазами прямо испепелял Семена. И вдруг без размаха, как-то тычком, ударил его своим громадным волосатым кулачищем в лицо. Чебурнов рухнул, закрыв голову руками.

– Скотина ты последняя! – Кожевников стоял над ним, не обратив внимания на мои уговоры прекратить драку. – Тебе какого зверя доверили! Какую красоту в твои поганые руки передали! А ты чем занялся? Торгуешь Кавказом? Ладно, перед управляющим сам отчитаешься. А перед нами как? Всё деньги делаешь? Мало тебя отстегали перед всем народом в Охоте, хочешь, чтоб и мы?..

И пока он говорил прерывающимся от гнева голосом, Чебурнов помаленьку отползал от него, боком, боком, пока не очутился позади меня, видно считая, что я не дам его бить. Только тогда поднялся на ноги, всхлипнул, потрогал синяк, уже расплывшийся во всю щеку, и, плохо ворочая языком, огрызнулся:

– Руки чего распускаешь? Думаешь, позволено?

– Цыть, сморчок! – Кожевников шагнул к нему, и Семен живо отскочил, намереваясь стрекануть в лес. – Решай, Андрей Михайлович, чего с ним делать.

– Решит Щербаков, права у него. Одно скажу: Семен чужой среди нас. В егерях ему не место. Думаю, Никита Иванович согласится.

Телеусов кивнул. Глаза его не отрывались от груды желтоватых костей. Вот, были живые существа, краса гор, а сейчас?..

Кожевников взял винтовку Чебурнова, вынул затвор и положил в карман.

– Мотай отселева, бандит! Собирай в караулке свои манатки и дуй в Псебай, там тебе решение выйдет. А ну, быстро, чтоб с глаз…

Дрожащими руками он принялся скручивать цигарку.

– Отдай затвор, – уже с угрозой потребовал Семен.

– Мотай, пока не добавил!

– Ладно! – Чебурнов уже возился с подпругами. – Не в последний раз видимся. Встрену как-нибудь. И с тобой, ваше благородие, тоже. Князю добро сохраняете, а простому народу тычки в зубы? Попомню…

Он сиганул в седло и скрылся. Еще раз сверху донеслось его мстительное «Попомню!». Василий Васильевич жадно курил. Телеусов вздыхал. Всем было очень плохо.

– Я за им давно замечал, – проговорил Алексей Власович. – Торгует всем. Сколько зверя перевел – никому не ведомо. Зато усадьбу новую поставил, дом – что чаша полная. И все за погубленного зверя, за подлость. Аль уж вовсе в нем совести нет? А ведь наш, вместях росли, одним воздухом дышали. Что ж такое случается в народе, ты хотя бы пояснил, Андрей!

Нелегко ответить на этот вопрос. Слишком недавно и по собственному горькому опыту узнал, что есть люди, готовые на любую подлость, даже на убийство.

Посоветовавшись, мы пришли к убеждению, что без Лабазана дело тут не обошлось. Не сам же Чебурнов таскал отсюда мясо и шкуры через перевал.

– А зубров надоть посчитать повторно, – предложил Телеусов. – Кто ни придет на место Семена, должон знать, от какого берега плыть дальше.

Мы остались на пастбищах Абаго еще на два дня, поискали зубров на запад от Молчепы, за рекой Холодной, но тщетно. Все те же тридцать девять. Значит, стараниями бесстыдного егеря, а может, и по другим каким причинам западное стадо зубров на Кавказе не приросло, а уменьшилось. Неприятное открытие.

Под тихим обложным дождем мы спустились к Гузериплю. Домик караулки стоял пустой, дверь нараспашку, одно окно выбито. Это уж Семен от избытка бессильной злобы. И лампу забрал. И печь расковырял.

Без слова укора мы взялись наводить порядок. Печь поправили, дверь навесили, окно вставили и затянули куском материи. Ночевали в тепле и покое. Снаружи доносился монотонный, деревьями приглушенный шум Белой, уже вздувшейся после дождя.

Через три дня вернулись в Хамышки. Телеусов и Кожевников настояли, чтобы ехать со мной до Псебая. Возражать я не посмел, все равно нам надо собраться у Щербакова. Да и проезжать приходилось мимо печально памятного ручья.

Дома меня ожидало новое письмо от Дануты. В тот же вечер я написал Дануте ответ, в котором нашел место и для рассказа о зубренке Кавказе, ни словом не упомянув о возможности посетить Петербург. Боялся сглазить. Вдруг не состоится никакой поездки, вдруг никому этот зубренок не нужен?

Вскоре егеря собрались судить Семена Чебурнова.

Никита Иванович Щербаков выслушал наши сообщения и сурово насупился. Куда только подевались и его всегдашняя приветливость и дружелюбие. Посыльный, которого заранее отправили с вызовом к Чебурнову, вернулся ни с чем: сказали, нету дома, а куда уехал, неведомо. Еще бы! Кому охота на суд, где не будет оправдания и где товарищи твои отвернутся от тебя! Дело ведь шло не о службе князю, хотя бы и великому, а о честности на службе природе.

И тогда порешили без Чебурнова: отстранить его от егерской должности, отобрать коня и оружие, запретить появляться на территории Охоты.

– В Гузерипль крайне нужно послать нового человека, – сказал я после суда. – Тяжело там без охраны!

Никита Иванович руками развел:

– Обдумать надо кого. Да отыскать подходящего человека. Не скоро будет, Андрей Михайлович. И без охраны тоже не годится, потому как зубры там под угрозой. Вот и получается, что покамест придется тебе самому наведываться туда почаще. Как ты считаешь?

– Хорошо, Никита Иванович, – ответил я. – Но как только подыщем человека…

Тогда же мы договорились снарядить кого-нибудь из егерей на Закан, в самую восточную сторону Охоты, чтобы сделать и там пересчет зубров, а тем временем податься с Телеусовым на Мастакан и Умпырь и на этом закончить до осени полный подсчет зверя. Тогда легче думать, как помочь стадам пережить без потерь недалекую уже зиму.

Новые события нарушили эти планы.

Я еще был в Псебае, когда прибыл пакет из Боржома.

Ютнер поздравлял нас с успехом. Оказывается, он уже связывался по телеграфу с егермейстером Андриевским. Распоряжение гласило: доставить зубренка в Гатчинскую царскую Охоту, быть с ним там до особого распоряжения, следить за питанием и здоровьем, а посему выехать немедленно трем егерям во главе с Андреем Зарецким для сопровождения зубренка и с запасом корма на станцию Армавирскую, где будет указание о вагоне и всем прочем.

О долгожданная поездка!..

4

Алексей Власович сказал, что возьмет с собой племянника, хлопца лет семнадцати, который уже сегодня начнет готовить самое что ни на есть молодое сено для Кавказа. Телеусов обещал быстро закончить работу с клеткой и найти транспорт.

Я верхом помчался в Лабинск, откуда дал депешу в Армавирскую, предупредив, что через семь дней прибудет особый груз для Петербурга.

Закончив дела, я пошел из станичного правления к нашим знакомым, где остановился, и тут увидел на другой стороне улицы группу лиц казенного лесничего и двух братьев Чебурновых. Они горячо о чем-то разговаривали. Вот кого я меньше всего хотел видеть!

Три шага в сторону, и куст сирени укрыл меня.

Выглянув, я заметил нахмуренное, даже гневное лицо есаула. Он говорил Чебурновым не слишком добрые слова. Ванятка опустил голову, а Семен прижал руки к груди, словно оправдывался. Улагай с сердцем рубанул воздух рукой и отвернулся. Тогда заговорил Семен, о чем-то упрашивал лесничего. Есаул не сразу, но кивнул. Согласился. Не простившись с братьями, он вошел в дом, около которого стоял, а Чебурновы поклонились ему вслед и зашагали по улице, к счастью, не в мою сторону.

О чем они могли говорить? Что связывало их? Встреча запомнилась, на сердце шевельнулось чувство полузабытой опасности. А, без того дел хватает! Теперь как можно скорее в Псебай, куда Телеусов должен был доставить зубренка. И – в поездку!

Тем временем наш маленький Кавказ пешим ходом спокойно шел по лесной дороге к Псебаю, пощипывая на ходу травку и получая привычное молоко и соленый хлеб. За ним две пары волов тянули подводу с клеткой и приличный возок горного сена. Прибыв на место, зубренок получил двухдневный отдых, после чего оказался в клетке, а клетка – на рессорной тачанке. Рано утром обоз из трех подвод пошел на север.

Алексей Власович не спешил, не утомлял зубренка. Мы останавливались под вечер на каком-нибудь заранее облюбованном лужке, Кавказ спускался из клетки и, пошатываясь, делал несколько неуверенных шагов, после чего ложился. Отдохнув, он принимался за траву, потом за молоко и хлеб. Это почти стоверстное путешествие проходило для него не очень обременительно. Так мы заявились в Армавирскую.

В тупике нас уже поджидал чистенький товарный вагон. Начальник станции позвонил при нас станичному атаману, и тот прибыл лично, чтобы взглянуть на зубренка и удостовериться в полном его порядке. Видимо, он получил предписание оказывать содействие.

Ночью вагон с клеткой, кормами и сопровождающими подцепили к поезду.

Погода стояла хорошая, зубренок пообвык в шатающемся домике; мы выпустили его из клетки, отгородив зверю половину вагона. Ел он хорошо, правда больше лежал, а мы, отодвинув дверь, сидели, свесив ноги, и любовались пробегающими мимо станциями и степями.

В Ростове нас прицепили к пассажирскому поезду, а где-то под Москвой – даже к курьерскому. На восьмой день клетку выгружали в Гатчине. Дюжие казаки из дворцовой охраны на руках перенесли необычную ношу к тележке, а затем мы все оказались в лесу, окруженном высокой жердевой оградой, где, как сказывали, бродило на полувольном содержании полтора десятка беловежских зубров.

В этой лесной даче росло больше всего липы и дуба, но без подлеска. Какая-то прозрачная роща, чисто парковый лес, совсем не похожий на родной кавказский. Да и погода стояла другая: солнце не показывалось, подувал холодный ветер. Может, потому наш питомец заскучал, сгорбился и все искал местечка, где потеплей. Мы устроили ему уютный сарайчик. И стали ждать.

Приехал Андриевский, егермейстер двора, в красивом мундире полковника, величественный и строгий. Совсем другой, чем когда мы знакомились в театре. Меня он, естественно, не узнал, выслушал рапорт, переспросил фамилию и минут пять задумчиво смотрел на заспанного Кавказа.

– Что тут показывать? – спросил самого себя, пожал плечами и уехал.

Говорили, что прибудут великий князь и Шильдер. Но дни шли, никто не приезжал. Правда, прибыли ученые-зоологи, и среди них моложавый и веселый Филатов, грустно-флегматичный Сатунин и молчаливый Северцов. Они проявили живейший интерес к зубренку, к положению в Охоте. Я рассказал все, что знал.

– Охоты фактически уже нет, – грустно произнес Сатунин.

– Она есть, пока существует охрана, – возразил я.

– M-м… Возможно, это так. Но охрана существует, пока егерям платят?

Я ответил не сразу. Может быть. Но что касается Телеусова или меня, то это не так.

– У Кавказа должен быть хозяин. Непременно, – сказал я вместо прямого ответа.

Филатов выразительно посмотрел на своих спутников:

– Что я говорил вам, господа? Еще одно подтверждение с места действия. Хозяин нужен! – И, обратившись уже ко мне, продолжал: – Хозяин будет, Зарецкий. Могу сообщить вам, что Императорская Академия наук уже заслушала письмо Шапошникова из Майкопа и сообщение академика Насонова о зубрах на Кавказе. Принято решение обратиться к правительственным учреждениям с предложением организовать специально охраняемый заповедник.

– Вы все еще верите в это? – недоверчиво спросил его Северцов.

– Хочется верить…

Потом поговорили о нашем зубренке и задумались.

– Не место ему здесь, – сказал Филатов. – Это же охотничье хозяйство императорской фамилии.

– А где ему место? – Сатунин поднял брови.

– Будь моя воля, отправил бы его в Беловежскую пущу. По крайней мере, он там выживет. Опытные зуброводы, настоящий лес. И, возможно, даст потомство. А это значит, что у нас будет еще один очаг кавказского подвида.

– Помеси. С местным зубром. А то и с бизоном.

– Пусть помеси, но кровь горного зубра… – Это уже сказал Сатунин.

Прошло еще три дня. Никого.

Я отправился в Петербург. Не мог больше ждать. Это такая мука – быть рядом с Данутой и не видеться!

В гулких коридорах Высших женских курсов я жался к стене, чувствуя себя не совсем уютно среди множества молодых девушек.

Дануту я увидел в нише большого окна. Она стояла, задумчиво рассматривая зеленый сквер за окном.

Я остановился за ее спиной. Ветер призакрыл половинку окна, там отразились мое и ее лица. Она тихо вскрикнула и закрыла глаза. И тотчас с надеждой повернулась.

– Ты?! – Все еще не веря, схватила меня за плечи. Глаза ее наполнились слезами. – Как ты меня испугал, Андрюша! Разве можно? Не написал, не предупредил… Идем, ну идем, пожалуйста, видишь, на нас смотрят…

Держась за руки, мы промчались по коридору, по улице, без всяких осложнений миновали строгую привратницу, которой, надо думать, было известно о замужестве Дануты, и ворвались в ее комнату. Она ждала меня с тем же нетерпением, как я ее.

Вечером мы ехали поездом в Гатчину, и там, при фонарях, она разглядывала Кавказа, и он доверчиво подставлял ей курчавый лоб, чтобы почесала черные рожки. В полной темноте мы пошли через дворцовый парк к жилой пристройке, где мне отвели на время комнату.

Мы проговорили почти всю ночь. Данута сказала еще, что через неделю они поедут на практические занятия в имение Стебута под Тулой. Это образцовое хозяйство являлось своего рода Меккой для русских агрономов. Там она будет работать до конца полевого сезона, после чего им предоставят двухмесячные каникулы. Значит, мы снова будем вместе.

Поздним утром, часов в одиннадцать, нас разбудил нетерпеливый стук в дверь. Я открыл. На пороге стоял запыхавшийся племянник Телеусова.

– Приихалы! – почему-то по-украински проговорил он. – Идите швыдче, кличут!

– Кто приехал?

– Якись генералы чи охфицеры. Вас шукають.

Я упросил Дануту не уезжать без меня и бросился в зубровый парк.

У нашего загончика поблескивали две элегантные коляски парами, а в стороне стояли кучкой военные и курили. Я узнал сильно постаревшего Шильдера, принца Ольденбургского и Андриевского. Были здесь и незнакомые господа.

– Что ж вы, Зарецкий, заставляете себя ждать? – Владимир Алексеевич пожал мне руку, представил другим.

– Как там Охота, хорунжий? Стоит на том же месте? – Это спросил принц, на одутловатом, нездоровом лице которого, кажется, только и жили хитрые и умные глаза.

Я отвечал односложно, как на рапорте, и все порывался спросить, когда же прибудет самый высокий гость, на показ которому мы привезли зубренка. Шильдер опередил меня.

– Сожалеем, Зарецкий, что такое дальнее путешествие с этим милым зверем предпринято не очень своевременно. Наш государь император приехать в Гатчину не сможет. Он собирается в Европу. А великий князь все еще болен. Мы здесь как раз решали, что делать с зубренком. И пришли к убеждению, что его лучше переправить в Беловежскую пущу. Она тоже принадлежит императорской фамилии. Остается вызвать оттуда егерей для перевозки зубренка.

Алексей Власович издали делал мне какие-то знаки. Я понял его и сказал:

– Позвольте нам самим, ваше превосходительство.

Шильдер подумал.

– Ну, если вы не возражаете… В общем-то, разумно. У вас опыт. Да, пожалуй, мы так и поступим. Что скажете, полковник?

Андриевский согласно кивнул, басовито добавил:

– Я напишу предписание. Кавказский питомец будет принят в пуще с должным вниманием.

– Тогда нам остается пожелать казакам-молодцам благополучной дороги.

Принц Ольденбургский вдруг предложил:

– А если не в Беловежскую пущу, а в хороший зоопарк? Не лучше ли будет, господа?

– В какой именно, ваше высочество? – вкрадчиво спросил Андриевский. – В Московский?..

– В Гамбург, например, к Гагенбеку. Это лучший в мире зоопарк.

– Но это все же Гамбург, – мягко возразил Шильдер. – Пока что Россия монопольно владеет дикими зубрами.

– Ну и что? – уже раздраженно спросил принц. – Разве дело в приоритете? Впрочем, я не настаиваю.

– Будем считать, что вы сняли свое предложение, – заметил Андриевский. – Остается пуща.

Гости заспешили, попрощались и уехали, оставив после себя запах хороших папирос.

Откровенно говоря, я был разочарован. Столько хлопот! Ведь можно было прямо в Беловежскую пущу!

Впрочем, что ни делается, все к лучшему. Я встретился с Данутой. С зубренком уладилось. Пуща станет его новым домом, он вырастет, стадо примет его, и кавказская кровь появится в равнинных зубрах. Все в порядке.

Прошло еще три дня. Все эти дни мы виделись с Данутой и даже успели побывать в Зоологическом музее, где я показал ей чучело зубра, которого убили во время последней охоты.

– Пусть этот несчастный зубр останется последним, убитым на Кавказе, – сказала Данута.

Увы! Я тут же вспомнил белые скелеты в лесу около реки Холодной. Кто знает, какой зубр и когда станет последним!

На четвертый день сообщили, что вагон подан. Опять явились казаки, погрузили клетку с нашим путешественником, а еще через два дня мы уже шагали за транспортом, перевозившим зверя по долгой и мокрой дороге из Бреста в Каменец с его знаменитой пятнадцатисаженной башней над лесами.

Темный, нетронутый и бесконечный лес заполнял равнину, прерываясь на понижениях знаменитыми ольсами с хмурыми елями и осинником, где нога тонула во мхах чуть ли не по колено. Сосновые боры стояли по песчаным буграм. Проезжая лесом, мы видели непроходимые участки с вечной тишиной и колдовской хмарью. Зубрам есть где укрыться. Говорили, что здесь их от четырехсот до шестисот экземпляров.