Текст книги "Вода и кораблики"

Вячеслав Рыбаков.
Вода и кораблики

…В воде ты можешь утонуть —

Но без нее ты плыть не можешь.

Створки люка скользнули в пазы. Белый свет плафонов померк; сияющий, до боли настоящий простор земного дня рухнул в лицо, лизнул кожу ласковым душистым жаром, легко смахнув стерильный воздух катера назад, в безлюдные узости кают и коридоров.

Коль спрыгнул. Рыхло затрещала прокаленная почва, из-под ног взметнулись облачка тонкого пепла. Коль поспешно миновал выжженную дюзами плешь, и вот зашелестела, любовно охлестывая икры, безропотная живая трава. Коль обернулся. В разноцветном, как карнавал, июле катер был жалок и нелеп – темный, приземистый, с растопыренными тяжкими лапами, варварски продавившими земную мякоть. Щурясь, Коль прощально махнул ему рукой и канул в луг. Перекатился на спину, впитывая всем телом хрупкое сопротивление стеблей.

Небо…

Воздух в легких – не из баллонов скафандра, а из неба…

Где-то совсем рядом осторожно, словно на пробу, прострекотал кузнечик. Коль благоговейно скосил взгляд и увидел – тот сидел на стебельке мятлика, покачиваясь вместе с ним; поблескивали черные бусинки глаз, усы подрагивали от теплого ветра. Один ус торчал вверх, другой вбок.

Из облака выпала темная точка. Не отрывая от нее взгляда и вдруг словно бы забыв дышать, Коль медленно сел, опираясь на руку, потом поднялся. Точка стремительно выросла в бескрылый аппарат, с бомбовым зловещим воем рушащийся на поле. Над самой травой он вдруг противоестественно резко замер, будто вмерзнув в воздух, и вместо грохота ударила тишина. Прозрачный колпак неторопливо опрокинулся назад, и три человека – загорелые, широкоплечие, высокие – сошли вниз.

Одеты, однако, они были, как курортники. Вполне, конечно, элегантные курортники, не хиппари и не нудисты – но все же Коль мимолетно ощутил смутную оскорбленность тем, что они как бы не астронавта встречали из скитаний, а зашли к соседу позвать пройтись на яхте в оставшееся до ужина время. Совершенно непонятно было, кто из них кто. И Коль, растерянно глядя то на одного, то на другого, тихо сказал:

– Здравствуйте…

Один из них, бородой и статью похожий на какого-нибудь Добрыню Никитича, протянул руку Колю, и Коль нерешительно взял его ладонь, пожал. Тот улыбнулся, и остальные тоже улыбнулись, и в улыбках не было ничего отчужденного, словно не стояло между Колем и этими тремя двух веков.

– Здравствуй, Коль, – сказал Добрыня. – С возвращением тебя.

Неторжественность встречи размочила-таки ссохшиеся, окаменевшие нервы. Коль судорожно вцепился обеими руками в руку встречавшего. Тот сделал то же самое, и тогда Коль не выдержал – всхлипнув, обнял его, уткнулся лицом в плечо. Встречавший ласково сказал:

– Ну-ну, Коль… Все в порядке. Земля.

– Земля… – Коль выпрямился, опустил руки по швам, снова пытаясь вести себя со стальным ритуальным достоинством, как подобает пилоту и майору; снова оглядел всех троих и снова не понял, кто из них старший.

– Все в порядке, Коль, – повторил Добрыня. – Я – Всеволод, уполномоченный Координационного центра, – он словно мысли Коля читал. – Это Ясутоки, врач, глава группы адаптации, которая будет заниматься твоей персоной и ее вхождением в нашу жизнь. Если хочешь сделать ему приятное, называй Ясутоки-сан, – черноволосый, и весьма длинноволосый, монголоид, застенчиво улыбнувшись, с изысканностью поклонился. – А это Зденек, корреспондент, – совсем молодой парень весело оскалился и по-свойски тряхнул Колю руку. – Все сферы, что ты ожидал, представлены: руководство, медицина, пресса, – он действительно видел Коля насквозь. Не хватало, чтобы меня приняли за тщеславного солдафона, подумал Коль, а на лице Ясутоки едва уловимо мелькнуло беспокойство, и Всеволод вдруг чуть запнулся, будто услышав некий тревожный звук. – Вот… да. Тебе понравилось место посадки?

Понравилось… Коль только кивнул. Этот пригорок, тот перелесок, дальняя излучина, затканная кустарником… Когда-то он все исходил здесь, здесь был его мир, его бескрайний космос. Правда, до деревни отсюда километров восемь – но что такое восемь, даже десять километров для по-летнему свободного, здорового пацана, то с удочкой, то с луком и стрелами, то с маской для ныряния, устремлявшегося каждый погожий день в долгие, с утра до вечера, полеты?..

– Ямполица сохранилась? – тихо спросил Коль.

– Поселка давно уже нет, – ответил Зденек. – Хочешь, залетим туда?

Коль чуть пожал плечами.

– Разве только пролететь пониже…

– Есть! – Всеволод вытянулся в струну и браво козырнул при отсутствии головного убора.

– Послушайте, – проговорил Коль. – Сейчас на «Востоке» уже, наверное, карантинные команды, или что теперь у вас… Пусть поосторожнее в рефрижераторе, там… тела.

Все трое кивнули.

– Все будет в порядке, – негромко ответил Всеволод. – Идем?

– Да.

Коль как-то сразу почувствовал себя своим среди своих. Это было стократ лучше того, чего он ожидал с долей страха и совсем не хуже триумфальных встреч его времени с трескучими поцелуями перед рядами выпученных лиловых глаз просветленной оптики.

– Это скорди, – сообщил Ясутоки, когда они подошли к летательному аппарату. – Куда сядешь?

– Давай ко мне, – предложил Всеволод, – спереди обзор лучше.

– А я вам не помешаю вести? Здесь тесновато, – Коль разглядывал пульт.

– Ни в малейшей степени. И, кстати, у нас не принято выкать. Разве лишь хочешь показать, что я тебя чем-то задел, и пока не искуплю, будешь относиться ко мне с вежливым холодком.

– Не знал, – Коль уселся, покачав головой. – Виноват…

Всеволод коснулся пульта, и скорди пушинкой взлетел над полем. Коль оглянулся на проваливающийся катер – тот чернел изъеденными тусклыми бортами посреди выжженного круга, и Колю вдруг стало жалко его. Катер оставался один.

Все сидели молча, не мешая ему прощаться. Меня хоть встретили, нелепо подумал Коль, а этот совсем никому здесь не нужен… Отвернулся, и, стараясь как-то отвлечься, спросил сквозь ком в горле:

– Антигравитация?

Ему никто не ответил. Он нерешительно переспросил:

– Скорди – гравитационная машина?

К его удивлению сидящий слева Всеволод вдруг жгуче покраснел. Даже мощная русая борода не смогла этого скрыть. Странно было видеть, как с совершенно девичьей непосредственностью краска заливает его резкое лицо.

– Да, – сказал Всеволод поспешно, – прости, Коль, я… не расслышал. То есть, как-то задумался и… подумал, а показалось, что уже ответил…

– Естественно, – мягко, но как-то назидательно вставил Ясутоки с заднего сиденья, – ты сосредоточился на управлении.

– Наверное, – с готовностью согласился Всеволод. – Да, ты прав, Коль. Гравитаптанная система, – и, будто боясь замолкать, не давая Колю вставить хоть слово, быстро заговорил: – Очень прост в управлении, попробуй? Крайне ограниченное число команд, другое дело – разбираться так, чтобы ремонтировать, это могут только специалисты, но скорди никогда ведь не ломаются, а управлять – пара пустяков…

– Я, например, глупый, понятия не имею, почему он летает, – Ясутоки наклонился сзади к плечу Коля. – А вожу его каждый день.

Коль вспомнил, сколько времени его учили водить самолет. Управлять гравитационной машиной на второй же час – это кое-что!..

– Говорите, просто?

– Ага, – обрадованно подтвердил Всеволод. – Вот смотри.

Оказалось действительно просто, и даже странно было, что Всеволод, наверняка привыкший к скорди, как, например, к расческе, мог так сосредоточиться на управлении, что не отреагировал на вопрос. Коль проделал несколько пробных пируэтов – гравиторы замечательным образом парировали любые перегрузки, и даже во время мертвой петли пассажиры, спокойно развалясь, безо всяких ремней сидели на своих местах, только земля нависала сверху – и плотнее нажал педаль, пришпоривая летуна. Скорди, разгоняясь с такой легкостью, будто вообще не обладал массой, брызнул над рекой.

От поселка действительно ничего не осталось. Исчезли дома, исчезла проходившая мимо линия электропередач, исчез проселок, шедший к заводу. Исчез завод. Коль повисел в сотне метров над местом, где родился, а потом очень лихо спросил:

– Ну? Теперь куда править?

– В Коорцентр, если ты не против. На юго-восток.

Коль кивнул, стараясь больше не глядеть вниз, и всем весом надавил на педаль.

Коль выбрался из бурлящей воды и рухнул на смерзшийся, заиндевелый песок. Река ревела, гулко звенел лопающийся на порогах лед. Река бесилась, но это было уже не страшно, пороги были свободны, деревья, что накидал в воду позавчерашний ураган, валялись на берегу, низина – спасена.

В горле хрипело и клокотало, а сердце судорожно рвалось из душной груди. Пленка инея медленно протаивала у рта. Зубы колотились от мокрой стужи, проморозившей тело насквозь, до судорог.

Из-за деревьев, грациозно переступая тонкими ногами, выступила Лена, подошла к Колю и удивленно уставилась на него, торчком поставив уши – ветер трепал и мял шерстку. С маленьких ноздрей срывался пар.

– Сейчас, – прохрипел Коль, задыхаясь, и натужно сел, отдирая примерзшую к песку одежду. – Сейчас, маленькая. Видишь… я тут совсем…

Лена нагнулась и лизнула Коля в лицо. Язык был теплым. Хоть что-то теплое в жизни. Коль раздернул губы в улыбку, но лишь на миг.

– Да-да. Сейчас. Что у тебя?

Лена отступила на шажок. Коль тяжело встал. Его качало; лес, низкие тучи, Лена прыгали перед глазами. Штаны заледенели, и теперь трескались, будто пластмассовые. Ветер гремел в соснах.

– Ну, что? – просипел Коль. – Веди! Или что?

Лена стояла, не шевелясь, и тревожно глядела на него. Потом повернулась и пошла к деревьям. Он не мог сделать ни шагу. Она замерла, как это умеют лишь звери, обернулась, призывно крикнула.

– Иду, единственная моя, – выдавил Коль, ковыляя за нею. Она двинулась дальше, чуть подрагивал короткий хвост.

Коль не соображал, куда она ведет – мозг отказал. Просто ковылял. И только когда они вышли на поляну, толчком понял, что Лена его спасла. Скит стоял перед ним – просевший, почерневший, старозаветный. Лена подошла к крыльцу, оглянулась.

– Маленькая моя, – прошептал Коль. Его даже перестало шатать.

Он одолел последние метры, ввалился в скит. Дверь шумно захлопнулась.

– Что ж ты на морозе? – крикнул он. У него перехватывало голос от усталости и нежности. – Заходи!

Кабарга не ответила.

Коль медленно выпростался из одежды. Негнущимися, окровавленными пальцами стал разжигать огонь в печи. Спички ломались. По дому пошел сквозняк – в дверь заглядывала Лена.

– Заходи, – сказал Коль.

Она осторожно вошла – копытца робко цокали по дощатому полу.

– Жаль, огонь ты разжигать не умеешь…

Хворостинки занялись наконец, из мрака проступили бревенчатые стены. Лена шевельнула ушами, нагнулась, стала аккуратно обнюхивать разбросанную одежду.

– Худо, девка, одному, – Коль гладил ладонями разгорающееся пламя. Лена что-то ответила по-своему. Коль попробовал печку голым плечом. – О Господи…

Лена подняла голову.

– Заповедные мы с тобой звери, – Коль повернулся к ней, корча над скачущим, набирающим силу огнем красные ладони, все в лохмотьях изодранной сучьями кожи. – Чудеса природы.

За окошками быстро темнело.

– Хоть бы приехал кто, – с тоской сказал Коль.

Лена, щелкая по доскам, подошла к нему и ткнулась носом. Сосны шумели глухо и нескончаемо; весь мир по ту сторону стен состоял из мотающихся вековых деревьев и жестокого выдоха арктических пустынь.

Где-то далеко-далеко, в сказочной, недоступной вышине, пробиваясь сквозь шум тайги, возник звенящий гул. Он был едва слышен, и он был потусторонне чужд замшелому жилищу, продрогшему, насмерть усталому человеку, пытающемуся втереться в медленно прогреваемый камень печи, и темноте, и ветру, и холоду, и безлюдью вокруг. Он шел из-за туч, из неба, из тех мест, где живут титаны. Вот он погас, прошил атмосферу и, наверное, ушел выше, в черную пустую тишину, но Коль еще долго вслушивался, запрокинув голову; кадык переламывал худую жилистую шею, покрытую чуть поседелой щетиной, на глаза наворачивались слезы, и рукам стало уже не до огня в печи.

– Опаздывает… – прошептал Коль потом. Помолчал. – Наверно, ходики врут, как думаешь?

Лена что-то сказала по-своему. Коль положил ладонь на ее узкую теплую голову.

Крыша Координационного центра, просторная, как аэродром, пласталась внизу. Коль пикировал, и она вспухала, закрывая горизонт разлетающимися краями.

Крыша полна была людей.

– Что, торжественная встреча будет? – Коль невольно притормозил, почти завис.

– А ты против?

– Да нет… как-то, знаешь, ждал вначале, а теперь расслабился уже.

– Я не знаю, что будет. Они просто рады тебе, Коль.

Коль осторожно посадил скорди и открыл кабину. Его мягко спеленали взгляды, вдруг стало жарко. Он неловко спрыгнул, едва не упал, зацепившись каблуком; вытянулся по стойке «смирно» и стал озираться, отыскивая хоть кого-нибудь в мундире…

Не пришлось рапортовать. Просто один из толпы, коротко переглянувшись со стоявшими рядом, подошел к Колю и протянул руку. Коль нерешительно пожал ее, не ведая, что будет дальше, и тогда тот сказал:

– Спасибо.

У Коля перехватило горло – так благодарно и просто это прозвучало. Никто не ожидал, что он выступит с героической речью или с мужественными шутками. Коль сглотнул, вздернув головой, и проговорил:

– Вам спасибо…

Тот улыбнулся и сказал:

– Теперь будем жить все вместе.

Внутри здание походило на лабиринт, и Коль представить себе не мог, как ориентируются в этом стоймя стоячем городе. Но Всеволод уверенно вел по переплетениям широких, солнечно освещенных коридоров, по беззвучным эскалаторам, от лифта к лифту.

Пришли. Комната была просторной, белой, в полуметре над полом парила широкая массивная пластина, отражавшая все, словно голубая вода. На пластине – ваза с букетом неизвестных Колю цветов. Стол. Зденек щелкнул пальцами – откуда-то от стены отвалился розовый ком и юркнул к столу, неуловимо побелел и обернулся креслом. Ясутоки, указав на кресло, предложил Колю отдохнуть. Коль сказал, что полон сил и энергии. Тогда Всеволод и Зденек попрощались, а им на смену молча вошли пятеро ребят в белых халатах, и с потолка посыпались разноцветные комья, на лету превращавшиеся во всевозможные приборы. За Коля принялись всерьез. Через час запас его сил и энергии значительно поубавился, а врачи, казалось, лишь начали входить во вкус. Через три часа Коль взмолился. «Я великолепно себя чувствую! У меня уже был трехлетний карантин, пока я тянул корабль к Солнцу!» – «Будет, будет, – мягко увещевал его Ясутоки в ответ. – Вон ты какой беленький… Тонкий, звонкий, прозрачный…» Коль ошалело воззрился на него и хотел спросить, откуда тот знает их жаргон. Но не спросил. Не до того было. Его крутили, просвечивали, прозванивали, как печатную схему. Он начал свирепеть. Тогда Вальтер, один из мучителей, стал в первом приближении знакомить Коля с обстановкой на Земле. Коль слушал, затаив дыхание, но остальные, непреклонные, сильно ему мешали.

Отпустили наконец. Одели в роскошный пурпурный халат с золотыми драконами, ушли консультироваться. Вальтер остался. Именно в это время Коль узнал, что демографическая проблема решена путем заселения ряда тел Солнечной системы, приведенных к человеческим условиям путем резки, перекомпоновки, зажигания искусственных солнц и тому подобных сказочных действ. Это Коль, вероятно, отметил, подлетая? Коль подтвердил: отметил, угу – не уточняя, как обалдел, с трудом узнав Солнечную систему, и на несколько часов подлетного времени панически заподозрив, что заблудился в космосе и не туда попал. Проблема продовольствия решена путем синтеза питательных веществ из нафтеновых, а в последнее время на орбиты вокруг населенных миров выводятся вакуумы-синтезаторы, которые буквально из ничего куют еду. И все прочее. Вот уж чего в космосе хватает, сказал Вальтер, так это вакуума. Коль опять-таки не стал сию реплику комментировать, но про себя горько подумал, что вот уж это он за семь лет субсветового ползания от звезды к звезде выяснил доподлинно. Вакуум-синтез внес решающий вклад при снятии экологических проблем, а теперь спасает и нефть, которая оказалась позарез нужной для решения некой проблемы мантийного баланса. О последней Вальтер отказался дать какие-либо сведения. «Не компетентен, – объяснил он, – и лучше уж не говорить ничего, чем ляпнуть дезу». Коль опять вздрогнул: все потомки говорили с ним чуть ли не его языком. «Ляпнуть дезу» было одной из любимых фразок Коля еще со времен службы в ВВС Молдовы, которые, как и все другие с перепугу мелко нашинкованные в конце двадцатого века армии, приказали долго жить через три месяца после того, как Коль получил капитана, и опять все поехало укрупняться: западно-европейские силы, русскоязычные силы, арабские силы – так было легче устанавливать балансы, чтобы затем уже постараться окончательно послать все эти силы к ядреной бабушке. И не быть бы никогда Колю третьим пилотом Первой Звездной, заниматься бы ему до самой пенсии извозом на грузовых или пассажирских авиалиниях, если бы не совпали по времени два события: Коль, естественно оказавшийся в русскоязычных (стоило двадцатью годами раньше огород городить – только жрущих в три горла генералов, министров да председателей наплодили вдесятеро; впрочем, может, именно для этого все и делалось: чтобы кровное начальство смогло наконец пожрать суверенно, без оглядки на обжор в Москве), лихо отличился со своим экипажем во время отчаянной кислородной бомбардировки Арала, единственный из семнадцати пробившись к очагу перерождения биомассы и так убедительно отковровав его с бреющего, что процесс замер в считанные минуты, после чего герою все пути были открыты, и герой, в течение месяца поимый и всевозможно ублажаемый по всему Приаралью, прочухавши двинул в космос – училище в Звездном, стажировка в Хьюстоне, Марс, Церера, Умбриэль… а тут американо-русско-французская шайка высоколобых на «Токомаке» какого-то поколения взяла да и открыла по случайке эффект, из которого буквально сам собой через пару лет вылупился мезонный двигатель, легко дававший ноль девять световой – и человечество не устояло перед звездным соблазном… Господи ты елки-палки, одно слово знакомое услышал, что за бесконечное членистолетнее воспоминание сразу поползло из глубин души, и нет ему конца… И ведь каких-то тринадцать лет с этого Арала прошло… каких-то двести тридцать семь лет!..

Ладно. Что там Вальтер-то рассказывает? Но Вальтер как раз приумолк, с преувеличенной внимательностью разглядывая столбцы стоячих цифр на экране какого-то прибора, одного из бесчисленных, натравленных на Коля за эти часы – будто чувствовал, что пилот улетел в собственную память. И будто почувствовал, что пилот вернулся – Коль еще слова не успел сказать, а Вальтер начал точнехонько с того места, на котором умолк.

Взамен всех проблем, тревоживших человечество во времена той жизни Коля, естественно, повыскакивали новые – того же мантийного баланса, регулирования и локальной стимуляции солнечной активности, чистки околосолнечного пространства, дефицита полярных сияний (вот уж из пальца высосали проблему, подумал Коль), и так далее. Кроме того, близилась к решению проблема мгновенного пробоя пространства, и, как только пробой осознался как близкая реальность, то есть двенадцать лет назад, были отменены релятивистские звездные. После Первой в глубокий космос ушли еще восемь кораблей – пока ни один не вернулся. Поддерживается гравиконтакт с тремя инозвездными цивилизациями – первый был установлен еще лет сорок назад буквально по случайке, уточнил Вальтер, и Коль опять озадаченно отметил прозвучавшее в речи потомка жаргонное словцо, совсем недавно скользнувшее в памяти Коля. Более развитые цивилизации, уже имеющие установки пробоя, не обнаружены. По поводу загадочного их отсутствия идут яростные дебаты в Координационном центре, в Совете, в управлении дальней связи; выдвигаются объяснения разнообразнейшие, а подтверждений нет ни одному.

Когда Ясутоки-сан, застенчиво улыбаясь, вошел в комнату – снова уже не в белом халате, а в прежних леопардовых шортах – Коль был доведен до крайней степени возбуждения. Его подмывало немедленно нестись в управление дальней связи. А еще лучше на Трансплутон, в Институт пробоя. В улыбке Ясутоки появился сочувственный оттенок. Он объявил, что на дворе ночь, что в соседней комнате ждет легкий ужин, а еще комнатой дальше ждет не дождется постель. У Коля отвалилась челюсть. Какой сон, воскликнул он. Я здесь уже целый день, и ничего не видел, кроме вашей медицины! Ясутоки кротко слушал, полуприкрыв глаза и сложив руки на животе, а потом сказал: «У тебя впереди еще вся жизнь, Коль. Не надо торопиться. Надо отдохнуть. Завтра доставят тела с крейсера».

Кажется, он еще что-то говорил, но Коль уже не слышал его, а слышал Лену, и видел Лену.

…Он сказал: «Ну да, его каюта ведь ближе, не устаешь по ночам от долгих пробежек!», и тогда сострадание погасло в ее глазах, она ничего не ответила, только повернулась гордо и зло, и пошла прочь. Перед ним все поплыло, он сделал маленький шажок за ней и сразу широко качнулся назад, потому что все уже было бесполезно, и только смотрел, как она идет; а у машины ее уже ждал Лестрети, они упаковались, пробубнилась обычная процедура проверок – герметичность, энергия, связь – и по наклонному пандусу вездеход скатился наружу. На экране было видно, как тяжелая машина, поднимая рвущиеся на диком ветру клубы зеленой пыли, аккуратно переваливаясь на барханах, подползла к стене зарослей, твердокаменных, узловатых, ощетиненных ядовитыми шипами. Вездеход вломился в них и сразу пропал из глаз – только от щели пролома, медленно вытягиваясь, пошла вдаль узкая просека подминаемых вершин, а вскоре и она утонула в тумане, белесым горбом колыхавшемся над кратером Источника. Тогда Коль не выдержал и позвал: «Лена, как там?» Она ответила ровным голосом: «Слышу хорошо, первый, слышу хорошо. Машина с кустарником справляется. Делаем станции каждые десять минут. Прошли пять тысяч семьсот сорок три метра. Грунт твердый, индикаторы спокойны, подходим к внешнему валу». Коль хотел молить о прощении, но не было сил унижаться при всех. Она вернется, думал он. Через три часа она вернется… Он твердил эту фразу до того мгновения, когда в прорве тумана тускло полыхнуло и кусты на миг стали из черных пронзительно-алыми, а по полу рубки прыгнули, тут же пропав, резкие тени. Он даже не сразу понял, что это, когда из динамика раздался мгновенный гремящий треск и короткий уже не вскрик, просто звук, с которым все сразу, и любовь, и ненависть, и желания, и надежды, и прошлое, и будущее, выбитые неожиданным молотом, горлом вылетают из только что совсем живых, и вдруг уже расплющенных тел… и сразу стало невыносимо тихо, потому что погасла даже несущая частота. Он бежал на верхнюю палубу, к вертолету. Его пытались задержать – он исступленно дрался с Коганом, в кровь разбил ему лицо, отшвырнул. Ему не хотели открывать люков – он кричал, что взорвет двигатель и уничтожит всех. Он, невесть как проведя машину сквозь вечный ураган, достал, выудил остатки вездехода из ада, в который превратился Источник… Через неделю они знали, что такие извержения происходят в Источнике каждые сто двенадцать часов.

Лена была мертва безнадежно, а Лестрети удалось спасти. Он погиб два года спустя, вместе с остальными.

Ясутоки тронул Коля за плечо.

– Ложись-ка спать, – проговорил он.

Коль, отказываясь, мотнул головой.

– Я помогу, хочешь?

Коль вопросительно посмотрел на него – врач покивал.

– А где Вальтер?

– Ушел. У нас много срочных дел.

– Из-за меня?

– Да. Мы обязаны дать тебе настоящую жизнь.

Коль помолчал.

– Это реально?

– Конечно. А ты ложись – завтра будет новый день. Твой первый полный день. Первый из очень многих, Коль.

– Я знаю, – проговорил Коль медленно. – Только совестно перед… теми… всеми… Почему я?

Он глубоко вздохнул, прикрыл глаза. Возбуждение и радость покинули его, последнее воспоминание оказалось роковым, и он понял вдруг, что теперь абсолютно один. Больше один, чем там, в огромном обезлюдевшем корабле, потому что вот наконец вокруг были люди, добрые, участливые, но бессильные заполнить пустоту. Уже некуда лететь. Он вернулся. Ему никогда не вернуться.

– Меня послали отснять с воздуха Гнездо тифонов… а в это время Пятнистый лишайник…

В горле будто взорвалось. Коль стиснул лицо ладонями и затрясся в беззвучном сухом плаче. Перед глазами маячили каюты катера в зеленоватой паутине и затянутые мшистой серой плесенью холмики омерзительной слизи, которыми в считанные минуты стали все. Кроме него.

Ясутоки встал, сказал: «Дверь!» Стена беззвучно и легко, как во сне, раскололась.

– Посмотри, – сказал Ясутоки. – Если понравится, будешь жить там.

Коль подошел к расколотой стене.

– Наверное, понравится…

– Тебе обязательно будет хорошо у нас, – проговорил Ясутоки ему вслед.

Коль остановился.

– Мне уже хорошо. Просто… совсем не хочется спать.

Ясутоки легонько подтолкнул его в спину.

Дверь пропала, едва Коль переступил порог. Свет остался по ту сторону.

Дико хотелось выпить. Не слишком много – просто чтобы отмякнуть и начать относиться к тому, что есть, как к чему-то нормальному. Но очень неловко было даже спрашивать. Воровато оглянувшись в почти полной темноте, Коль сказал тихонько: «Бар!» Комната не отреагировала. Может, у них тут выпивки и в заводе нет… черт. Во всяком случае, когда кормили во время завершающей части медосмотра – вкусно, сытно, но без всякого намека на праздничный банкет, просто перекус под непринужденную беседу о загадочном отсутствии сверхцивилизаций – ничего похожего на триумфальный бокал шампанского не возникло. Ладно, переживем пока.

Подошел к широкому окну. За стеклом пылала звездами ночь. Но то был летний погожий узор, щедрая россыпь небесной карамели, от которой слаще спится в предвкушении доброго завтра. Звезды выглядели всего лишь украшением Земли – Земли титанов, на которой Колю обещали место. Он не боялся их Земли, он жаждал войти – но зачем, за что один?

Подбежал к стене, сказал торопливо: «Дверь!» Стена раскрылась. Ясутоки сидел и смотрел Колю в лицо, будто ждал его появления.

– Послушай, Ясутоки-сан… Я сейчас уйду, но… Мы привезли тонны образцов, километры записей… Мы не зря летали? Вам это нужно?

Ясутоки беспомощно улыбнулся.

– Я не знаю. Я врач, Коль, прости.

Коль стиснул зубы. Ясутоки посмотрел ему в глаза и сказал:

– Спокойной ночи.

И навалилась сонливость. Коль едва успел добрести до постели.

…Проснулся от яркого света и, еще не понимая, что это, еще не вполне вспомнив себя, почувствовал какую-то детскую ожидающую радость. Словно после очередного года в городе он опять приехал на каникулы к бабушке, в Ямполицу. Комната выходила на восток, и любой из солнечных безбрежных дней между смолистым лесом и чистой рекой начинался с золотого света, бьющего сквозь тоненький, секущийся от ветхости ситец на окошке. Теперь нетерпеливая надежда на верное наслаждение каждой минутой жизни вновь сверкала над еще закрытыми глазами.

Он открыл глаза. Утреннее солнце лавиной валилось в комнату, захлестывало стены. Коль отбросил одеяло. Все в нем пело, и тут он увидел мундир.

Мундир строго висел на спинке нелепо парящего стула, новенький, с майорскими погонами и Героем на груди. Мундир был самый настоящий, и Коль будто встретил земляка после долгих лет изгнания. Он погладил жесткие, колкие погоны, тронул орден, потом пуговицы. Ощущение крепкой шероховатой ткани было таким же родным, как вчера – ощущение травы и земли. Тело вспоминало его с ходу. Это мой, подумал Коль. Мой мундир, чей же еще? Конечно, мой… Можно надеть? Наверное… А то с чего бы его принесли?

Он благоговейно натянул форменную рубашку, брюки. Бережно взял китель, легонько тряхнул – звякнула звезда. Надел. Застегнулся, выпятил грудь. Жаль, не было зеркала, но Коль все равно знал очнувшимся молодцеватым чутьем: все сидит, как влитое. Плотное, чуть стесняющее движения. Такое тогдашнее. Ботинки ждали с распростертыми шнурками. Он надел носки – даже цвет был уставным; обулся. Сдвинул каблуки. В курортной тишине ударил сухой, собранный щелчок. Фуражка тоже была совершенно настоящей. Прохладный обруч жестко охватил отвыкшую от покровов голову. Хотелось смеяться.

Рассеянно глядя в окно – небо, сверкающее, как парус; зеленый простор далеко внизу; в дымке у горизонта еще один колоссальный дворец – Коль машинально шарил по карманам. карманы были пусты, и в этом ощущалась какая-то неправильность, Коль не сразу сообразил, какая – просто руки тревожно искали. Дико: в форме – и без документов, без удостоверения хотя бы. Сообразив, Коль все-таки засмеялся, любуясь разметнувшейся степью, утихомирил чересчур уж заностальгировавшие пальцы и сказал: «Дверь!» Стена раскололась. Бравурно загорланив какой-то марш, Коль вышел и замер.

Ясутоки сидел, будто прирос к тому месту, где Коль оставил его вчера. Рядом, резко контрастируя с ним, сидел генерал. Когда Ясутоки встал, генерал обернулся к двери.

Тело само собой приняло стойку, и рука метнулась к козырьку. Генерал дружелюбно кивнул. У него было жесткое лицо с застарелым шрамом, широко посаженные глаза и седые виски. У него были необъятные орденские планки и мундир, как у Коля, с иголочки. Фуражка лежала на столе, отражаясь в его зеркальной глади.

– Доброе утро, – сказал Ясутоки. – Как спалось на новом месте, Коль?

Коль смотрел на генерала.

– Э-э… вольно, майор Кречмар, – проговорил генерал. – Отвечай на вопрос врача.

– Мне спалось прекрасно, – выдавил Коль, пуская руку.

– Это Гийом Леточе, – Ясутоки смотрел пристально. – Он начальник планетологического отдела, а сейчас – представитель планетологов в группе адаптации.

– Садись, будь добр, – сказал генерал.

– Есть, – потерянно отозвался Коль, деревянно подошел к свободному креслу и сел на краешек. – Простите… я никак не ожидал, – он кашлянул. – Вчера я не видел…

– Неофициальная встреча, – скупо пояснил генерал. – Мы подумали, тебе утомительно будет козырять сразу после посадки. И, кстати, тебе уже объяснили, как теперь воспринимается обращение «вы». Объяснили? – он вскинул острый генеральский взор на Ясутоки.

У Ясутоки от этого взора не пересохло в горле. Он запросто ответил:

– Да, Гийом, конечно.

Фамильярное «Гийом» больно ударило по ушам, и в то же время Коль почувствовал себя чуточку вольнее.

– Ну, так, – генерал вновь повернулся к Колю. – Мы не в армии, мы космонавты. Форма – дань уважения.

– Ясно.

– Вот и хорошо. Держись свободнее. Можешь, например, положить ногу на ногу. – Коль положил ногу на ногу. С легкой снисходительной улыбкой генерал склонил голову чуть набок. – Но можешь и не класть. – Нога Коля дернулась, но он, стиснув зубы, оставил ее, как была. – Кстати, ты уже при полном параде, а по утрам и теперь умываются. Правда, несколько иначе, чем в твое время. Пойдем, покажу… – Коль похолодел. Генерал осекся. – Пусть Ясутоки. Все-таки я сегодня в мундире.