Текст книги "СИРТИ"

Степан не успел сделать и пары шагов, когда почувствовал сильнейший толчок в спину и грузно плюхнулся наземь лицом вниз, приложившись так крепко к ней подбородком, что едва не заорал от режущей боли. С трудом заставил себя повернуть голову ради того, чтобы встретиться глазами с ощерившимся в глумливой полуулыбке рослым воином. Рядом с ним стояли еще двое – дружки ухмылялись точно так же, как и их предводитель, откровенно наслаждаясь тем, что открывалось сейчас их взорам: безвольный калека, широко раскинувший руки словно птица. Его костыли-крылья разлетелись в стороны, а из перевернутой корзины высыпались яблоки – все до единого, и сейчас валяются, где попало. Одно из них только что воин демонстративно раздавил ногой.

Встать. Костыли совсем близко. До ближайшего можно дотянуться пальцем. Бросил быстрый взгляд на сиртей. Те ничего не предпринимали, уверены в себе до крайней степени. Это хорошо, это правильно. Второй костыль оказался чуть дальше и когда Степан, изгибаясь словно гусеница, пополз к нему, послышались смешки. Поначалу смеялся кто-то один, буквально через мгновение ему вторили уже все остальные, причем смешков было гораздо больше, чем самих воинов. Смеялись все кто был рядом, и кому посчастливилось наблюдать воочию эту потешную картину. Вражина с забитым землей ртом корячится, ползет к своей палке. Ни на что не способное, бессильное ничтожество, которое можно раздавить сейчас так же легко, как и то яблоко, что вывалилось из его корзины.

Пальцы Степана сомкнулись на втором костыле. Так, а вот теперь пора. Главное подняться, не делая резких движений и выглядеть при этом настолько униженно, чтобы никому из них не пришло в голову вновь толкнуть его наземь. Встать. Встать и подойти к троице как можно ближе, благо они стоят совсем рядом друг возле друга. Перенес вес на левый костыль, ударил резко и коротко сомкнутыми костяшками пальцев правой руки в кадык главарю и тот тотчас же захрипел, оседая на землю. Второй сирть рыпнулся на выручку товарищу, рыпнулся очень удачно, сокращая дистанцию до минимума. Ему досталась «медвежья лапа» – удар тыльной стороной ладони снизу вверх, в основание носа. Успел заметить брызнувшую из ноздрей этой падали кровь и сразу же упал как подкошенный – это третий воин опомнился, наконец, и сообразил подсечь его несущий костыль. Не успел еще Степан коснуться спиною земли, а воин уже сидел на нем сверху и долбил по черепу кулаками с такой методичностью, которой позавидовал бы бывалый боксер. Бил мощно, словно кувалдой. Некоторые из его ударов Степану удавалось блокировать, но та часть, что попадала по цели, заставляла его сознание «плыть». О контратаке нечего было и думать – он сосредоточился на обороне, стараясь перекрыть руками как можно большую площадь. От одного из таких ударов в носу что-то хрустнуло, и мозг взорвался такой дикой вспышкой боли, что в глазах на какое-то время стало темно. Что-то неладно было и с челюстью. Сейчас его больше всего волновало, уцелели ли зубы. Стоматологов-то нет. Нет стоматологов. Мысль эта билась подобно приливной волне, и, хотя тело его казалось бы напрочь перестало подчиняться, руки сами возвращались в нужную позицию, не давая воину нанести решающий удар, после которого рот Степана превратился бы в точную копию щербатого рта старухи, только что продавшей ему браслет.

Постепенно ливень ударов почему-то пошел на убыль, а затем и вовсе сошел на нет. Желая, во что бы то ни стало, выяснить причину происшедшей метаморфозы, Степан заставил-таки себя разлепить наименее пострадавший, как ему казалось, глаз и был вознагражден видом побуревшего, перекосившегося от боли лица нападавшего. Сиртя задыхался. Задыхался, как в свое время задыхался Степан. Ну конечно, Улуша. Несомненно это ее проделки.

Так оно и оказалось. Воин исчез из поля зрения, сбитый мощным ударом ноги, а на его месте тут же появилось встревоженное лицо его желтоглазого ангела-хранителя.

– Живой я, живой,– в подтверждение своих слов он выдавил из себя ободряющую улыбку, но так как улыбаться было слишком больно, то она быстро угасла, а за улыбкой угасло и сознание Степана.

* * *

Когда Улуша затащила в шатер грузное тело демона и с трудом взгромоздила его на полати, Варвара грешным делом подумала, что душа болезного отлетела наконец-таки от его бренной оболочки и сейчас была уже на полпути к подземным чертогам Темного Властелина. Впрочем, Улуша быстро разубедила ее в обратном, и сейчас они вместе хлопотали над пострадавшим. На лице Сероглазого, похоже, не осталось ни единого живого места, оба глаза заплыли, а нос наверняка был сломан. Варвара вправила его одним четко выверенным движением кисти и заходилась делать холодные примочки. Улуша же суетилась скорее бестолково, нежели с пользой: то руку демону поправит, то к груди притулится, с тревогой вслушиваясь в биение его черного сердца. Да что с ней такое, в самом деле? Словно подменили подругу, завсегда такую собранную, целеустремленную. Наконец не выдержала, гаркнула:

– Да уймись ты наконец!

Улуша же, казалось, и не заметила ее грозного окрика:

– С Сероглазым все будет хорошо? Он точно поправится?

– Да поправится он, поправится твой Сероглазый.

– А глаза его видеть будут?

– И глаза видеть будут. От хорошего мордобоя еще никто не умирал.

– А нос?

– Так, все, хватит,– оторвавшись от своего занятия, Варвара приблизилась к Улуше и сильно встряхнула ее за плечи. Затем, сама не зная почему, крепко обняла, прижала к себе покрепче, и вдруг с нескрываемым удивлением ощутила, как подруга вздрагивает, щедро роняя из своих глаз непрошенную влагу. Потрясение Варвары было настолько велико, что она застыла даже, совершенно не зная, что делать дальше.

– Ну ты это, успокойся. Чего уж там. Выживет твой демон. А потом глядишь – и ногами своими ходить начнет,– нашла она наконец слова утешения, но Улуша разрыдалась еще пуще прежнего, чем окончательно сбила Варвару с толку.

Неожиданно, положение спас вездесущий староста Сергий, что ужом проскользнул за полог шатра. Стоило ему лишь негромко кашлянуть в кулак, как стенания Улуши тотчас же прервались, а слезы высохли, словно и не было их. Никогда на людях Улуша не покажет своего горя, даже если сердце ее разбито, а душа просится прочь из тела – лишь бы не видеть страданий невесть откуда свалившегося ей на голову мятежного демона!

Варвара решила пойти в наступление первой и вновь по своей привычке вплотную приблизилась к старосте. Подбоченилась, наставила на того свои пышные груди сосками вперед – словно неведомое, но невероятно грозное по силе оружие. Знала наверняка: Сергий непременно смутится, вновь начнет нести всякую ахинею и тогда с ним можно будет делать все, что вздумается. Так и случилось. Весь воинственный вид Сергия при виде ее ухищрений куда-то разом испарился, а сам он словно бы сдулся, скрючился, с каждым мгновением все более и более напоминая высохший от полуденного зноя сморчок.

– Ты что-то хотел? – голос Варвары был тих и даже ласков, отчего Сергий смутился еще больше.

– Да демон ваш там набедокурил. Ты бы следила за ним, Варвара, а то неровен час наши соберутся да и вздрючат его по первое число, чтобы мало не показалось.

– А что, не вздрючили еще? – Варвара кивком указала на демона, и староста, завидев устрашающе синюшный лик оного, ощутил вдруг, что ноги под ним внезапно стали подкашиваться.

– Так ведь за дело, за дело же! – зачастил он, не отрывая испуганного взгляда от ее грудей, словно те и впрямь могли выстрелить.– На базаре демона толкнули слегка, вот он и осерчал, двоих моих лучших воинов положил, едва на тот свет не отправил. Если бы не третий, Калина, кто знает, чем вообще дело кончилось бы!

– И никакое там не слегка! – голос Улуши прозвучал так звонко, что и староста, и сама Варвара от неожиданности даже вздрогнули.– Лекич, Кулибеды отрок, был там от начала до конца и все видел. Демона наземь сбили, а потом стояли и ржали над ним, как кони!

Столь серьезное заявление, да еще и из уст ведуньи, заставило Сергия измениться в лице. По всему видно было, что староста настоящей правды не знал, а те кто докладывал – приврали изрядно, чтобы своих обелить, а демона, наоборот, зверем выставить. Он то, дурак старый, взял и поверил! Да еще и к Варваре на разборки явиться изволил! Теперь от смущения Сергия ничего не осталось. Перед ними сейчас стоял муж, воин, на плечах которого издавна лежало тяжкое бремя ответственности за весь род Веперя.

– Вот значит как дело было? Хорошо же…– сказал, и больше ни слова не говоря, крутанулся и вышел вон.

Варвара с Улушей обрадовано переглянулись. Обе знали, что теперь Калине с дружками от заслуженной расплаты не уйти. Суров был староста, и законы чтил свято. А то, что временами перегибал палку – так это даже хорошо. Лишний повод для того, чтобы стать истинным праведником, если не хочешь, чтобы шкура на спине твоей превратилась в ошметки под не ведающей пощады палаческой плетью.

Занятые каждая своими мыслями, они не сразу заметили, что левый глаз демона уже открыт и теперь смотрит на них внимательно и даже слегка иронично.

– Улуша.

От звуков собственного имени, исторгнутых ртом Сероглазого, девушка опешила слегка, а затем лицо ее озарилось такой искренней радостью, что даже демон нашел в себе силы улыбнуться. Подозвал к себе, руку зачем-то погладил, а потом, покопавшись чуток, взял да и извлек откуда-то из брючины настоящий ножник. Сунул его в ладонь Улуши, тем самым давая понять, что отдает ножник ей.

О Всемилостивый Володарь Животворящий! Сероглазый делает ей предложение!!! Делает прямо сейчас! Отныне Улуша навек будет принадлежать ему, а он будет принадлежать ей. Целиком и полностью, весь!!!

– Ты видела это? – губы Улуши едва шевелились.– Видела?

Варвара ответить вслух не смогла. Кивнула просто, не отводя взгляда от подношения. Сейчас все происходящее казалось ей сном, и она отчаянно желала проснуться. Калечный демон и вправду сделал то, что сделал, в этом сомнений нет. Вот ножник, лежит на ладони ее подруги. Его можно потрогать, можно поднести поближе к глазам, чтобы убедиться, что он действительно существует. Можно даже взять в руку ради того, чтобы ощутить его вес. Пожалуй, Варвара сделает это сейчас, ибо когда Улуша решится надеть его на левую ногу – то навсегда станет принадлежать Сероглазому и ножник можно будет снять только тогда, когда дотронется до ее чела костлявая длань матушки-смерти.

Несомненно, вещь была дорогая и очень древняя. А еще она не была холодной – успела уже напитаться теплом Улушиных рук. Варвара держала ножник с осторожностью. Едва касаясь, провела пальцем по прихотливому узору. Почему-то сейчас она испытывала зависть и стыд одновременно. Затем к этим чувствам добавилась злость. На себя саму. Ведь она должна радоваться счастью подруги, радоваться всем сердцем. Потому что такое событие случается раз в жизни. Всего лишь раз.

– Наденешь его? – впрочем, Варвара могла бы и не спрашивать, по виду Улуши и так все было ясно и понятно. Наденет, непременно наденет. Даром, что демон калечный, даром, что морда у него сейчас синюшная, как у утопленника. Таким только детей пугать, если уж откровенно.

– Подумать бы надо. Дело-то не шутейное,– проговорила Улуша со всей серьезностью, на какую только была способна, глаза же ее при этом смеялись.– Вот сейчас пойду – и подумаю!!!

Сказала – и птицей выпорхнула из шатра. Не прошло, однако, и пяти минут, как Улуша вернулась. Горделиво расправив плечи, подошла к полатям, на которых возлежал Сероглазый, и стала перед ним так, чтобы он мог видеть ее левую ногу. Ножник пришелся ей как раз впору. Матово поблескивая на загорелой голени девушки, он казался живым и смотрелся настолько великолепно, что Варвара вновь испытала укол острой зависти. «Выйти чтоли за Сергия?» – мелькнула шальная мыль, но она привычно отогнала ее, воочию представив перед собой тщедушного старосту-сморчка с извечно слюнявыми губами. А больше претендентов-то и не было! Зависть схлынула, сменилась щемящей жалостью к себе.

Сероглазый же наоборот был очень доволен, насколько это конечно вообще возможно для демона. Улыбался во весь рот, несмотря на то, что ему явно было больно, бормотал на своем языке что-то невразумительное. Радовался, в общем. Ни Варвара, ни Улуша не поняли из его речи ни слова. Тем не менее, бросились накрывать на стол. Доставали все что есть, все что Володарь послал. Не поскупилась Варвара и на грибной отвар – извлекла из схрона всю бадью целиком. А чего пойло жалеть-то коли повод есть? И повод, между прочим, немалый!

Демон во всеобщей суете участия не принимал ровно до тех пор, пока не узрел в руках Варвары эту самую бадью. Узрев же, тотчас вскочил и заковылял к столу на палицах своих с такой прытью, словно и не болело у него ничего, словно и не он давеча был бит смертным боем.

Событие отметили как полагается: ели все без разбору, опустевшие кружки наполняли снова, танцевали, пели, причем в какой-то момент похоже даже стали понимать речи друг друга. Улуша, не стыдясь, несколько раз целовала демона на виду у Варвары, отчего тот при своем-то синюшном цвете лица умудрялся даже краснеть. Гуляли долго, до тех пор пока головы не стали чугунными, а за пологом их шатра не вступила в свои законные права матушка-ночь.

* * *

Ушибы уже не болели. Точнее – не то, чтобы совсем, но, тем не менее, опухоль спала, челюстью можно было шевелить вполне сносно. Беспокоило сейчас Степана нечто совершенно иное: доверчиво прильнувшее к нему сзади теплое девичье тело. Улуша. Степан слегка приподнял край шкуры и с содроганием увидел, что девушка абсолютно нагая. Что было вчера? Как она оказалась в его постели? Память-бунтарка выдавала лишь редкие фрагменты: вот он благодарит Улушу за то, что та вновь спасла его от неминуемой смерти, дарит ей браслет. Сирте, кстати, браслет очень нравится, она тут же одевает его на ногу. Или не одевает? Приподнял шкуру еще раз сугубо для того, чтобы убедиться, что память ему не изменяет. На месте браслет. Там, где ему и положено быть. Так, дальше они празднуют толи его спасение, толи «обмывают» подарок. И все. Воспоминания на этом обрываются, и сколько ни долбись о невидимую преграду – ни за что не узнаешь то, что на самом деле является для тебя жизненно важным. Было у него что-то с сиртей или нет? Девушка голая, но он то, к счастью, одет. Или это ни о чем не говорит? Все, хватит. Разгадку ему сама подскажет Улуша, когда проснется. Своим поведением, естественно. Общаться то они пока еще между собой нормально не могут. Снова себе сделал в памяти зарубку: учить язык. Срочно. Начиная прямо с сегодняшнего дня.

Встал, стараясь не шуметь, прошелся взад-вперед по шатру, приводя мысли в порядок. Взгляд его при этом случайно упал на Варвару – та спала, разметав по кровати все свои немаленькие части тела. Подумалось: может Улуша просто пришла к нему потому, что ей не хватило места, чтобы улечься рядом с подругой? Впрочем, такая трактовка происшедшего показалась Степану слишком маловероятной. Выбрался из шатра и пошел, тщательно запоминая дорогу. Ему давно следовало изучить селение и прилегающие к нему окрестности, и действие данное было продиктовано отнюдь не блажью, а скорее насущной необходимостью. Хочешь жить долго – знай место где ты живешь, знание это однажды спасет тебе жизнь. А еще лучше – нарисуй карту, набросай на ней возможные варианты отхода. Да и от мыслей нехороших избавиться легче, если делом серьезным занят.

На улице раннее утро, а народу полным-полно. Степан обратил внимание на то, что прохожие теперь смотрят на него как-то иначе, с уважением что ли. Многие здороваются. Степан отвечает им тем же и дальше продолжает свой путь. То ли от жары, то ли с непривычки, костыли начинают натирать в подмышках, благодаря этому он вынужден временами делать остановки. Откуда, кстати, такое явное изменение отношения со стороны местных к его персоне? Вопрос конечно интересный. Подрался вчера удачно, показал свою силу, вырубив двоих и щедро получил на орехи от третьего. Возможно именно в этом его поступке и кроется разгадка. Показал сиртям, что воин, даже искалеченный, способен на многое, если он конечно внутри воин.

– А вот теперь, кажется, все сходится,– Степан улыбнулся, довольный собой до крайней степени. И дальше добавил, снова вголос: – Вот так-то, господа, знай наших!

Селение оказалось достаточно большим, Степан прошел его из конца в конец, насчитал шестьсот двадцать четыре шатра, включая три торговые лавки и шатер старосты. В лавки не заходил – незачем. Денег все равно нет, а дурить голову продавцам просто так, ради развлечения, он с детства не приучен. Да и устал очень, если честно. Уже по дороге назад заметил, что какой-то паренек довольно-таки рьяно следит за ним. По пятам ходит, чего не скажешь об остальных сиртях. Давно ходит, интересно? Похоже, Степан совсем растерял свою хватку.

– А ну-ка иди сюда! – громко позвал он пацаненка, и тот, как ни странно, послушал его команду.

Подошел, молча уставился на Степана.

– Чего тебе?

– Древак дай.

Ну что такое «древак» – Степан знал, слово «дай» – тоже. Проблем с переводом у него не возникло. А вот насчет самой просьбы – тут стоит серьезно поразмыслить. Допустим, даст Степан ему костыли, а тот возьмет и ускачет на них хрен знает куда. Как потом прикажете домой добираться? На руках?

– А вернешь?

Парнишка, похоже, не понял. Не настолько у них языки видать были схожими.

– Древак мне назад вернешь? – Степан знаками показал, как он отдает костыли, а затем вновь получает их от мальца.

– Возверну, возверну! – закивал тот и заулыбался так радостно, что Степан теперь попросту не мог отказать в его просьбе.

– Ну держи. Недолго только, а я пока здесь подожду,– с этими словами он присел под ближайшим шатром неподалеку от тропы, прислонился спиной к его шершавой поверхности и, передав во временное пользование любопытному черноголовому мальцу изделие рук своих, теперь с неодобрением косился на мусорную кучу, на которую он по глупости своей умудрился поначалу не обратить внимание. Воняла куча знатно, ползали по ней какие-то белесые черви величиной с палец. Паренек же с гиканьем уже умчался прочь, выписывая на костылях такие замысловатые кренделя, словно он на них полжизни провел, а то и больше. Вдобавок ко всему из шатра на противоположной стороне тропы высунулась какая-то старая перечница и теперь пялилась на него безотрывно своими слезящимися зенками, а чуть погодя оттуда же появилась еще одна голова – на этот раз гораздо более древней старухи.

– Тьфу ты! Богадельня у них там что ли? – раздраженно сплюнув, Степан развернулся всем телом в противоположную сторону, получив тем самым возможность лицезреть некоторый участок тропы, не обремененный ничем иным,0 кроме запыленной, стоптанной поросли.

Малец отсутствовал совсем недолго. Вскоре он вернулся, помог Степану встать и даже проводил его «до дома». Напоследок протянул руку для знакомства.

– Лекич,– представился солидным баском подражая, видимо, кому-то из взрослых.

Степан представился в ответ, пожал протянутую руку и, приподняв полог шатра, замер, не зная, как вести себя дальше. Улуша уже не спала: щебетала что-то Варваре, сидя с ногами у нее на постели, слава Богу уже одетая. Несомненно речь шла сейчас именно о нем. Заметив Степана, улыбнулась и призывно замахала рукой: заходи мол, заждались уже тебя. Он долго упрашивать себя не стал, выдохнул (будь что будет) и, вперив взгляд в пол, словно боясь оступиться, добрался таким образом до самого стола. Тот был уже накрыт, увы, уже без таких изысков как вчера. Куски вареной клещевины, древесная кора, какое-то подобие салата в миске.

Ел, искоса поглядывая на Варвару с Улушей. Те вели себя, как ни в чем не бывало, даже веселее обычного были, в особенности Улуша – она так вообще словно расцвела. Вот те раз… Неужто вчера и вправду произошло нечто из ряда вон выходящее? Нет, не мог Степан. Никак не мог. Даже под воздействием той убойной дряни, которой он влил в себя не меньше литра. Не мог, потому что перед глазами его все еще стояла Нюра. Проглотил свою порцию мяса, смачно захрустел древесной корой, по вкусу один в один напоминающей чипсы. Подождал, пока Улуша с Варварой прикончат свои порции. Теперь пришло время заняться уничтожением языкового барьера, иначе обоюдное хроническое недопонимание может привести к серьезному разладу в их маленькой общине.

ГЛАВА 2

– Степан, у тебя клюет!

– Вижу, что клюет.

– Так вынимай, уйдет ведь!

– Ну во-первых не вынимай, а подсекай. А во-вторых – рано еще.

Ухмыляясь в усы, Степан почесал пятерней бороду. Подумал мельком: подравнять бы надо, а то превратился уже Бог знает во что – толи в лешего, толи в Робинзона Крузо. Ни то, ни другое сравнение ему решительно не нравилось. Да и сам он себе нравился не очень. По-хорошему бы и бороду, и усы надо было уже давно сбрить, тем более, когда есть чем, но в последнее время им овладела такая апатия, что дальше мыслей дело не шло. Тонкая полая хворостина, играющая роль поплавка, вновь дернулась и ушла вниз, на этот раз практически полностью. Подсек, почувствовал, как в руках согнулось удилище и почти сразу же распрямилось вновь.

– Я же говорил, раньше надо было,– в голосе соседского мальчишки слышались нотки укоризны.

– Лекич, а наши вчера куда двинули?

– Воевать. Побоище большое намечается. Десять родов северных и еще четыре южных. Все в один кулак собираются.

– Десять родов… А всего их сколько?

– Всегооо…– лоб юного сиртя от натуги пошел морщинами. Много. Не знаю сколько, но много. Разве ж их сочтешь – уймищу такую? Земля-то вся наша.

– Не вся,– автоматически поправил его Степан. На душе стало еще гаже. Впрочем, такое состояние духа уже давно было его второй натурой. С тех пор, как поговорил начистоту с Улушей. Сколько после того разговора минуло времени? Месяц? Два? Со счета Степан давно сбился. Пройди год – он и не заметит его. Жизнь калеки скучна и однообразна. А вот что касается того разговора – тот как назло впечатался в память так крепко, словно произошел буквально вчера. Он помнил свое удивление, когда узнал, что браслет, подаренный им из простой признательности, оказался не подарком вовсе, а предложением руки и сердца. Помнил глаза Улуши, когда она узнала правду в его интерпретации. Не то чтобы их отношения после этого испортились – нет. Скорее наоборот. С каждым новым днем они становились все более доверительными, ведь языкового барьера уже практически не существовало. Да только не это тревожило Степана: с лица Улуши исчезла улыбка. Вообще. Словно иссяк родник жизненной силы, которая питала ее все это время. Браслет на ее ноге был теперь немым укором. Укором ему. Ведь сиртя отныне пожизненно обречена на одиночество. В их мире суженый выбирался всего лишь раз, и выбрав его, девушка обязана была пройти с ним дорогу жизни до самого конца.

– Не моя вина. Не моя,– напрочь позабыв о существовании парнишки, Степан выговорил эти слова вслух.

– А чья же еще коли не твоя? Подсекать надо было вовремя!

– Шел бы ты вон… со своими… лучше б с кручи попрыгал.

И вправду: стайка детворы, облюбовавшая высокий каменный палец метрах в ста пятидесяти от места для рыбной ловли, избранного Степаном, с таким азартом, с таким визгом прыгала сейчас поочередно в воду, что он и сам бы, будь у него ноги, а не эти придатки из безвольной плоти, тряхнул стариной, сиганул вместе с ними, рванул наперегонки на тот берег и, видит Володарь, непременно добрался бы до него первым.

– А что, и пойду. Думаешь не смогу?

– Сможешь-сможешь, иди уже.

– И пойду.

Похоже, Лекич здорово струхнул. Зрачки расширены, лицо побледнело. Даже зубы как будто стучат, или это только кажется Степану?

– Что, не прыгал еще ни разу?

– Прыгал, всегда там прыгаю.

Врет пацан. Врет – и не краснеет.

– Ладно, иди уже, прыгун, а я за тобой отсюда пока понаблюдаю.

Долго уговаривать не пришлось: рванул малец так, что пятки засверкали, оставив, наконец, на долю Степана его желанное одиночество.

Десять родов северных и четыре южных. Итого четырнадцать получается. И куда же они пойдут? Какую часть линии фронта выберут для прорыва? Он бы все, буквально все отдал за то, чтобы идти сейчас в общем строю, напевая со всеми слова былины о доблестных братьях Кличко, самолично им, кстати, и выдуманной. Что поделаешь, от безделья и не на такое сподобишься. В данный момент Степан числился в роду Веперя кем-то наподобие барда. Трепуном – если в буквальном переводе, но слова этого он категорически не приемлил. Начиналось все с вечерних посиделок, когда весь род, от мала до велика, собирается на центральной площади. Тогда и идут в ход байки, пересуды, обмены свежими новостями да сплетнями. В какой-то момент все это дело стихает по знаку старейшины Сергия, а на самую середину площади выступают барды. У каждого из них своя культурная программа, представляющая собой в основном набор былин, временами исполняемых под аккомпанемент деревянной дудки. Ни ритма при этом, ни рифм естественно не соблюдается. Иначе говоря под понятием «былина» имеется у них в виду определенный, зачастую ограниченный набор слов о происходящих тогда-то и тогда-то событиях. Короче: набор информации. Когда же Степан соорудил себе нечто наподобие гитары и рискнул выйти пред ясны очи всего рода Веперя на одной из таких посиделок с песней Лебединского: «Я убью тебя, лодочник!», то произвел не просто неизгладимое впечатление, а самый, что ни на есть настоящий фурор, причем не только среди женской половины населения, но и среди самих воинов. Это была бомба. Бомба такой разрушительной силы, что без участия Степана отныне не проходили ни одни посиделки. Он улыбнулся, вспоминая, как засветились тогда гордостью глаза Улуши, гордостью за СВОЕГО МУЖА.

Внезапно внимание Степана привлек крик. Кричали с того самого пальца, откуда детвора только что прыгала в воду. Кричали как-то невнятно, и лишь когда до него донесся второй крик, он осознал, наконец, что же он означает.

– Лекич утоп! Утоп Лекич!!!

Миг на осмысление информации, и Степан несется уже к тому месту, откуда прозвучал крик. Именно несется, едва ли не парит над землей. Как ему удается делать это на костылях – он и сам не знает и сейчас даже не задумывается о такой глупости. Как он взберется на палец – вот вопрос. Стены почти что отвесные. По одной из них змеится трещина. Именно так. Именно по этой трещине и взбирались, наверняка, дети. Но у детей были ноги!!! Отменяется трещина, трещина отменяется! Прыгать он будет отсюда, прямо с основания пальца. Камень какой-то высовывается правда из воды, но, если постараться, то можно на него и не попасть, ведь так? «Так», – успокаивает он сам себя и тут же прыгает, летит вниз вместе с костылями. «Как я буду плыть на одних руках?» – мысль обожгла Степана и тотчас же испарилась, потому что водная гладь была уже совсем близко. В последний момент успел набрать в грудь побольше воздуха, ощутил как тело уходит глубоко под воду. Выпустил из рук костыли и открыл глаза. К счастью, вода чистая как слеза, видимость просто отличная. Каждый сантиметр дна виден, а вот тела мальца почему-то нет. Пробкой выскочил наружу, чтобы захватить еще воздуха и краем глаза заметил вдруг светлое пятно ниже по течению. Пятно унесло довольно далеко, но это наверняка Лекич там, это его тело! Грести, грести, как никогда в жизни не греб!!! Вот тело уже совсем близко, Степан приподнимает голову Лекича над водой и начинает грести обратно. Хотя точнее даже не обратно – куда ему против течения! Тело даже без участия мозга, само, принимает решение плыть к ближайшему берегу. Рывок – и ребенок уже на прибрежном песке, глаза его закрыты, лицо выглядит холодным и мертвым. Вокруг начинает собираться толпа зевак, но ему сейчас не до них, ему надо вдохнуть в эту плоть жизнь, если это, конечно, возможно! Руки Степана делают искусственное дыхание: надавливают на грудную клетку раз, второй, третий… Мозг же застыл, парализованный нечеловеческой жутью. ЭТО ЕГО ВИНА!!!

Струйка воды, вытекающая изо рта… и вдруг Лекич закашливается. Поначалу вяло, затем все сильнее и сильнее. Вскоре он уже дышит вполне самостоятельно, и Степан рискует заглянуть ему в глаза. И видит там не ненависть, нет. Глаза Лекича смеются:

– Степан, твои ноги!

Что с ними, что с его ногами? Перебиты? Угораздило-таки попасть на тот камень во время падения? Только сейчас он замечает, что стоит над телом Лекича на четвереньках, стоит вполне самостоятельно, и его вдруг окатывает такой волной немыслимого восторга, что все его прошлые переживания попросту меркнут.

– Лекич…

Малец вскакивает, как ни в чем не бывало, словно это не его тело только что плыло по течению лицом вниз и радуется вместе со Степаном его неожиданному выздоровлению.

– На ноги, на ноги стань, стань на ноги! – он хватает Степана за руку, и тот послушно встает. Ноги подрагивают от напряжения, но Степану даже приятно ощущать, как твердеют мышцы, чувствовать легкое покалывание в икрах. Так и надо, так и должно быть. Он делает несколько шагов, ведомый Лекичем и едва не падает, когда стопа попадает на едва заметную глазу неровность. Затем, подбадриваемый остальной ребятней, делает еще несколько шагов и, вконец обессиленный, присаживается отдохнуть. Глаза его замечают одинокий костыль – тот прибился к берегу совсем рядом и сейчас лежит на песке, терпеливо ожидая, когда же хозяин соизволит наконец забрать его обратно. Тупой деревяшке невдомек, что в ее услугах более не нуждаются.

Из стойбища уже бегут люди, много людей. Наверняка кто-то из ребят успел предупредить их о трагедии. В передних рядах – сухощавый, жилистый воин с кудрявой шевелюрой – Кирий, отец Лекича. Чуть поодаль Степан замечает и его мать – статную, с волосом цвета воронова крыла. Лицо ее перекошено от горя. К счастью, он не видит пока глаз женщины – слишком большое расстояние. Вот толпа приближается и замирает со вздохом изумления, когда Степан встает на ноги, а из-за его широкой спины, словно черт из табакерки, с гиком выпрыгивает живой и невредимый Лекич.

– Сына? – руки Кирия обхватывают ребенка, поднимают высоко-высоко, а затем подносят поближе к глазам, как будто все еще не веря в случившееся чудо.– Ты ли это? – голос Кирия дрожит, кадык дергается вверх-вниз чисто непоседа-попугай на деревянном шестке.

– Я батька, я.

Торжественно, словно какую-то реликвию, Кирий передает сына в руки матери, и та обнимает его так крепко, с таким пылом, что у Лекича из груди едва не выпрыгивает душа, с таким трудом загнанная Степаном обратно в тело. Тем не менее, он находит в себе силы и выдыхает совсем негромко, но его каким-то образом слышат буквально все: