Текст книги "Подлинные анекдоты из жизни Петра Великого слышанные от знатных особ в Москве и Санкт-Петербурге"

28. Благосклонность Петра Великого к новым проектам

Благоразумие повелевает не все вдруг отметать, но наперед всё надлежащим образом исследовать, дабы выбрать доброе. Благоразумный Монарх, Петр Великий, наблюдал сие с великою осторожностью. И кроме того имел он врожденную склонность всем тем заниматься и все то исследовать, что имело хотя бы некоторый вид пользы при преобразовании Российского Государства и могло в чем-нибудь споспешествовать благу оного.

Посему не оставлял он ни одного из подносимых ему проектов без исследования, кроме алхимических, ибо, он почитал себя уверенным в том, что утверждающий о себе, будто умеет делать золото, должен быть неискусным и неосновательным химиком, и как он обыкновенно говаривал, либо невеждою в химии, либо обманщиком. Сей великий дух, любя получать всякий день новые познания о всяких вещах и пользуясь всяким к тому случаем, благосклонно принимал всех предлагавших ему новые проекты. Он не только имел терпение со вниманием их выслушивать, но и повелевал с осторожностью искусным людям исследовать их предложения и тайны, и притом сам бывал свидетелем справедливости или несправедливости, удобности или трудности проекта. Во всем требовал он доказательств и действительных опытов, на которые не жалел иждивения. Если опыты соответствовали его ожиданию и обещанию предлагавшего проект, то Государь награждал его сообразно важности проекта и предлагал ему пристойное место в своей службе. Если же проект оказывался несправедлив, неудобен к произведению в действо и бесполезен, то Государь примечал, что сочинитель оного сам не имел о вещи довольно основательного сведения, или в чем-нибудь ошибся, либо по крайней мере не имел намерения обмануть его; то снисходительно показывал ему его ошибку, давал ему какой-нибудь подарок за труд, либо денег на дорогу, ежели он приезжал со своим проектом из другого места, и еще извинял его пред теми, которые хотели его величеству сие отсоветовать, говоря: «Может быть, он честный человек; он только не разумел лучше этого дела, а имел доброе намерение и хотел оказать мне услугу».[34]34
  От фельдмаршала графа Миниха.


[Закрыть]

29. 3апрещение Петра Великого, чтобы на улице не падали перед ним на колени

В первые годы по основании Петербурга, когда еще весьма немногие улицы были вымощены и во многих местах весьма было грязно, особенно же в дождливую погоду простой народ по старому обычаю, увидев Государя, падал перед ним на колени, после чего часто вставали они все вымаравшись в грязи. Петр Великий не хотел этого, и всегда делал знак народу, чтоб те не падали на колени, и даже часто говаривал, что это ему не нравится. Однако ж народ не оставлял старого обычая, и Государь должен был запретить, под страхом наказания кнутом на улице падать пред ним на колени и пачкаться в грязи[35]35
  От лейб-хирурга Яна Гофи.


[Закрыть].

30. Петр Великий в военной и морской службе

Уже с младенчества своего приготовился Петр Великий быть истинным героем, ставил себе в удовольствие те тягости, которые сопряжены с солдатским знанием, и для снесения оных приучал себя к простому и суровому житию. Едва исполнилось ему десять лет, как он набрал себе в Москве роту солдат из молодых дворян, стоял с ними в лагере и ежедневно упражнялся с ними как в надлежащем воинском учении, так и в отправлении всех случающихся при оном работ. Ибо он, не взирая на свою власть, не хотел однако ж объявить себя капитаном сей первой регулярной российской роты, но паче служить с низшего степени и сам обучиться службе. И так был он долгое время барабанщиком, а потом двенадцать лет рядовым солдатом. Когда приходило время его караула, то ночевал он с товарищами своими в палатке или на палочной, стаивал как днем, так и ночью на часах, имел вместе с другими простую солдатскую пищу.

При делании, для увеселения и воинского учения, крепостцы возил он с прочими землю тележкою, которую он сделал собственными руками. Таким образом молодой сей герой не только сам приучился ко всем военным тягостям, но и подавал собою пример тем, которых он хотел привлечь к военной службе. Он всегда осуждал тщетное воображение о знатном происхождении и заслугах своих предков; напротив того старался вкоренить в молодое дворянство истинное любочестие, чтоб по его примеру приобретать пред другими честь, чин и преимущество, не чрез заслуги предков, но чрез свои собственные. Из сего намерения российского монарха произошло в последующее время 1722 г. в опубликованном регламенте, что преимущество одного в рассуждении другого определяется только через царскую службу, и никто другим чином пользоваться не должен, как только тем, который он в службе приобрел. Но кто совсем не служил или не служит, тот не имеет никакого чина. В силу того и поныне во всей России имеет младший дворянин пред старшим, даже и бароном, графом и князем, преимущество, ежели тот в гражданской или воинской службе имеет в рассуждении последнего вышний чин. Ибо без заслуг, а за деньги покупать чины, так как при различных дворах случается, должно сказать в похвалу сего государства, не бывало и нет сего обыкновения в России.

Когда после юношеских сих Петра Великого военных упражнений приятнейшее его упражнение было мореплавание, кого искусству он в Саардаме и в Амстердаме научился, то и служил он сам с низших чинов в своем флоте и наконец дошел чином до шут би нахта или контр-адмирала, чем он столько был доволен, что заслугам своих адмиралов и вицеадмиралов, которые имели свыше его чин, давал пред собою преимущество. Некогда освободилось при флоте вице-адмиральское место, которое по адмиралтейскому штату долженствовало опять быть занято. Шут би нахт Петр Алексеевич подал челобитную в Адмиралтейскую коллегию, в которой, прописывая свою службу, просил о помещении на порожнюю ваканцию. Дело сие было прилежно рассматриваемо, а по основательном рассуждении, было свободное сие место отдано другому контр-адмиралу, на прошение же шут би нахта Петра Алексеевича вышел ответ таков, что коллегия довольно признает оказанные им до сего времени услуги, надеется также, что он впредь будет стараться еще о больших заслугах, и обнадеживает его желаемым возвышением, как скоро опять случай к тому откроется. Ныне же, сравнивая его морскую службу с службою другого контр-адмирала, усмотрела она, что сей гораздо долее служил морским офицером, и во многих случаях на море себя оказал; Адмиралтейская коллегия, наблюдая справедливость, не могла ему на сей раз дать пред другим преимущества и произвести вице-адмиралом. Петр Алексеевич был сим решением доволен и сказал при дворе, когда зашла речь о сем производстве: «Члены коллегии справедливо судили и правильно поступили. Если бы они были столь подлы, чтоб от заискивания предпочли меня моему товарищу, то конечно бы за то долженствовали ответствовать».[36]36
  Известно сие от адмиралтейского генерала-экипажмейстера Брюинса.


[Закрыть]

31. Петр Великий угощает Голландских корабельщиков блинами

Великий наш император обыкновенно посещал Голландских и почти всех других корабельщиков, которые в Петербург приезжали, на их кораблях. Он осматривал строение их кораблей, особенно же тех, в которых было что-нибудь отменное. Ему не противно было, когда корабельщики угощали его рюмкою водки или вина, сыром или сухарями. Он разговаривал с ними об их путешествии, особенно по Балтийскому морю, с удовольствием слушал опытные их замечания, и часто вступал с ними о том в пространный разговор. Они имели позволение являться во дворец и смотреть всякие торжества, и даже часто были весьма хорошо угощаемы при дворе. Все это столь нравилось сим людям, по вольному их образу жизни, что они с великою охотою приезжали в Петербург. Российский торг в Санкт-Петербурге был тогда уже в цветущем состоянии. Смелость корабельщиков и свободное их обращение с императором содержали в страхе Государственных служителей, которым надлежало иметь с ними дело, и споспешествовали скорому отправлению их дел. Если причиняемо было хоть малое неудовольствие сим мореходам, то они тотчас грозили, что будут жаловаться Его Величеству. Из частых опытов известно было, что Государь позволял им свободный к себе доступ без всяких околичностей, и тотчас требовал к ответу тех, на кого они жаловались. Одним словом, корабельщики; а особенно Голландские, которые составляли тогда большое число, обходились с Петром Великим весьма вольно. Но император, зная обычай сих людей и отменно любя их по многим причинам, не гневался на такое их поведение, но прощал им и увеселялся оным.

Некогда встретился он в саду Летнего дворца с недавно прибывшим Голландским корабельщиком, который прежде часто бывал в Архангельском городе и тогда в другой раз приехал в Петербург. Государь спросил у него, не лучше ли ему нравится в Петербурге, нежели в Архангельске, и не с такою ли ж охотою приезжает он в Петербург, с какою прежде туда ездил? Нет, отвечал корабельщик. Император удивился сему ответу и спросил у него с некоторым неудовольствием о причине. Отважный корабельщик, тотчас догадавшись, что первый его ответ был не учтив и неприятен Государю, сказал: «Ваше величество, в Архангельск лишь только приедешь, тотчас найдешь хорошие блины, а здесь их нет. «Хорошо, – отвечал император, засмеявшись, – такому можно пособить приди завтра со своими земляками, другими корабельщиками, ко мне во дворец, я покажу тебе, что и здесь есть блины также, как и в Архангельске». Как скоро Его Величество возвратился во Дворец, то призвав к себе первого своего повара Фельтена, приказал ему на другой день к вечеру приготовить хороших голландских блинов и что еще к тому надобно было. На другой же день все голландские корабельщики позваны были в Летний дворец на ужин, и в присутствии его величества угощены были в саду так хорошо, что разошлись оттуда уже на рассвете.[37]37
  От генерала-экипажмейстера Брюйнса; также от Фельтена.


[Закрыть]

32. Спазматические припадки Петра Великого

Известно, что Петр Великий с молодых лет до самой кончины часто имел припадки сильной спазмы в мозгу, или некоторого рода конвульсии, от которых он несколько времени, иногда по целому часу, бывал настолько мрачен и сердит, что даже те, которых в другое время любил он иметь при себе, обыкновенно от него уходили. Признаком этих припадков было чрезвычайное искривление шеи на левую сторону и кривлянье лица. Поскольку эти припадки примечены были в Государе не с самого детства, но уже через несколько лет по вступлении его на престол, то вообще думали, что причиной оных был либо жестокий страх, претерпенный им в Троицком монастыре (См. Анекд. 26), либо яд данный ему тайно, по приказанию сестры его, властолюбивой царевны Софьи Алексеевны. Особенно же часто бывали эти конвульсии когда он был чем-нибудь раздражен, или когда случалось ему вдруг рассердиться, что тотчас можно было приметить по внезапным его содроганиям, кривлянью лица и по тому, что он начинал искривлять шею. Давидова арфа служила самым лучшим лекарством для царя Саула в подобном припадке; но против конвульсий Петра Великого, Павел Иванович Ягужинский, бывший тогда еще царским денщиком, заметил иное не менее действенное средство, и часто употреблял оное с хорошим успехом. Найдя государя в таком состоянии, он убегал от него, но вскоре опять возвращался с Императрицею, или в отсутствии её с другою молодою госпожою, какая ему встречалась; вводил ее без доклада в комнату к Государю, как бы будучи посылан за нею, и сказав: «Петр Алексеевич, вот она, с кем хотел ты говорить, оставлял его с нею наедине. Не известно, нечаянное ли присутствие особы прекрасного пола, к которому Государь имел великую склонность, или приятные слова молодой прекрасной женщины имели столько силы над его припадком; но только то известно, что он всегда бывал так тронут увидев нечаянно прекрасное лице, что конвульсии скоро прекращались., и государь выходил потом в самом спокойном расположении и с веселым лицом.[38]38
  От графа Павла Ивановича Ягужинского, который рассказывал это за столом у Саксонского посланника, Графа Линара.


[Закрыть]

33. Попечение Петра Великого о наблюдении полицейского порядка

Граф Девиер, который в царствование императрицы Екатерины I был несчастлив и старанием тестя своего князя Меншикова сослан в Сибирь, откуда уже через 15 лет был возвращен императрицей Елизаветой Петровной, был воспитанник Петра Великого, служил при нем несколько лет пажем, потом денщиком. После того он был полковником, генерал-майором, генерал-поручиком и наконец даже до упомянутого своего несчастья, генерал-полицмейстером, каковую должность надлежало ему отправлять с рачением, потому что Петр Великий внимательно наблюдал всё касающееся полиции, особенно в новом своем любимом городе, и ничто от внимания его не могло укрыться. Некогда Государь, по обыкновению своему, ехал в одноколке вдоль по берегу Мойки, имея с собою генерал-полицмейстера; подъехав к небольшому мосту, сделанному через канал, проведенный из Головинского сада в Мойку, против острова, называемого Новою Голландиею, где хранился дубовый лес для корабельного строения, нашли они мост испорченным и несколько досок с него разметанные, так что без опасности проехать было невозможно. Государь должен был выйти из одноколки, приказал денщику своему поправишь доски и как-нибудь укрепить, дабы можно было проехать по мосту. Он так разгневался на небрежение полиции о мостах и улицах, что на том же месте поколотил генерал-полицмейстера своею палкою и сказал ему: «Впредь будешь ты лучше стараться, что бы улицы и мосты были в надлежащей исправности, и сам будешь за этим смотреть. Между тем мост был починен и гнев у государя прошел. Он сел в одноколку и сказал генерал-полицмейстеру весьма милостиво, как бы ничего между ними не случилось: «Садись, брат».[39]39
  От камергера графа Девиера, сына упоминаемого здесь генерал-полицмейстера.


[Закрыть]

34. Охота Петра Великого

В противность обыкновения всех владетельных дворов, Петр Великий не имел у себя егерского корпуса, но только несколько придворных охотников, которые через свою стрельбу долженствовали доставлять дичь в императорскую поварню, а при Адмиралтействе двух лесничих, которых должность была означать строевой лес в близ находящейся роще и иметь особенное попечение о приращении дубов.

Он никаких звериных травлей терпеть не мог. Как он однажды находился в некотором подмосковном селе и был приглашен одним соседственным дворянином, которой был великий охотник, на приготовленныя для его величества веселости, охоту и медвежью травлю, сделал он ему дружеский отказ, объявив: «Гоняйте, сколько вам угодно диких зверей, сие не составляет мне никакой веселости, покамест я вне государства дерзкого моего врага гнать, а внутри оного диких и упорных подданных укрощать имею».[40]40
  Известно сие от гофмаршала Дмитрия Андреевича Шепелева.


[Закрыть]

35. Ревность Петра Великого в открытии обмана и в уничтожении суеверия

Между многими опытами своего разума, оказал Петр Великий сильнейший опыт оного в том, что при всяком случае умел истреблять народный страх, основывавшийся на простоте, суеверии, незнании и обмане. Сколь выгодна сама по себе сия предосторожность для государственного покоя, столь благополучно всегда удавалось Петру Великому произведение оной; при том тем скорее и достовернее, чем меньше он давал времени вкореняться сей вредной вещи.

Когда уже Петр Великий мужественно преодолел злобу и неразумие, препятствовавшие ему в новом его заложении города Петербурга, и в 1720 году разные острова сего места несколько стами домов были застроены, так называемая Петербургская сторона, как около крепости, так и за нею, многими публичными строениями, лавками, магазинами и коллегиями была занята, и царь находился за день езды расстоянием от города и был занят деланием Ладожского канала, произошло вдруг великое стечение народа в церковь, находящуюся на Петербургской стороне, на пронесшийся слух, что больший образ Богоматери проливал в оной слезы. На сие сделала тотчас суеверная чернь опасное свое истолкование, что Богоматери страна сия противна, для того плачет и слезами своими новому сему городу и, может быть, всему государству возвещает угрожающее великое несчастье.

Тогдашний великий канцлер, граф Головкин, живший по близости той церкви, пошел в оную, но едва мог опять обратно сквозь толпу пробраться, тем менее еще того разогнать стечение народа. Он отправил тотчас к Петру Великому вершника[41]41
  Ве́ршник – на Руси в старину конный наездник, всадник на службе у знатных и богатых людей, ездивший перед господским экипажем.


[Закрыть] с известием о чудесном сем приключении и роптании народном. Царь немедленно от туда поднялся, ехал во всю ночь, прибыл поутру нечаянно в Петербург и тотчас пошел в церковь, где был принят духовенством и поведен к чудотворному или плачущему образу Богоматери. Его величество не видел его при себе плачущего, но от многих присутствующих услышал, что оный уже часто и за несколько еще дней слезился. Сей монарх довольно времени прилежно рассматривал святую сию икону, однако при всем том показалось ему нечто у глаз оной подозрительно, требующее ближайшего исследования; не подав ни малейшего о том знака, приказал он одному из находившихся там священников снять икону с возвышенного её места и в сопровождении его величества нести оную в его дворец. Там прозорливый сей монарх в присутствии великого канцлера, некоторых знатных своего двора особ, первейшего духовенства и священников помянутой церкви, которые были при снятии сей святой иконы и оную во дворец несли, исследовал всё подробно на сем образе, который довольно был густо покрыт красками и лаком.

Тотчас в начале усмотрел его величество весьма малые и почти неприметные скважины у углов глаз, которым сделанная на оных тень больше долженствовала препятствовать к рассмотрению. Петр Великий обратил образ, оторвал оклад, отколол собственною рукою подкладку назади и ко удовлетворению своего чаяния и первого заключения открыл он обман и источник слез священной иконы Богоматери, а именно: вырезанную пустоту близ глаз, где еще осталось несколько масла, которое было удерживаемо заднею подкладкою. «Вот тайна! – вскричал он тогда. – Вот вам источник чудотворных слез!» Каждой из присутствовавших долженствовал к образу подходить, смотреть сие открытие и собственными глазами увериться в хитром обмане.

Потом доказал мудрый сей монарх окружившим его яснейшими доводами, как пущенное масло в прохладном месте до тех пор может пребывать густым, покамест не распустится от теплоты: таким образом делалось и у сего осмотренного образа, где оное выступало слезами из показанных скважин, когда пламя затепленных пред иконою свеч столько близко приближалось к глазам, что места те разогреются и сокрытое масло от теплоты сделается жидко. Сим открытием и показанием обмана окружавшим его, яко очевидцам, казался по наружности монарх быть довольным и спокойным и не показывал никакого знака о исследовании виновника сего обмана, но сказал только наконец присутствовавшим: «Вы теперь все видели, что было причиною мнимых слез иконы Богоматерней. Я не сомневаюсь, что вы везде расскажете и всех известите о том, что вы теперь сами видели и в том удостоверились; следственно, посмеете и уничтожите сие столь неразумное и, может быть, злобное истолкование сего вымышленного чуда. Сей же искусством сделанный (а не чудотворный) образ оставлю я у себя и поставлю в мою кунсткамеру».

Между тем сей монарх, крайне разгневанный сим обманом и злобным истолкованием искусственных слез, прилагал тайно все свои старания сыскать тому виновников. Спустя несколько времени и по многом исследовании, открыл он их и, по признанию их и по объявлении всех обстоятельств и намерения, с таковою строгостью их наказал, что никто более не имел охоты впредь приниматься за таковые обманы.[42]42
  Известно сие от придворного интенданта Кормадона.


[Закрыть]

36. Любовь Петра Великого к картинам и введение гравировального искусства

Еще при первом путешествии по Германии, Голландии и Англии в 1697 году, Петр Великий возымел охоту к хорошим картинам и уважение к искусным живописцам, хотя главный предмет сего путешествия и не позволял ему заниматься тем с отменным вниманием. Он и тогда привез уже с собою в Москву много хороших картин и весьма искусного гравера и рисовальщика Петра Пикарда, которого в Голландии принял в свою службу. Сему художнику приказал он вырезать на меди некоторые виды города Москвы и окрестных мест; также в 1716 году российский флот перед Кронштадтом, в 1714 году вид города Петербурга и многие другие изображения. Сей же Пикард рисовал и вырезывал на меди изображения забавных празднеств, которые государь иногда учреждал в Москве для своего увеселения и с некоторыми особенными намерениями, как-то: свадьбу Карлов, Китайскую свадьбу, праздник Князя Папы, и проч. Несколько досок и отпечатков некоторых из сих изображений и поныне еще можно найти. Он же рисовал и гравировал прекрасное изображение Полтавского сражения, н доске в 2 фута и 4 дюйма длиною, а высотою в 1 фут и 8 дюймов; равным образом осаду Турецкой крепости Азова в 1696 году, где напереди представлены государь Петр I; фельдмаршалы Алексей Семенович Шеин, и Гордон, генерал-фельдцейхмейстер Головин и генерал-адмирал Лефорт; первые в русской одежде на лошадях, а последние в старой французской с аксельбантами, в большом виде и с похожими лицами. Сей столь же искусный, как и прилежный гравер, которого государь отменно любил и часто возил с собою в санях и в одноколке, не только вырезал много досок с прекрасных рисунков, но и обучал своему художеству некоторых. порученных ему от Государя способных учеников, которые сами потом хорошо гравировали, особенно же изображали для Петра Великого первые корабли и другие суда. Одним из искуснейших между ними был Алексей Зубов, который вырезал много хороших эстампов и между прочими в 1721 году с отменным искусством изображение морского сражения при Грейгаме, на доске в 28 дюймов длиною и в 20 вышиною.

Во время пребывания государева в Париж писали портрет его два славнейшие портретные живописцы, Натуар (тесть столь же после прославившегося живописца Токе) и Ригод. Первой представил его по колени, в панцире, и в такой же величине супругу его императрицу Екатерину, сидящую, с привезенного из Петербурга портрета[43]43
  Оба эти превосходные портрета привезены были в Петербург, и в царствование императрицы Елизаветы Петровны часто видел я их у тогдашнего Канцлера Графа Воронцова.


[Закрыть]. А другой написал Государев портрет в такой же величине, для французского двора, или для тогдашнего регента и опекуна малолетнего Короля Людовика ХV.[44]44
  Сей прекрасный портрет в 1773 году был привезен из Парижа в Петербург в собрании картин и куплен ее императорским величеством Екатериною II в числе других преизрядных картин.


[Закрыть]

В последние годы император имел в службе своей искусного портретного живописца Дангауера, который совершенно в итальянском вкусе самыми живыми красками и с отменным расположением света и тени писал портреты как Петра Великого, так и супруги его, в различных положениях. В то же время жил в Петербурге королевский прусский посланник барон Фон-Мардефельдт, который был столь же искусный миниатюрный живописец, как и Министр. Он написал портреты не только императора и императрицы, но и обеих прекрасных царевен, Анны Петровны и Елизаветы Петровны, на слоновой кости величиною в 8 долю листа, с превосходным искусством и совершенным сходством; ибо списывал оные с них самих, и им поднес в подарок, сняв для себя копии[45]45
  Сии четыре картины подарены были от императрицы Екатерины I, Герцогу Голштинскому при вступлении его в супружество с царевною Анною Петровною. Он взял их с собою в Киль, оттуда сын его, великий князь Петр Феодорович – привез их с собою в Петербург и с отменным уважением хранил в своем кабинет.


[Закрыть]. Государь, имея и по государственным делам много сношения с сим знатным министром и живописцем, часто просиживал с ним по целому часу, смотрел на его живопись и удивлялся его искусству.[46]46
  От Барона Мардефельдта, племянника упомянутого Министра, который после сам был королевским прусским посланником при дворе императрицы Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны.


[Закрыть]