Текст книги "Повелитель папы. Из серии «Жизнь замечательных детей»"

Охотничья привлекательность Дика сыграла печальную роль. Однажды, пока Костик стоял в длинной очереди в магазине, Дика кто-то отвязал и увел. Видимо, пёс сопротивлялся, но на людей нападать не умел. Несколько месяцев Костик с родителями расклеивали объявления по всему району, бродили по всем местам Дика, в которые он прибегал после грозы, расспрашивали всех знакомых и незнакомых собачников – рыжего друга след пропал. Одно утешало, увели его охотники, и наконец-то пёс смог реализовать свою мечту и предназначение – утиная охота. Утешало слабо, но лучше уж так. А Костик с тех пор поклялся никогда не заводить больше домашних животных, хотя бы и радость от них превышала траур после их потери. Так закончилась история Дика, который так и не стал Ричардом.

Коллекционер

Еще Костик был страстным коллекционером. Коллекционирование в те годы охватывало все слои дворового общества, хотя и с разной степенью увлечённости и с разными предметами страсти. Во дворе действовал настоящий детский черный рынок. Форинты и бани менялись на леи и динары, а марки дружественной «Монгол шуудан» на не менее дружественную и цветастую Кубу. «Куба-Сива есть?» – бывало спрашивал один малолетний коллекционер другого. Так трактовалась двойная надпись КУБА-CUBA на марке. Самым дорогим способом и поэтому малодоступным было пополнение коллекций через единственный в городе магазин «Филателия-Нумизматика», где и спускались огромные, по детским меркам, состояния.

На вершине пирамиды находились собиратели монет и купюр – они называли себя красиво – «нумизматы». Выше всего ценились старые или зарубежные. Чем зарубежнее, то есть чем меньше была вероятность советского человека попасть в экзотическую страну и привезти оттуда соответствующие деньги, тем выше была ценность монеты. Можно считать, что рейтинг был не то чтобы антисоветский, но прямо обратный советскому. Иностранные монеты по возрастанию ценности шли от стран соцлагеря, через развивающиеся страны к капиталистическим странам и совсем экзотическим, типа Лаоса. Советская же монета, столь разнообразная в первой половине 20-го века, после Хрущева вместе со страной впала в дизайнерский застой и перестала меняться. Видимо, в детском и подростковом возрасте, пометавшись между стилями, примерив на себя то рабочего с молотом, то, наоборот, щит, повзрослев, поскучнела и сама, и уже до самого своего конца придерживаясь уныло-консервативного стиля, и никак не радуя маленьких коллекционеров. Иногда, по большим праздникам, таким как очередное круглолетие Октябрьской революции, внезапно она облачалась пышно и помпезно, на ней появлялся какой-нибудь деятель или крейсер, но потом опять переодевалась в казенный мундир. Исключения составляли советские юбилейные рубли.

На втором месте коллекционерской иерархии стояли филателисты. Оценочный принцип сохранялся – СССР-соцлагерь-развивающиеся-каплагерь-диковинные. Путь марок в костиков двор отличался от монетного. Возможно, основная часть международной дружбы по переписке между школьниками велась с важной взаимовыгодной целью – получение марок. Но этот способ был сильно ограничен языком – надо, чтобы оба корреспондента знали один и тот же. Экзотические и старинные марки таким образом было не достать. Поэтому действовали вышеописанным древним и почтенным способом – обменом.

У Костика была одна из самых крупных и ценных коллекций купюр и монет во дворе и он пользовался уважением в своем кругу. Самой старой в коллекции Костика была екатерининская монета – 2 копейки 1763 года, самой мелкой – ¼ копейки 1843 года. Но на самом деле он собирал все: монеты, купюры, марки, значки. Он не брезговал даже календариками и спичечными этикетками, просто скрывал это. Их собирали уже совсем изгои и девчонки.

У папы был друг дядя Сережа, который без усов, и он, как внезапно выяснилось, тоже был филателистом. Он, правда, был «взрослым» филателистом и выискивал в марках не красоту, а какие-то изъяны в перфорации, гашения и брак, собирал марки блоками, в общем, занимался этим хобби скучно и без фантазии, как и все, что делают взрослые. Однажды он, увидев Костика с кляссером в руках, изъявил готовность посмотреть его коллекцию, брезгливо перелистал пахнущие краской картмаксимумы и затертые марки Третьего рейха и без интереса отложил. Костик, ожидавший если не восторга, то хотя бы уважения к равному, был очень разочарован дядей Сережей. Какой-то он ненастоящий филателист.

Зачастую бурная дворовая жизнь совершенно забирала все свободное время, поэтому говорить об успехах в школе не приходилось. Тем более об успехах в школьной административной карьере – пионерско-октябрятской деятельности. Она стояла в иерархии приоритетов у Костика на последнем месте после футбола, баскетбола, монет, учебы, марок, настольного тенниса, лыж, гуляния по лесу, чтения книг, настольных игр, в-общем, терялась в голубой дали. Родителей Костика его карьерная пассивность тоже совершенно не беспокоила.

Однако однажды Костика поймала завуч, критически осмотрела его и сказала паре сопровождающих школьных активисток: «Рост нормальный, вид приличный, берем!» – и, дополнительно энергично кивнув, ушла, как крейсер, тяжко рассекая школьный коридор. «Костик, – перебивая друг друга, зачастили активистки, – у нас знаменосец заболел ветрянкой, а через неделю межрайонный школьный парад, не может же знаменосец выглядеть как леопард, – они захихикали было, но, взаимно осуждающе глянув друг на друга, взяли себя в руки и продолжили важно: – Тебе выпала честь стать нашим знаменосцем. Приходи сегодня после уроков в красный уголок, будем репетировать», – многообещающе добавила низенькая некрасивая активистка. Костик предпочел в таком случае находиться в каком-нибудь противоположном, например зеленом или даже синем уголке, но для отказа не смог быстро придумать веских аргументов. Вечно Костика впрягали в какие-то совершенно неинтересные инициативы, а он не мог сказать «нет». Взять ту же поездку на картошку. Но здесь, видимо, все же не картошка, должно быть легко.

Начались тренировки, и теперь после школы Костик по два часа вышагивал, вытягивая носок, по размеченному белой краской квадрату, конвоируемый спереди и сзади двумя активистками, а невдалеке друзья играли в футбол, громко стуча мячом о деревянные борта, крича друг на друга и совершенно не следя за параллельностью подошвы земле. Та, которая была пониже, сразу поверила в Костика, и шагая впереди, демонстративно четко шлепала подошвой о бетон двора, полагая, видимо, что подбадривает Костика своим шлепаньем. Та, которая повыше и топала сзади, не могла признать соответствие Костика высоким нормам образцового пионера и знаменосца, видя в нем самозванца, и подозрительно ждала его ошибок с тем, чтобы радостно на них указать. Он чувствовал, как она сверлит взглядом его спину. Видимо, она была разочарована заменой привычного знаменосца с известным шагом на нового и следила за Костиком, как за новым конем, впряженным в телегу, который внезапно оказался иноходцем.

После очередной шагистики все вернулись в красный уголок, переоделись и пошли по домам. Костик же задержался, поскольку он давно наметил заглянуть в пыльные шкафы, нет ли там чего интересного. И как же он был прав – в одном он с ликованием обнаружил кучу комсомольских значков, пришпиленных к чистым бланкам. Значки были похожи на октябрятские, только уже без огня. Их можно было обменять на черном дворовом рынке и пополнить коллекцию. Или можно было произвести всех друзей без очереди, но с персональным отбором, в комсомольцы. Костик, поколебавшись между страхом, совестью и жадностью, внял голосу разума. Значков было много и пропажу нескольких из них никто бы не заметил.

Заметил. Точнее – заметила. Как выяснилось позже, недоверчивая активистка, которой Костик сразу не внушил доверия, заранее пересчитала значки и на следующий день с ликованием выявила недостачу. Возможно, она специально подложила значки на видное место, и провокация сработала. Костик даже не успел обменять ни одного значка.

Дальше последовал суд совести. Костик стоял, вытянув руки по швам, опустив голову и остервенело шевеля пальцами ног в ботинках, пока высокая активистка, упоенная негодованием, кляла Костика именами пионерско-комсомольских святых, смотревших внимательно недетскими своими глазами на него со стен, сожалея то ли об ошибке в Костике, то ли о том, что не могут подключиться к его распеканию и вынуждены только смотреть грустно и молчаливо из рам. Остальные члены пионерской дружины сидели, опустив глаза, видимо, от стыда за Костика перед портретами. Среди них находился Юрок, по совместительству председатель совета дружины и член дворовой команды Костика по футболу. Как он умудряется сначала сидеть здесь часами с постной миной и скорбно качать головой, а потом идти играть в футбол, было Костику непонятно. Впрочем, ему с самого начала было ясно, что знаменосцем школы Костику не стать никогда, не та порода, тут он был согласен с распалившейся активисткой.

И вот в День Победы перед выстроенными в каре школьниками завуч школы, Вера Петровна читает речь. Вера Петровна обладает взыскующим взглядом и фигурой борца сумо. Однажды она заняла у мамы друга Костика Сереги деньги, а отдала их отрезами школьной ткани. Мама Сереги обтянула ему той тканью полушубок и получилось подобие зимней школьной формы. А сейчас над школьным двором звенит ее вдохновенный голос, в котором слышны и боль отшумевших битв, и омытая дождем надежда, и голубиный стон от избытка чувств по поводу торжественности момента. Затем величественно гремит Левитан, за ним, ликуя, над двором летит голос Кобзона вдаль по улицам и, наконец, выносят знамя.

Вместо Костика поставили Губайдуллина из параллельного класса. Мало того, что Губайдуллин низкорослый и сутулый, он еще в начале марша сбился на иноходь и так прошагал весь периметр. Левая рука, левая нога. Правая рука, правая нога. Не посмел сбиться и перейти на нормальный ход. Зато он был отличником и ответственным редактором стенгазеты, идеологически устойчивым к значкам, футболу и прочим соблазнам. В отличие от Костика. Так бесславно закончилась, едва начавшись, его пионерско-комсомольская карьера. Посерьезнее надо быть в таких делах.

Зелёные хулиганы

Огурцы вредны. Так считал самый негероический из героев любимой приключенческой повести Костика «Зелёный фургон». Костик оценивал их скорее как бесполезные, но жизненный опыт заставил его согласиться с пожилым метранпажем времен Гражданской войны. Первое столкновение с опасным овощем произошло у Костика в деревне на бабушкиной кухне, когда он завтракал со своим двоюродным братом Сашком. На стол бабушка неосторожно положила огурцы, которые до поры до времени обманчиво мирно лежали рядом с надувшимися от спеси помидорами.

После того, как основное блюдо в виде гигантской яишни с салом и луком, состоящей минимум из 10 или даже 15 ярко-желтых яиц, было если не уничтожено, то изрядно потрепано с разных сторон полными жизни внуками, потек светский разговор, густой, как яичный желток, и бесполезный, как яичный белок. Костик, на правах старшего, врал про свои городские успехи, ведь все взрослые так делают, Сашок, согласно обязанности младшего, во всё верил, помогая себе приоткрытым ртом, иногда механически откусывая огурец, а в особо напряженных местах забывая пережевывать.

Костика, захваченного собственным красноречием, внезапно вынесло на свежайший школьный анекдот, была ли то история про похороны царь-таракана или про Вовочку, история до нас не донесла, но последствия вышли трагические. К сожалению, анекдот показался Сашку смешным, он захохотал, и коварный огурец, дождавшись своего мига, бросился в дыхательное горло и перекрыл Сашку кислород. Сашок покраснел, затрясся, закашлялся, выражение смеха на его лице внезапно смялось и смешалось с ужасом.

Костик не знал, что делать, и стал бить Сашка по спине, но как-то невпопад, отчего нужного эффекта не достиг, а достиг ненужного. Со двора прибежала бабушка, мощным движением отбросила Костика, схватила Сашка за ноги, перевернула и стала трясти. От неожиданного кульбита Сашок выплюнул зеленую кашицу, которая перелетела через всю кухню и злобно зашипела на печи. Костик получил ужасный нагоняй и понуро сидел на табуретке, пережидая заслуженную немилость.

Второй случай зловредности огурцов произошел через несколько лет, тоже в деревне. В этот раз у бабушки, кроме Костика, гостила тетя Нина с дядей Юрой. С утра бабушка с детьми ушли работать, а Костик с дядей Юрой, как самые городские, остались в избе, Костик – делать школьные задания на лето, дядя Юра – курить, кашлять и иронично за ним наблюдать сквозь толстые очки.

Потом дядя Юра протянул руку и взял Костиков учебник по литературе, с треском пролистнул его до самого конца и стал рассматривать иллюстрации. Будучи доктором медицинских наук и профессором, дядя Юра предсказуемо остановился на иллюстрации «Иван Грозный убивает своего сына» и задумчиво спросил: «Интересно, а как на самом деле было дело?» И, то что называется, подставился. Костик, совершенно не уверенный в том, что правильно проводить лето за учебником, отреагировал на возможность отвлечься мгновенно: «А из-за огурца!»

Дался ему этот огурец! Выскочил, как черт из никогда не виденной в жизни табакерки. Ну теперь уже пришлось быстро додумывать. «Сын Ивана Грозного огурец ел, – на голубом глазу вдохновенно врал Костик, – и подавился. Иван Грозный стал его по спине стучать, да все не помогает. Ну, он все сильнее, сильнее давай его колотить, все бестолку. Совсем разозлился Иван Грозный и со всей силы шарахнул сына посохом, да попал в голову». Тут Костик вспомнил, что в конце вранья надо добавлять мелкую, но правдоподобную деталь: «Так нам в школе классная рассказывала. Она у нас еще литературу ведет». Дядя Юра задумался: «Мда…»

Пауза затянулась, Костик посмаковал ее, но потом не выдержал и признался во вранье. Дядя Юра хохотал так, что упал со стула. Костик испугался, что его тоже удар хватит. «Ты так симптомы описал правдоподобно, что я поверил, – сквозь слезы пробормотал дядя Юра, – Есть такие психические отклонения, когда человек остановиться не может и только распаляется».

Долго потом дядя Юра со смехом вспоминал, как Костик его подколол. «Надурил профессора! – качал он головой. И добавлял: – А ты у нас, оказывается, врун не простой, а талантливый! Надо тебе в писатели идти, там за вранье хорошие деньги платят». И хотя Костику было это приятно, с тех пор он огурцов стал избегать, как существующих, так и воображаемых. Кто их знает, что они выкинуть могут. Непредсказуемый овощ!

Кулунда

Начало

Поездка к бабушке в деревню началась, как всегда, с вечерних сборов. Костиков папа бегает по квартире, собирая большой выгоревший зеленый рюкзак. Если бы в доме была пыль, она бы сейчас вихрями вилась за ним. Вместо пыли за ним вьется пес Дик, крутится под ногами, усугубляя неразбериху, умудряясь толкать всех одновременно головой, телом и колотить упругим хвостом. Костик, наблюдая такое развитие событий, внезапно ощущает приступ школьного усердия и скрывается в своей комнате, где склоняется над тетрадкой с домашним заданием по математике, подложив под нее для мягкости раскрытую книгу «Одиссея капитана Блада».

«Где мой свитер?» – тем временем с легким раздражением вопрошает папа, роясь в шкафу. «Ты мне сейчас все здесь переворошишь, я сама найду, иди остальное собирай», – мама оттесняет папу от шкафа. Свитер найден. А что это за свитер?! Светло-коричневый, жесткий, колючий, теплый и пахнущий верблюдом, такие свитера есть только у советских подводников и у костикова папы. Даже мама не решается выкинуть его, несмотря на его до крайней степени повышенную бывалость, и исправно чинит его каждый раз.

Папа тем временем формирует внешний облик рюкзака, превращая его из линялой тряпки в крупного пузатого красавца в романтических разводах. Когда длительность выполнения домашнего задания становится слишком необъяснимой, Костик берет Дика на поводок и ведет на прогулку. Под куртку для тепла он добавляет ту же «Одиссею..», которая, как мы видим, обладает массой полезных чисто физических свойств в разных ситуациях.

На улице Дик рвется в темноту и в сугробы, а Костик предпочитает освещенные и утоптанные места, поэтому, несмотря на длительность прогулки, оба возвращаются недовольные поведением друг друга. Костик завтра возьмет с собой свой школьный ранец, в который он уже уложил все нужное, а сегодня ложится спать.

Скорый

Утром папа встает рано, надевает свитер, бодро и суетливо бегает по дому, дополняя рюкзак до окончательно гармоничной округлости продуктами питания, загоняет Костика в ванную и на завтрак, после чего они спорым шагом, в части Костика усугубляемым припрыжкой, идут на станцию. К бабушке надо ехать 14 часов до станции «Подборное» на поезде, идущем на юг, в сторону Кулунды. Костику Кулунда всегда представлялась краем света. Но им, слава богу, выходить раньше.

Папа как опытный путешественник пришел на станцию глубоко заранее, и теперь Костик еще полчаса читает того же «Капитана Блада», сидя на задубевшем от холода рюкзаке, ухудшая его арбузообразность в сторону тыквообразности. Перелистываемые варежкой страницы громко шелестят, бесплотный голос над станцией отдает приказы людям и машинам, люди послушно семенят в указанных направлениях, машины воют с эхом в ответ.

Наконец рядом морозно заскрипел заиндевевший состав, и Костик с папой забрались в густо пахнущий общий вагон с надписью «Кулунда». В этот раз удалось втиснуться внутрь вагона, в тепло, и сесть на рюкзак. Вагон принял их как родню, равнодушно и гостеприимно, преувеличенно радушно засуетившись и застучав.

Рюкзак разморило от тепла, и он стал разваливаться, так что Костик стал скатываться с него. Буквы постепенно отдалились и расплылись, сюжет стал невнятным. Казалось, даже смелого капитана Блада сморило это мерное качание и его лицо стало оплывать, как свеча.

Через несколько часов вагон опустел, и оставшиеся пассажиры смогли сесть, а Костик занял целую скамью, подогреваемую снизу горячей железной печкой, – деревянную, лакированную, твердую и вонючую, на которой он тут же уснул и проспал до самой станции, иногда только, в полусне поджимая свешивающиеся в проход ноги, которые то и дело задевали выходящие пассажиры.

На станции поезд останавливается в 4:05 утра. Стоянка одна минута. Костик был бездушно растолкан за десять минут до и теперь осоловело водит глазами в холоднючем тамбуре, заваливаясь на покрытую куржаком стену. Вот пронзительно звенит тормозящий состав, папа выпрыгивает с рюкзаком на улицу, Костик слезает за ним, пропускает пару новых пассажиров, бегущих к вагону. Судорога волной пробегает по огромному телу поезда с головы до пят, он лязгает всеми своими суставами и сочленениями и уезжает в морозный предутренний туман.

Костик с папой стоят одни в тишине перед бескрайней кулундинской степью. Ветер терзает рюкзаки, пытаясь развернуть Костика и папу и загнать в маленькую железнодорожную станцию, но им нужно не туда. Хотя Костик бы подумал над предложением ветра. «Ууходииитеее!» – воет тот Костику в ухо – «Уумороожуу!». Впереди – 10 километров по снежной равнине без внятных ориентиров.

В степи терпи

Впрочем, папу отсутствие ориентиров в степи никогда не пугает. Он вырос в этих местах плюс вообще всегда оптимист. Оно пугает только Костика, плюс Костик-то пессимист. Точнее это не плюс, а минус. Но в данной ситуации Костику остается только полагаться на судьбу. Ну то есть на папу. А папа уже перешел пути и бодрым шагом идет по заносимой на глазах дороге, идущей вглубь степи между двух снеговых стен. Костик, тряся рюкзаком, трусит следом, сбегая с насыпи. Ветер, задохнувшись на минуту от такой наглости, набрасывается с большей силой. Жаль, что он дует не в спину. Даже в лицо было бы лучше. А он дует сбоку какими-то порывистыми спиралями, так что тело быстро устает от непривычного направления сопротивления, да и защитить лицо от него гораздо сложнее.

В этой степи водятся волки, но сегодня Костику волки не страшны. Ему почему-то кажется, что в такую погоду ни один нормальный волк на улицу из норы не выйдет. Он вспоминает карикатуру, которую видел в сатирическом журнале «Крокодил». Там изображена собака, которая стоит под дождем и ветром, заглядывая к другой собаке в будку, и говорит – «Пошли гулять, погода самая собачья». Так вот, сейчас погода не собачья и даже не волчья, она – человечья. Точнее – папья. Только папа мог выгнать Костика в такую погоду на улицу. Зачем он только согласился? Мог бы симулировать болезнь, апеллировать к маме в конце концов. Но папа упирал на то, что Костик «должен съездить к бабушке», «она там одна», давил на сознательность. И вот теперь ледяная сечка хлещет по лицу, словно веник в ледяной парилке. И как в парилке, выносить это уже никак невозможно. Только вот выйти из этой парилки некуда. Костик заперт между двух снеговых стен, и до станции уже далеко, остается идти вперед.

Костик пробует идти вперед спиной, но так еще тяжелее. Ветер все сильнее пытается оторвать что-нибудь у Костика. Шапка крепко завязана под подбородком, рюкзак на пластиковых лямках, поэтому ветер взялся за нос. Но поскольку Костик не готов пожертвовать даже такой малостью, он натянул шарф до самых очков. Естественно, очки совершенно запотели, и Костик бежит за папой вслепую, иногда ударяясь о снежные стены белого коридора. Он уже потерял счет времени. Ноги Костика заплетаются и деревенеют.

Тут он внезапно с разбегу утыкается в папу. Дорога, по которой они идут, ведет в дальний конец деревни, далеко обходя бабушкин дом, и им сейчас надо сворачивать и дальше почти на ощупь двигаться по снежной целине. Как папа понял, что сворачивать надо именно здесь, непонятно, но спорить Костик не в состоянии. Он вылезает из снежного коридора и, проваливаясь, бредет вслед за папой в белесую муть.