Текст книги "Люди севера (сборник стихов)"

«Ушедшие северяне становятся снегом …»

Ушедшие северяне становятся снегом,

Когда пригревает солнце, ручьями бегут…

Они прорастают березками в синее небо

И облаками белыми к морю плывут…

Они свежим ветром треплют стланик на сопках,

Ягелем кутают камень, брусникой цветут…

Когда уходит тепло из тундры надолго,

Они снова снегом белым и чистым придут…

Спросите вы: «Ну как же такое возможно?

Можно ли верить в какой-то небесный приют?»

Но каждый живущий помнить ушедшего должен,

Чтоб под сияньем полярным продолжить свой путь.

«я помню поселок, засыпанный снегом …»

я помню поселок, засыпанный снегом,

в трескучих морозах стоящий вдали.

и я в вертолете болтаюсь по небу,

кружусь над площадкой у самой скалы.

пурга лопастями над тундрою взвилась,

и люди бегут к вертолету уже —

им почта небесная снова даст силы

и снова подарит покоя в душе.

они, улыбаясь, посылки вскрывают,

у них от конвертов сияют глаза —

и может от ветра, я даже не знаю,

у них на щеках засверкает слеза.

а я с чемоданом шагаю до дома,

мне хочется многое маме сказать.

я в этом поселке родился влюбленным

и этой любовью могу согревать.

«кроме снега и холода …»

кроме снега и холода

там что-то такое есть,

когда, умирая от голода,

не забываешь про честь.

когда, о себе не думая,

выходишь на помощь в ночь,

не измеряя суммами,

просто идешь помочь.

там по-другому мыслится

наедине с собой…

суровая и искристая

Чукотка перед тобой.

«дома стоят с выбитыми стеклами …»

дома стоят с выбитыми стеклами

ведут дороги в никуда.

сколько их?

колючим снегом запорошенные,

мертвые города, брошенные.

когда-то жизнь кипела

неуемная —

гордилась Севером

страна огромная.

колючим снегом запорошенные,

мертвые города, брошенные.

эх, молодость, потраченная

весело!

стране теперь тебе отдать-то нечего.

колючим снегом запорошенные,

мертвые города, брошенные.

но помним мы просторы покоренные!

мы до сих пор в них искренне влюбленные!

колючим снегом запорошенные,

мертвые города, брошенные.

История

Историю эту в чукотском поселке

Как песню-легенду здесь каждый услышал.

Ее приукрасили люди настолько,

Что хочется мне рассказать без излишеств.

Красавица тундры со взглядом раскосым,

Прошла мимо юноши в летном костюме.

Глаза повстречались без лишних вопросов,

Но разве возможно в поселке без шума?

«Он – русский. Он бросит», – шептали подружки.

«Нашел с кем встречаться», – судили пилоты.

А им было вместе светлее и лучше,

И вовсе не слушала мненья чьего-то.

Глаза у него словно синее небо,

Она утонула в них, сердцем пропала,

А он на руках ее нес, словно лебедь.

Казалось, что будет так вечно…

Казалось…

Его научила словам незнакомым:

Конфета – «кэнтикэн», здороваться – «еттык».

Он ей говорил: «Будешь ждать меня дома.

У нас будут очень красивые детки».

Туманом накрыло далекие сопки,

Ему улетать на далекую вахту.

«Вернусь», – говорит и целует так робко.

Взлетел самолет, словно малая птаха.

Неделя-другая. Бывает такое,

Когда нет известий. Пурга, словно нечисть.

Она у шамана хранит дорогое —

Его белый шарф, чтоб ему было легче.

Стук в дверь. Телеграмма. На сердце лег камень.

Руками дрожащими. Буквы расплылись.

Прочла и упала как будто бы в яму.

И только шептала: «Мой милый… мой милый…»

А там в телеграмме: «Туман был. Разбился».

Как с фронта сухая короткая сводка.

Спустя девять месяцев мальчик родился

С глазами как синее небо Чукотки.

«Снежная пустыня дышит ветром …»

Снежная пустыня дышит ветром,

Двигается волнами простор,

Словно крутит шар земной от центра

И сбивает солнечный прибор.

Солнце утонуло в небе темном

И на дно корабликом ушло —

В мире неуютном и огромном

Человек несет свое тепло.

За собой следы лишь оставляя,

Вдаль бредет, надеясь на ночлег,

И, за ним дорогу заметая,

Ускоряет белый холод бег.

Иней на ресницы налепился,

Стынут руки, воздух как металл,

Но на горизонте заструился

Синий дым. И он его так ждал!

Слышен уже рокот вездехода,

Лай собак и скрип летящих нарт.

Человек вернулся из похода!

Он теперь Чукотке кровный брат.

Девять

мы шли маршрутом средь высоких гор,

стада по узким тропам пробрались:

их ждал за перевалами простор,

там можно до самой зимы пастись.

один оленевод со мною шел:

лицо в морщинах, узкие глаза,

курил он трубку и собаку вел,

все время поправлял чехол ножа.

я оглянулся и сказал: «Темно.

как это место называют здесь?»

«Красавиц Девять названо оно, —

пастух ответил, – Девять там невест».

не вынимая трубки изо рта,

он не спеша продолжил свой рассказ:

«однажды здесь пропали все стада,

и те, кто с ними был, и те, кто пас.

шаман решил, чтоб отвести беду,

ущелью надо жертву принести,

и, чтобы дух себе мог выбрать ту,

Красавиц Девять надо привести.

по стойбищам старейшины пошли —

отцы молчали, матери же – в крик,

когда их дочь-красавицу вели,

и вскоре в ожидании мир притих.

собрали их у ветреной скалы,

шаман запрыгал дико у костра,

туманом черным, словно из золы,

накрылась молчаливая гора.

никто не плакал.

только ветер выл,

голодным псом бросался на костер.

шаман в ярар ударил, и застыл,

и страшно руку над собой простер.

потом очнулся, к девушкам пошел,

кусками шкуры завязал глаза,

как будто был на них безумно зол…

и первая шагнула не дрожа…

беззвучно красота летела вниз

и пропадала в темноте без дна…

и тучи гуще над горой сошлись,

чтоб смерти жадность не была видна…»

вновь дым из трубки выпустил старик

и посмотрел куда-то далеко,

а я сорвал цветок, помедлил миг

и бросил его между облаков.

«Взрослеешь и понимаешь …»

Взрослеешь и понимаешь,

Что родина далека,

Где есть почему-то Майном

Названная река,

Где, убегая в сопки,

Тропа на кораль ведет,

Где уголь съедает в топках

Котельная целый год.

Где петли стоят на зайцев,

Где нарты скрипят в мороз,

Где, согревая пальцы,

Руку в мотор суешь.

Где на моторных лодках

Сети идешь проверять —

Даже на классных фотках

Север не передать!

Не передать Чукотки,

Белых ее ночей —

Словно из дней коротких

Стало тепло длинней.

И что может быть чудесней,

Воспоминаний тех? —

Мое чукотское детство

Смеется сквозь белый снег.

«Вы знаете, чем согреваются в тундре …»

Вы знаете, чем согреваются в тундре,

Когда белый шторм накрывает простор?

Когда Дед Мороз с белым посохом мудро

Стеклит неподвижную гавань озер?

Когда, разгребая сугробы и ветер,

Ярангу теснишь на замерзшей земле?

Когда вездеход «разувается» в тесте

И в жиже болотной лежит в колее?

Когда пастухи в целлофановых куртках

За стадом идут сквозь туман и дожди?

Когда рыбаки спешат сети распутать

И рыбу пускают на нерест идти?

Когда на буксире ведут баржу с грузом,

Чтоб только до первых успеть холодов?

Вы знаете, чем согреваются в тундре? —

Простым черным чаем индийских сортов.

«Снова тундру листаю, как будто букварь …»

Снова тундру листаю, как будто букварь, —

Люди Севера – это ведь Высшая лига,

И у них среди ночи ценнее фонарь,

Когда белые ночи – хорошая книга.

Им совсем невдомек, что предательство есть,

Что, когда нужна помощь, пройти можно мимо,

И у них без бахвальства понятие честь,

И несут ее в сердце, как воды Гольфстрима.

Подлость любит тепло, а там лютый мороз,

И характер сурово зима закаляет,

Даже если невмочь и устал ты до слез —

Все равно тебе сил подниматься хватает.

А другие не выдержат – просто сбегут.

И в словах моих нет даже малой интриги.

Жить на Севере – это и подвиг, и труд!

И поэтому люди как Высшая лига!

«Что случилось? Словно сказка!..»

Что случилось?

Словно сказка!

Глаз никак не оторвать!

Разлилась по небу краска

И давай порхать, сиять!

Это чудно!

Это дивно!

Фейерверк такой большой!

Разноцветье льется ливнем

Над моею головой!

На небесное гулянье

У меня один ответ:

Это – Севера сиянье!

Это – Арктики рассвет!

Минус пятьдесят

Показал термометр

Минус пятьдесят!

Так чего же взрослые

От детей хотят?

Долго меня кутали,

Только я не рад

И кричал. Не слушали!

«Минус пятьдесят!»

Даже звери спрятались,

Птицы не поют!

А меня вот сцапали —

На руках несут.

Я рыдал —

Смерзаются

Слезы на глазах,

Снегом покрывается

Шарфик на губах.

В санки стелют шкуру

И меня кладут.

Я лежу понурый,

А меня везут.

Дым столбом струится,

Где-то там детсад.

На моих ресницах

Минус пятьдесят!

Хорошо на санках

Утром.

Пусть темно!

Еду я в кухлянке —

Мне в мороз тепло!

Разговор мальчишек

– Мой папа водит вездеход.

– А что это такое?

– Он через тундру всю везет

Всем стойбищам съестное.

– А папа мой – оленевод!

В любую непогоду

За стадом с посохом идет —

И так вот год от года.

– А у меня отец – рыбак.

Кету сетями ловит!

Засушит юколу вот так!

Да и икры засолит!

– А папа мой ковшом берет

И камень сыпет в желоб!

Руду он ищет средь болот —

Он у меня геолог!

– Ты видишь, в небе самолет

Крылом качает плавно?

Там папа мой. И он – пилот!

Он в небе самый главный!

Вот так мы спорили, юнцы, —

Такое наше детство!

И знали: папы – молодцы

И с ними наше место!

«На кочке среди травы болотной…»

На кочке среди травы болотной

Где-то много, ну а где немножко,

Будто бы разбросанное солнце —

Северная ягода-морошка.

Вкус ее особый, непохожий —

Ешь ее, как будто понарошку.

Делает дождливый день погожим

Северная ягода-морошка.

Если б только в тундре было можно

Выстелить оранжевым дорожку,

То легла б под ноги осторожно

Северная ягода-морошка.

Северное лето как мгновенье —

В детскую поместится ладошку.

Август рассыпает с упоеньем

Северную ягоду-морошку.

Пурга

Пурга бушует белым ветром,

Как пламя холода вокруг,

Летят, как волны, километры —

Не видно ног, не видно рук.

Как в этом воздухе бурлящем

Не утонуть и не пропасть?

И выживает – настоящий!

Пурги не признающий власть.

Поток колючий бьется в стены,

Волочит небо по земле.

И воет, воет ветер-тенор,

Стучит, тоскует о тепле.

Пожар пурга не прекращает

И тундру поглощает всю,

Как будто в космосе качает,

Держа планету на весу.

Свирепствует пурга по тундре,

Дорога к дому не видна —

Но покоряться людям будет

Пурги суровая страна.

«Как-то я в московской был высотке …»

Как-то я в московской был высотке,

За столом сидели.

Тут-то я:

«Расскажу, – промолвил, – про Чукотку,

Это все же родина моя.

Летом, на каникулах, в бригады

Развозил нас желтый вертолет.

Пас, как мог, я днем и ночью стадо

И грузил продуктом вездеход.

Там впервые ел сырое мясо,

Рыбу научился там ловить.

И узнал, что есть такая раса,

Что смогла Чукотку полюбить.

«Здесь у нас олень всегда в почете!

У оленя самый лучший ворс!» —

Говорил мне дядя Петр Потто

(Он потом, сказали мне, замерз).

Нет, Чукотка слабых не прощает —

Сразу видно, что за человек.

Кого надо – просто проверяет,

А кого – прогонит без помех».

Кто-то из гостей налил мне водки

И в раздумьях затянулся: «Дааааа…»

Вспоминаю я свою Чукотку

Ту, что в моем сердце навсегда.

Как я ездил в пионерский лагерь

Снег еще весь не тает,

Но уже мошкара,

А я в тепло улетаю

На солнечные моря.

Радовался я очень —

Собирал чемодан.

Мы полетели в Сочи

Через Магадан.

У моря там был наш лагерь,

Жили в «бочонках» мы

И поднимали флаги

Нашей большой страны.

Поляки, вьетнамцы, немцы —

Бог еще знает кто!

Были мы вместе кем-то,

Что вспоминать легко!

И когда расставались,

Каждый из нас был горд —

Встретиться обещали,

Собравшись в аэропорт.

И кто-то ко мне повернулся,

Спросил: «Может, едем к нам?»

А я ему улыбнулся:

«Соскучился по снегам!»

В руках у меня пилотка

И только одна мечта —

Лежит впереди Чукотка

И вечная мерзлота.

«Тундру застелило снегом …»

Тундру застелило снегом,

Выдуло изгибы рек —

Все покрылось белым мехом

По окраинам Ваег.

Лайка бег взяла привычный,

Нарты по небу скользят,

Закаляется отлично

Здесь характер у ребят.

Майн широкую дорогу

Чертит мимо берегов,

Первый Камень недотрога

Вырос выше облаков.

Все зима теперь изменит —

Вам скажу как на духу!

На рогах несут олени

В тундру белую пургу.

Хоть зимой приедь, хоть летом,

Год пройдет иль целый век —

Ничего на белом свете

Нет красивее Ваег.

Северный тост

Если всех, кто работал,

Кто сюда приезжал,

Кто с утра по субботам

В тундру в снег уезжал,

Кто ходил на медведя,

На рыбалку ходил,

Кто от волка не бегал

И продукты возил,

Кто стрелял куропаток,

Пробивал колею,

Кто на деньги не падок

И пел песню свою,

Кто пропавшего друга

Шел по тундре искать,

Невзирая на вьюгу,

На опасность пропасть,

Кто по снежным просторам

Шел за стадом в мороз

И с усталым мотором

Все ж посылки привез.

Кто боролся с пожаром,

С жаждой и мошкарой,

Кто сегодня не старый,

А душой молодой,

Кто совсем не умеет

Оставлять на потом

Даже трудно дело —

Всех собрать за столом.

Тост, как выстрел короткий,

Прозвучит как любовь —

Все мы – дети Чукотки!

Все мы – дети снегов!

«Ей ваша должность не указ …»

Ей ваша должность не указ,

Ей ваши деньги не важны.

Вы с ней всегда как в первый раз —

Перед Чукоткой все равны.

Ее никак не обмануть,

Да и не пробуйте солгать —

Она тебе проложит путь,

И будешь по нему шагать.

На свете нет земли другой,

Что может все в глазах прочесть,

Чукотку принимай такой,

Какая в сердце она есть.

Белые березы

Белые березы провожают

Вдоль дороги на аэродром —

Я сегодня в город улетаю

И надолго покидаю дом.

Где-то, может, там – найду я счастье,

Или суждено вернуться мне.

А пока есть время попрощаться —

Постоять в березах в тишине.

Шелестят зеленые листочки,

Грустно-грустно раздается звон,

Словно машут легкие платочки

И стекают слезы на ладонь.

Жизнь меня другая закрутила,

Обо всем вам и не рассказать,

Но берез живительную силу

И сейчас пытаюсь я понять.

Как бы ни судили меня строго,

Знаю, есть души моей приют —

Белые березы у дороги

Меня также с нетерпеньем ждут.

Ягель

В торбасах иду по тундре мягко,

Чувствуя себя летящим магом,

Подо мной пружинит чудно как-то

Необычный мох олений – ягель.

Утепляют им внизу ярангу,

А еще им дышат от простуды.

Он растет и там, где остров Врангель,

И в тайге найти его нетрудно.

Хорошо на нем прилечь устало

И смотреть на облака безмерно,

В год растет он очень-очень мало,

Потому он маленький, наверно.

Он лежит такой воздушно-белый,

Словно полетит сейчас бумагой,

И поднимет тех, кто ходит смело,

Необычный мох олений – ягель.

Песня о Ваегах

Наполнит тундру солнечным теплом,

Снега пробьют зеленые побеги,

Весна бежит сверкающим ручьем —

Я песню сочиняю про Ваеги.

Давным-давно на берегах реки

Яранги встали грубым очертаньем,

И жили там с семьёю пастухи,

Охотники в душе и по призванью.

Своё передавая мастерство,

Старейшины премудростям учили:

Аркан кидали, чистили ружье

И нарты из березок мастерили.

Шаманы били в кожаный ярар,

Беду и непогоду отгоняя,

И солнца воспарял над тундрой шар,

Фигурку Пеликена прославляя.

Паслись вдали оленьи стада,

От овода кружась, спасаясь в беге.

И жили б пастухи вот так всегда,

Но разрасталось стойбище Ваеги.

Однажды, разрывая небосвод,

Неведомая птица закружила,

И чукчи от испуга в стланик скрылись,

То первый был в Ваегах самолет.

Пропеллер замер и открылась дверь —

Геолог вышел с черной бородою

И громко крикнул: «Здравствуйте, теперь

Налажен путь у вас с Большой Землею!»

С тех пор уже прошло немало лет,

И изменилось стойбище Ваеги,

Но, как и раньше, здесь живет рассвет,

И так же пробиваются побеги.

«Позабылось так много …»

Позабылось так много,

Запомнилось – свято.

Стерлись лица у прошлого, и невдомек,

Что по-прежнему горд я, что прожил когда-то

В самом дивном краю, где родился восток.

Там спрессованы чувства в короткое лето,

Там на долгую зиму хватает тепла,

Посылают сельчанам, как близким, приветы,

Ведь роднее не может быть просто села.

Где бы ни был, погодную слушаю сводку

Про далекую землю опять и опять,

Потому что всегда есть со мною Чукотка,

И ее никому у меня не отнять.

«Россия сильнее вдвойне …»

Россия сильнее вдвойне

Вместе с Севером Крайним —

Достойно служит стране

Нация – северяне!

Чукотское золото то,

Что не в земле добывают —

Другое.

Другое оно,

И не для всех засияет.

Причудливо, невпопад

Переплетались судьбы —

О людях тех говорят:

«Золото, а не люди!»

«не скули и не ной …»

не скули и не ной:

будь достойным мужчиной

и удар принимай, словно легкий толчок,

если трудно идти, значит, скоро вершина;

если что не понять, то читай между строк.

так бывает, что рушится мост под ногою,

но другого пути до мечты просто нет,

от дождя и от снега лицо не закроешь —

если гуще туман, значит, скоро просвет.

будет снова стена.

опускаются руки.

от бессилия хочется только кричать,

не сломаться и жить – есть такая наука:

если падаешь больно, то главное – встать.

и в конце непростого с собой монолога

и волненьем, и ветром наполнится грудь!

оглянись и пойми: все даровано богом:

никогда не жалей, что прошел этот путь.