Текст книги "Супершум"

***

нПОУФТ ЦЙЧЕФ Ч РПДЧБМЕ НПЕЗП ДПНБ Ч ПВМЙЮЙЙ УМПОПРПДПВОЩИ ФЧБТЕК. х НЕОС ОЕФ НБФЕТЙ ПОБ ХНЕТМБ РТЙ ТПДБИ. х НЕОС ОЕФ ДБЦЕ ЕЕ УОЙНЛБ. оП НПОУФТ ЪЧПОЙФ РП ФЕМЕЖПОХ Й ЗПЧПТЙФ УП НОПК РПД ЧЙДПН НБФЕТЙ. уОБЮБМБ ПО УЯЕМ ЧУЕИ МАДЕК ОБ РЕТЧПН ЬФБЦЕ. рПФПН ДПВТБМУС Й ДП РПУМЕДОЙИ. с УЛБТНМЙЧБМ ЕНХ ЦЙМШГПЧ ДПМЗП Й НЕФПДЙЮОП, УЕНШС ЪБ УЕНШЕА. чЩНБОЙЧБМ ПДОПЗП ЪБ ДТХЗЙН. уЧПА УПУЕДЛХ С ЕНХ ФПЦЕ УЛПТНЙМ, РПЬФПНХ НПОУФТХ РТЙИПДЙФУС РТЙФЧПТСФШУС Й ЕК. оБ ЧУА ПЛТХЗХ ПУФБМЙУШ ФПМШЛП С Й ПО. пО ЧУЕ НОЕ ЪБНЕОСЕФ. фЕМЕЧЙЪПТ Х НЕОС ОЕ ТБВПФБМ, ОП НПОУФТ Й ПВ ЬФПН РПЪБВПФЙМУС. пО ОБЮБМ УЙНХМЙТПЧБФШ ЛБОБМЩ, РТПЗТБННЩ Й ЗПМПУБ. пО ПЮЕОШ ХНОЩК. ъОБЕФ ЗДЕ С, У ЛЕН С Й ПВЙЦБЕФ МЙ ЛФП. нПС ЪМПУФШ ЕНХ ЛБЛ ФПРМЙЧП. уЕКЮБУ УФЕОЩ ЛЧБТФЙТЩ УМЕЗЛБ РПДТБЗЙЧБАФ, ЧОЙЪХ УМЩЫБФУС ФПМЮЛЙ. юФП Ц, РПТБ ЕЗП ЛПТНЙФШ.

с УРХУЛБАУШ РП УФХРЕОШЛБН, УЦЙНБС Ч ЛБТНБОЕ ЛМАЮ ПФ РПДЧБМБ. лБЛ ИПТПЫП, ЮФП ОЙЛПЗП ОЕ ПУФБМПУШ. жБОФПНОЩЕ ВПМЙ Ч ОПЗЕ ЕДЙОУФЧЕООПЕ, ЮФП ЧТЕНЕОБНЙ УЙМШОП ТБЪДТБЦБЕФ. у ОПЗБНЙ ЧУЕ ОПТНБМШОП, Б ЛПЧЩМСА, ЛБЛ ЙДЙПФ. дБ Й ЛБЛ ВЩ ИЙМБС ИТПНПОПЦЛБ ДПФБЭЙМБ ФБЛПЗП ДЕФЙОХ ДП ТЕЛЙ. юЕТФПЧ РПЮФБМШПО УП УЧПЙНЙ ЗБЪЕФБНЙ.

дПКДС ДП ФТЕФШЕЗП ЬФБЦБ, С РТПЧЕТСА ОБ НЕУФЕ МЙ МЕДЕОГЩ. дБ, ОБ НЕУФЕ. уРХУЛБАУШ ДБМШЫЕ.

фПФ УМХЮБК У РПЦБТОЙЛБНЙ РТПЙЪПЫЕМ, ЛПЗДБ С ВЩМ УПЧУЕН ТЕВЕОЛПН. оБ НЕОС, ЛПОЕЮОП, ОЙЛФП ОЕ РПДХНБМ. нБМЕОШЛЙК, ОЕУНЩЫМЕОЩК. йНЕООП ФПЗДБ, РПУМЕ ФТБЗЕДЙЙ, НПОУФТ Й ОБЮБМ ЦЙФШ ЧНЕУФЕ УП НОПК. рП ОПЮБН С ЪБНЕЮБМ, ЛБЛ ТСДПН У ЛТПЧБФША УФПЙФ ЕЗП ФЕНОЩК УЙМХЬФ. уФТБЫОП ОЕ ВЩМП. уЛПТЕЕ ОБПВПТПФ.

тПЪПЧПЭЕЛБС иТАЛМСОДЙС. еЕ ЪБРБИ ЪБРБИ ЛПОЖЕФ С РПЮХЧУФЧПЧБМ ЕЭЕ Ч РПЕЪДЕ, ЛПЗДБ ФПМШЛП РТЙВМЙЦБМУС Л ОЕК. б ФБН, УТЕДЙ УЛБЪПЮОЩИ ДПНЙЫЕЛ, НПЦОП ТБЪЗХМСФШУС. лБЛЙЕ ЧТЕДОЩЕ ИТАЫЛЙ ФБН ПВЙФБАФ. оЕМЕРЩЕ ДП ХЦБУБ. чУЕ-ФБЛЙ ПОЙ УНЕЫОЩЕ. мПРБАФ УМБДЛПЕ ЪБ ПВЕ ЭЕЛЙ, ЦЙТЕАФ. зПФПЧ РПУРПТЙФШ, ЙИ ЛПЦБ РБИОЕФ МЕДЕОГБНЙ, ЙИ ПДЕЦДБ РБИОЕФ МЕДЕОГБНЙ, Й ЙИ ДПНЙЫЛЙ ФПЦЕ РБИОХФ МЕДЕОГБНЙ. хДБЮОЕЕ Й ОЕ РТЙДХНБЕЫШ. чЕУЕМБС РПТПУОС УБНБ ОБТЙУПЧБМБ Х УЕВС ОБ МВБИ НЙЫЕОЙ.

чПФ Й ЪЕМЕОБС ДЧЕТШ С ПФЛТЩЧБА РПДЧБМ.

чПОШ ПФ ФТХРПЧ ЙДЕФ УФТБЫОБС. ч ФЕНОПФЕ НЕМШЛБАФ ИПВПФЩ.

чУЕ-ФБЛЙ ДЕФЙ РПМХЮЙМЙУШ РТПЦПТМЙЧЩЕ. у АНПТПН. рТЙДЕМБМЙ УЕВЕ ПФПТЧБООЩЕ ТХЛЙ Й ОПЗЙ. пДЙО УЕВЕ РТЙДЕМБМ ЗПМПЧХ РТПЖЕУУПТБ УП ЧФПТПЗП ЬФБЦБ. «лТБУБЧГЕН» ЕЗП ОБЪПЧХ.

рПЫБТЙЧ Ч ЛБТНБОБИ, С ДПУФБА ТБЪОПГЧЕФОЩЕ ЫБТЙЛЙ Й ОБЮЙОБА ЛПТНМЕОЙЕ. нБМЩЫЙ УМАОСЧСФ НПЙ МБДПОЙ, ЦБДОП РПЕДБС ЛПОЖЕФЩ. пУФТЩЕ ЛМЩЛЙ ГБТБРБАФ ЛПЦХ. йОФЕТЕУОП УЛПМШЛП ЛЙМПНЕФТПЧ ВЕЦБФШ ДП иТАЛМСОДЙЙ? дЧБДГБФШ? фТЙДГБФШ? чУЕ ТБЧОП ДПВЕТХФУС. фПЮОП ДПВЕТХФУС.

рПД ЗТПНЛПЕ ЮБЧЛБОШЕ Й ТЩЮБОЙЕ С ЧУРПНЙОБА УМПЧБ ЙЪ ПДОПК ДЕФУЛПК РЕУЕОЛЙ.

«уЧЙОЛБ РХИМБ УЧЙОЛБ УДПИМБ,

уЕВС УЧЙОЛБ ЧЕМБ РМПИП».

уНЕСУШ Й РПУФПСООП ОБРЕЧБС ПДОЙ Й ФЕ ЦЕ УФТПЮЛЙ, С ЫЙТПЛП ПФЛТЩЧБА ДЧЕТШ РПДЯЕЪДБ Й ДПЧПМШОЩК УПВПК ЧПЪЧТБЭБАУШ Ч ЛЧБТФЙТХ.

***

уЕКЮБУ С ЧОПЧШ ЦЙЧХ, ЛБЛ Й ТБОШЫЕ. у НПНЕОФБ РПЕЪДЛЙ Ч иТАЛМСОДЙА РТПЫМП РТЙНЕТОП НЕУСГБ ДЧБ. фПЮОП ОЕ РПНОА. лПЗДБ ЮЙУФЙМ ЛЧБТФЙТХ, ЧЩВТПУЙМ ЛБМЕОДБТШ. пО НОЕ ЧУЕ ТБЧОП ОЕ ОХЦЕО.

оБ ДОСИ ЪЧПОЙМБ НБФШ. зПМПУ Х ОЕЕ ВЩМ ЗТХУФОЩК, ЙЪ-ЪБ РПНЕИ УМПЧБ РПОЙНБМЙУШ У ФТХДПН.

ъДТБЧУФЧХК, УЩОПЛ.

ъДТБЧУФЧХК. лБЛ ФЩ?

чУЕ ОПТНБМШОП. уЕЗПДОС РПТЕЪБМБ ТХЛХ, Б ЛТПЧЙ ОЕ ВЩМП. чПФ УЙЦХ Й ДХНБА, НПЦЕФ Х НЕОС ВЕУЛТПЧЙЕ. уФТБООПЕ ПЭХЭЕОЙЕ. лБЛ ВХДФП Х ФЕВС ЮХЦБС УМАОБ. уФТБООПЕ ПЭХЭЕОЙЕ. цТБФШ НПЪЗЙ. ъОБЕЫШ, Ч РПУМЕДОЕЕ ЧТЕНС С ЧУЕ ВПМШЫЕ НПМЮХ, УМХЫБС УЧПЙ НЩУМЙ. с РТПРХУЛБА НЙТ ЮЕТЕЪ УЕВС Й УПЪДБА УПВУФЧЕООЩК НЙТ. й Ч ОЕН ДМС НЕОС ЕУФШ ФПМШЛП ПДЙО ВПЗ ЬФП ОБУЙМЙЕ. й С ОЕ НПЗХ, Й ОЕ УНПЗМБ ВЩ РТПЦЙФШ УЧПА ЦЙЪОШ ЙОБЮЕ. рПФПНХ ЮФП ЧУЕ, ЮФП С ДЕМБА ФПЦЕ ОБУЙМЙЕ. фПМШЛП ОБУЙМЙЕ ОБД УПВПК.

с РПМПЦЙМ ФТХВЛХ Й РПДПЫЕМ Л ПЛОХ. оБ ВЕТЕЗХ С ХЧЙДЕМ ДЧХИ МАДЕК. ьФП ВЩМБ УПУЕДЛБ У ЛБЛЙН-ФП НХЦЮЙОПК. пОБ УФПСМБ ОЕРПДЧЙЦОП, Б НХЦЮЙОБ ЗТЩЪ ЕЕ МЙГП, РТЙУФТПЙЧЫЙУШ УВПЛХ. уПУЕДЛБ РПДОСМБ ЗПМПЧХ, ЪБНЕФЙМБ НЕОС Й РПНБИБМБ ТХЛПК. с РПНБИБМ ЕК Ч ПФЧЕФ Й ХМЩВОХМУС.

рПЗПДБ НЕОСМБУШ. оБ ХМЙГЕ ВЩУФТП ФЕНОЕМП. нОЕ ОЕ ИПФЕМПУШ ЧЩИПДЙФШ ЙЪ ЛЧБТФЙТЩ, Й С ПУФБМУС ДПНБ. дПУНБФТЙЧБФШ ПЮЕТЕДОПК ЮЕТОП-ВЕМЩК ЖЙМШН.

с ЦЙЧХ ОБ ПЛТБЙОЕ ЗПТПДБ, Ч ОПЧПУФТПКЛЕ У ПДОЙН ПЛОПН. пФ ГЕОФТБ ДБМЕЛП, ЪБФП ТСДПН ЕУФШ ЦЕМЕЪОБС ДПТПЗБ. нПЦОП УЕУФШ ОБ РПЕЪД Й ЧЩВТБФШ МАВХА РПОТБЧЙЧЫХАУС ПУФБОПЧЛХ. йОПЗДБ, НОЕ ЛБЦЕФУС, ЮФП Ч ОБЫЕН ДПНЕ ПУФБМЙУШ МЙЫШ С Й УПУЕДЛБ. пУФБМШОЩИ ЦЙМШГПЧ С ОЕ ОБВМАДБА ХЦЕ ДБЧОП, Й ПФ ЬФПЗП НОЕ УФБОПЧЙФУС ОЕ РП УЕВЕ. лФП-ФП УЛБЦЕФ, ЮФП РПДПВОЩК ТБКПО ОЕ УБНПЕ МХЮЫЕЕ НЕУФП ДМС НБМШЮЙЫЛЙ-ЙОЧБМЙДБ, ОП ЛФП ЪОБЕФ, ЮФП НОЕ ОХЦОП ОБ УБНПН ДЕМЕ.

Кукoлкa

– Алло… доктор Больцман?

– Да-да.

– Узнали?

– Узнал, конечно. Вас трудно спутать.

– Ну что? У нас получается встретиться?

– Да, можете подходить. Сейчас посмотрю время. М-м-м, так…

В четыре часа вас устроит?

– Вполне.

– Дорогу помните?

– Помню. Рядом с конечной остановкой, напротив строящегося здания.

– Все, я вас жду.

– Тогда до встречи.

– До встречи.

Я кладу телефонную трубку и чувствую, как все тело расслабляется от удовлетворения. В комнату вбегает жена. В левой руке она держит небольшое зеркальце, а в правой – тушь.

– Согласился?

– Ага.

– Врешь!?

– Не-а. Он сказал: «Я видел вашу супругу. Аппетитная блондиночка. Давайте вы мне ее отдадите, а я вас за это вылечу». А я ему: «Забирайте, конечно. Надо же чем-то жертвовать».

– Тебе бы только шутить.

Я, пользуясь тем, что руки моей красавицы заняты, притягиваю ее к себе за талию.

– Не будь такой серьезной. Больцман, если верить его репутации, настоящий волшебник. Что ты так переживаешь?

– Ну, я же за тебя волнуюсь. Как ты не можешь понять. Ведь это ненормально. То и дело отключаешься ни с того ни с сего. Ты знаешь, как я боюсь на тебя смотреть, когда ты вот так сидишь с открытыми глазами? Как мертвый сидишь. Тебе вот последний психотерапевт деньги вернул?

– Нет.

– Добрый ты слишком. Наивный. Вспомни, ни один из этих шарлатанов так тебе ничем и не помог.

– Больцман не такой. Он практиковал в Европе. И он единственный, кто сталкивался с такими случаями. Да и внешне он поприятнее, чем остальные.

Мои руки скользят по округлившемуся животу жены.

– Он уже шевелится?

– Рано еще. Ты уж потерпи. И постарайся, чтобы у него был здоровый папа.

– Сегодня я окончательно разберусь, что со мной не так… я уверен.

Мы недолго целуемся, и я убегаю на работу.

«Доброе утро дорогие радиослушатели в эфире ваша любимая программа по заявкам и я – ее постоянный ведущий…». Ты слышишь эту фразу каждый день. Каждое утро.

Тебе 29 и ты имеешь полный набор атрибутов успеха. Ты работаешь в центре города, у тебя есть свой кабинет и свой секретарь. Само собой у тебя есть личный автомобиль. Если нужно что-нибудь купить, ты только спрашиваешь «Сколько?» и расплачиваешься. О деньгах ты не думаешь. Ты их не считаешь, потому что они у тебя никогда не кончаются. Не считаешь ты и дни, которые иначе как ровной белой полосой и не назовешь. Конфликты, кризисы и болезни проходят мимо. Жизнь в стиле «Отдых на пляже»: тебя никто не беспокоит, ты сам ни о чем не беспокоишься, переворачиваешься с бока на бок и стараешься получать удовольствие. Для полного счастья нужна красивая женщина. И она у тебя тоже есть. Как обычно и бывает она сначала сокурсница в твоем институте, потом она твоя постоянная девушка. Обеды с родителями, совместное проживание, открытки, букеты. Малыш. Котенок. В итоге ты думаешь, что исполняешь волю судьбы, надевая на изящный женский палец заведомо купленное золотое кольцо.

Как раз на очередной годовщине нашей свадьбы я впервые отключился. Сидел-сидел себе, развлекал гостей, а потом… Бах! Испуганное лицо жены, склонившееся надо мной, я просыпаюсь в нашей спальне и узнаю, что пробыл без сознания около пяти часов. Периодические провалы в черноту стали нормой жизни и вроде бы особенно не беспокоили, но непонимание того, почему это происходит, всерьез озадачило не только меня. Я мог в любой момент остановиться посередине улицы с открытыми глазами и стоять в такой позе долгое время. Естественно, о таких вещах я узнавал с чужих слов.

Сколько врачей меня осматривали – всех и не вспомнишь. На консилиуме профессоров исключили болезни, которые лечатся у психиатра. Исключили даже эпилепсию, подходившую по всем симптомам. «Выраженная истерическая реакция, с последующей амнезией». Так, по крайней мере, мне сказали.

С того момента, как мной занялись психотерапевты, загадок только добавилось. Единственное, что я понял, так это то, что проблема кроется глубоко внутри, в подсознании. Специально или не специально, но оно блокировало доступ к себе. Я даже самостоятельно пытался заглянуть внутрь себя, найти хотя бы одну навязчивую идею. Но безрезультатно. Нашел только любовь к старым французским кинокомедиям.

Загруженности особой на работе нет, и в три часа я надеваю солнцезащитные очки, беру портмоне и спокойно ухожу.

Через двадцать минут я припарковываюсь рядом со зданием, фасад которого сделан из дибонда. Я прохожу турникет, нажимаю кнопку лифта и попадаю на пятый этаж. На коричневой двери красуется надпись: «Кабинет экспериментальной психотерапии».

– Можно? – заглядываю я внутрь.

– Конечно-конечно, – доктор Больцман с горящими глазами первоклашки замечает мое появление. Также как и на первой встрече, он мило улыбается, сидя за своим круглым стеклянным столом. – Проходите.

Я плюхаюсь на стул, и, сцепив руки в замке, запрокидываю голову назад. Вроде как мне совсем не страшно стать подопытным кроликом. Больцман хорош! Ведет себя живенько, дружелюбно. Еще бы, не ему ведь мозги вправлять будут. Внешне Больцман – стопроцентный Берия. Круглое лицо, круглые очки. Не сделает хуже, и то будет нормально.

– Ну, что? – доктор, видимо, предвкушает интересную работу.

– Я в принципе готов, – отвечаю я сквозь нервный смешок и наклоняюсь вперед.

– Отлично. Тогда объясню все по порядку, – Больцман делает умный вид.

– Я изучил вашу проблему, посмотрел результаты тестов и сделал следующие выводы. Чтобы вы поняли, скажу простым языком. У вас все замечательно. Мужчина вы здоровый, полноценный, коммуникабельный. Но все-таки часть вашей личности, отвечающая за странные обмороки, просто так не взбунтовалась бы. На это есть причины.

– Какие?

– Причины могут быть разные. Начиная от обид в детстве и заканчивая теми поступками, о которых вы сожалеете и никак не можете забыть. Возможно ваша проблема, давайте пусть у нее будет такое имя, – это страх.

– Чего-то я не припомню, чтобы вообще когда-то дрался или сильно обижался… Да и страха особого ни перед чем не испытываю.

– Ну, вы то, может, и не помните, а вот ваше подсознание помнит.

– И как же мы узнаем, что оно помнит? Гипноз я уже пробовал.

– Вы сами увидите то, что творится у вас в подсознании. А так как подсознание будет говорить на вашем индивидуальном языке образов и воспоминаний, вам придется самому найти свою Проблему.

– Фантастика какая-то! И многим так удалось найти свою Проблему?

– Практически всем. У каждого она выглядела по-разному.

– Я согласен на любые эксперименты, лишь бы разобраться, в чем дело.

– Тогда давайте приступим. Оборудование уже подготовлено. Идите за мной в процедурный кабинет.

И мы направляемся в отдельную комнату, в которой пожилой мужчина курит возле открытого окна:

– Вот оно! – Доктор Больцман облокачивается на монитор компьютера. – Устройство, помогающее погрузить человека в свое подсознание.

– Компьютер?

– Компьютер. Но со специальной программой. Работающей по принципу стробоскопа.

Вы садитесь напротив монитора, надеваете наушники и закрываете глаза. Да-да,

не удивляйтесь, закрываете глаза. Начинается мерцание, и минут через пять вы почувствуете легкое головокружение. Это значит, что подключение к подсознанию произошло. Мы будем следить за показателями и в случае непредвиденных реакций, мы вас вернем обратно в сознание.

– Все ясно, – на самом деле я ничего не понимаю.

Мне смазывают виски гелем, чтобы закрепить присоски. Ассистент заканчивает последние приготовления и отходит в сторону. Я мужественно закрываю глаза. В наушники плавно вливается странный гул, похожий на гул самолета. От неприятного мерцания мне хочется спать. Но еще больше, мне хочется сбросить с себя все, что на меня нацепили и бежать отсюда к чертовой матери. Бежать отсюда к чертовой матери. Бежать отсюда к чертовой матери. Бежать отсюда к чертовой матери.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

33
  Большие разрывы между частями текста в рассказе «Куколка» не являются ошибкой или пропуском каких-либо предложений, а я является авторским замыслом.


[Закрыть]Картинка перед глазами поначалу нечеткая. Детали движутся и расплываются. Изображение напоминает небо. И это действительно оказывается небо. Облака бегут по нему с высокой скоростью, как если бы кто-то включил быструю перемотку назад. Я не могу никак реагировать. Я не могу ощутить свое тело. Мои эмоции точно находятся отдельно от меня. Мозг еле успевает воспринимать смену кадров на воображаемом экране. Цвет облаков переходит от светло-голубого к синему. Потом от синего к темно-фиолетовому. Секунда и небо затягивают грязные тучи.

Внезапно все пропадает.

Появляется черно-белое изображение ядерного взрыва. Теперь скорость показа наоборот замедлена. Удар колоссальной силы сметает все на своем пути. Вот разрушено двухэтажное здание. Вот сгибаются и горят деревья.

Немое кино продолжается.

Взрыв заменяет показанный крупным планом мяч, скачущий по дороге. Кажется будто мяч совсем легкий. Настолько плавно и неестественно он движется. Ударов по асфальту не слышно. Я внимательно запоминаю образы. Боюсь пропустить что-то важное. И картинка меняется вновь.

Я вижу карусель.

Карусель показана полностью. Она крутится и каждый следующий ее оборот быстрее предыдущего. На карусели никто не катается. Похоже, она существует сама по себе вместе со своими пластмассовыми лошадками, с которых облупилась почти вся краска. Есть что-то зловещее в ее оборотах, в ее давящем мрачном движении по кругу. Звук, как и прежде, отсутствует. Все происходит в полной тишине.

Чернота. Новое изображение.

Хорошо освещенная комната. Светлый гладкий пол и белые стены. К одной из них прижат темный кожаный диван. Больше ничего другого из предметов в комнате нет. Через какое-то время в кадре появляется человек. Он спокойно и уверенно заходит в комнату, разворачивается в мою сторону и садится на диван. Его лицо мне кажется знакомым. Меня осеняет. Этот человек – я! Вернее даже не я, а другой «я». Да, у моего двойника такая же внешность и такая же одежда. Но все остальное – чужое. Тяжелый взгляд, сжатые в омерзении губы, скупые жесты и мимика. Двойник вальяжно проводит рукой по своим волосам, еле заметно сплевывает и подпирает кулаком подбородок. Потом двойник нащупывает на диване пульт, направляет его в мою сторону, и последнее, что я вижу, – как большой палец руки вдавливает кнопку.

Я могу пошевелиться. Могу ощутить свои руки и ноги. На удивление, экран перед глазами вовсе не воображаемый – он настоящий и вмонтирован в потолок, а я лежу на мягкой кровати в незнакомом доме. Оцепенение понемногу проходит. Я, осматриваюсь по сторонам и боязливо приподнимаюсь. Под тяжестью тела кровать прогибается и громко скрипит. Кроме меня в комнате никого нет.

Первое, что я замечаю – беспорядок и разруху в доме. Темно-синие обои с желтым орнаментом отслаиваются от стен. Потрясающая по красоте антикварная мебель утопает в стопках старых газет и журналов. Немыслимое количество книг блестит золотыми корешками на пыльных полках библиотеки. Высокое окно намертво заколочено досками. Единственный источник света – старомодная лампа с абажуром.

Мое внимание привлекают следы ботинок на разбитом паркете. Следы начинаются рядом с кроватью и заканчиваются у единственной двери в комнате. Пока я раздумываю о происхождении следов, пространство вокруг меня заполняет какой-то шорох.

Я вздрагиваю от удивления. Пара огромных черно-коричневых насекомых, примерно метр в длину, мелкими перебежками снуют под потолком. Страха перед ними я не испытываю. Они чем-то напоминают тараканов: ведут себя по-хозяйски и не обращают на меня внимания. Мне интересно наблюдать за ними, но любопытство мое быстро проходит. Мне важно найти только мою Проблему. Здесь помимо меня был человек, и он куда-то ушел. Кто он? Где он? Чем он может помочь? Всего этого я не знаю.

Я выхожу из комнаты. Хлопает дверь. Надо мной в глубокой тишине включается лампа. Потом включается еще одна, чуть дальше первой. Следом за второй третья, за третьей четвертая. Далее пятая, шестая, седьмая, восьмая. Цепочка из появляющихся огней ведет куда-то вдаль, стремительно освещая длинный коридор с множеством дверей. Одновременно с появлением света, снаружи, а может быть внутри странного дома, раздается приглушенный грохот какого-то включающегося механизма.

Коридор довольно мрачный. Бесконечное число красных стандартных дверей образует подобие термитника. Я высматриваю следы. Они заканчиваются возле двери с номером 2. Обозначение номеров напоминает гостиницу.

Щелчок замка. Я вхожу в номер 2.

«В моем убежище тихо. Если вообще четыре стены, в которых ты умираешь можно назвать убежищем.

Из окна виден фрагмент гниющего тела города. Объятые утренней дымкой и не успевшие проснуться к шести часам хрущевки силятся понять какой сегодня день.

Я чувствую, как в стакане с водой вальсируют соринки, как секундная стрелка движется по циферблату, как выпрямляется позвоночный столб, как в радиопомехах моей памяти шумит морской прибой, как многотонное тотальное молчание наносит тонкий слой усталости на поверхность крыш, как из ржавых труб вытекает жалость, как тоскливые производственные чайки накаркивают беду неплодородной земле, как за еще пустыми партами рвется девственная плева иллюзий, как мусоровоз подминает колесами тела алюминиевых банок, как под асфальтовой кожей дорог пульсируют чужие сны, как ленточные черви возвращаются к анальному отверстию, как незаметно вывозят расчлененную мать, как у прооперированных больных расходятся швы, как вонь живых мертвецов заражает здоровых людей, как юродивые калечат себя ради сострадания, как на стенах разрастаются трещины, как во рту остается металлический привкус страха, как в темной комнате ласкают парализованную, как в соседнем квартале кто-то с грохотом поднимает ставни.

Кто-то, но не…

Я разбегаюсь, отталкиваюсь левой ногой от подоконника, и квартира беременной сукой выплевывает меня из своего прямоугольного отверстия на пропахший ночным дождем тротуар».

…рефлекторно выбрасываю руки вперед – удара нет. Тот же коридор. Красные двери номеров. Приглушенный гул неизвестного механизма где-то в глубине дома.

Вторая удивительная вещь: появились новые следы, ведущие из номера 2 в номер 5. В игре «Иди за мной», похоже, свои правила.

Щелчок замка. Дверь распахивается, и я вхожу в номер 5.

Комната кажется подготовленной для каких-то съемок. Большую ее часть занимает невысокая сцена, на которой воссоздана обычная кухня. К сцене примыкает еле заметный динамик, а под потолком закреплены осветительные приборы, следящие за происходящим в области декораций. На самой же кухне присутствует только два персонажа – куклы чревовещателей Клозе и Фозе. Имена кукол написаны на личных бейджах. У Клозе бейдж закреплен на красной клетчатой рубашке, у Фозе – на синем платье. Скорее всего, Клозе и Фозе являются мужем и женой. Клозе делает вид, что ест. Фозе моет посуду. Нижние челюсти уродливых созданий то и дело двигаются. Ведется беседа, но слов не слышно. Динамик вдруг трещит помехами и выдает ехидно-подлюшным голосом, которым обычно разговаривают лилипуты, диалог мужчины и женщины. Только приглядевшись к Клозе и Фозе и увидев, что их рты шевелятся в такт словам, я понимаю, чей записанный разговор я слышу

– Мне нравится

– Еще?

– Нет

Куда идешь?

– К нему

– Ночью всех нахуй передушу

«Мне нравится», «Еще?». Запись включается сначала, она зациклена. Семейный быт преподносится в целлофане. Я ощущаю во всей сцене жизни кукол серьезный дефект. Как будто лишняя деталь попала внутрь механизма и, застряв между двумя шестеренками, ведет к взрыву всей замкнутой системы. Я смотрю на Клозе. Клозе смотрит на меня. В безумных глазах Клозе я вижу те самые две шестеренки

Клозе обеспокоен. Клозе останавливает ложку на уровне рта. Клозе перестает жевать еду. Клозе встревожен. Клозе отодвигает от себя искусственные фрукты. Клозе кладет ложку на стол. Клозе вытирает свои мерзкие губу полотенцем. Клозе, не вставая со стула, поворачивается к Фозе. Клозе не сводит глаз с Фозе. Клозе клинит. Клозе видит цель. Фозе стоит к Клозе спиной и крутит головой. Клозе берет нож. Клозе не нравится нож. Клозе берет нож побольше. Фозе стоит к Клозе спиной и ни о чем не подозревает. Клозе выбирает момент. Клозе бросается на Фозе. Клозе бьет ножом Фозе. Клозе загоняет нож в спину Фозе. Фозе визжит и вырывается. Клозе нравится бить Фозе ножом. Клозе работает со спиной Фозе, как с арбузом. Клозе убивает Фозе. Фозе больше не дергается. Клозе встает в полный рост. Клозе хочет еще. Клозе пинает тельце Фозе. Клозе приятно пинать тельце Фозе ногой. Клозе пинает тельце Фозе еще раз. Фозе отлетает к холодильнику. Нижняя челюсть Клозе отвисает. Клозе устал. Клозе доволен.

«Мне нравится», «Еще?». Динамику все равно, что одна кукла уже сдохла. Он цинично и беспристрастно выдает запись снова и снова. Пока Клозе неуклюже засовывает мертвую Фозе в холодильник, я незаметно выбираюсь из номера.

– Твою мать! – я, что есть силы, тяну дверь на себя.

За двадцать минут я пережил больше чем за всю жизнь. Меня вживляют в образы, к которым я не имею никакого отношения. Рвотные, ущербные образы. На моей коже настоящий пот. Я ощущаю его запах. Слышу свое сердцебиение. Все настоящее. И это не похоже на легкую прогулку по своей памяти. Я помню, как, заинтересовавшись своей болезнью, прочел одну статью, в которой говорилось о патологиях. Там было написано, что у шизофреников внутренний мир наполнен насилием и жестокостью. Только почему такое происходит в моей голове? И в моей ли? Мне вспомнилась жена. Ее кожа пахнет кремом, а волосы чистотой. Сейчас она наверно сидит дома. И если я отсюда не выберусь, это может навредить не только ей. Вернуть бы все обратно – я никогда бы не зашел так далеко с этими проклятыми экспериментами и этим Больцманом.

В коридоре новые следы. Я не заметил их сразу – мне было очень плохо. Они ведут из номера 5, где я только что был, в номер 7. Все понемногу проясняется. Я вхожу в номер и, пройдя через него, получаю новый указатель. Головоломка с двумя неизвестными.

Номер 6. Следы туда не ведут. У меня есть выбор и им можно воспользоваться. Ведь я могу укоротить путь, а возможно и увидеть спину, того, кто помимо меня здесь ходит.

Щелчок замка. Я открываю дверь номера 6.

То, что я вижу за ней, обдает меня леденящим азотом животного ужаса. Проход в номер забит. И он не просто забит. Он забит мертвыми телами детей и взрослых, накиданными друг на друга. Кадры с нацистскими концлагерями оживают на моих глазах. Та же свалка худых рук, свисающих волос, проглядывающихся зубов, невинных взглядов и неестественно согнутых ног. Я матерю невидимого врага и наваливаюсь всем телом на дверь, лишь бы не видеть изуродованные человеческие трупы.

Я нахожусь в жутком месте. И меня не возвращают. Хотя мой пульс уже учащался раза четыре. Делаешь себе больно – становится больно. Не «просыпаешься». Возможности вырваться нет. Я остался наедине с собой и с этим домом.

Сырные кусочки давно оставлены. И я как мышь, бегу на приманку.

Номер 7.

Название, подходящее для номера 7 – Красная Комната. Скорее это ангар невообразимых размеров. И внутри него все красное. Огромная десна великана. Красными полотнами обтянуто все. Буквально все. Если бы меня уменьшили и поместили внутрь бьющегося сердца, то, наверно, я увидел бы то же самое.

Есть еще один цвет. Белый. Фигуры белого цвета, напоминающие манекенов, строем стоят по периметру комнаты. Вроде бы люди, но с белыми ядрами вместо головы. И одеты они как сумасшедшие. Женские платья в форме конуса на жесткой основе, плюс полностью оголенные, словно мелом вымазанные руки.

Я делаю шаг, и взрыв синхронно ударивших в пол ног сильнейшей вибрацией бьет меня в грудь. Такой звук можно передать, только если в миллион раз усилить щелчок передернутого затвора. Все манекены сдвинулись ближе ко мне.

Я аккуратно продвигаюсь вдоль стены, внимательно следя за тем, что происходит справа. Манекены сопровождают каждый мой шаг этюдом. Я ступаю вперед, и моментально достаются тысячи обручей. Я опять прохожу немного, и обручи поднимаются над головами-ядрами. Я вновь иду, и бесполые создания разом начинают крутиться на месте, фонтаном выблевывая красные струйки крови, наклоняться, то в одну сторону, то в другую. Как фигурки, вырвавшиеся из музыкальных шкатулок.

В напряженной шахматной партии с хозяевами комнаты я не обратил внимания на еще одну вещь. Портрет размером с рекламный щит висит на противоположной стене. На нем изображена обольстительно улыбающаяся женщина с прической в стиле 30-х годов. Светлые кудри свисают до плеч, в черных глазах два маленьких огонька счастья. Эту женщину я никогда раньше не видел. Возможно она актриса или певица прошлых лет. В любом случае кто угодно, кого я точно не знаю.

Сообразив, что никто не хочет нанести мне вреда, я выхожу из номера 7.

Следующий – номер 8. Наученный горьким опытом, я не решаюсь сразу заходить внутрь, а только приоткрываю дверь. Этого оказывается достаточно. Ни мебели, ни людей, ни окон в номере не оказывается. Пустая, немая комната. И я так в нее и не захожу. Но следы все равно появляются. Сами по себе. И теперь они выходят уже ИЗ номера 8 и ведут к номеру 11.

«Необязательно заходить. Достаточно открывать двери». Я решаю проверить свою догадку и иду по следам. Я проворачиваю ручку, вновь не заходя в номер, и тут же появляются свежие отпечатки, ведущие в новом направлении.

Пока я приоткрываю указанные двери, стены коридора постепенно погружают меня в аудиокошмар. Треск. Чавканье. Улюлюканье. Скрежет. Плач. Угрозы. Сверление. Музыка. Хихиканье. Скрип. Клацанье по кнопкам. Рвота. Бульканье. Тишина. Хрип. Мольба. Звон разбитого стекла. Пение.

Наконец я дохожу до конца коридора. Я так привык к тому, что подсознание со мной играет странной болезнью, что даже не поразился такой необычной схеме путешествия по нему. Приоткрываю дверь номера 44, и новые следы не появляются. Он последний.

Я вхожу внутрь и оказываюсь в длинном туннеле. Оглядевшись по сторонам, я прихожу к выводу, что он сделан в форме огромной металлической трубы с диаметром около тридчати метров и я в ней не более чем муха, попавшая в дуло артиллерийского оружия. В конце тоннеля виден свет. Труба где-то заканчивается. И следы ведут именно туда. Пять минут ходьбы в угрожающей атмосфере молчания. Эхо множит звук моих осторожных шагов тысячью затухающих копий и заставляет чувствовать себя лишь миллионной частицей всего здания. И чем ближе я подхожу к краю трубы, тем больше ощущаю ту потерю своего «я», которую переживал ранее, попадая в комнаты дома. И звуковой вакуум, до определенного момента, словно втягивавший в себя малейшие шумы и шорохи, решает яростно выплеснуть на меня дьявольскую какофонию.

Вперед меня вырывается поток агрессивных ворон. Птицы, подхлестывая меня в спину, пчелиным роем вылетают из трубы. Я окончательно теряю над собой контроль. Мое тело идет само, сливаясь с оголтелой стаей. Здание, до этого исполнявшее роль немого больного, изрыгает из своей глотки одно живое «КАР». И я – часть этого «КАР».

Под натиском ворон я спрыгиваю на белый, идеально гладкий пол и продолжаю идти. Мое «я» ведет меня. Вороны черной рассыпчатой крупой «падают» вверх, всасываясь молочно-белым потолком. Я попадаю внутрь светлой комнаты в форме куба, похожей на гигантскую картонную коробку. Что-то сыпется на меня сверху и мешает сконцентрироваться на происходящем. Я выставляю ладонь, и на ней оседают белые хлопья. В комнате начался снегопад.

На голых стенах вдруг проступают темные пятна. Я разучился удивляться. Пятна выстраиваются в очертания человеческих лиц, и я замечаю, что и потолок, и стены, и даже пол покрылись черно-белыми фотографиями людей.

И я себе уже не принадлежу. И это не я подхожу к стене. И это не я прикасаюсь к первому снимку, на котором изображен лысеющий мужчина лет сорока. Все делается за меня. Жизнь этого человека забирается в каждую мою пору. И я становлюсь – Им.

«Александр Семенович работает на заводе по производству радиоизмерительной аппаратуры. Мать всегда готовит суп своему сыну, когда тот приходит домой на обед. В выходные дни пожилая женщина уезжает помочь своей больной сестре по хозяйству. Именно в это время Александр Семенович достает из шкафа потрепанное женское платье, одевает его, накрашивает губы, и начинает расчесывать своих золотоволосых кукол, которых обычно прячет в кладовке. Заканчивая игры Александр Семенович засовывает пластмассовые ножки кукол себе в рот и жестко мастурбирует на миниатюрные трусики. После странных развлечений он подолгу спит в обнимку со своими искусственными подружками, тщетно пытаясь избавиться от непроходящей эрекции».

Я прикасаюсь ко второму снимку, на котором изображен молодой парень.

«Мальчик Даня, ерзая в кресле, пускает мыльные пузыри со своего балкона. Весенние дни, следы поллюции, варенье, заляпанные шорты, радио «Маяк». Даня выгребает из карманов выклянченную мелочь. На папиросы хватит. Но это не самое «вкусное». Есть еще соседка с большой грудью.

– Мокрощелочка, – мечтательно шепчет мальчик, и капля слюны падает на фиолетовую майку.

В час-пик солнечных зайчиков Даня решает самостоятельно выбраться в тихий двор. Выехав в инвалидной коляске на лестничную площадку, он закидывает в рот остатки еды. Неожиданно Даня, багровея всем лицом, пускает пузыри из слюны. Еда застряла в горле. Колеса инвалидной коляски громко соскакивают с одной ступени на другую, создавая эхо во всем подъезде. Тело раскачивается болванчиком. Ступень за ступенью. Пролет за пролетом. На первом этаже беспомощный Даня задыхается насмерть».

Я прикасаюсь к третьему снимку, с изображение маленькой девочки.

«Таня любила шоколад и игру в классики. Когда она в последний раз видела своего отца, то напоследок попросила у него чего-нибудь сладкого. Вместо конфет отец высыпал в танины ладони горсть алиментов. Появившийся отчим сразу не понравился девочке. Зато отчиму все понравилось. Когда Тане исполнилось одиннадцать, отчим в первый раз ее изнасиловал. Сейчас Таня проститутка».

Я прикасаюсь к снимкам снова и снова. Я меняю фотографии каждые две минуты. Снегопад в комнате не прекращается.

«Ирина Ивановна работает в больнице, не имеет детей. Она завидует женщинам, у которых они есть, и всячески добивается осложнений при венерических заболеваниях.